Собеседник №3 1977

ПРЕОБРАЗОВАТЕЛЬ К ПУСКУ ГОТОВ!

Это как в детстве, когда разом зажигаются огни на новогодней елке. Загораются не полуторавольтовые лампочки - включается то самое состояние человеческого духа, которое находится где-то у верхнего предела шкалы абсолютного счастья и на обыкновенный людской язык переводится словами: «Вот оно!..»

- Ввожу весь запас, - сказала Эльза полувопросительно, словно кто-то мог ей возразить. Возражать было и некогда и нечего: каждый полный энергобак - это лишняя взрывная мощность при ударе о поверхность. И каждый использованный энергобак - это еще одна сотня лет в прошлое, это еще большая уверенность в том, что там, внизу, в зеленом мареве тайги нет и не может быть людей.

- Ну, поехали, - произнесла Эльза традиционную фразу, с которой начинался любой космический полет, хотя «Антилор» был первым кораблем, который уходил не к звездам будущего, а к Земле прошедших веков.

Когда светящаяся точка на экране расширилась, утратила свою яркость и растворилась в сероватом мерцающем фоне, Роборовский невольно задержал дыхание, на какую-то долю секунды прикрыл глаза. Буквально на долю секунды - потому что до сих пор они только ждали, а теперь надо было действовать. Координационный центр автоматически превращался в штаб борьбы с последствиями взрыва. Собственно говоря, в эти доли секунды он уже не думал об Эльзе, Оратове и Финдлее. Он думал, как организовать доставку сюда, в

Прибайкалье, специальных антирадиационных отрядов. Поэтому, когда прошла уже не одна секунда, а двадцать, он осторожно шевельнулся и глянул на старшего координатора. Но Феврие по-прежнему стоял возле опустевшего экрана, и Роборовский не удержался, сказал:

- Пора действовать. Ведь там сейчас пострашнее Хиросимы...

Но Феврие, не поворачивая головы, поднял сухую ладонь, напрягся, словно самое главное сейчас было - не распугать установившуюся над пультом мертвую тишину. Наконец он глянул на Роборовского, и тут только до него дошло, что тот ни о чем не догадывается.

- Они летят, - прошептал Феврие, почти не шевеля губами. - Какая Хиросима?.. Они летят!

Экран перед ними был абсолютно пуст.

- Где? - так же шепотом ошеломленно переспросил Роборовский.

Феврие ткнул пальцем в сторону. Роборовский, следуя его жесту,

поглядел направо, где висел на стене примелькавшийся и ставший каким-то незаметным страшный «черный атлас», на котором кружочками, на расстоянии кажущимися совершенно черными, были обозначены все несчастные случаи, происшедшие в Приземелье за последние три с половиной века. И только вблизи эти точки приобретали металлический отлив: коричневатый - катастрофы с космическими грузовиками, обошедшиеся без человеческих жертв; лиловые - разведывательные и пассажирские, стоившие жизни экипажу, и, наконец, немногочисленные зелено-золотистые, словно спинки жуков-бронзовиков - нерасследованные происшествия и не поддающиеся объяснению явления, аналогичные космическим авариям.

Один из таких кружков, залетая на мелкую надпись «Подкаменная Тунгуска», имел самую древнюю пометку: 1908 год. К этому-то кружку и протянулась сухая и бесшумная рука Феврие.

«Неужели они рискнули запустить дингль? - опешил Роборовский. -Выходит - рискнули, и успели... Сообразили - и успели... я один ничего не понимал...»

- Так вот как оно было, - пробормотал он вслух. - А мы-то считали, что на Тунгуске не погиб ни один человек...

- Помолчи, - сказал Феврие. - Они еще летят.

А они, действительно, еще летели. Летели так, словно ничего не случилось - ровно светился контрольными лампами оживший центральный пульт, лениво покачивались стрелки приборов, сыто гудел генератор защитного поля, вибрировал пол под ногами, - все было так, будто энергобаки «Антилора» были полны до краев. А ведь дингль-бросок практически не оставил после себя ни крохи. Все основные баки он выдоил дочиста. И заплатил за это еще одним чудом - во время дингль-перехода все стало на свои места, энергораспределитель словно прочистил горло и начал перекачивать энергию из последнего, резервного бака на все приборы, двигатели и генераторы. Почему это произошло? Почему?.. Но на то они и были первыми испытателями дингль-корабля, чтобы принять на свои плечи все чудеса, которые может преподнести скачок во времени. Все? Черта с два - все! Те, кто будут вторыми, да и третьими, тоже хлебнут. Сюрпризов надолго хватит. И ведь не предостеречь тех, кто будет следующими. Не передать им... «Что это? - подумала Эльза. -Предсмертная тоска? Горечь незавершенности земных дел? Чушь! Романтические штампы... Это естественный анализ только что проделанной работы. Допущен просчет: один из основных баков надо было все-таки придержать, тогда мягкая посадка была бы обеспечена. И тогда - пусть тайга, пусть хоть мамонты и пещерные медведи или какая еще там водилась нечисть, - но это была бы жизнь...»

Она искоса глянула на Оратова. Не похоже, чтобы он думал о том же.

Оратов был космическим асом, и если из четырех двигателей хотя бы два проработали еще немного - он бы посадил корабль. Но на одном он его не посадит. Он и так уже вкладывал если не мастерство, то всю свою интуицию в то, чтобы сэкономить на каждом маневре. Финдлей находился рядом - в какие-то моменты их головы касались друг друга. Финдлей не спускал глаз с высотомера и время времени что-то вполголоса подсказывал Оратову. В кабине становилось жарко - ни у кого не подымалась рука включить генератор охлаждения. Надо экономить. Оставлено только самое необходимое - прокладчик курса, который торопливо высвечивал на карте агрогорода и атомные станции, связки и выходы подземных коммуникаций, зоны бесканальных энергопередач - все то, что теперь существовало только в его электронной памяти, и чего, естественно, не было там, внизу.

- Мы сейчас пересечем дорогу... - тяжело переводя дыхание, проговорил Финдлей. - Я это точно помню. Чугунную дорогу...

- Железную.

- Нас порядком подбросило.

- Естественно. Изменение массы корабля в момент дингль-перехода -энергобаки ведь опустели...

- В пространстве мы этого смещения просто не уловили...

- В пространстве мы много чего не уловили... - Оратов осекся: выключились сразу два двигателя.

Несмотря на гул, наполняющий рубку, Эльзе показалось, что кругом стало нестерпимо тихо. Так в грохоте и свисте урагана умолкает плачущий ребенок...

Финдлей снова что-то сказал Оратову, но от нестерпимой жажды кровь пульсировала в висках, и Эльза уже не расслышала, о чем он говорил. Оратов упрямо качнул головой. Корабль дернулся еще раз,. словно собирался набирать высоту. Высота. Еще бы немножко высоты. И немножко энергии в основных баках. А вот это уже совсем лишнее- если ко всему прочему «Антилор» потянет на вращение... Молодец, Оратов! Справился. Если бы она придержала еще один бачок, они бы вообще со всем на свете справились.

- Идем строго по программе... - донесся голос Финдлея.

Даже не по гулу, а по вибрации пола они чувствовали, что еще один из двигателей сейчас захлебнется. «Антилор» мчался все дальше на север, неуклонно гася скорость, но все-таки эта скорость еще была настолько велика, что о посадке нельзя было и мечтать. Полбака бы на тормозные, каких-нибудь треть бака...

- А ведь это Чуня! - вдруг каким-то высоким, детским голосом завопил Финдлей. - Чуня! Вы понимаете? Мы пошли на север! Дальше на север! К океану!..

Оратов замотал головой, словно отмахиваясь от совершенной несуразицы, но потом, видимо, краем глаза уловил прокладку курса -налег грудью на рукоятку управления и так, пригнувшись к пульту, медленно повернул голову назад и глянул на Эльзу.

Она кивнула.

- Так оно и есть, мальчики, - проговорила она хрипло и подумала, что голос ее вряд ли доносится до них сквозь гул захлебывающихся двигателей и лиловую пелену нестерпимого печного жара, - я тут прикинула в уме... Даже если баки были наполовину пусты, то мы на целый порядок глубже, чем предполагали...

Оратов глядел на нее, то ли не слыша ее слов, то ли не веря им. Потом нашарил на панели управления какой-то тумблер и, не глядя, нажал его. Тоненько засвистел генератор охлаждения, и в кабине уже можно было слышать.

- Значит, это были не мы, - медленно проговорил он, все еще не глядя ни на прокладку курса, ни на пульт. - А если не мы, то кто же?

Эльза сделала слабое движение руками - вот уж, мол, чего нам не будет дано разгадать. А дано им было еще несколько минут, потому что, оказывается, третий двигатель вырубился, и «Антилор» шел на одном-единственном, и посадка была с этого момента совершенно невозможна, и больше всего на свете Эльза боялась, что сейчас кто-то скажет: но если это были не мы, то, может быть, у нас есть хотя бы один шанс?

Но Финдлей хлопнул себя по коленям:

- Братцы, нам памятник поставят, но никто не догадается, что это были не мы! - и захохотал.

Оратов ударил себя по лбу, откинулся на спинку кресла и тоже захохотал - искренне, неудержимо. Эльза и сама чувствовала, что ее разбирает смех. Это было нелепо, а если глянуть со стороны - то попросту страшно, и тем не менее через минуту уже все трое хохотали до слез.

- Нас высекут из камня - но! - в масштабе десять к одному из царственного карнакского песчаника...

- Нет, Оскар, мы будем смотреться только в мраморе...

- Тогда почему бы не отлить наши фигуры из хрусталя? С голубой подсветкой...

- Уймитесь, фантазеры, - простонала Эльза, - там же трясина!..

- Чепуха! Тем, кто построил «Антилор», по плечу любая трясина и вечная мерзлота! Монумент будет висеть в воздухе на антигравитационной подушке!

- И космические корабли, возвращаясь на родную землю, будут отдавать ему салют...

- Троекратный...

Ни в этих словах, ни в интонациях не было ни на йоту фальши, так веселиться могли только люди, которые долго и дружно делали какое-то чертовски сложное дело, - и вот они свалили его с плеч. И свалить это дело им помогла сказка о неведомом, трагически погибшем корабле, залетевшем из чужой звездной системы прямо на Подкаменную Тунгуску. Не припомни они этой сказки - и мысль запустить дингль пришла бы слишком поздно. Но они успели. До своего океана они дотянули.

Последний двигатель отключился, когда они шли над Таймыром. Взрыва не произошло - энергобаки были пусты. Они просто канули в ледяной океан, дойти до которого было их последней целью.

Андрей Балабуха ПРЕДТЕЧИ

Андрей Балабуха ПРЕДТЕЧИ

Центральный комплекс Медицинского исследовательского института имени де Голля представлял собой два параллелепипеда в стиле Мис ван дер Роэ, - в двадцать один и тринадцать этажей, -возвышающиеся над парком словно поставленные на попа кирпичи. Третий - горизонтально пересекал их со второго по четвертый этаж так, что фасад напоминал небрежно написанное «Н». На крыше далеко вылетавшего в сторону крыла разместилось кафе, защищенное от солнечных лучей тентом из поляризующей пленки. Свет здесь был рассеянный и мягкий, а мощные кондиционеры позволяли свободно дышать даже в тридцатиградусную жару.

Чудин пересек кафе и сел за угловой столик спиной к залу. Сквозь завесу из декоративного винограда просматривалось шоссе Бержерак - Либурн, по которому иногда проскакивали машины - по большей части легковые. До вечернего заседания оставалось около часа, и Чудин не торопился. Напряжение, владевшее им во время выступления (когда же, наконец, он научится выступать хладнокровно не только внешне?), спало. Сейчас ему хотелось выпить кофе с бриошами и посидеть, не думая ни о чем серьезном, чтобы дать мозгу такой же полный отдых, какой дает телу савасана хатха-йога.

- Простите, месье Чудин... - Сзади стоял человек лет тридцати пяти -сорока. На круглом значке, приколотом к лацкану светло-серого пиджака, было написано: «Пресса. Сьянс э ви. Гийом Эме».

Чудин тоскливо вздохнул.

- Прошу вас, месье Эме.

Тот улыбнулся, сел, положил на стол плоскую коробочку диктофона.

- С вами приятно иметь дело, месье Чудин! Сегодня я уже имел удовольствие слушать ваш доклад, но... Видите ли, «Сьянс э ви» -издание популярное. Не согласитесь ли вы вкратце пересказать свой доклад так, чтобы все было понятно не только специалистам, но и нашим подписчикам? Им это, безусловно, будет интересно, ведь проблемы геронтологии волнуют каждого, каждому хочется жить, и жить долго... И, конечно, мы будем крайне признательны, если вы в нескольких словах охарактеризуете общее состояние геронтологии сегодня.

- С этого я и начну, - сказал Чудин. - Тем более, что на нынешнем Конгрессе основные течения определились особенно четко.

- Каковы же они, месье Чудин?

- Прежде всего, это классическая геронтология, то есть поиск, описание и изучение случаев естественного долголетия. Затем - это американская кибернетическая школа, представление о которой дает доклад доктора Смейерса. Считая человека морально устаревшей биомашиной, эта школа предлагает усовершенствовать его, превратив в «киборга», или «сигома». Для этого человеческий мозг должен быть помещен в тело, состоящее из легко заменяемых блоков, что открывает широкие перспективы к развитию и самоусовершенствованию «сигомов», дает возможность оснастить их рецепторами и эффекторами, человеку не присущими. Заменяя блоки по мере их изнашивания или устаревания, человек станет практически бессмертным. Впрочем, не человек. Ибо на смену Хомо Сапиенсу в этом случае придет Сигом Сапиенс, весьма непонятный и чуждый нам, как «маленькие зеленые человечки».

В-третьих, это биопротезирование. Последователи этого направления предлагают заменять изношенные или травмированные органы человеческого тела биологическими протезами, трансплантируемыми от доноров или же выращиваемыми искусственно, причем процесс может повторяться неограниченно. В основе эта школа близка к кибернетической, хотя и уступает ей в смелости, так как не предполагает усовершенствования человека, остающегося все тем же Хомо Сапиенсом.

Четвертую школу можно назвать социальной. Ее положения таковы: человек живет в крайне неблагоприятных условиях - в загрязненной среде, в постоянном конфликте с обществом и средой и так далее, и тому подобное... Если убрать все эти вредные влияния, его жизнь удлинится без всякого вмешательства в биологию до 300, по одним, и до 900 лет - по другим прогнозам.

Все это - конечные цели, сверхзадачи, к которым пока еще делаются лишь первые шаги. Сегодня последователи всех школ решают строго локальные вопросы, о характере которых можно судить по выступлениям на Конгрессе.

Работа, выполненная нашим институтом, аналогичного свойства. Мы исходили из того, что процесс старения объясняется дефектами в производстве клеточного белка. Для борьбы с дефектными белками мы прибегли к тому же способу, что и природа, то есть к антителам. Близкую работу несколько лет назад выполнили биохимики лаборатории «Оак Ридж» в Ноксвилле. Они пересаживали костный мозг, орган, вырабатывающий антитела в организме. Это привело к значительному удлинению жизни: вместо средних 156 недель подопытные мыши жили 200-205. Мы же синтезировали искомые антитела искусственно. Останавливаться на технических подробностях в популярном обзоре, думаю, нет смысла.

- Благодарю вас, месье Чудин! Еще один, последний вопрос: какая из перечисленных школ соответствует вашим взглядам?

Чудин задумался.

- Мне кажется, истина лежит не на каком-то из этих путей, а на их перекрестке. Недаром говорят, что мы живем в век синтеза: продуктов питания и пластических материалов, науки и искусства...

- От имени наших подписчиков благодарю вас, месье Чудин! - Эме поднялся, поклонился и перекочевал за другой столик.

Вечернее заседание было не особенно интересным. Профессор Хартмут докладывал о новом способе связывания свободных радикалов в клеточном белке. С работой этой Чудин был знаком как по опубликованным материалам, так и по непосредственным наблюдениям: в прошлом году ему довелось побывать в

Эдинбургском Королевском биохимическом институте. Главное же, Чудин не считал это направление правильным. Все это: антитела, связывание свободных радикалов, удаление из организма тяжелой и сверхтяжелой воды - лишь попытки оттянуть неизбежный финал. Организм- полностью автоматизированная фабрика по производству белка. До какого-то момента она работает исправно, производя брак лишь изредка, случайно, в совершенно безопасных количествах. И вдруг происходит «диверсия». Фабрика начинает вырабатывать все больше брака, наконец - только брак. Начинается эскалация производственных дефектов, катастрофа ошибок. И все, что делают пока геронтологи, - лишь попытка компенсировать присутствие этого брака в организме, борьба с последствиями «диверсии», а не ее первопричиной. В то время, как главное - найти «диверсанта», притаившегося в закоулках генетического кода, найти и своевременно обезвредить. Но - как? До чего же это унизительное чувство -томительное бессилие разума!

Вечером его спутники по делегации поехали в Бержерак. Чудин остался: он уже побывал в этом провинциальном городке,

гордящемся, что он - родина Сирано де Бержерака (хотя родился этот бретер, поэт и мыслитель, увы, в Париже...), маршала ла Форса, метафизика Мэн де Бирана и энциклопедиста Проспера Фужера.

Чудин осмотрел места, связанные с их именами, заглянул в книжные магазины, побродил по набережным Дордони... Больше ему нечего было там делать. Вдобавок - его пригласили Лафаржи, а быть приглашенным французами домой в высшей степени лестно.

Лафаржи были милой и интересной парой. Оба работали здесь же, в институте де Голля. Чудин зашел в номер, переоделся и через парк направился к их коттеджу.

Институт занимал обширную территорию, расположенную на берегу Дордони километрах в десяти ниже Бержерака. Кроме центрального комплекса, здесь были два больших лабораторных корпуса, виварий и многоквартирный жилой дом для младшего персонала, -профессорский состав жил в коттеджах, разбросанных по прибрежной части парка.

К себе Чудин вернулся за полночь.

Забавно, думал он, выйдя из душа и растираясь махровым полотенцем, на всех подобных симпозиумах, коллоквиумах и конгрессах самое интересное - не официальная часть, которую можно представить себе заранее, не работа семинаров и комиссий, а кулуарные разговоры, встречи, свободный обмен мнениями. Один этот визит к Лафаржам дал не меньше, чем два дня заседаний.

Чудин совсем уже собрался лечь, как вдруг заметил лежавшую на тумбочке у постели книгу. Мгновение он смотрел на нее, припоминая. Ах, да!

После вечернего заседания его остановил в коридоре человек невыразительной, незаметной какой-то наружности, от которой остались в памяти лишь темные очки в роговой оправе да алая розетка ордена Почетного легиона. Человек взял Чудина под руку, увлек в боковой холл и усадил на диван.

- Я задержу вас всего на несколько минут, месье Чудин! Позвольте представиться: Анри Жермен, писатель. Точнее, писатель-фантаст, чем и объясняется мой интерес к науке, побудивший меня достать гостевой билет на этот Конгресс. Я слушал сегодня ваш доклад, - это чрезвычайно интересно. Я всегда стараюсь следить за новыми работами в наиболее интересных областях науки, к которым, безусловно, принадлежит биология вообще и геронтология в частности. И мне хочется попросить вас принять в подарок мою последнюю книгу. Тем более, что в ней затронут ряд вопросов, связанных с... ну, скажем, геронтологией.

- Спасибо, месье Жермен, - сказал Чудин. Он не слишком увлекался фантастикой, хотя и не пренебрегал ею, подобно некоторым своим коллегам. - Прочитаю с удовольствием. Во всяком случае, с интересом, - это я могу обещать твердо.

Жермен достал из своего портфельчика-атташе книгу в яркой суперобложке, написал несколько слов на форзаце и с улыбкой протянул Чудину...

...Чудин дернул шнурок торшера, улегся поудобнее, взял книгу. Называлась она довольно претенциозно - особенно для Франции -«Агасфер», хотя по объему была раза в четыре меньше сочинения Эжена Сю.

...Звали его Анн де Ла Ним. Он родился в 1152 году, ознаменованном бракосочетанием Алиеноры, последней герцогини Актовианской с Генрихом Плантагенетом. Сын конюшего графа Тулузского, он легко мог удовлетворить свою потребность в сильных ощущениях: воевал и кутил, предавался любви и обжорству, - словом, был истинным пантагрюэлистом. Но постепенно пришло пресыщение. А его живой ум требовал пищи.

Судьба щадила Анн де Ла Нима. Не раз ускользал он от верной смерти, не раз был ранен, но - оставался жив. Во время осады Монсегюра ему было уже под семьдесят, но выглядел он сорокалетним. Сорокалетним он выглядел и тогда, когда понял вдруг, что живет не просто долго, а непозволительно, невозможно долго, потому что ему перевалило за двести лет. Пытаясь понять, почему это так, он занялся медициной. И преуспел в этом занятии, прославившись впоследствии под именем мэтра Амбруаза Парэ. Говорили, что Парэ обладает эликсиром бессмертия. Ложь! Он просто был бессмертен. И кончина его в 1590 году была не более чем спектаклем: ясно стало хирургу Амбруазу Парэ, что основная его работа отнюдь не врачевание, а составление ядов для Медичи и других... Анн стал осторожен. Он понял, что ему лучше жить незаметно, меняя имена, прячась в глуши.

Снова объявился он лишь в 1750 году - под именем графа де Сен-Жермен. Приближенный ко двору, обласканный всесильной маркизой Помпадур, он быстро сколотил состояние, необходимое для жизни (ибо он привык жить, не отказывая себе ни в чем) и своих исследований, - и вновь удалился в свой замок, в далекую Голштинию.

Многое и многое повидал он за свою жизнь. Он беседовал с Эразмом и Мором, Артефиусом и Ньютоном... Как ни старался он жить спокойно, укрывшись в глуши своего поместья, войны Европы неумолимо вовлекали его в свою кровавую круговерть, а тяга к познанию нового то кидала на борт идущих в Новый Свет каравелл, то гнала в далекое царство пресвитера Иоанна или империю Великого Могола.

Умирали его друзья. Он жил.

Умирали его враги. Он жил.

Умирали его жены, дети и дети их детей. Он жил.

Жил, подчиняя себя одной цели - стремлению понять: почему он живет?..

Чудин с трудом оторвался от чтения. Было уже больше трех. «Ох, и не высплюсь же я», - подумал он и прикинул: оставалось чуть меньше половины. Он закурил, положив книгу на грудь.

Безусловно, этот Жермен талантлив. Только настоящий талант способен создать такую достоверность, непривычную для фантастики, и поэтому тем более впечатляющую. Часто автор уходил от веками устоявшихся исторических представлений, но каждый раз его версия оказывалась убедительной, удивительно реальной.

Чудин снова углубился в чтение.

1970 год. Под именем профессора Леонара Дюбуа Анн де Ла Ним стал работать в Лионском институте геронтологии. Нет, он не нашел еще разгадки своего долголетия, но некоторые мысли у него появились.

Бессмертие - что оно такое? Скажем так: неограниченное

долголетие. Человек, наделенный таким бессмертием, может умереть от болезни или погибнуть в автомобильной катастрофе. Такое бессмертие, в отличие от бессмертия неуничтожимости, бессмертия феникса, допустимо. К нему человек, стремился всегда.

Старение - это технология смерти, фокус саморазрушения генетического кода. Отдельные клетки человеческого тела, помещенные в питательный раствор, сперва развиваются подобно нормальным одноклеточным, но максимум через 50 делений их колония гибнет, тогда как обычная амеба может делиться бесконечно.

Почему? Потому, что смерть - орудие эволюции. Только смертность индивида дает виду возможность эволюционировать, а значит -выжить. С приходом бессмертия умрут эволюция и прогресс.

Но...

Взяв в руки палку, человек создал вторую природу, ставшую средой его обитания, его экологической нишей, и он изменяет эту среду, оставаясь неизменным сам. Эволюции человека - за исключением психологической - уже давно нет. И смерть ему уже не нужна. Она -рудимент, и как таковой - должна уйти. Постепенно - за промежуток времени, соизмеримый со сроками эволюции.

В принципе человек бессмертен. Но есть в нем аппарат, который по достижении определенного возраста начинает вводить в процесс клеточного воспроизводства намеренные ошибки. Можно и нужно найти эту адскую машину эволюции, найти и обезвредить. И сделать это должна геронтология.

Однако, как всякий аппарат, машина иногда не срабатывает. Вот тогда-то и появляются на свет такие «бессмертные», как Агасфер и Анн де Ла Ним, Элиас и Аполлоний Тианский. Будущее отбрасывает свои тени в настоящее - гласит пословица. Эти люди и есть такие «тени будущего», бессмертные предтечи грядущего бессмертного человечества.

Борис Юрьевич Чудин, член-корреспондент Академии медицинских наук СССР, закрыл книгу.

Многие из высказанных Жерменом мыслей можно развить на более высоком научном уровне, гораздо подробнее и точнее. Впрочем, сообразил он, в романах этого и не требуется... Нет, но каков этот самый Жермен!

Чудин вспомнил лицо фантаста: невыразительное, неброское, с тонкими, но блеклыми какими-то чертами - лицо человека неопределенного возраста. Пожалуй, самое запоминающееся в нем -очки. А если их снять?

Нет, недаром лицо это в первый же момент показалось Чудину безотчетно знакомым! Когда он мысленно попробовал снять с фантаста очки, он понял это наверняка.

Они уже встречались однажды. Это было в 1756 году в Париже. Чудин состоял тогда в русском дипломатическом корпусе, а писателя Анри Жермена знали как графа де Сен-Жермен.