Социалистическая традиция в литературе США

9. «Я ВЫБИРАЮ ПУТЬ ЛЕНИНА»

2 апреля 1919 г. в одном из залов американского конгресса собралась на очередное заседание сенатская комиссия по иностранным делам. На повестке дня стоял один вопрос: обсуждение выводов специальной миссии, возглавленной Уильямом Буллитом, которая только что вернулась из России. Миссия была секретной. Она была послана в Москву, чтобы разведать истинные намерения большевиков, выяснить, желают ли они и на каких условиях мира с Западом, а также установить, насколько прочен новый режим. В Москве члены миссии были приняты В. И. Лениным, позднее они имели встречи с Г. В. Чичериным и М. М. Литвиновым.

Среди членов миссии наряду с кадровыми дипломатами находился Линкольн Стеффенс (1866–1936), «американский журналист номер один», опытнейший политический публицист, личный друг самого президента Вильсона, человек проницательного ума и безупречной честности^{182}. И хотя в своих статьях он не раз изобличал глубокие язвы Америки, и прежде всего коррупцию государственного аппарата, за ним закрепилась репутация либерала, верящего в силу реформ господствующей системы как единственно возможной.

Стеффенс не раз бывал за границей — в Мексике, Европе. Встречался с выдающимися политическими деятелями своего времени. Но этой поездке в Россию, беседе с В. И. Лениным суждено было сыграть поворотную роль в его судьбе.

Многоопытный журналист, наблюдательный и трезвый, он за те несколько педель, которые провел в Москве холодной блокадной зимой 1919 г. в составе миссии Буллита, сумел увидеть и понять многое. Во время заседания комиссии, отвечая на вопросы сенаторов, он заявил: «Разрушительная фаза революции в России завершилась. Началась созидательная»^{183}. И далее: «Советское правительство отразило привычки, психологию и условия жизни русского народа. Народ един со своим правительством и оказывает ему поддержку»^{184}. Подобные взгляды, конечно же, шли вразрез с господствовавшими в Америке представлениями о большевистской России как о стране, раздираемой «агонией разрушения» и «анархии». Бесспорно, влияние Стеффенса сказалось на общих выводах комиссии. В ее отчете, в частности, говорилось: «…в настоящий момент в России только социалистическое правительство сможет утвердиться, не обращаясь к иностранным штыкам… Никакой действительный мир не может быть установлен в Европе и во всем мире, пока не будет заключен мир с революцией. Это предложение Советского правительства представляет возможность заключить мир с революцией на справедливых и разумных основаниях и, быть может, единственную возможность»^{185}.

С огромным уважением говорил Стеффенс сенаторам о Ленине. Для него он был «человек идей, ученый и суровый реалист»^{186}.

Элла Уинтер, жена Стеффенса, вспоминает: «…в 1919 году в Париже, когда я впервые встретила Стеффенса, он рассказал мне о своей беседе с Лепиным. Стеффенс как раз вернулся из Москвы, куда ездил с миссией Буллита… В то время мало кто знал об этих «ужасных», делающих революцию большевиках. Линкольн Стеффенс был проницательным наблюдателем. Он с большим интересом отнесся к своей первой встрече с Владимиром Ильичем. По возвращении в Париж он сказал — и с тех пор эти слова стали крылатыми: «Я был в будущем, и оно прокладывает себе путь»^{187}.

В это время Стеффенсу было 52 года. За плечами был большой путь журналиста. Путь исканий.

Выходец из состоятельной семьи, Стеффенс получил отличное образование: учился сначала в университете в Беркли (Калифорния), потом слушал различные гуманитарные курсы (философию, этику, психологию) в университетах Берлина, Гейдельберга, Сорбонны. Вернувшись на родину в 1892 г., стал журналистом. Около десяти лет он работал в газетах Нью-Йорка, писал репортажи о делах на Уолл-стритс.

В 1901 г. он переходит в журнал «Мак Клюр мегезин». А через год имя Стеффенса становится известным всей Америке. Начинается исключительно плодотворный период в его деятельности, который совпал с наступлением новой эпохи в истории американской журналистики. Вместе с «Мак Клюр мегезин» на арену выходит целая серия «массовых» журналов: «Кольерс», «Космополитен», «Эврибодис», «Арена». Вместо прежних, несколько академичных, специальных изданий, рассчитанных на узкий круг интеллектуалов, появились журналы, дешевые, броско оформленные, насыщенные литературным, политическим, социологическим материалом. Их тиражи резко возросли. Активно влиявшие на читательские умы, они были первыми предвестниками того, что сегодня называют массовыми средствами информации^{188}.

Их расцвет был связан с движением «разгребателей грязи».

Самый термин «макрейкеры» ввел в обиход президент Рузвельт. В апреле 1906 г., выступая перед группой политиков, он обрушился на журналистов, авторов разоблачительных статей, окрестив их «макрейкерами», т. е. «разгребателями грязи». Он имел в виду одного из героев аллегорической поэмы «Путь паломника» Джона Беньяна, английского писателя XVII в.: тот проводит время, копаясь в грязи, в поисках драгоценных камней и ничего не замечает вокруг себя, не хочет видеть в жизни ничего светлого. Термин вошел в обиход; его с видимым удовольствием подхватила консервативная пресса.

Правда, отношение Т. Рузвельта к «макрейкерам» не было однозначным. Ловкий политик, он порой заигрывал с «разгребателями», учитывая настроения широкой общественности, но вместе с тем чутко следил за реакцией большого бизнеса, с которым ни в коей мере не желал вступать в прямой конфликт.

И действительно, в начале 90-х годов Америка была ошеломлена выступлениями целой плеяды журналистов, прославившихся своими разоблачениями коррупции, продажности, злоупотреблений, гнили во всех звеньях государственного и общественного аппарата. Своеобразным прологом «макрейкерского» движения стали статьи Джосайи Флинта Уилларда, писателя у нас малоизвестного. Выходец из состоятельной среды, Уиллард отказался от респектабельной карьеры, захваченный жаждой приключений, исколесил чуть ли не полмира, но всего более влекла его жизнь «дна» общества, бытописателем которого он сделался. В своих очерках он доказал нерасторжимую связь между преступным миром и блюстителями порядка. С легкой руки Уилларда самый термин «графт» — подкуп — стал широко использоваться в американском политическом словаре.

Как подчеркивает в своем исследовании «Макрейкеры» (1972) критик Фред Кук, «разгребатели грязи» в первое десятилетие XX в. представляли весьма влиятельную силу и сыграли заметную роль в осуществлении ряда прогрессивных реформ. В. Л. Паррингтон так характеризовал их деятельность: «Ум и совесть Америки были взбудоражены так сильно, что в стороне не остались даже самые низкие, инертные слои общества… Наступило время тщательной уборки, когда снимают старую паутину и начинают убирать пыль, толстым слоем лежащую на старинной мебели»^{189}.

«Разгребатели» ввели в практику такую жанровую разновидность, как разоблачительный очерк, конкретный и строго документальный, который с той поры стал играть заметную роль в истории прогрессивной американской журналистики. Главным для «макрейкеров» были точно описанные факты, сколь неприглядными бы они ни были: иногда небольшой статье или очерку предшествовали месяцы «расследовательской» работы.

Каждый из «разгребателей» облюбовал себе свою сферу. Айда Тарбелл, автор книги «История Стандарт Ойл» (1904), выросшей из серии статей, предала гласности тайные махинации, послужившие основой несметных богатств этой нефтяной империи. Рэй Станнард Бэкер сделал достоянием общественности нечестные дела тех продажных рабочих «вождей», которые, вступив в сговор с хозяевами, превратили политику в выгодный бизнес. В серии статей Дэвида Грехема Филлипса «Предательство сената» приводились неопровержимые факты, из которых явствовало, что «народные избранники» находятся на содержании у большого бизнеса. Впечатление от этих откровений сравнивали с землетрясением 1906 г., уничтожившим Сан-Франциско. В «шоковое» состояние поверг своих читателей Сэмюел Хопкинс Адамс, когда в цикле статей «Великий американский обман» поведал о преступных фальсификациях при изготовлении лекарств. От «макрейкеров» не ускользнули такие явления, как торговля «живым товаром» и изнурительный труд детей на фабриках, продажа в наем заключенных в тюрьмах частным лицам и компаниям, спекуляции на бирже, жертвой которых стали тысячи держателей акций.

Признанным лидером «макрейкеров» был Линкольн Стеффенс. Оп был не только самым крупным, талантливым журналистом среди «разгребателей», но и указал на одну из самых опасных язв американского общества — продажность государственного и муниципального аппарата.

Именно статья Стеффенса «Дни Твида в Сен-Луи» (1902), напечатанная в «Мак Клюр мегезин», считается началом макрейкерства. Твид, один из боссов демократической партии в Нью-Йорке, вошел в историю как взяточник, его имя стало нарицательным как символ коррупции. Стеффенс показал, что Твид — фигура типическая, многоликая, что его близнецы заправляют делами во всей Америке. Статьи, посвященные выявлению коррупции в Сен-Луи, Миннеаполисе, Чикаго и других центрах, составили знаменитую книгу Стеффенса «Позор городов» (1904).

Статьи эти, внутренне связанные, строятся по определенной схеме, напоминающей слегка беллетризированное обвинительное заключение. Сначала формулировался обвинительный тезис, затем следовала емкая характеристика «подсудимого», в роли которого выступал тот или иной город, пораженный коррупцией. Далее в спокойной, неторопливой, доказательной манере излагалась суть преступления. Приводились цифры, факты, показания свидетелей и очевидцев. Это позволяло Стеффенсу установить связь политической машины не только с организованным преступным миром, по и с респектабельными бизнесменами и другими «столпами общества». Продажность, приходил к выводу Стеффенс, поразила все американское общество, законы купли-продажи распространились и на политическую сферу. Делец, выколачивающий прибыль, и «народный избранник» следуют одинаковым нормам поведения: ведь «политика — это тот же бизнес».

Постепенно крепло в нем убеждение, что зло не в отдельных «плохих» людях, а в «системе» с большой буквы: «Всякий раз, когда я стремился докопаться до источников политической коррупции городской верхушки, — суммировал он свои выводы, — потоки грязи разливались в самых неожиданных направлениях и проникали в сплетения вен и артерий так глубоко, что не было такой части политического тела, которая оставалась бы незаряженной»^{190}. Источником этой грязи был большой бизнес: он диктовал свою волю всем звеньям аппарата — от мелких муниципальных чиновников до сенаторов в Вашингтоне.

Однако увлеченный вместе со своими единомышленниками расчисткой «авгиевых конюшен» американского капитализма, Стеффенс сохранял еще в ту пору либеральные иллюзии. Свои надежды он связывал с искоренением «моральной слабости», с созданием «честного» самоуправления и укреплением гражданского чувства своих соотечественников. Следующая книга Стеффенса «Борьба за самоуправление» (1906) отразила новый «разгребательский» опыт писателя и развитие его критических взглядов на американскую демократию, его тревогу по поводу того, что она подвергается неумолимому перерождению.

И Стеффепс констатирует: республика превращается в плутократию. Ее представительные органы выражают не волю народа, а служат интересам денежного мешка. Эта книга Стеффенса знакомила с драматическими перипетиями нелегкой борьбы честных реформаторов-судей, либеральных журналистов, политиков с многоликой «Системой». Писатель фиксировал различные эпизоды этого драматического единоборства. В следующей книге Стеффенса «Строители» (1909) перед читателями проходили те его современники, которые проявили немалое гражданское мужество в борьбе с боссами, подкупленными политиками, с давлением большого бизнеса. Это честный мэр Марк Фаган, не поддавшийся на подкуп, судья Бен Линдсей, занявшийся перевоспитанием малолетних преступников, судья Урен, поборник народного референдума. Но они предстают как донкихотствующие одиночки.

Естественно, что сама логика идейных исканий не могла не подвести Стеффенса к размышлениям о возможной альтернативе капиталистическому пути. Подъем социалистического движения в Америке не мог пройти мимо его внимания. Однако отношение к нему было в ту пору у Стеффенса противоречивым.

«Что касается социализма, — писал он сестре, — то я социалистически мыслящий человек, но все еще не социалист»^{191}. Социалисты были для него «героями-альтруистами». С особым уважением относился он к Юджину Дебсу, выдающемуся лидеру рабочего и социалистического движения в США, неоднократно баллотировавшемуся на пост президента. Преданность делу трудящихся, бескорыстие, безупречные личные качества завоевали ему огромное уважение в радикальной писательской среде, а его образ нашел отражение в американской литературе^{192}.

В свою очередь Дебс высоко ценил деятельность Стеффенса, в письме к которому писал: «Все созданное вами вдохновлялось разумом, сердцам и совестью общественно мыслящего человека. И если уж вы не социалист, то я не знаю, кто им является»^{193}. Бесспорно, что сами идеалы социалистов, идеалы общества, в котором люди равны, уничтожена противоположность между богатством и бедностью, установлено подлинное народовластие, были близки Стеффенсу. Но идея революционной борьбы его отпугивала. Тогда, в канун первой мировой войны, он все еще считал, что тех же целей можно добиться с помощью эволюции, реформ, в рамках обычной демократической процедуры, «легальным» способом, при поддержке всего общества.

Именно эта вера побуждала Стеффенса на осуществление ряда реформистских экспериментов. Сначала в 1908 г. он пытается создать «образцовое правительство» в Бостоне, потом в 1911 г. вмешивается в процесс рабочих лидеров братьев Мак-Намара, обвиненных в терроризме, предложив свой утопический план «классового примирения». Оба этих эксперимента кончаются неудачей.

В конце первого десятилетия XX в. движение «разгребателей», многие из которых подверглись атакам желтой прессы, пошло на спад. Ряд «макрейкеров», утратив былое критическое рвение, превратился в апологетов статус-кво. Лишь Стеффенс й’ошел вперед. Для него «проход» через «макрейкерство» явился важнейшим звеном в его идейных исканиях. В канун мировой войны Стеффенс был уже глубоко озабочен неэффективностью реформизма, на котором покоилась вся его общественно-политическая либеральная концепция. Со всей решительностью встает перед ним вопрос, в какой мере правомерен, эффективен революционный путь переустройства общества.

Он хочет уяснить для себя законы и «механику» революционного процесса, для этого едет сначала в охваченную крестьянским восстанием Мексику в 1916 г., а затем, весной 1917 г., в Россию, только что сбросившую царизм.

Эта первая поездка в Россию позволила ему сделать вывод об антинародном характере политики Керенского, показала размах массового движения за мир и истинную демократию, раскрыла силу такой подлинно народной формы политической власти, как Советы. Тогда, в апреле 1917 г. Стеффенс впервые увидел Ленина, произносившего речь с балкона дворца Кшесинской.

В Петрограде Стеффенс смог убедиться в том, что «надежды всего народа связывались с Советом». Описывая Петроградский Совет, Стеффенс подчеркивал благородство масс, их высокие устремления; он видел, что там «рождается русский суверенитет». Эта же мысль звучит в очерке Стеффенса «Полночь в России», который он напечатал после возвращения из России в «Мак Клюр мегезин» в мае 1918 г. Действие в этом очерке, мало у нас известном, развертывается в одной из петроградских гостиниц. Всю ночь по улицам идут толпы, протестующие против войны. В номер к Стеффенсу приходит революционный солдат, который на вопрос журналиста о настроениях отвечает: «…да, задавленные, невежественные, они услышали шепот, тайные слова, сказанные пропагандистами: скоро революция… И представьте себе, однажды в окопах, в грязных, холодных, мокрых окопах, мрачных и безнадежных, они увидели свет, они услышали радостный клич этой революции»^{194}. Не «стадо», не «толпа», как ее презрительно называли некоторые коллеги Стеффенса, а пробудившийся народ заполнил в ту весеннюю ночь улицы Петрограда, чтобы протестовать против тайных договоров, против «войны до победного конца». Эти люди, по словам Стеффенса, воплощали «такое благородство, справедливость, честность и великодушие, которые я никогда не встречал».

Вернувшись в Америку, Стеффенс воспринял сообщения об Октябрьской революции как «добрую весть». Позднее, летом 1918 г., он осудил развязанную американцами антисоветскую интервенцию. Постепенно испарялись его вера в «миролюбие» Вильсона и надежды на справедливое послевоенное устройство.

Когда в феврале-марте 1919 г. уже в составе миссии Буллита Стеффенс вторично приехал в Россию, его одолевали трудные вопросы. После левоэсеровского мятежа в июле 1918 г., покушения на В. И. Ленипа, развязанного белогвардейцами террора, революция вынуждена была принять ответные меры для своей защиты. Как и многих западных интеллигентов, Стеффенса волновала в ту пору проблема революционного насилия, и он со всей прямотой высказал свои сомнения на этот счет В. И. Ленину. Их разговор носил острый характер.

Позднее, в «Автобиографии», описана эта встреча в Кремле, приведена аргументация Ленина, который, отвечая Стеффенсу, подчеркивал, что суровые меры, предпринятые большевиками, были вынужденными, явились ответом на насилия, чинимые их врагами. Ленин говорил, что исторический путь к коммунистическому обществу полной свободы сложен и нелегок. Необходимо, говорил Ленин, иметь в виду генеральную линию, главный курс, от которого возможны временные отклонения в сторону, диктуемые исторической необходимостью^{195}. Эта диалектика Ленина, стратега и тактика революции, произвела на Стеффенса глубочайшее впечатление. Не раз мысленно возвращаясь к словам Ленина, размышляя над ними, он убеждался в их правоте.

Главным, что вынес Стеффенс из беседы с В. И. Лениным, было то, что факты, события необходимо оценивать в их движении, развитии, с точки зрения исторической перспективы. Вот почему тогда, оказавшись в Петрограде и Москве, в условиях страшной блокадной зимы, Стеффенс увидел не только трудности, голод и разруху, но и рождение нового миропорядка. Слова Стеффенса о «путешествии в будущее», сказанные по возвращении из России, многим казались тогда парадоксальными, а время подтвердило их правоту.

Нужны были и проницательность, и мужество, чтобы сделать такой вывод. «Испытание революционной Россией», по словам Стеффенса, определяло два лагеря в рядах радикальной западной интеллигенции^{196}. Ведь было немало и таких визитеров в новую Россию, которые, увидев трудности, сетовали на «разруху» и «хаос», спешили объявить о своем «разочаровании» в революции.

Для Стеффенса происходящее было свидетельством того, что «мир идет вперед под воздействием сил, открытых Марксом». Успех русского «эксперимента» не был случаен, он определялся тем, что «Ленин создал правительство, наиболее соответствующее социальным условиям России»^{197}. В действиях большевиков Стеффенса, привыкшего наблюдать хаотичность частнособственнического производства, поразила неукротимая, целенаправленная энергия. И вместе с тем Стеффенс, этот убежденный реформатор в прошлом, ясно видел теперь, что новое рождается не безболезненно, а в неизбежном противоборстве со старым.

Осенью 1923 г. он отправляется в свою третью, шестинедельную поездку по России. Тяжелая блокадная пора военного коммунизма, с которой он столкнулся четыре года назад, отошла в прошлое. В письме Стеффенса из Москвы своему другу калифорнийскому журналисту Фремонту Олдеру от 5 октября 1923 г. мы читаем: «У большевиков достаточно средств, чтобы приводить в порядок, украшать, планировать, строить… Москва гудит. Россия начинает жить смело, с улыбкой»^{198}. С пристальным вниманием вглядывался Стеффенс в новое поколение, свободное от привычек и морали старого мира. Россия становится для него «оазисом надежды в мире отчаяния».

В малоизвестном у нас очерке «Нэпманы» (1923), написанном после возвращения из России, Стеффенс вкладывает в уста жены одного из новоявленных частников горькие сетования по поводу того, что в новой России у собственника, торговца нет будущего. «Коммунисты ждут, когда подрастет новое поколение, — жалуется она, — и похоронят нас и вместе с нами наши привычки, обычаи, идеи, идеалы…»^{199}

К середине 20-х годов Стеффенс убежден, что «рождается новый порядок»^{200}. И добавляет: «Старый либерализм умер. Его убила война. Ленин указал путь»^{201}.

Уроки Октября, освещенные ленинской мыслью, впервые художественно осмысляются Стеффенсом в малоизвестной у нас книге «Красный Моисей» (1925): в библейской легенде увидел Стеффенс прозрачное иносказание, иллюстрирующее ход исторического процесса. Особенно значительно теоретическое введение в книге, в котором писатель вновь возвращается к памятному разговору в Кремле с Лениным зимой 1919 г.: «Ленин, — читаем мы у Стеффенса, — оказался значительно более глубоким историком, чем европейские либералы, и более дальновидным революционером, чем те революционеры, которые, уверовав в конечную цель революции — демократию и свободу, ожидали их скорого и безболезненного осуществления, а потому отшатывались от революции. Ведь она начиналась, как и все революции, чтобы пройти через нормальные стадии и формы революционного процесса»^{202}.

В начале 20-х годов Стеффенс пишет свои небольшие притчи, представляющие переработки отдельных эпизодов библии. Отмеченные то юмором, то горьким сарказмом, они пронизаны размышлениями о жизни, о смысле и характере исторического процесса. В них Стеффенс предстает как противник консерватизма и конформизма, окостенелых догм. В притче «Путь дьявола» звучит мысль о поступательном движении человечества, о народных восстаниях как движущей силе прогресса.

Книга «Красный Моисей» и притчи предварили выход «Автобиографии» (1931) Стеффенса, главного его произведения, носившего во многом итоговый, исповедальный характер. Почти шесть лет труда, «сомнений, страданий, отчаяния» вложил он в эту книгу. Работая над ней, он любил повторять, что «люди дела» обязаны, состарившись, сформулировать, выразить те жизненные выводы, к которым они пришли. Он стремился показать со всей откровенностью, сколь устойчивы были в нем представления и предрассудки той среды, в которой он рос и воспитывался, как нелегко было от них отрешиться. Важнейшим рубежом в своей жизни он считал поездку в Россию в 1919 г., ставшую для него «психологической революцией», потребовавшую такой же перестройки мировоззрения, как и теория относительности Эйнштейна. «Автобиография» писалась им «в свете русского эксперимента».

Жанр мемуаров всегда имел богатые традиции в американской литературе^{203}, которая дала несколько классических образцов автобиографического повествования, на которые Стеффенс мог опираться. Это автобиографии Франклина, Марка Твена и Генри Адамса.

Знаменитая «Автобиография» Б. Франклина (1706–1790) была простым, непритязательным рассказом о том, как юноша-бедняк шаг за шагом шел по пути к успеху, овладевал знаниями, наукой, содействовал делу прогресса и просвещения, находя признание у благодарных сограждан. В ней был отчетливо выражен дидактический элемент. Пытливый, требовательный и самокритичный, Франклин рассматривал свой жизненный опыт, адресованный молодежи, как образец самоусовершенствования и неуклонного следования выработанным нравственным принципам. Духовные порывы, сомнения, эмоции, внутренняя борьба — все эти стороны личной жизни Франклина, человека редкой самодисциплины, полностью исключены из его рассказа; надо всем господствует холодный разум, практицизм, культ буржуазных добродетелей — бережливости, расчета, трудолюбия. Франклин, явивший собой классический образец «селф мейд мен», был достойным сыном рационалистического XVIII столетия. Но, конечно же, «Автобиография», с ее демократизмом, пафосом труда, неутомимого искания, несла в себе и другое начало. Она свидетельствовала о неограниченных возможностях простых людей, создавших новое общество на развалинах феодального мира.

«Автобиография» Твена писалась в нарушение привычных приемов мемуаристики: хронологическая последовательность действия не соблюдалась, вместо обычного повествования перед нами развертывалась причудливая цепь зарисовок, очерков, забавных или грустных историй, эпизодов или портретов отдельных лиц, встретившихся на пути писателя. В «Автобиографии» Твен выступает во всеоружии своего универсального таланта и очеркиста-памфлетиста, мастера бытового анекдота и желчного сатирика.

В мемуарах Твена видны два пласта материала, две сферы жизни: прошлое и настоящее. С видимым удовольствием и мягким юмором повествует Твен о годах своей юности в Ганнибале, первых шагах на стезе провинциальной журналистики, о хороших, добрых людях, которые встречались тогда на его пути. Напротив, когда речь шла о современности, о новоявленных рыцарях наживы, мошенниках-плутократах и политиках-демагогах, всех этих гулдах, кларках, карнеги, Твен становился насмешливым и злым.

В «Автобиографии» определенно отразилось миросозерцание позднего Твена: острейшее, нарастающее недовольство современной Америкой, ощущение краха былых надежд. Франклин и Твен запечатлели две полярные эпохи национальной истории: радужную зарю буржуазного развития и начало его кризиса. Как просветитель Франклин верит в гармоническое развитие человека, в единство личных и общественных интересов. Взгляд позднего Твена на мир исполнен горечи, Америка, которую он наблюдает, вызывает в нем глубокий пессимизм.

Своеобразны по форме мемуары Генри Адамса (1838–1918), писателя, философа и дипломата, принадлежащего к старинной аристократической семье. Они названы «Воспитание Генри Адамса» (1906), причем герой-повествователь (рассказ даже ведется от третьего ища) выступает не как активный участник событий, а как комментатор, размышляющий над происходящим. Интеллектуал, аристократ духа, Генри Адамс отворачивался от Америки «позолоченного века» с ее вульгарным практицизмом и скорбел об утрате культурных ценностей, приносимых в жертву стяжательским интересам. Противоречия капитализма он связывал с кризисом цивилизации вообще. Технический прогресс представлялся ему проявлением господствующего в мире хаоса, когда машины подчинили себе человека, способствуя лишь распаду духовных ценностей.

Неверно, однако, представлять Адамса неким старомодным джентльменом, противопоставлявшим пугающей его «машинной цивилизации» некие вечные духовные ценности, которые олицетворялись для него в средневековой готике. Он интересовался и новыми идейными веяниями и, по свидетельству его биографа Дж. Левенсона, знакомясь с трудами Маркса, пришел к выводу, что «не обязательно любить социализм, чтобы увидеть логическую необходимость для общества развиваться в данном направлении»^{204}.

В «Автобиографии» Стеффенс не повторял своих предшественников. Он шел новыми путями и по характеру материала, и по его подаче. Это определялось прежде всего личностью самого героя-повествователя, эпохой, им запечатленной. Активный участник важнейших исторических событий первой трети XX в., Стеффенс по-своему отозвался на знаменитую герценовскую формулу: «отражение истории в человеке». Правда, рассказывая о «времени и о себе», он выдвигал на первый план «время», социально-культурную среду, общественную, «внешнюю» сторону своей деятельности, крайне сдержанно касаясь всего интимного, личного, бытового. Как человек Стеффенс значительно ярче предстает в своей двухтомной переписке (1938).

В «Автобиографии», написанной в строгой манере, оживляемой то юмором, то иронией, Стеффевс демонстрирует весь свой талант беллетриста и философа, публициста и историка, что объясняет многослойную структуру книги. В ней живые сцены, сюжетные эпизоды чередуются с портретами государственных и политических деятелей, с историческими экскурсами. Все это сопровождается авторскими комментариями, наблюдениями, морально-философскими сентенциями, фиксирующими упорную аналитическую работу Стеффенса, стремящегося подчинить поток фактов обобщающей «генерализующей» идее.

В «Автобиографии», состоящей из пяти частей, описаны юные годы Стеффенса в Калифорнии и его журналистский дебют в Нью-Йорке, эпоха «макрейкерства» и реформистских экспериментов, дело рабочего лидера МакНамары и первая мировая война, Мексика и Россия, Версаль, миссия Буллита и панорама послевоенной Европы.

Весь этот обширный, разнообразный материал строго организован, подчинен внутренней теме — истории исканий и идейного роста Стеффенса, который, сталкиваясь с жизнью, «переучивается» и освобождается от иллюзий. Эта тема определяет саму структуру книги: субъективный элемент, всего полнее присутствующий в наиболее «личной» первой части — «Мальчик на лошади», описании детства и юности, постепенно ослабевает. По мере того как раздвигается социальная панорама, все больший удельный вес обретает политическая публицистика и философия.

В четвертой части «Автобиографии» — «Революция», посвященной Мексике, России, Версальской конференции, Стеффенс, отвлекаясь от всего эмпирического и частного, приходит к решающим наблюдениям и выводам, утверждая справедливость революционного пути. Здесь впервые входит в его книгу тема народа (в описании Петрограда весной 1917 г.), обретает законченность искусство создания портрета (фигуры Каррансы, Керенского, Вильсона). При этом Стеффенс делает акцент на их политических взглядах, а решающим критерием их оценки становится то, насколько глубоко понимают они происходящие события. Слабость их как буржуазно-либеральных идеологов вырисовывается из сопоставления этих деятелей с политическим вождем нового типа — В. И. Лениным. Если Вильсон, например, в период Версаля проявляет нерешительность, колебания, сбивается с пути, Ленин действует согласно дальновидному и верному плану. Вождь Октября для Стеффенса — это «социалист высшего типа, который считал, что социализм — это не только вера, но и программа действий».

Осознание писателем краха либерализма, тот факт, что он явился свидетелем великого исторического перелома, делает в четвертой части особенно рельефным контраст двух миров, двух систем, двух типов политиков, подлинных революционеров и либералов. Отношение последних к революции сравнивается с реакцией пассажиров, которые ожидали дачного поезда, в то время как мимо них промчался экспресс дальнего следования.

В «Автобиографии» Стеффенс показал процесс нравственного перелома, характерный для многих представителей западной интеллигенции после первой мировой войны. Сколько было их, по меткому выражению Ромена Роллана, «очарованных душ», переживших затем «прощание с прошлым»! Художественная литература запечатлела все сложное многообразие этого нравственно-психологического процесса. Здесь и жесточайшее разочарование, приводившее к отчаянию героев литературы «потерянного поколения», героев Ремарка, Хемингуэя, Олдингтона, Фолкнера, и обретение «ясности» у барбюсовского Симона Полена, и открытый переход в лагерь революционеров у нового поколения в «Очарованной душе» Роллана.

«Автобиография» — классическое произведение американской литературы. В ней проявилось мастерство Стеффенса-стилиста; работая над книгой, он стремился к тому, чтобы его проза «пелась». Повествование пронизывали меткие формулы и сентенции: «мораль есть предмет купли-продажи, зависящий от профессии»; «реформа — ненормальная вещь»; «одно чувство, когда видишь, другое, когда веришь» и т. д.

Появившись в разгар депрессии, она имела сильный общественный резонанс, став, по свидетельству даже такого враждебного коммунизму идеолога, как Д. Аарон, «учебником революции, способствовавшим переходу многих писателей и интеллигентов на прокоммунистические и просоветские позиции»^{205}. Переизданная в 1969 г., она, по словам рецензента Дж. Кеплена, оказалась созвучной проблемам сегодняшней Америки, «отвергающей былую либеральную успокоенность, не приемлющей традиционные формы»^{206}.

«Автобиография» Стеффенса — важное звено в той традиции революционной мемуаристики, которая получила столь энергичное развитие в XX в. Тогда появился целый ряд книг, в которых повествуется о судьбах разных людей, пришедших к коммунизму. Среди произведений такого рода заслуживает внимания «Книга Билла Хейвуда» (1929), написанная У. Хейвудом. Созвучным по духу книге Хейвуда было и автобиографическое повествование «Страницы из жизни рабочего» (1939) Уильяма 3. Фостера, в которой живо и впечатляюще показан путь героя в революцию. Для него, как и для Стеффенса и Хейвуда, Октябрь, поездка в Россию в 1921 г. и участие в работе III конгресса Коминтерна явились решающими обстоятельствами, способствовавшими превращению бунтаря в марксиста.

Свидетельством животворности социалистических идей является и автобиография ветерана американского рабочего движения Эллы Рив Блур «Нас много» (1940). Усвоив с юных лет основы социалистической теории, она стала поборницей женского равноправия, а затем членом ИРМ, вожаком знаменитых стачек в Калумете и Ладлоу, в 1921 г. встретилась на III конгрессе Коминтерна с В. И. Лениным, позднее, в 30-е годы, стала в ряды антифашистов.

Эта традиция в автобиографическом жанре не иссякла и в послевоенные годы. Об этом напоминают книги «Своими словами. Жизнь бунтарки» (1955) и «В Олдерсоновской тюрьме» (1962) Элизабет Гарли Флинн, ветерана рабочего движения; это ее на заре века Драйзер назвал «Жанной д’Арк из Ист-Сайда». Темпераментно написанное жизнеописание Джозефа Норта «Нет чужих среди людей» (1958) переносит читателя в саму атмосферу «красных тридцатых». Норта сближает со Стеффенсом способ подачи материала: и здесь в центре — рассказ о событиях, пережитых Нортом, о людях, с которыми он встречался. Но это не бесстрастно-протокольное произведение; его автор — человек, прямо причастный к судьбам своих героев, на что указывает название книги.

Путь к передовому миропониманию запечатлен в мемуарах художника Рокуэлла Кента «Это я, о господа», в «Автобиографии» у У. Э. Б. Дюбуа, виднейшего негритянского писателя, педагога, национального лидера.

Что касается «Автобиографии» Стеффенса, то он не считал свое жизнеописание завершенным. Он не успел написать задуманный им эпилог к своим мемуарам, в котором, опираясь на весь опыт послевоенного десятилетия, хотел обстоятельнее рассказать о том, как он обрел новое миропонимание.

Этим эпилогом стала его публицистика 30-х годов.

Экономический кризис в США в 1929–1933 гг., потрясший капитализм, и успехи первых пятилеток в СССР — все это довершило крушение реформизма Стеффенса. Честный человек, презиравший «интеллектуальный склероз», обладавший редкой способностью к бескомпромиссной самокритике, Стеффенс в 1932 г. в журнале «Нью рипаблик» напечатал статью, озаглавленную «Обанкротившийся либерализм». В ней он прямо писал о том, что путь большевиков «настоящий», что либеральное кредо, на самом деле, «противоестественно, ненаучно и непрактично»^{207}.

Вдумываясь в сущность тех процессов, которые происходили в далекой России, Стеффенс обнаруживал трезвость и проницательность. Он пришел к признанию иллюзорности западной «политической демократии» и отдал свои симпатии «более важной экономической демократии, которую основывают и которой овладевают в Советской России…»^{208}

Вообще убеждение в том, что «капитализм рушится», что дети вырастут уже в «новом лучшем мире», а светлое будущее не за горами, озаряет последние годы писателя. Он встречается со студентами, читает лекции в школах и колледжах. В своей автобиографической книге «Нет чужих среди людей» Джозеф Норт вспоминает, как в начале 30-х годов Стеффенс, придя в редакцию левого журнала «Нью Мэссис», говорил, обращаясь к молодым писателям: «Нет, разгребать грязь — этого теперь недостаточно… Вы счастливее меня. У вас есть компас. У меня его не было. Репортер должен уметь направить, указать цель»^{209}.

В последние годы, уже тяжелобольной, Стеффенс словно бы переживает вторую молодость. Он не только продолжает активно писать, но и ведет практическую работу, завязывает контакты с рабочим движением в Калифорнии. В глазах буржуазных газетчиков он «красный», Стеффенса почти перестают печатать буржуазные издания.

Его позиция гуманиста и антифашиста находит отражение в целом ряде выступлений. Он возвышает голос протеста против суда над негритянскими юношами в Скоттсборо, одним из первых налаживает сотрудничество с американским антифашистским комитетом, призывает своих соотечественников к бдительности по отношению к «коричневой» опасности. Он пишет о коммунистах как о самых решительных противниках нацизма.

Свое политическое кредо он формулирует в письме, адресованном митингу в Калифорнии, организованному компартией осенью 1934 г. В нем он заявляет о своем намерении «указать всем нашим соотечественникам американцам единственное научное средство искоренения всех наших зол». Далее следует пояснение: «Это — коммунизм. Коммунизм для Соединенных Штатов, поскольку только он способен искоренить продажность, невежество, нищету и перепроизводство, порок и угрозу войны»^{210}.

Он обретает нового героя. Это уже не либерал-ре-форматор «макрейкерской» эпохи. Это революционер, соединивший «мысль и действие», подобный Джону Риду. Это неподкупный рабочий лидер, подобный Гарри Бриджесу.

В 1935 г. Стеффенс стал коммунистом. Когда летом 1936 г. его посетили в Кармеле (Калифорния) Ильф и Петров, путешествовавшие в ту пору по Соединенным Штатам, Стеффенс был тяжело болен. Он говорил о своем желании снова посетить Москву, чтобы перед смертью увидеть новый мир. Стеффенс даже обсуждал с Ильфом и Петровым детали своего путешествия^{211}.

Он умер в августе 1936 г., работая над статьей, в которой обращался к американцам с призывом бороться с фашизмом, только что развязавшим военную интервенцию и мятеж в Испании. Вся жизнь Стеффенса, честного мыслителя, была неуклонным поиском истины. Одна из самых последних записей, им сделанных, явилась своеобразным подведением итога: «Я выбираю путь низших классов, то есть путь Ленина, большевиков, России»^{212}.