Собеседник №3 1977

Макар Игнатьевич Ступаков.

С той поры мало кто бывал на озере. Партизанская избушка, почитай, истлела. Ничто не напоминает о человеке, жившем здесь, о партизанах, находивших на Пешкове приют. Молчит озеро. Только шумит на студеном ветру урман и неторопко ведет свой неразгаданный сказ. Да еще к ноябрю, когда страна одевается в кумач, партизанская кровь словно выходит из земли, светится алыми каплями на ветвях калины... А чья - не узнать...

Но есть еще люди, которым понятен голос леса. Урман спасал их от врага, кормил, поил и ночлег давал. Немного их осталось. Тех, кто зажигал зарю Советов в Сибири.

На открытие Музея боевой и трудовой славы земляков следопыты Северного пригласили участников гражданской войны Тита Степановича Моторина и Макара Игнатьевича Ступакова. С радостью и волнением ехали ветераны в места своей суровой юности. Рассказы партизан слушали и стар и мал. Даже лес-урман притих...

По разным причинам шли в партизаны жители бывшего Каинского уезда. Тит Степанович подался в урман после того, как на его глазах за неуплату налогов колчаковцы выпороли розгами двух бедняков из села Потюканово. А вот охотнику Ивану Пешкову подаваться в лес нужды не было. Он давно там почти безвыездно жил и насчет Колчака не сомневался - гнать взашей предателя. Только виду Иван не подавал. Я, мол, лесной человек, живу сам по себе. Такой уговор был у него с партизанами.

Однажды в Ичкалу, где жил Пешков, нагрянул большой отряд карателей под командой поручика Каршева и прапорщика Храпова. Они шли к Кыштовскому тракту, чтобы ударить по партизанскому отряду Ивана Чубыкина с тыла. Проводником белые выбрали Пешкова.

- Поведешь скрытно, сограми, - приказал Каршев.

- Скрытно так скрытно, - спокойно сказал Пешков, - только собраться мне надо. Позвольте, ваше благородие, провиантом запастись. Рыбка вяленая имеется - и вас угощу.

Долгие сборы Пешков затеял для того, чтобы через своих связных передать партизанам, каким путем он поведет отряд, где устроить засаду.

К полудню вышли из Ичкалы. Впереди в легком длиннополом шабуре и кожаных броднях, подвязанных ремешками к поясу, бесшумно ступал Иван Пешков. Сзади пыхтели Каршев и Храпов со своей гвардией.

В разморенном июльской жарой лесу нечем дышать, к потному лицу и рукам липнет паутина. Но еще неприятнее - комары и слепни.

Тучный Храпов то и дело шлепает себя по шее, щекам, остервенело срывает с усов паутину.

- Так тебе, так! - про себя посмеивается Иван. - Это, ваше сковородне, цветочки, ягодки - впереди!

А для Пешкова комар что есть, что нет. Он попыхивает трубочкой, которую почти не вынимает изо рта; едкий дым от самосада гонит прочь всякий гнус, да и без того - разве пробиться комару сквозь густые дебри волос на Ивановом лице, не знающем бритвы!

Тропа привела в редколесье. Каршев стал опасливо озираться:

- Ты веди скрытно, как велено!

- Стараюсь, ваше благородие! - отозвался проводник. «Еще часочка два, для верности, поплутаю по сограм, - прикинул он, - и к болоту. Наши, поди, наготове».

Расчет у Пешкова был такой: вывести отряд на зыбкое болото, у которого партизаны, по совету Ивана, должны устроить засаду.

- Не запамятовали бы про вешку, - вслух сказал Иван и осекся.

- Ты что там бормочешь? - окликнул поручик.

- Про разное, - отозвался Пешков. - Привычка у меня, ваше благородие, с самим собой разговаривать. С кем, как не с собой да собакой поговорить охотнику?

Иван сказал правду - любил размышлять вслух.

Долго брели по карликовому сосняку. Ноги почти по колена тонули в сплошных зарослях багульника. И тут был умысел - вымотать у врага последние силы.