Снова ты

«О страхе»

Лера, медовый месяц

Я резко вскакиваю, тяжело, сухо дышу, а глаза не открываю — страшно. Ужас дикой рябью вибрирует внутри моего тела, морозя сердце, душу, превращая кости в какое-то бесформенное желе, так, чтобы ты себя не чувствовал.

Мне приснился кошмар.

Я одна посреди ничего. Вокруг только вода и…она везде. Тухлая, затхлая, темная. Она накрывает меня одной волной за другой. Бьет нещадно. Не дает всплыть и не отпускает, а когда мне все-таки удается всплыть, меня в грудь толкает шипастое, грязное весло.

Раздается отвратительный, ужасающий смех…

Этот кошмар уже снился мне когда-то, и он снится мне периодически. Обычно сложно прогнозировать, какое именно событие вытолкнет из недр моей памяти этот ужас, но в этот раз я знаю точно. У меня медовый месяц. Рома привез нас на Мальдивы, где снял шикарное бунгало посреди океана — рай, мечта, предел желаний и грез…для всех, кроме меня.

Пока я шла по деревянной пристани, у меня от ужаса сковывало все внутри. Мозг коротило. в какой-то момент я даже думала, что не выдержу больше: психану, развернусь и сбегу! Так быстро и так далеко от этой гребаной воды, как только сумею, но…Рома повернулся ко мне.

У него прекрасные, ярко-голубые глаза, которые в этот момент казались еще большее сочными, еще более счастливыми. Они были наполнены любовью и нежностью, восторгом и таким…безудержным желанием меня порадовать. Он ведь не сказал, куда мы едем. Он хотел устроить мне сюрприз, и любая другая на моем месте просто скакала бы вокруг от счастья, как горная коза по каменистым утесам — и это действительно понятно. Шикарный курорт, лучшее бунгало, потрясающий сервис, а виды?

Как же тут красиво…

И разве он мог знать? Что у его жены по поводу воды пунктик, похожий на незаживающую рану внутри воспаленного сознания. На нее ни заплатку не наложишь, мазь не намажешь. С ней не сделаешь ничего; порой наши травмы остаются с нами до конца наших дней, а если их нанесли родители? Так тем более…

Боже…

Как бы мне хотелось сейчас быть не собой…

Я закрываю лицо трясущимися руками, а его нежные ладони сжимают мои плечи. Дует теплый, соленый ветерок, а у меня соль не только снаружи, но и внутри…

Почему я такая?...

- Малыш, ты чего? - хрипло спрашивает он, оставляя ласковый, невесомый поцелуй на плече, - Что-то приснилось?

Киваю пару раз.

Рома медлит, дает мне немного времени.

- Хочешь рассказать?

Хочу ли я ему рассказать? Нет! Ни за что…

Он знает, что у меня в детстве все было непросто. Знает, что с отцом своим я связи не поддерживала никогда, а всегда держала максимально возможную дистанцию. Но он не знает деталей. Я не хотела ему рассказывать.

Никогда.

Это не про доверие момент; это не про отсутствие связи, близости, защищенности. В Роминых руках я всегда ощущала и ощущаю себя в максимальной безопасности, как будто в коконе нахожусь от всего мира. Но я не хочу ему рассказывать…

Во-первых, стыдно. Как бы это мелко ни звучало, но мне безумно стыдно за то, каким был мой отец. Каким ублюдком он на самом деле являлся! Особенно когда я вижу его отца и не вижу в нем ни капли того же уродства. Николай Петрович превосходный человек, и отец тоже очень хороший. У них с Ромой тонкая связь, доверие, полное принятие. Они вместе шутят о том, о чем понимают только они вдвоем. Разговаривают. Рома спрашивает его совета, а Николай Петрович с охотой ему помогает. И мое молчание, это…как своеобразный стыд за то, что в моей жизни такого никогда не было…

Во-вторых, я просто не знаю как сказать. Казалось бы, что может быть проще? Но слова не идут. Я их попросту забываю. Мне удалось кое-что рассказать ему, и этого уже много. Ни один в жизни человек не знает столько, сколько я вытолкнула из себя, насколько сильно я открылась Роме. Только мои братья, конечно, но они…не в счет. Они же были рядом, они сами все видели…

Поэтому я мотаю головой, прижимая простынь к обнаженной груди.

- Просто кошмар…сейчас все пройдет.

Рома на меня не давит. Мне кажется, что он знает, с чем связано мое состояние, хотя…скорее всего, это просто паранойя. Один из тех моментов, когда с тобой случается что-то плохое, а потом ты идешь по улице или сидишь в школе, и тебе чудится, будто бы все оборачиваются и смеются.

Лица их еще превращаются в оскалы…

Но его никогда не превращалась. И даже сейчас оно прекрасно…

Рома тянет меня на постель, обнимает. Крепко-крепко, и здесь так тепло, здесь так безопасно…

Будто бы ни один кошмар ко мне никогда больше не приблизится!

Его сердце мерно и тихо, но так сильно бьется! Как у бойца. Как у воина…

- Я буду здесь. Я буду рядом, моя девочка, - шепчет он хрипло, - Не бойся. Ни один кошмар к тебе и близко не подойдет…

На глазах выступают слезы. Здесь, на краю мира, в райском месте я чувствую себя такой счастливой! И не из-за роскоши или, собственно, райского места, а из-за него…

- В детстве… - вырывается еле слышное, - Мы с братьями гуляли в парке…Там был пруд. И отец с его компанией…

Руки Ромы напрягаются, дыхание становится прерывистей и суше. Я жмурюсь до боли в глазах и тянусь к нему ближе. Утыкаюсь носом в грудь, чтобы так продолжить свой рассказ. Мне кажется, что так он, возможно, ничего не услышит.

Но он слышит…

- Он знал, что я не умею плавать, и решил меня «научить», - тараторю, слова разбивает только ядовито сломанный смешок, - Там было что-то вроде пристани. Старой, железной хрени, откуда старшие всегда ныряли на спор. Отец потащил меня туда, а потом спихнул вниз. Когда я начала тонуть и пыталась вынырнуть, он толкал меня обратно длинной палкой. Меня вытащил наш соседи, но иногда мне кажется, что я все еще задыхаюсь, а вода вокруг…просто поглощает меня, пока эта гребаная палка снова и снова толкает меня в грудь.

Я замираю.

Рома молчит. Только его сердце бьется часто-часто. И глухо. Зло. А я не знаю, что хочу услышать...пока он не говорит:

- Надеюсь, в аду его жарят на всех возможных сковородках и копят везде, где только можно коптить ублюдков.

Из груди вырывается тихий смешок. Я роняю слезы ему на грудь, а когда он чуть отстраняется — поддаюсь.

Рома смотрит мне в глаза серьезно. А мне кажется, словно так он вытягивает из меня что-то...темное, затхлое. Похожее на ту самую воду, в которой я продолжала захлебываться, пока его не встретила...

- Я рядом, - повторяет еще тише, хрипотца в его голосе становится еще более тягучей и явной, - И не подпущу к тебе больше ничего из этого. И никакую воду не подпущу, все палки сломаю. Я рядом, Валерия Измайлова. И я всегда буду рядом с тобой...

Сейчас

Он больше не сказал ничего; он не заставил меня переживать это все снова. Мы не обсуждали, но он позволил всю боль вылить в сексе.

Это была не страсть. Это было...то, как строится близость. Один из тех, очень важных кирпичиков, когда вы впервые разговариваете о чем-то таком без слов, но с гораздо большим смыслом.

Его было действительно больше, чем во всех словах мира, и я заснула тогда и не видела больше кошмаров. С той ночи до последней, счастливой ночи рядом с ним...

На следующий день Рома организовал нам переселение в бунгало на пляже, а еще через три дня мы улетели с острова в Бразилию. Я помню, как он улыбался и врал мне безумно нескладно:

- Как-то тут безумно скучно, тебе не кажется? Нам нужны танцы-обжиманцы, и все такое…

- Тебе необязательно делать это, - тихо перебила я его с улыбкой, - Бунгало на земле уже достаточно.

Я помню, как Рома бросил на меня взгляд и прошептал:

- Мне недостаточно «достаточно». Я хочу, чтобы ты была счастлива.

- Я счастлива. Я же с тобой, Ром…а тебе здесь так нравилось и…

- И я буду счастлив с тобой в Бразилии. Да в любом уголке мира! Поехали, ладно? Первый блин комом, но я исправился и все учел.

- Ром…

- Просто давай поедем туда. Если и тебе и мне плевать, по сути, где мы будем, давай плевать станем оттуда, где обоим будет комфортно?

Хах…

Мне тогда показалось, что я сделала самый свой правильный выбор из всех, когда сказала ему «да». Какая ирония, конечно…

Еще одна заключается в том, что я снова его вспоминаю. Ну да ладно. Очевидно, что буду его вспоминать: белое платье, свадьба, медовый месяц. Тут без вариантов, тем более вокруг очень много воды, но за моей спиной больше нет уверенного и сильного биения сердца.

Я одна. Но я справлюсь! Он ушел, вернулись мои кошмары, и я с ними справляюсь! А значит, и тут вывезу.

Сижу на краю дивана, волосы в разные стороны, ветер бьет в лицо. На мне не один жилет, их сразу два! И я похожа на очень круглый шар, вцепилась в железный заборчик, не свожу взгляда с горизонта. Я жду. Я молюсь, чтобы остров показался быстрее, хотя мы только отплыли…

- Лер, - усмехается Ката нервно, - Тебе не кажется, что ты перебарщиваешь?

- Та туча, похожая на черное пятно из ада! Ада, Ката! - рычу, фыркаю и язвительно добавляю, - НЕ очень настраивает на любые шутки. Даже на максимально удачные…

Подруга тихо хихикает. Чего ей не хихикать-то? Она без жилета и без ужаса внутри себя сидит; радуется жизни, попивая дорогое шампанское.

Кстати, о нем!

Я бросаю взгляд на ее бокал, думаю пару мгновение, а потом вырываю его из рук и допиваю до конца. Ката в шоке. Она поднимает брови, глядя на меня, я рассеянно шепчу:

- Прости. Клянусь, вести себя там я так не буду.

- Да я не про это…Прости, я не знала, что ты так боишься воды.

О боже…

Слегка мотаю головой, чуть расслабив мертвую хватку собственных пальцев.

- Ничего страшного. Я ненавижу открытые воды, но в целом…ну, умею плавать, мне даже нравится. Но с берега. Или когда я вижу берег. Когда он близко.

Это тоже правда. Меня научили плавать…в Бразилии. Там же научили любить воду. И пляж.

Рома.

Проклятый бывший муж…

Телефон коротко вибрирует. Я опускаю глаза и вижу на нем уведомление:

Лев Толстой

Я только что видел ребенка, одетого в футболку с надписью: fuck u! I’m amazin. Как думаешь: его родители сделали это намеренно, это политическое заявление или просто незнание языка?

Издаю смешок. Ката бросает на меня взгляд, быстро мотаю головой, мол, ничего. А сама…

Холли Голайтли

Я бы поставила на политическое заявление

Лев Толстой

Мне тоже понравился такой ответ. Как жизнь? Как страдания, которые ты приносишь в свой коллектив?

Снова улыбаюсь и уже хочу ответить что-то остроумное, как вдруг…

Холли Голайтли

Расскажи мне самое страшное, что с тобой случалось

Замираю. Если честно, в себя прихожу только тогда, когда сообщение уже улетает. И оно прочитано…

Черт возьми! Проклятая вода. Свадьба, остров, белое платье! Мои воспоминания…

Я перехожу черту, которую мы сразу для себя определили. Ничего личного. Ничего, выходящего за рамки анонимного общения — что же я творю?…

Зато теперь боюсь не воду, а его ответа. Не хочу, чтобы эта минутная слабость разбила нашу хрупкую связь, внедрив туда гору дискомфорта. А страху есть где разгуляться — он молчит достаточно долго, чтобы я успела проклясть пару раз свой длинный язык.

Точнее, пальцы.

Поэтому когда телефон снова вибрирует, у меня сердце из груди выпрыгивает, а мир на мгновение взрывается адреналином…

Лев Толстой

Я не скажу тебе ничего из того, что было бы очевидно, Холли. Это не монстры, не вампиры, не черви и даже не змеи. Их ведь бояться глупо: одного не существует в природе, второе — просто существа, которым до нас, по сути, нет никакого дела.

Я боюсь событий. Ситуаций, которые невозможно исправить, за которые потом ты платишь очень высокую цену. Я боюсь ошибок, которые невозможно не совершить, а потом исправить…и одновременно я их больше не боюсь. Потому что все это уже со мной случилось.

Я не знаю, что на это ответить. На страх под таким углом я никогда не смотрела, а теперь…не могу этого развидеть.

Яхта медленно сбавляет свой темп. Ката улыбается, отвлекая от мыслей:

- Ну вот и все, мы на месте почти!

Рассеянно поднимаю взгляд. Наконец-то на горизонте появляется не пустота, а зелень. Остров. И мне бы радоваться — суша почти близко! Она почти здесь! Только руку протяни, но…

Я опускаю глаза в телефон и ощущаю какое-то…свободное падение. Я никогда раньше не смотрела на страх под таким углом, так как с детства меня научили, что бояться нужно исключительно физического воплощения ужаса. Это был мой отец. Он привил мне, что он — это ужас в последней инстанции, а тут…совершенно другой подход, и если так только хуже?…

В смысле…

От отца можно было закрыться в своей комнате, спрятаться на нашем теплом балконе, сбежать! В конце концов, но от того, о чем говорил Толстой…спрятаться и сбежать невозможно. Там только ты сам. Только последствия твоих ошибок и ошибки, которые ты…не можешь не совершить? И которые невозможно исправить?…