Сонгоку

Глава 9

2.9

Всё проходит. И это тоже пройдёт.

Стена и вправду была не очень толстой, но состояла из «умного» бетона — сразу за ними проём начал затягиваться.

Жаль, что это не остановит погони, — подумал Мирон на бегу. — Бакуто, если будет нужно, взорвут хоть половину здания…

Он отдавал себе отчёт, что просто так их не отпустят — у людей определенного сорта потеря лица являлась участью худшей, чем смерть.

— Мелета… — позвал Мирон. Безрезультатно.

Повезло, что проход в проломленной стене вывел их не в очередной запертый подвал, а на подземную парковку. Ряды спящих электромобилей, подключенных кабелями к распредкоробкам, длинномерные лимузины, многоэтажные стойки с велосипедами…

— Мотоциклы! — воскликнул Мирон, увидев знакомый отблеск в тусклом свете дневных ламп.

— Всего лишь скутеры, — пожал плечами Хитокири.

— Лучше, чем ничего, — пробормотал Мирон. Он не привык столько бегать. Ноги отваливались, в поясницу будто воткнули штырь. Да и в голове шумело — сказывались последствия перенесённой ударной волны. — Только… Теперь я не смогу их разблокировать.

Да, без Мелеты он стал простым смертным. В прямом смысле этого слова.

— Мы тоже на что-то годимся, — подмигнул Хитокири.

Извлёк из кармана небольшую коробочку и приложил её к похожей коробочке на руле скутера.

— Папиллярный замок, — пояснил он. — Устаревшая технология, очень простая.

На руле загорелся призывный синий огонёк, японец снял свою коробочку и поднёс её к следующему.

Через пару минут они катили по широкому спиральному пандусу на улицу, а сзади, из подвалов, доносился приглушенный расстоянием грохот — якудза таки взорвали дата-центр.

— Мы можем забрать наши мотоциклы с той парковки? — спросил Мирон. Хотя уже и знал ответ…

— Не стоит, — подтвердил его мысли Хитокири. — За ними наверняка ведется слежка.

— Тогда остаётся надеятся, что эти тарахтелки успели зарядить батареи…

На самом деле, он зря столь пренебрежительно отзывался о скутерах. Скорость у них была приличная, управление лёгкое, и что в данных обстоятельствах являлось плюсом — абсолютно бесшумный ход.

Как только они вылетели с парковки на шоссе, от стены здания-робота отделились два скоростных байка, и бросились за ними в погоню.

Мирон видел их в зеркальце заднего вида — с Мелетой связи всё еще не было.

Расстояние быстро сокращалось. Что и говорить, скутеры, на которых доставляют посылки, не шли ни в какое сравнение со спортивными мотоциклами.

Оставалось одно: вилять в плотном потоке машин, не давая возможности сблизиться.

Рукав куртки пропорол и застрял в нём небольшой дротик. Яд, — догадался Мирон. Смертельный или нервно-паралитический — один хрен. Если потерять сознание на такой скорости — даже соскребать с асфальта будет нечего.

Движение в центре Токио было совсем не похоже на скоростные магистрали. Подключенных к общему компьютеру мобилей здесь было совсем мало, они выделялись ярко-желтой раскраской и двигались строго по одной полосе. Другие же, управляемые в основном живыми водителями, ехали как попало — во всяком случае, такое создавалось впечатление.

Машины нарушали ряды, прибавляли и убавляли скорость, неожиданно кидались к обочине, чтобы подобрать или высадить пассажиров и почти не обращали внимания на знаки дорожного движения.

Видеокамеры были на месте — просто на них все забили.

Мирон вспотел от напряжения: сохранять повышенное внимание, отслеживая обстановку со всех четырёх сторон было сложно. Сказывалось отсутствие практики. К тому же, электромопед не мог закладывать крутых виражей и превышать скорость — срабатывала встроенная система защиты. Без Мелеты Мирон не мог её обойти, и приходилось изворачиваться с тем, что есть.

Другие водители не спешили уступать дорогу такому незначительному участнику движения — некоторые наоборот, старались подрезать или прижать к обочине. Кричали в окна неприличные слова, а один даже бросил в Мирона горящей сигаретой — целя в лицо…

Хитокири маячил то спереди, то сзади — казалось, он оберегает Мирона, не допускает, чтобы тот остался один. Это одновременно и раздражало и успокаивало.

Спортивные байки не отставали. Как шакалы, почуявшие добычу, они кружили вокруг, но слишком близко не приближались.

Выжидают, — подумал Мирон. — Когда машин станет поменьше, они нагонят и тогда… А что тогда? — он покосился на дротик, так и торчавший из кевтановой ткани рукава. — Может, им приказали взять нас живыми…

А Хитокири вдруг отстал. Мопед его начал вилять, японец попытался прижаться к тротуару, но не дотянул: скутер остановился прямо посреди полосы: кончился заряд батарей. Со всех сторон полетели гудки и ругательства водителей.

Не озаботившись дальнейшей судьбой скутера, японец побежал между мобилей — один из спортбайков кинулся к нему, как коршун.

Мирон выставил ногу и резко развернулся на месте. А затем устремился к японцу.

— Уезжай, — крикнул Хитокири, заметив манёвр Мирона.

— Хрен тебе, — пробормотал тот сквозь зубы, подрезал синий мобиль, проскочил между двумя лимузинами и затормозил рядом. — Запрыгивай! — рявкнул он.

— Тогда пусти меня за руль, — кивнул японец.

— Да ради бога, — Мирон откинулся назад.

Ехать вдвоём было не так уж и удобно — места на сиденье едва хватало, чтобы не свалиться. Когда скутер подскакивал на выбоинах, Мирон чувствовал, как задница зависает в воздухе.

Зато Хитокири смог договориться с охранной системой мопеда, и тот понёсся с совсем не свойственной ему скоростью.

Японец сразу свернул на боковую улицу. С неё — проскочив какой-то узкий проезд, где руль почти цеплялся за стены и сшибал штабеля коробок и пластиковых контейнеров — выехал на другую улицу, вписался во встречный поток, вильнув, уклонился от двухэтажного автобуса, опять нырнул в узкий проезд, затем — в еще более узкий и наконец оказался совсем в другом мире: на мощённой булыжником мостовой, зажатой между лотками уличных торговцев.

Мирона окатила волна запахов: имбирь, уксус, горящее масло, жареные креветки… В животе забурчало, горло наполнилось слюной.

Он вспомнил, как под руководством Мелеты терялся в первый день своего приезда в Токио. Тогда он тоже бегал между лотков, наполненных рыбой и красными клешнями крабов…

Но здесь всё было как-то проще. Беднее что-ли, и в то же время — свободнее. Люди улыбались, громко перекрикивались, вокруг с веселыми воплями носились дети…

Две женщины в тёмных кимоно, с корзинами, из которых торчали пучки лука, точили лясы прямо посреди улицы и отошли в сторону, только когда Хитокири посигналил несколько раз, а потом ещё и прикрикнул. Причём, сделали они это неохотно, окатив японца волной шутливого презрения.

Гиндза — променад для туристов, — подумал Мирон. — Приглаженная, почищенная, выставленная напоказ бедность — притворная, в расчете на сердобольных и глуповатых покупателей.

Здесь бедность была настоящая. Живая, гордая и не требующая подачек.

Над головой, в хитром переплетении, качались веревки с вывешенной на просушку одеждой, сушеной рыбой, гирляндами грибов и трав, из открытых окон домиков, нависающих над мостовой так низко, что можно пожать руку соседу, высунувшись из окна, лились звуки музыки, смеха, яростных, полных темпераментного задора ссор, где-то пронзительно верещал ребенок, ему вторили лай собак и квохтанье кур.

Сбавив скорость, Хитокири неторопливо катил среди этого шума и гама, время от времени спрашивая что-то по-японски. Один раз ему махнул какой-то старик с голыми, совершенно беззубыми дёснами, в другой — маленькая девочка с отродясь нечесаными волосами, в третий — миловидная женщина в цветастом кимоно, с палочками для еды, засунутыми в пук волос на затылке.

Потом они нырнули в какой-то закуток — вход занавешен старой мешковиной — и остановились.

— Снимай куртку, — сказал Хитокири и снял свою.

— Мы будем маскироваться? — Мирон протянул ему куртку и японец с удивлением уставился на дротик. Затем аккуратно, взяв его через рукав, вытащил и бросил на землю. Придавил каблуком, провернул, а затем убедился, что сам Мирон даже не ранен.

— В район доков въехали двое парней на угнанном скутере. Выехать должны тоже двое, — сказал японец.

— Но те, кто поедет вместо нас, могут пострадать, — заметил Мирон.

— Они просто попетляют по переулкам и бросят скутер в каком-нибудь глухом пакгаузе, вот и всё. К тому же, якудза сюда не суются.

— Почему?

— Увидишь.

Повязав кусками белой холстины головы и надев халаты торговцев рыбой — от одежды пахло забористо и ядрёно, кое-где даже прилипли чешуйки — они вышли обратно из закутка и пошли вдоль рядов.

— Не отставай, — шепнул Хитокири и нырнул в какую-то лавчонку.

Мирона окружили груды чая. Они возвышались горками из холщовых мешков, лежали прессованными стопками на прилавке, в виде пучков колыхались над головой…

Узкая лесенка вела из лавки на второй этаж. Застеленный желтоватыми татами пол, яма с горящими углями посреди комнаты, на ней — жаровня-хибачи с огромными полосатыми креветками. За стряпнёй следил крошечный мальчик — каждая креветка была больше его руки. С серьезным видом ответив на поклон Хитокири, он указал палочками на окно и вернулся к жаровне.

Крыши. Островерхие, ступенчатые, покрытые самодельной черепицей из обожженной глины. Они будто бы попали в позапрошлый век. В Эдо, эпохи Мэйдзи.

Здесь трудно было помнить, что в пяти кварталах отсюда двигаются дома-роботы, над головой, преодолев сверхзвуковой барьер, проносятся стратопланы, а залив бороздят огромные автоматические фермы морских мидий и креветок…

Ноги, не привыкшие к наклонным, да ещё и неровным поверхностям, всё время скользили и подворачивались, так что Хитокири пришлось взять Мирона на буксир.

— Возишься со мной, как с младенцем, — пробурчал он, когда японец не дал ему скатиться с крыши в пятый или шестой раз.

— В отличие от других, ты отлично держишься, — подбодрил его японец.

— От других?

— Таких, как ты.

— Гайдзинов?

— Отаку.

— Я не отаку, — обиженно возразил Мирон.

А затем подумал: себе-то врать не надо, чувак. Ты — именно отаку. Годами не вылезаешь из Ванны, в свободное время развлекаешься математическими задачками, питаешься одними сэндвичами и кофе… Ты, блин, достиг уровня Божественного в одной из самых сложных и затяжных игр в истории! Сколько еще таких же задротов, как ты? Сотни три-четыре во всём мире… И репутация братца-конструкта тут тоже на пользу не идёт.

— И часто тебе приходится возиться с отаку? — спросил Мирон просто так, лишь бы не молчать: мысль о Платоне чуть не лишила его последних сил. А вдруг он не успел?.. Нога сразу подвернулась, предательски поехала к краю… Нет, лучше сейчас об этом не думать. И о Мелете тоже.

— Почему мы продолжаем прятаться? — спросил он японца. — Ты говорил, якудза в этот район не заходят…

— За твою голову обещали пятьдесят миллионов йен, брат.

— Ясно. Честность и преданность тоже имеет свои пределы… — кивнул Мирон. — Кто обещал? Карамазов?

Японец бросил удивлённый взгляд через плечо.

— Да, он. Но и кроме него найдутся люди, которым было бы интересно с тобой поболтать.

— Например, кто? Якудза?

— И они тоже…

— Там, на многоярусном шоссе, за мной гналась внучка Карамазова. Амели, — сказал Мирон.

Хитокири остановился.

— Ты уверен? — на висках и лбу японца выступили капельки пота. Он вытер их концами головной повязки.

— Она чуть не попала под колёса грузовика. Я отнёс её на обочину, вызвал скорую…

Японец рассмеялся.

— Что смешного?

— Старик Такеши теперь твой должник, — пояснил он. — Ну разве не забавно?

— Что-то я сильно сомневаюсь, — буркнул Мирон.

О втором, клоне Ясунаро, он говорить не стал. Очевидно, того размазало по асфальту тонким слоем длиной в километр, а байк раскрошило в мелкие щепки…

Мирон испытал немного стыдное, но очень приятное чувство удовлетворения. Месть Карамазову уже принесла свои плоды.

Мы направляемся в какое-то конкретное место? — спросил Мирон, когда они перепрыгнули с одной крыши на другую, с неё — на мусорный бачок, и затем — на землю.

— Увидишь, — вновь сказал Хитокири. — Трудно объяснить…

— Значит, это не монастырь профессора Китано.

— Слишком опасно. Много глаз наблюдает за тобой.

— Можно изменить внешность, — Мирон припомнил, что всего лишь несколько дней назад выдавал себя за клона. — Если я не буду гайдзином, перестану бросаться в глаза.

— Ты мог сойти за нашего в Москве, — рассмеялся Хитокири. — Чтобы выдать себя за японца в Токио…

— Надо здесь родиться, — кивнул Мирон, переводя дух. — Так всё-таки, куда мы идём?

— Надо тебя хорошенько спрятать, — сказал японец. — А где лучше прятаться, как не на виду? Среди таких же, как ты?

— Здесь, в Токио, есть русская диаспора, — догадался Мирон. — Со времен войны за Сахалин… Поэтому якудза не суётся в эти районы. Из-за русских.

— Из-за русской мафии, — подняв палец, серьёзно уточнил японец. Оябуны не любят тёрок с паханами.

— Кто б сомневался, — буркнул Мирон. — Русская мафия — самая мафиозная мафия в мире…

…Это была деревня в деревне. Окруженный ветхими лачугами из пластика и гипсокартона, лавочками пахучих трав и рыбных лотков, район вполне российских особнячков, похожих на дома зажиточных купцов девятнадцатого века. Каменные цокольные этажи, резные наличники на окнах, высокие крылечки и подсолнухи в огородах.

По улице невозбранно бродили куры, в тени заборов дрыхли сытые свиньи, из-за ворот провожали тяжелыми взглядами цепные псы…

Мирону сразу вспомнился бабушкин дом под Калининградом. Обширный огород с рядами пузатых помидоров и пупырчатых огурцов, за огородом — крутой спуск и речка… Здесь речки не было. Зато было всё остальное — даже небольшая беленая церковь в окружении берез.

— Охренеть можно, — с чувством высказался Мирон.

Он знал, что таких деревень полно на исторической родине: всё больше людей, не выдерживая городского ритма, удалялись к вольным хлебам и уличным нужникам. Но… чтобы здесь, посреди самого хайтечного города в мире?

Словно в подтверждение, что это не сон, на ближний забор взлетел петух и заорал во всё своё петушье горло.

Калитка отворилась, босоногий и конопатый мальчишка в кепке поманил их внутрь.

На крыльце, точнее, на просторной веранде, в кресле на колёсах сидел старец и читал газету. На старце было тёмное, с белыми иероглифами кимоно, но ноги скрывались под клетчатым вязаным пледом.

Когда они подошли, старец аккуратно сложил газету и улыбнулся.

— Здравствуйте, Сергей-сан, — поклонился по-японски Хитокири.

— И тебе не хворать, Ватанабэ. Проходи, гостем будешь.

Старец изучающе посмотрел на Мирона.

— Здравствуйте, — неловко поклонился Мирон. Полсекунды подумал, шагнул вперед и протянул руку.

Ладонь у старика была сухой, очень тонкой и очень твёрдой, тыльная сторона испещрена старческими пятнами. Но руку Мирона он пожал твёрдо, без всякой дрожи или слабости.

— Мирон.

— А меня можешь звать Сергеем, — сказал старик. — Прости, что не встаю. Старая бандитская пуля…

— Вы — бывший военный, — вырвалось у Мирона.

— Да ну? — глаза старца смотрели испытывающе. В них мелькали искорки интереса.

— То, как вы сидите. Ваша выправка: долго носили мундир. И это, — он кивнул на кресло. — Про пулю — это шутка. Пулевые ранения, даже позвоночника, можно вылечить в любом автохирурге. У вас церебральный паралич. А его можно получить на военной службе. Вы попали под удар циклотронной пушки.

— Может, и звание угадаешь? — с иронией спросил старец. Но было видно, что он впечатлён.

— Думаю, полковник. Для майора вы староваты, а будь вы генералом — сидели бы в другом кресле и в совсем другой стране…

Мирон покосился на Хитокири, но тот только улыбнулся. Старец кивнул благосклонно.

Чем-то он Мирону понравился. Кресло старика, хотя и старинное, было оборудовано электрическим приводом.

— Это настоящая газета из бумаги? — спросил Мирон, чтобы сгладить неловкость. Всегда думал, что таких чудиков, как Платон — которые любят читать напечатанный текст — больше нет.

— Наши, слободские выпускают, — кивнул полковник. — Для таких идиотов, как я…

— Что вы, ото-сан, вы вовсе не идиот, — ядовито заметил Хитокири. — Просто старый трухлявый пень, который упорно не хочет принимать новый мир.

— А нахрена он мне сдался, этот ваш новый мир? — осклабился старик. — Что, в нём лучше жить стало? Люди, что ль счастливее? Ни разу. Такое же говно, как и сто лет назад… Значит, и старая бумажная газета ничем не хуже этой вашей смарт-бумаги, которой и жопу-то подтереть нельзя.

А Мирон подумал о том, что один экземпляр такой газеты, сделанной людьми, начиная с тонких, чуть сероватых листов до неровного мелкого наборного шрифта, стоит больше, чем навороченный смарт-планшет.

— Что, набегались, ребятки? — участливо спросил старик. — Тогда давайте в баньку, а старушка моя пока на стол соберет.

Хитокири повёл Мирона за дом, по узкой, выложенной утёсником тропинке. За домом был огород — по ранневесеннему времени чёрный, свежевскопанный. Лишь кое-где из земли топорщились зеленые ростки и бугрились накрытые наноплёнкой парники.

Рядом с огородом, на расчищенном от сорняков пятачке, раскинулся сад камней. Ровные волны песка оббегали мшистые валуны, вокруг вилась тропинка, в конце которой притаился пруд с горбатым мостиком и бамбуком по краям.

Японец чувствовал себя здесь как дома — явно бывал не раз. У крошечной кумирни, которая притулилась рядом с садом камней, он зажег ароматную палочку, бросил несколько выуженных из кармана крошек пучеглазым карпам в пруду и пошёл дальше, к небольшому домику, над крышей которого вился дымок…

В бане Мирон мылся в первый раз. Даже у бабушки в Калининграде была современная ванная комната с ионным душем.

Но ему понравилось. Горячий пар вытопил из тела усталость, смыл пот и кровь, и въедливый рыбный запах, смешанный с острым пороховым душком, шедшим от волос, освободил голову от мыслей, а душу — от тяжелого камня неизвестности.

Будь что будет, — решил он, лёжа под хлёсткими ударами березового веника.

Тело Хитокири было сплошь, от шеи до колен, покрыто драконами. Под татуировками угадывались старые шрамы, которые он почему-то не удалил.

— Старик назвал тебя Ватанабэ, — сказал Мирон.

— Это родовое имя. Ватанабэ Хитокири. Так звали моего отца.

— И давно вы знакомы?

— У сэнсэя с Сергей-саном много общего. Они друзья. А еще он очень сильно мне помог…

— Ну… Заходите, — пригласил полковник, кода они с Хитокири вышли из бани — чистые, отдохнувшие и лёгкие, как пёрышки. — Перекусим, чем Бог послал.

Устроившись в своём кресле во главе стола, старик широко перекрестился, прошептал молитву, и только затем взялся за вилку и нож.

Орудовал он ими, впрочем, как настоящий аристократ. Аккуратно, не без изящества, с лёгким оттенком иронии.

Но прежде, чем приступить к еде, Мирон всё же решил уточнить.

— Вы уверены, что у вас не будет из-за меня неприятностей?

Из глиняного чайника, в котором, как он думал, был чай, старик плеснул самогону — похожего на тот, которым угощал Мирона профессор.

— Мои неприятности — не твоя забота, — беззлобно заметил полковник. — Так что ешь, пей, спи — никто тебя здесь не тронет.

— Не тронет, или не найдёт?

— Мы скрывать ничего не намерены, — пожал плечами хозяин дома. — Так что кому надо — уже знают. Но это не имеет значения, поверь.

Блины с паюсной икрой, судок со сметаной, рядом — маринованные кальмары в соевом соусе; дальше — вареники, пирожки с картошкой и капустой, кусочки жареной курицы в остром и пряном имбирном соусе… Из напитков, на выбор: квас, зеленый чай, самогон и какая-то фиолетовая настойка, в которой плавал осьминог.

— Мои противники хорошо вооружены, — сделал еще одну попытку Мирон. — Жалко будет, если они разнесут всю эту… — он повёл глазами вокруг — Благодать.

— Сюда они не сунутся, — отмахнулся полковник. — Даже если я украду самого императора, япошки будут вежливо ждать, пока он не выйдет к ним самостоятельно.

— Тем не менее, спасибо, что приютили. Мне давно не было так хорошо и спокойно.

— Всегда пожалуйста, — прищурился старик. — Вот только, кто кого должен благодарить — ещё вопрос.

— В смысле? — взяв блин с икрой, Мирон отправил его в рот. И закрыв глаза, замычал. Такое удовольствие от еды ему приходилось испытывать очень, очень редко.

— Ты и твой брат совершили технологическую революцию, — тихо сказал полковник. — Вдвоём. Просто перевернули мир с головы на ноги. И ты еще за что-то благодаришь меня?

Мирон перестал жевать. То, как старик говорил… Тон его голоса изменился, в нём пропали «блатные» аккорды, зато прибавилось интеллигентной четкости и ясности. Так говорил отец…

— Ну сам подумай, Мирон, — продолжил он. — Первый человек, перешедший в квантовое состояние. Это большой шаг для человечества. Сравнимый с тем, который совершил Юрий Гагарин.

Поспешно проглотив всё, что было во рту, Мирон хлебнул крепкого душистого квасу, и сделал глубокий вдох.

— Знаете, у меня еще не было возможности об этом подумать, — сказал он. — Я всё время от кого-то бежал, в кого-то стрелял и от кого-то защищался. Я просто не могу… — в горле застрял комок.

Скомкав вышитую петухами салфетку, он поднялся и вышел из-за стола. Извинился. Толкнул дверь на улицу.

Хотелось глотнуть свежего воздуху. Побыть немножко, хоть несколько минут, в одиночестве. Подумать о Платоне.

Его накрыло. Впервые с тех пор, как он узнал, что Платон сделал, он осознал, что остался один. Брата-близнеца, незримо присутствующего в его жизни с самого первого дня, больше нет рядом. Никогда он не посмотрит в его спокойные, всезнающие глаза, никогда не увидит этой кривоватой снисходительной ухмылочки… Остался только голос. Бесплотный голос в голове, который говорит точно так же, как Платон, но вовсе им не является.

— Всё проходит, — услышал он за спиной тихий голос. — И это тоже пройдёт, господин Орровски. Не спешите оплакивать брата. Возможно, он ещё вернётся.

Мирон стоял на веранде, прислонившись к столбу, поддерживающему крышу. Неподалёку, в просторной будке, дрых цепной кобель Шарик, под двору степенно и важно бродили куры… Над головой сияло солнце.

А в кресле-качалке, задумчиво покусывая кончик сигареты, сидел Усикава.