Сонгоку

Глава 10

2.10

Нарушить правила

— Как вы сюда попали? — спросил Мирон.

А себя поймал на мысли, что не очень-то и удивлён. Он всё время ждал чего-то подобного. Понимал, что просто так в покое его не оставят.

— Я маленький человек, господин Орровски, — вздохнул всем своим грузным телом Усикава. — Незаметный. Могу ходить там-сям, и никто меня не видит. Даже собственные жена и дети предпочитают не замечать. Кто-то счёл бы такое отношение к себе обидным, оскорбительным. Но только не я. Я превратил его в оружие. Так сказать, в инструмент ремесла.

— Я знаю, кто вы такой, — кивнул Мирон. — Ищейка. За деньги копаетесь в грязном белье.

— То, как вы это сказали… — поджал губы Усикава. — Я мог бы и обидеться. Если б не был начисто лишен этого чувства. Защитный рефлекс, можно сказать. Как хотите, так и называйте, от меня не убудет. Впрочем, сам я предпочитаю зваться сыщиком. Это, так сказать, больше соответствует профессии.

Он со вкусом посасывал сигарету, выпускал дым, кресло под его весом покачивалось и негромко поскрипывало. Клубы дыма вылетали с веранды, стелились над землей, в прохладном вечернем воздухе они казались прядями белого тумана.

— Чего вы хотите? — спросил Мирон, подспудно ожидая еще одной пространной тирады.

— Я хочу, чтобы всё устроилось в лучшем виде. И это случится лишь в том случае, если я хорошо выполню свою работу, — Усикава замолчал. Вытащил изо рта окурок, придирчиво осмотрел тлеющий кончик, затем потушил его о подошву башмака — для этого ему пришлось, кряхтя и багровея от натуги, наклониться и неловко приподнять слоноподобную ногу, — и положил окурок в карман плаща.

Усикава вёл себя так, будто и не он появился незваным на чужой веранде. Пыхтел, почёсывался, вытирал грязным платком нос в синих прожилках, чмокал и то и дело пересчитывал оставшиеся в пачке сигареты. Он никуда не торопился.

— Так в чём заключается ваша работа? — не выдержал Мирон.

— Я должен вас предупредить, господин Орровски, — с готовностью, будто только этого и ждал, ответил детектив.

— О чём? — Мирону уже надоела эта игра. Он замёрз. По голым ступням в домашних тапках тянуло сквозняком.

— С вами хочет встретиться один человек. Большой человек. Куромаку. Он хочет предложить вам…

— Помниться, вы говорили, что Карамазов с таким человеком, как вы, и срать-то на одном гектаре не сядет, — перебил Мирон.

Тут же пожалел, что не смог воздержаться от грубости, но этот нелепый квадратный человек действительно вызывал желание вести себя грубо. Пробуждал инстинктивную потребность оказаться от него как можно дальше…

— Времена меняются, — пожал прямыми, как по линейке плечами, Усикава. — И мы меняемся вместе с ними. Вчера я был незаметным муравьём, которого ойябун Карамазов-сан мог раздавить походя, даже не заметив, но сегодня… Сегодня Усикава незаменим. Потому что может то, что больше ни у кого не получается. Уникальный талант. Такой же, как у вас, господин Орровски.

— И какой у меня талант?

— Со временем, господин Орровски, вы сами поймёте. Надеюсь, еще не будет слишком поздно…

— Так о чём вы хотели меня предупредить?

— Ах да, совсем запамятовал… — притворно смутился Усикава. Начал было тереть лоб, затем почесал лысину, начал рыться во внутреннем кармане плаща…

Мирон медленно сатанел. В любой момент на веранду могли выйти Хитокири или жена старца Сергея, на редкость красивая тётка по имени Пелагея. Мог выехать и сам полковник — его кресло передвигалось совершенно бесшумно…

— Не выходите перед рассветом на улицу, господин Орровски.

— Почему?

— Не важно. Просто оставайтесь дома, где вас могут защитить друзья. Это всё, о чём я прошу.

— Но…

— Больше я сказать не могу, — поднял руки Усикава. Кожа на больших плоских ладонях была сплошь в порезах и ссадинах, будто он недавно продирался через колючий кустарник или бурьян. — Просто останьтесь дома и ни о чём не беспокойтесь.

Тяжелая дверь, что вела в дом, наконец-то начала открываться. Мирон обернулся посмотреть, кто там — за ним пришел Хитокири — а когда повернулся назад, кресло было пустым. Оно тихонько покачивалось, а в воздухе висел запах пота и дешевого табака.

— Очень непростой человек этот Усикава… — задумчиво произнёс полковник, набивая трубку.

На столе, кроме кваса, чёрного хлеба и графинчика с самогоном, ничего не осталось.

В комнате было тихо. Вязаные половики на полу, ходики на беленой стенке, толстый полосатый кот, спящий на печке… В углу, за вышитой занавеской — икона. Там же горела тонкая свечка и на специальной полочке стоял гранёный стакан, накрытый кусочком хлеба.

Глядя на всё это, было трудно поверить, что вокруг — Токио, один из самых урбанизированных городов мира, а не российская глубинка где-нибудь под Смоленском.

— Он назвал Карамазова ойябуном, — сообщил Мирон.

— Я и говорю, очень необычный человек… — кивнул старец Серёга. — Так зачем он приходил?

— Не знаю, — пожал плечами Мирон. — Нёс какой-то бред о том, что я должен что-то понять, а потом заклинал не выходить из дома перед рассветом.

— Вот как… — полковник задумчиво снял хрустальную пробку с графинчика, налил три стопки, пододвинул Мирону и Хитокири…

— Это предупреждение, — тихонько вставил японец.

— Согласен, — кивнул полковник. — Я поговорю с ребятами. Скажу, пусть будут повнимательнее.

— Неспроста Усикава, оба раза, что я его видел, упоминал Карамазова, — сказал Мирон. — Упоминал как бы случайно, просто к слову. Но зачем он так поступал на самом деле?

— Ты знаешь, кого в Японии зовут ойябунами? — вдруг спросил полковник, глядя на стопку с самогоном.

— Ну… боссов якудза.

— Стало быть…

— Карамазов и есть босс якудза, — кивнул Мирон. — Усикава еще назвал его Куромаку.

— Всё правильно, — кивнул Хитокири. — Куромаку — дословно — «тот, кто стоит за занавесом».

— Это из театра Кабуки, — усмехнулся полковник. — Соответствует нашему «серый кардинал».

— Значит, Усикава с самого начала намекал на то…

— Он вовсе не намекал, — засмеялся старец Серёга. — По японским понятиям, он говорил предельно откровенно. Он предостерегал тебя, Мирон. Тем самым давая понять, что он — на твоей стороне. Так что прислушайся к его словам.

— К каким? Не выходить на улицу?

— И к этому тоже.

Мирон вздохнул.

— Знаете, я устал прятаться, — сказал он. — Убегать, скрываться… Так можно всю жизнь бегать-бегать, да никуда не прибежать. Я хочу встретиться с этим Карамазовым.

— Зачем? — по тону полковника было непонятно, отговаривает он, или ему просто интересно.

— Так, личные счёты… — смутился Мирон. — Платон говорил, он как-то замешан в смерти нашего отца…

Полковник посмотрел на Мирона как-то странно, будто собирался что-то сказать. Но промолчал.

— И что ты собираешься делать? Убьёшь его? — спросил Хитокири.

— Не знаю, — мотнул головой Мирон. — Для начала — хорошо бы просто во всём разобраться.

— Я тебя понимаю, сынок, — вдруг полковник. — Сейчас ты на распутье…

— Да нет никакого распутья, — психанул Мирон. — В Москве меня объявили в розыск. Наверное, и местные полицейские уже успели получить ориентировку… Якудза я тоже успел насолить. Если за мной охотится еще и Карамазов — остаётся развернуться на сто восемьдесят градусов и дать всем люлей.

— Настоящий воин всегда выбирает путь, который ведет к смерти, — сказал вдруг Хитокири.

— Но думать он должен о жизни, — твёрдо добавил полковник. — Иначе — не сможет победить, — взяв стопку, одним движением опрокинул её в рот. Занюхал хлебом, отщипнул корочку, бросил в рот…

— Вы ещё молодые, — сказал он осипшим голосом. — Говно кипит… Поэтому думаете, что будете жить вечно. Но это только гонор, и ничего больше. Забудьте старые дела и живите дальше.

— Невозможно жить, не исправив причинённое зло, — сказал Мирон.

— Людские ошибки — это самое страшное зло, — возразил полковник. — И делая ставку на месть, вы можете сильно ошибиться.

— Но не совершая ошибок — нельзя ничего узнать наверняка, — тихо сказал Мирон.

— Да, — кивнул полковник. — Да только вот многия знания — многия печали.

Мирон закрыл глаза. Очень хотелось выйти в Плюс, попытаться узнать, что там с Платоном. Но почему-то он был уверен, что у полковника данного устройства попросту нет, а собственные Плюсы замолчали после того, как Мелета сообщила, что её атакует Сонгоку…

Открыв глаза и выпрямившись, он взял стопку с самогоном и сделал длинный глоток. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, а в горле образовался огненный ком. Он закашлялся. Почувствовал удар по спине — несмотря на инвалидность, рука у старца Сергея была тяжелая.

— Кто ж так самогонку пьёт? — спросил он участливо, подвигая к Мирону тарелочку с хлебом. — То ж тебе не пиво…

Хлеб был пряным, с чуть горьковатой хрустящей корочкой. Его вкус смыл с языка остатки самогона, а вместе с ним — и всякие сомнения.

— Я должен встретиться с Карамазовым, — сказал Мирон.

Мысль об отце не давала покоя, но она и придавала решимости.

— Ну… — вздохнул полковник, — Решил — так решил. Какудзипва хомбуно цукусанэба наримасэн.

— Каждый должен исполнить свой долг, — перевел Хитокири.

— Только перед тем, как пойти на такой шаг, скажи, что ты знаешь о войне за Сахалин?

— Ну… — Мирон удивился такой смене темы. — То же, что и все… После того, как Ногликский концерн объединился с «Ниппон Ойл» началось взаимопроникновение культур, так как японский и русский менталитет оказались удивительно близки…

— Ты цитируешь официальный релиз, — перебил полковник. — Никогда не интересовало, почему слияние культур названо «войной»?

— Ну, типа: финансовые войны, — пожал плечами Мирон. — Такой эвфемизм. Ноглицкий и Ниппон сначала были конкурентами, а потом произошло слияние…

— Ну да, конечно, — усмехнулся полковник. — И всё это просто так, для всеобщего удобства, обозвали «Войной за Сахалин».

— На самом деле, мы проиграли, — тихо сказал Хитокири. — Нами двигала жадность. Опыт завоевания Маньчжурии нас ничему не научил…

— Что? — Мирон даже не понял, о чём он говорит.

— Японцы проиграли войну, — пояснил полковник. — Да, да не удивляйся… Была самая настоящая война, с войсками, боевыми крейсерами и пушками. Я — участник этой войны… А наша слобода — остатки русского гарнизона в Токио.

— Этого не может быть, — Мирон говорил убежденно, на самом деле никакой уверенности не чувствуя. — С войнами покончено после Арабского кризиса. Произошло всеобщее разоружение, ядерные запасы уничтожены…

— Тем не менее, это случилось, — отрезал полковник. — Вы, нынешнее поколение, привыкли думать, что знаете всё на свете. Что от вас невозможно скрыть никакую правду, что хакеры могут раскопать любые, даже совершенно секретные сведения и вывесить их на всеобщее обозрение.

Лицо полковника побледнело. Рука, катавшая хлебный мякиш по клеенке, разжалась, бессильно упала на колено.

— На самом деле, вы просто не представляете, в каком мире живёте, — сказал он немного тише. — Вы думаете, что он принадлежит вам, но поверь мне, старику: это совсем не так.

Мирон хотел возразить. Хотел доказать, что он знает о мире абсолютно всё, что в век глобализации ПРОСТО НЕВОЗМОЖНО чего-то не знать. Что такие люди, как Платон — которые любят всё разбирать по косточкам, бесконечно анализировать, — что они ни за что такого бы не пропустили.

Но перед ним в инвалидном кресле сидел полковник, участник самой настоящей войны, случившейся не так уж давно. Живое доказательство того, что мир Мирона и Платона — отчасти выдуманный мир. Созданный ими самими.

— Есть люди, которые кроят и перекраивают его по своему желанию, ни у кого ничего не спрашивая, — сказал полковник, окончательно овладев собой. Его рука, будто самостоятельно, без команды, потянулась к графинчику с самогоном, но остановилась на пол-пути. — И один из таких людей — Такеши Карамазов. Война длилась три дня, — продолжил полковник. — Когда японцы поняли, что не смогут удержать захваченные острова — Курильский архипелаг и часть Сахалина — они решили договориться. В те времена чёрным золотом считали нефть, и Ниппон Ойл, занимавшая лидирующую позицию по добыче в Японском море, была вынуждена уступить, как ты и сказал, Ногликскому концерну. Это не было слиянием. Наглое, хищное поглощение — нападение японцев на Курилы послужило отличным поводом. Россия ввела войска, многих тогдашних руководителей дзайбацу посадили, как военных преступников. И на этой волне всплыл Такеши Карамазов. Русский по отцу, японец по матери, он и предложил идею слияния. Объединение двух народов, великую гуманистическую доктрину, призванную скрыть варварское поведение обеих сторон. Выгоды были очевидны, и тогдашние политики с радостью ухватились за идею Карамазова.

— Тогда-то и возникла сказочка о слиянии корпораций и всеобщем братании, — кивнул Мирон. — Я понял. Но причём здесь якудза?

— Якудза, сынок, всегда причём, — криво, одной половиной рта, усмехнулся полковник. — Кто-то же должен финансировать идеи молодого амбициозного политика. А так как якудза всегда считали себя потомками самураев — даймё, правивших Японией до Реставрации, они-то и управляли страной на самом деле.

— Карамазов — член Кокурюкай, Общества Чёрного Дракона, — тихо добавил Хитокири.

— Которое до сих пор не отказалось от идеи империализма и японского господства на азиатских территориях, — кивнул полковник.

— То есть, великая гуманистическая доктрина — на самом деле синекура, прикрытие, — кивнул Мирон.

— Просто знай это на всякий случай, — сказал полковник. — Когда встретишься с Карамазовым.

— А вы? — вдруг спросил Мирон, глядя на старца. — Почему вы не уехали домой, когда всё закончилось?

— Потому что «бывших» полковников не бывает, — пожал плечами тот. — Кто-то же должен за всем этим цирком приглядывать.

Мирон посмотрел на Хитокири.

— И ты нормально к этому относишься? — спросил он.

— Ото-сан — благородный человек. Он никогда не сделает того, что навредило бы Японии. Или России.

— Так и живём… — невпопад вздохнул полковник. И добавил, будто переключившись: — А теперь поговорим о Платоне.

— О Платоне? — удивился Мирон.

— Карамазову наверняка нужен он. Точнее, его открытие. Новая технология. Такеши стар — старше меня; Думаешь, он не ухватится за идею переселить своё сознание в Плюс? Стать вечным?

— И вечно дергать за ниточки мир, и людей, его населяющих… — Мирон содрогнулся. — Но я ничего об этом не знаю. Платон никогда не делился своими замыслами. Он вообще держал всё в голове. Так что, даже если они будут меня пытать…

— Зачем пытать? — пожал плечами полковник. — Они могут просто выйти с ним на связь и пригрозить, что убьют тебя. Например.

— Вряд ли это подействует, — засмеялся Мирон. — Вы же сами говорили: мы — поколение, которое не боится смерти. То, как легко Платон сам перешагнул этот порог… Думаю, он в неё не верит. В смерть.

Перед глазами вновь мелькнули огромные, глубокие, как туннель в пустоту, глаза Мелеты. Перед тем, как она выпрыгнула из окна, сжимая в объятиях клона Хидео.

— В любом случае, Такеши придумает, как обойти нежелание твоего брата сотрудничать, — сказал полковник.

— Да как вы не понимаете? Платон — больше не мой брат. Он вообще больше не человек! И раньше-то человеческие реакции и чувства его только обескураживали. Сейчас — если он вообще успел перебраться в Плюс — они его вообще не волнуют. Для него больше не осталось таких понятий, как любовь, дружба… Страх. Я вообще не знаю, как теперь с ним общаться.

Мирон так разволновался, что почувствовал, как дрожит голос. Постарался успокоиться. Он действительно не успел подумать, что именно грядёт человечеству в виде его интеллектуального, но практически лишенного сострадания братца… Где-то под сердцем вдруг сделалось холодно и пусто.

Что он выпустил в Сеть своими руками?

Да нет. Он просто устал. Нервы на пределе. Слишком много кортизола… Он вспомнил, как еще пару недель назад весьма успешно справлялся с таким состоянием с помощью чудесных восьмиугольников дексамина. Да, сейчас бы не помешало закинуться одним… А лучше — парочкой.

Не может Платон стать доктором Зло. Он — не такой. Да и хлопотно это: управлять целым человечеством…

— Зачем он это сделал? — вдруг спросил Хитокири, выдергивая Мирона из пучины самокопания.

— Что?

— Зачем он оставил своё тело?

Мирон немного помолчал. Платон, когда он сам задал это вопрос, не ответил. Отбрехался байкой о призраках. Сейчас, в этой домашней обстановке, призраки, населившие Плюс, казались именно вымыслом. Детской страшилкой.

— Помнишь Сонгоку? — спросил он.

— Это твари, о которых всё время талдычит Китано? — спросил полковник. — Знатные зверюги.

— Так вы о них знаете? — удивился Мирон.

— Китано как-то показал одну.

— Каким образом?

— Соорудили у меня в подвале клетку Фарадея и заманили небольшого тварёнка. Приманили на… не важно.

Полковник вдруг дернул рукой, схватил стопку и сдавил её так, что побелели пальцы. Только сейчас Мирон заметил, что правый глаз его чуть заметно подёргивается, а уголок рта опустился к подбородку.

Хитокири тут же поднялся, зашел за кресло полковника сзади и опустил руки тому на затылок. Надавил пальцами какие-то точки, отпустил, надавил в другом месте…

Лицо старца расслабилось. Рука выпустила стеклянную стопку и та, завалившись на бок, покатилась по столу…

— Спасибо, сынок, — подняв руку, полковник похлопал японца по руке. — Достаточно.

— Временами Ото-сан испытывает невероятную боль, — тихо сказал Хитокири.

— Пустяки, всего лишь фантомные боли, — отмахнулся полковник.

— Он не хочет принимать лекарства…

— Невозможно вылечить то, чего нет, — видимо, это был давнишний неразрешимый спор. — А от твоих «лекарств» — старик сделал кавычки в воздухе — Мутится в голове и всё время хочется спать.

— Только без них вы вообще не спите, — попенял японец.

— Много ли старику надо… — пробурчал полковник. Выражение глаз у него в этот момент было, как у мальчишки, попавшего мячом в окно, но нипочём не желающего сознаваться. — Давай-ка лучше о сонгоку.

— Я называю их призраками, — сказал Мирон. — Платон утверждает, что они населили Сеть, охотясь там на людские эмоции. Он боится, что люди перестанут посещать Плюс и спать в Нирване, и тогда…

— Экономика рухнет, — кивнул полковник.

— Но он так же верит, что может защитить людей от Призраков, сам став… — Мирон пожал плечами. — По-сути, став одним из них.

— И ты думаешь, у него получится?

— Не знаю. Нет, честно… — он вспомнил о призраке, сплошь из осколков зеркал. А если их будет много? Десятки, сотни? Кроме того, эти существа появляются и с Минусе, — он покосился на полковника и поправился: — То есть, в реальном мире. Во всяком случае, я видел одного. В туннелях под Москвой. А потом на вокзале… Но там на мне были Плюсы, так что… — он махнул рукой, не находя слов. — Дело в том, что Платон считает их заведомо агрессивными и смертельно опасными для людей.

— А ты? — проницательно спросил полковник.

— А я… Один из них мне реально помог. Мне, а значит — и Платону. Если б не он, конструкт давно был бы у Технозон.

— Но Сонгоку напал на тебя, — возразил Хитокири. — Напал, и убил твоего помощника — того, что сидел в Плюсах.

— Похоже на то, — кивнул Мирон.

— Ясно одно: мы слишком мало знаем об этих сущностях, — сказал полковник. — Китано их изучает, твой брат хочет уничтожить…

— Думаю, Карамазов тоже что-то о них знает, — неожиданно сказал Мирон. — Догадка мелькала на краю сознания довольно давно, но только теперь оформилась в четкую мысль.

— Давайте спать, — вдруг объявил полковник. — Утро вечера мудренее. А завтра и подумаем на свежую голову…

Только сейчас Мирон заметил, что за окном глубокая ночь. Окно за кружевной занавеской было пустым и чёрным, как зрачок слепца.

Ему выделили небольшую комнатку, с яркими цветными половиками на отмытых до блеска досках и металлической кроватью, с панцирной сеткой и шишечками.

Не спалось. Перина — так назывался матрас, набитый перьями — неприятно колола спину и не давала дышать, от подушки пахло непривычными травами и почему-то ладаном… Он всё думал: как встретиться с Карамазовым? Такого человека — куромаку, как назвал его Усикава, — не встретишь в баре, ему не пошлёшь е-мейл, не поймаешь в Плюсе…

Лучший способ ускорить события — это нарушить правила, — решил Мирон.

Одевшись — натянув джинсы, рубашку, пропоротую дротиком куртку, зашнуровав кроссовки — он вышел на крыльцо. Посмотрел в белёсое, похожее экран, заполненный «белым шумом», небо. Затем сделал шаг.

В тот же миг шею больно укололо, в глазах потемнело, и он глухо рухнул на землю.