Сонгоку

Глава 16

2.16

Создать якорь

— Объяснять всё-таки придётся, — возразил Мирон. — Получается, это вы втянули нас с братом в свои разборки. Которые начались еще до нашего рождения…

— Ну, в этом как раз нет ничего нового, — усмехнулся полковник, глядя на Мирона снизу вверх, из своей каталки. — Война поколений, отцы и дети… Молодые всегда продолжают дело, начатое родителями. Даже если этого не хотят. Даже если думают, что занимаются чем-то другим.

— Получается, у нас не было выбора? — оскалился Мирон.

— Нет, ну почему же? — удивительно спокойно пожал плечами профессор. — Платон, например, нашел принципиально новый подход к идеям отца — решил не заморачиваться с Мостом, а просто перебросил сознание в Плюс… Это было чертовски смело, мы бы на такое не решились. А ты… — он окинул Мирона взглядом, сверху до низу, чуть задержавшись на испачканной кровью сорочке, на мече, который он так и не выпустил из руки…

— Что я? — адреналин, казалось, использованный без остатка, вновь выплеснулся в кровь.

— А ты стал настоящим бойцом, — вместо профессора ответил полковник. — Или, как говорят у нас, на Японщине, самураем.

— Много ли чести? — криво усмехнулся Мирон.

— Это как посмотреть, — вздохнул профессор. — Если оценивать в спасенных тобой жизнях — то довольно много.

В кармане полковника вновь раздался звонок. Вытащив телефон, он выслушал несколько слов, спрятал его назад и посмотрел на профессора.

— Приехал? — спросил тот.

— Почти, — кивнул полковник и стал зачем-то поправлять выцветшую гимнастёрку. — Ну, вы тут еще поболтайте, а я пожалуй пойду… Встречу его… А?

— Иди, Серёжа, иди, — тут же закивал профессор Китано. — Покажи ему тут всё.

Мирону показалось, что старички отчего-то не хотят допустить встречи его, Платона и Карамазова…

К профессору подбежал один из монахов — кажется, Мирон видел его в дата-центре. Сказал несколько слов по-японски и убежал назад, в дом.

— Что? — спросил Мирон.

— Кажется, у нас проблемы, — засуетился Китано. Пошарив по карманам, он отыскал упаковку дермов, вскрыл один и выдавил желтую каплю прямо на язык — чтобы подействовало быстрее. Поморщился… На Мирона дохнуло знакомым запахом мяты и спирта.

Валокордин, — подумал он сочувственно. — Сдают нервишки у профессора…

— Так что случилось? — переспросил он нетерпеливо.

— Связь с Платоном прервалась. Он бросил все периферийные устройства и закапсулировался где-то в Плюсе.

Мирон посмотрел на безмолвного робота. Тот действительно не подавал признаков жизни последние минут десять, но для Платона это было нормально: он никогда не говорил, лишь бы что-нибудь сказать. Только по делу.

— Эй, крокодил… — на всякий случай позвал он. Робот не откликнулся.

Тогда Мирон достал Плюсы, вставил в уши пиявки…

— Платон? Брат, ты меня слышишь?

Киберпространство было спокойно. Громада дата-центра сияла новой защитной сеткой, которую никто даже не пытался атаковать. Никаких враждебных ботов, ничего. Только на горизонте, где Мирон разглядел нечто вроде ядерного гриба, угадывалось мельтешение огненных искр. Как стаи хищных ос, пикировали они на гриб, вырывая из его тела большие куски — в ранах плескалась жидкость электрически-синего цвета.

— Они атакуют его! — закричал Мирон. Профессор на фоне Плюса казался призрачной тенью, размытой по краям. — Хакерские боты атакуют Платона!

— Поэтому он и оставил роботов, — кивнул профессор. — Оттянул все мощности для защиты.

— Я должен ему помочь, — сказал Мирон. — Есть идеи, как это сделать?

Без программы-Мелеты, без помощника-Платона, в Плюсе он был обычным пользователем. Вряд ли его присутствие как-то повлияет на результаты поединка…

— Думаешь, он не справится? — Китано уже направлялся к своему дому, привычно ссутулив плечи и заложив руки за спину.

— Я не знаю, — честно ответил Мирон. — Но почему-то кажется, что поддержка ему не помешает. Может, ваши люди могут помочь?

— Мои люди устали, — отозвался старик. — Сам знаешь, что бывает, если войти в Сеть усталым. Серотониновое голодание…

— Я понял, — кивнул Мирон. — Тогда я сам.

Он остановился, поискал глазами удобную скамейку — для того, чтобы спокойно чувствовать себя в Плюсе, лучше присесть.

— Подожди, — старик понял, что он собирается делать. — На самом деле, есть у меня одна идейка…

— И чем это отличается от обычного погружения в Плюс? — спросил Мирон через несколько минут, когда профессор привёл его в отдельную комнату на первом этаже.

Предмет обстановки был только один: прозрачно-зеленого стекла Ванна на высоком пьедестале.

— Видишь ли, — замялся профессор. — Когда я говорил, что не продолжил разработки твоего отца, я… несколько погрешил против истины. Прости, мы тогда не были знакомы. Кроме того, ты мне тоже не доверял.

— Проехали, — как можно вежливее перебил старика Мирон. — Мы оба не доверяли друг другу, что дальше?

Платон там один, — думал он. — Бьётся против этих ублюдков… Он конечно крутой, самый умный и всё такое… Но не против тысячи. А Хиномару, походу, наняла именно столько хакеров — может, всех самых лучших в мире.

— Это почти обычная Ванна, — начал объяснения профессор. — Только вместо биогеля в ней — специальный проводник, сходный с тем, что используют космонавты, когда летят на Марс.

— То есть, криогель, — поморщился Мирон. Мысль о том, чтобы уподобиться замороженной селёдке в банке как-то не утешала.

— Не совсем, — упрямо гнул своё старик. — Я дополнил состав своими разработками, сделал его немного жиже и менее фатально действующим на организм. В отличие от криогеля, в моей Ванне замораживается только тело, мозг же остаётся живым и работоспособным.

— И когда не вынужден тратить энергетический ресурс на поддержание жизненных функций — становится намного быстрее.

— Суть ты уловил, — кивнул профессор. — К тому же, освобождённый разум не будет испытывать синдрома гиперреализма — это всё же прерогатива бренной оболочки…

— Иными словами, помещая человека в эту особую среду, вы создаёте ИЛЛЮЗИЮ энергетического разума. Такой конструкт наоборот.

— Я же говорил: решение Платона — более смелое. Мы к такому не были готовы…

— Вы сделали процесс обратимым, правильно? — Мирон очень надеялся, что профессор ответит «да»…

— В теории, — немного помрачнел тот. — Тело-то мы реанимируем без проблем, а вот разум…

— Сколько испытуемых вернулись?

— Двое из десяти. Хиномару и… я.

— Ясно, — Мирон отвернулся и стал стаскивать с плеч пиджак. — Ясно…

Раздевшись до трусов, он перешагнул высокий бортик и уселся на дно Ванны. Ёмкость тут же начала наполняться прозрачной опалесцирующей жидкостью. Она приятно обволакивала конечности и казалось, проникала даже под кожу.

— Есть какие-то напутствия? — спросил Мирон. Жидкость уже добралась до груди. — Советы?

— Только один: возвращайся. Я буду здесь, — улыбнулся старик. — Да, совсем забыл! — крикнул он, когда голова Мирона почти погрузилась в жидкость. — Ты должен создать якорь. Что-то такое, о чём ты никогда не забудешь. То, что поможет тебе вернуться…

Он оказался на пустынной, усыпанной крупным чёрным щебнем равнине. Никакого чувства невесомости, полёта, которые сопровождали переход в Плюс в обычной Ванне. Здесь всё произошло мгновенно. Его выбросило в какой-то пустынный уголок Сети, и мозг подстроился, сгенерировав удобную локацию.

Крупные камни напоминали пористые куски лавы, а на горизонте виднелось что-то, напоминающее вулкан…

Создай якорь, — в последний момент прокричал профессор.

Это как в психиатрии, — подумал Мирон. — Перед гипнозом больному предлагают самому выбрать слово, с помощью которого он проснётся…

Нагнувшись, он подобрал кусок лавы побольше и положил его рядом с другим. Затем принёс еще несколько. Затем — еще.

В близком радиусе крупные куски закончились, но он продолжал упрямо ходить всё дальше и дальше, таская по несколько кусков за раз, складывая их в кучу, создавая курган…

Руки покрылись мелкими царапинами. На куртке, в которой он обычно видел себя в Плюсе — небольшие проплешины и пыльные пятна. Камни были тяжелыми.

Выкладывая продолговатый кенотаф, он думал о Мелете. О том, что ему, по всей видимости, так и не придётся навестить её могилу. Если она вообще где-то есть…

Значит, хотя бы такое место упокоения у неё будет.

Закончив, он снял куртку, майку, вытер пот с лица и уселся рядом с курганом, переводя дух.

Хорошо бы, здесь росли цветы… — рассеянно подумал Мирон, и в тот же миг увидел в чёрной, насквозь пропеченной почве несколько зеленых кустиков. Их пригибал к земле невидимый ветер, нежно-зеленые листья выглядели слабыми и беззащитными.

Вы справитесь, — тихо сказал Мирон, когда из бутонов появились небольшие голубые цветки с желтыми серединками. — На вид вы нежные и хрупкие, но душа у вас отважная. Вы — такие же, как она…

В ответ листья удлинились, сделались более жесткими, а стебли — более упругими и крепкими. Они уже не клонились от ветра, а чуть колыхались под его порывами.

Мирону показалось, что он может различить еле заметный нежный и терпкий аромат… тот самый, которым были пропитаны волосы Мелеты.

Отвернувшись, он посмотрел на далёкую гору. Вопреки законам перспективы, можно было различить, как над ней кружат чёрные точки.

Долго добираться… — пробормотал он и почувствовал колебание сетки пространства. Обернулся. На камнях стоял турбо-джет. Точно такой, каким он его оставил на той многоэтажной стоянке перед тем, как поместить конструкт с Платоном в Полный Ноль…

Оседлав байк, Мирон дал газу и направил машину к вулкану. Земля под колёсами слилась в сплошную чёрную полосу.

То, что издалека казалось вулканом, оказалось громадной тушей какого-то доисторического зверя. Похоже на диплодока, — прикинул Мирон.

Вокруг вились стаи крупных и мелких зубастых тварей. Пикируя на тушу, они вырывали куски плоти и на лету, задрав зубастые пасти к белесому небу, проглатывали их.

Все бока диплодока были покрыты ранами. Из них струилась кровь, покрывая шкуру глянцевой плёнкой. Иногда, когда из тела вырывали особенно крупный кусок, диплодок поднимал к небу небольшую голову и ревел.

Он пытался сражаться. Ловил мелких тварей зубами, сбивал на землю хвостом, топтал ногами… разумеется, их было слишком много.

Объехав тушу кругом — её окружал небольшой бруствер из поверженных тел, в которых угадывались птеродактили, летучие мыши и совершенно неизвестные чудовища с большими ушами, похожие на крылатых обезьян, — Мирон вытащил меч.

Точнее, не вытащил. Он только подумал о нём, и меч вырос из ладони, как продолжение руки. Лезвие его вибрировало от напряжения, а кромка размывалась — как у лазерных резаков для особо твёрдых пород, которые он видел в виртуальной экскурсии по шахтам на Луне.

Размахнувшись — меч удлинился метра на два — он срубил нескольких тварей, затем — ещё и ещё.

Какая-то крохотная точка, запертая под слоями брони, подавала слабые сигналы о том, что нет никакого диплодока, нет никаких птеродактилей, а есть гигантский гриб из светящихся электричеством строчек кода, и есть огненные осы хакерских ботов… Но Мирон понимал, что и это — издержки воображения, попытки разума систематизировать аморфное и объять необъятное.

Через секунду он забыл обо всём: птеродактили его заметили. Они падали с неба дождём, пикировали, как зубастые истребители, как гигантские шершни. Те, которым удавалось прорваться, причиняли дикую боль, раня, кромсая и впиваясь клювами в мясо.

Меч Мирона вертелся, как сбрендившее мельничное колесо. От его лезвия так и летели ошмётки тварей, но их почему-то не становилось меньше. Лицо, руки, куртка — всё покрылось ровным слоем кровавого фарша, а передохнуть, собраться с силами и мыслями не было никакой возможности.

Он стал уставать. Соскочив с мотоцикла, тут же забыл о нём, ноги по колено погрузились в отрубленные конечности, крылья и головы с продолжавшими щелкать зубами.

Когда Мирон, неловко поскользнувшись, упал на одно колено, мимо головы пронёсся язык пламени. Он почувствовал, как сворачиваются от жара волоски на затылке, как трещит и лопается кожа куртки…

Полыхнул еще один язык пламени и тварей — как не бывало. А рядом, складывая громадные перепончатые крылья, приземлялся дракон. Стальная, похожая на щиты, чешуя, остро заточенные когти… Приземлившись, дракон принял облик человека.

Короткая стрижка, расстёгнутая спортивная кофта — замок такой старый, что извивается змеёй, а некоторые зубчики просто выпали. Под кофтой — мягкая фланелевая рубашка в розовый ромбик, брюки — с пузырями на коленях, подтянутые ремнем несколько выше талии…

Мирон убрал меч и с удивлением понял, что все следы крови и порезов исчезли.

— Привет, крокодил, — таким он видел Платона в последний раз. Более десяти лет назад…

— Здорово, аллигатор.

Они обнялись. При жизни такого не происходило — патологически бдительный Платон ни при каких обстоятельствах не допускал контакта с другими людьми.

Под кофтой Мирон ощутил неожиданно крепкие мускулы брата, но в сутулости плеч, морщинках вокруг глаз, в горькой складке вокруг рта он увидел смертельную усталость.

— Не сдавайся, — сказал он, глядя Платону в глаза. — Не сдавайся, слышишь? Только не сейчас.

— Я ошибался, когда думал, что став таким — он на минуту потерял очертания, размылся, — я обрету всесилие. Я был неправ. И не готов. Не готов к… этому, — подняв взгляд, он проследил за кружащими высоко в небе птеродактилями. — Они вернутся, — сказал он. — Вернутся с новыми силами, и тогда… Спасибо, что пришел, — Платон улыбнулся робкой, совершенно не свойственной ему улыбкой. — Я не знал, что умирать в одиночестве — это так страшно.

Мирон скрипнул зубами.

— Я не дам тебе сдохнуть, — сказал он. — Слышишь, задница? Иначе всё будет напрасно. Я не смогу простить тебе её смерть.

— Мелета? Та девушка, которая помогла тебе украсть конструкт?

— «Та девушка»? Ты серьёзно? Она отдала за тебя жизнь, а ты не можешь запомнить её имя? Как это по… Платоновски.

— Её звали Светлана Киселёва. Ей было восемнадцать лет. Она любила Стравинского и жареные оладьи.

Этого Мирон о Мелете не знал. Она так и не посчитала нужным сообщить ему своё настоящее имя… Но это ничего не меняет, — подстегнул он себя. — То, что Платон узнал парочку автобиографических сведений… Зато я помню, как пахли её волосы. Как подрагивали колечки на лице, как она могла посмотреть недоверчиво, искоса… или окатить презрением. А еще я помню её тёплые губы и жесткие, но такие нежные ладошки…

— Ладно, хватит рефлексии, — буркнул Мирон, глядя в небо. Твари опустились намного ниже. — Давай думать, как от них избавиться.

— Я не знаю, — плечи брата опустились еще ниже. — Я всё перепробовал, но их слишком много.

— А ты… выходил на контакт со своими дружками-Анонимусами?

— Нет. Я…

— Ты не знаешь, кому из них можно доверять. Кого из них не удалось купить Хиномару. А еще тебе не позволяет гордость.

— Ты слишком хорошо меня знаешь, брат, — криво улыбнулся Платон.

— Потому что я — это ты, — кивнул Мирон. — А теперь давай, — он вновь поднял меч. — Пошли сообщение по всей сети. Кинь клич.

— А если…

— Это уже не важно, разве ты не видишь? — удивился Мирон. — Тебя и так окружили. Многие хотят потягаться с конструктом — за деньги, власть и славу. Но тебя ценят. Тебя знают и уважают. И сейчас у них есть шанс доказать тебе свою преданность. Давай. Победителей, как ты знаешь, не судят.

— Хорошо, — сдался Платон. — Но… если они не придут?

— Посмотрим, — Мирон одним взмахом срубил осмелевшего птеродактиля. — С каких пор ты стал таким неуверенным в себе?

— Я всегда таким был, — улыбнулся Платон. Он больше не выглядел, как ботан. Куртка, майка, ботинки — фактически, он теперь представлял точную копию Мирона. — Просто хорошо умел скрывать. Так же, как и ты…

— Тут ты прав, — усмехнулся Мирон. — Врать мы с тобой насобачились знатно.

Платон вновь завибрировал, «усложнился» — так, что глазам стало больно смотреть — а затем появился на прежнем месте. Туча, состоявшая из птеродактилей и летучих мышей, выстроившись клином, спикировала на братьев.

Мирон с Платоном, не сговариваясь, подняли в воздух мечи, модифицировав их в непроницаемый заслон. Твари бились о него, как реактивные пули, отскакивали, вновь набирали разбег… Потом одна прорвала защиту и ужалила Платона в плечо. Тот, чуть вздрогнув, сбил тварь на землю и растоптал. Но за первой защиту стали пробивать и другие.

Братья встали спина к спине, пытаясь растянуть, уплотнить защиту, но ничего не получалось: птеродактили рвали её острыми клювами, в стороны летели клочья.

— Хрен с ней! — закричал Мирон и свернул пространство вокруг руки в длинный меч. Сделал взмах, другой… — Всё равно их слишком много.

— Уходи, — прокричал в ответ Платон. — Уходи, пока еще есть возможность. Я оттяну их на себя…

— Ну уж нет, — оскалился Мирон. — Помирать, так с музыкой.

В небе, над их головами, появился левиафан. Он выплыл из-за облаков, грациозно перемешивая воздух длинными ластами, а затем открыл пасть и заревел.

Братья пригнулись. Мирон почувствовал, как по спине замолотили мелкие камушки. Воздух наполнился плотной вонью гниющей рыбы.

Возможно, это и есть тот хвалёный военный ледоруб, — мелькнула мысль. Мелькнула — и пропала. Отвлекаться стало некогда, потому что в воздух, навстречу левиафану, поднялся дракон. Выставив грудь, как щит, он налетел на громадного монстра, их шеи переплелись, зубы вонзились друг другу в глотки.

— Ну капец, — подумал Мирон. — Еще один такой ледоруб — и нам хана.

Вокруг него, вспыхивая красным, зеленым, оранжевым, начали появляться фигуры. В первый миг Мирон решил, что это — вражеские программы. Посланы добивать побежденных… Но затем он узнал хрустальный ацтекский череп и рассмеялся.

— Ты видишь, — закричал он в небо. — Они не бросили тебя!

Дракон только сжал челюсти и… откусил голову левиафану. Из обрубка шеи хлынула кровь. Она загорелась сама собой, прямо в воздухе, испуская чёрный удушливый дым.

Дракон отлетел, а левиафан, как подбитый бомбардировщик, рухнул куда-то за горизонт.

Мирон огляделся. Хрустальный череп посылал в чёрных тварей синие молнии, пылающий иероглиф модернизировался в утыканную стальными клинками колесницу и носился по равнине, издавая лёгкий звон и шелест отсеченных конечностей. Из-под ножей летели фонтаны крови.

Каменная глыба, сгруппировавшись в шар, оставляла в рядах тварей целые просеки. Шагающее горящее дерево поджигало их своими ветками.

Мирон издал победный клич и бросился в самую гущу сражения. На время он забыл обо всём. Забыл о ждущем в Минусе профессоре, о брате, об окружающих его бойцах… Он понял, что соскучился по такой вот сече — без страха, без усталости, без сомнений…

И вдруг перед глазами появились лежащие на белом песке тела. Как скорчившиеся от жара паяльной лампы личинки. Шафрановые рясы, коричневые пятна крови…

А потом он увидел другие тела. Затянутые во всё чёрное, с белыми и чистыми клинками в мёртвых руках. На телах чернели раны — оставленные его мечом.

Он замер. Меч сделался тяжелым, словно чугунный лом. В висках застучало.

Захотелось выбросить из головы всё. Все эти воспоминания, которые давили нестерпимым грузом, неподъёмной тяжестью. Они пригибали к земле, не давали вздохнуть и расправить плечи.

Он поднял голову и посмотрел на небо.

Дракон упоённо носился в небесах, поджигая тварей. Чудовище больше не казалось усталым и побежденным. Пламя его было голубым и чистым, как огонь ацетиленовой горелки.

Волоча ноги, он стал выбираться из центра битвы. Перешагивая через тела, оскальзываясь в лужах крови. Но казалось, конца и края побоищу просто нет.

Сцепив зубы, закрыв глаза, еле сдерживая тошноту, он всё же выбрался на кромку сражения, и тогда его вырвало. Прозрачной водой, горькой, как целый колодец слёз.

Мысленное усилие — и рядом вновь стоит мотоцикл. Не такой новый, как в начале. Покрышки посерели от пыли, протекторы облысели. Седло больше не выглядело таким удобным, а хромированные детали потрескались и потускнели.

Взобравшись в седло, он долгую минуту смотрел на битву — дракон в небе поджаривал последние островки сопротивления — и наддал газу.

Всё наращивая скорость, он нёсся, куда глаза глядят, забыв обо всём. Забыв о Мелете, о брате, о профессоре — даже о себе самом.

Он больше не был Мироном Орловским, не был Кровавым Точилой, не был Божественным Диомедом… Память наконец-то сжалилась и позволила забыть всё, что случилось в эти нелёгкие недели, месяцы и годы.

Отныне он просто едет по выжженной равнине, чувствуя, как в глаза светит заходящее солнце, а в грудь дует горячий ветер.

Отныне он был никем.