Сонгоку

Глава 12

2.12

Всё это не настоящее

Мирон пригнулся. Виртуальное пламя не опаляло, но он почувствовал, как воксель за вокселем тает его аватар. Будто с головки лука, слой за слоем, снимают шелуху. Это было неприятно. Более того, это было страшно: остаться в киберпространстве бесплотной тенью, невидимой и беспомощной.

Наверное, так чувствуют себя люди, застрявшие по милости призраков в Нирване.

Не будучи хакером, Мирон не имел собственных ледорубов, которые могли бы помочь в противостоянии Сонгоку. Без Мелеты в Сети он — ноль без палочки.

Дракон выдохнул еще один клуб пламени и он решил, что геройство сейчас — не самая лучшая стратегия. Отдав мысленную команду, он вывалился в Минус.

Ожидая увидеть красный плюш подушек и покрывала, он открыл глаза, и… понял, что оказался в какой-то тесной, без единого окна, комнатушке. Подушка под головой, твёрдая, как камень, поросла плесенью, простыни пропитались потом и сукровицей.

Что происходит? Сколько времени он уже здесь? Спина невыносимо чесалась, и заломив руку за спину, он принялся скрести кожу ногтями. Сразу почувствовал что-то рыхлое, омерзительное. Оно крошилось, лопалось и исходило влажной сукровицей.

Вытащив руку из-за спины и взглянув на неё, Мирон понял, что на пальцах нет ногтей… Только покрытые болячками обрубки. Тогда он осмотрел всё своё тело.

Нарывы, язвы, синюшные пролежни… Да что происходит-то?

Боли он не чувствовал, но запах стоял такой, будто здесь гнило живое существо. И этим существом был он.

Мирон закричал. Вскочил — длинные ленты простыни потянулись за ним. Преодолевая брезгливость, он оторвал эти гниющие куски, вместе с кожей, побросал на пол и шагнул к двери.

Ручки на ободранной, шелушащейся краской панели не было. Тогда он пнул её, изо всех сил, зажмурившись, открыв от напряжения рот, и дверь распахнулась.

Он вывалился в высохший сад. Чёрный остов дерева протыкал белёсое низкое небо ветками-иглами. Трава скрипела под ногами, как железная стружка. Мёртвые кусты были покрыты свернувшимися в трубочки листьями, их густо оплела паутина, в ней прятались пауки с невероятно длинными лапами.

Каменная кладка, окружившая сад, растресканная, с обрывками колючей проволоки на самом верху, не имела ни намёка на дверь или калитку. Воздух плавился от жара.

Мирон почувствовал, как пот заливает глаза, больно щиплет, попадая на кожу и попытался прикрыть голову остатками ветхой рубашки. Ткань была тонкая, выгоревшая на солнце, с множеством прорех. Такое впечатление, что он, не снимая, носил её много лет…

Этого не может быть, — подумал Мирон и зажмурился. — Это не настоящий мир.

В темноте, опустившейся на сознание, он попытался сосредоточиться.

Жар, боль, даже запахи — он ощущал, словно через толстый слой ваты. Словно мозг, регистрируя раздражители, пытался предоставить чувства и ощущения, которые, по идее, обязаны сопровождать то, что видят глаза.

Это всё не настоящее, — с облегчением понял Мирон. — Просто меня занесло в чью-то чужую локацию. Возможно, игру, основанную на чьих-то представлениях о хорроре…

Открыв глаза, он огляделся еще раз. Эх, была бы здесь Мелета! Ничего не стоило бы пробить дырку в стене и выбраться из этого кошмара…

Понимая, что его действия — не более, чем набор кода, он подобрал выпавший из кладки камень и обрушил его на стену. Появилась трещина. Ухватившись за её края, не обращая внимания на боль в руках, он потянул в разные стороны, будто хотел разорвать огромный лист бумаги.

Это всё ненастоящее, — твердил он себе. — Это всё ненастоящее…

Стена разошлась, осыпав Мирона каменной крошкой, он поспешно шагнул наружу. И оказался на морском берегу. Солнце било прямо в глаза, на песок мерно накатывали волны.

Опять промашка… — пробормотал он. — Помниться, в номере лав-отеля было голо-окно с таким вот пейзажем.

Только теперь он сам стал частью картины.

Невдалеке, на перевернутой лодке, кто-то сидел. Против солнца Мирон видел только тёмный силуэт. Загребая ногами песок, он побрёл вдоль берега. Штанины древних, размухренных по краю джинс тут же намокли, зато босые ноги почувствовали долгожданную прохладу. Наклонившись, он зачерпнул воды и плеснул в лицо. Вода оказалась пресной. Там, где она попадала на кожу, язвы исчезали и на глазах нарастала новая кожа.

Живая вода, — усмехнулся Мирон. Изменив направление, он пошел прочь от берега, погружаясь всё глубже. Одежда неприятно липла к телу, мешала двигаться, и тогда он снял рубашку и бросил её на воду. Ткань поднялась пузырём, а затем, намокнув, исчезла без следа.

Когда вода поднялась до груди, он оттолкнулся от дна и поплыл. На берег даже не оглянулся: тот, кто сидел на лодке, не мог быть никем, кроме фантома. Призрака памяти, услужливо подброшенного подсознанием.

Плыл он долго, то погружая лицо в воду, то делая вдох, мерно выбрасывая руки одну за другой, ритмично работая ногами — всё, как учил инструктор по плаванию в бассейне, куда их с Платоном в детстве водила мать.

Он ненавидел ходить в бассейн. Гулкий, с холодным, пахнущим хлоркой воздухом. На воде плавали заскорузлые канаты в пробковой обертке, а стены были покрыты древней плиткой с облупившимися краями.

Конечно, хуже всего была сама вода. Ледяная, зеленоватая, с опалесцирующей от переизбытка химии поверхностью. Мирону всегда казалось, что в глубине её таятся неведомые монстры, и стоит только зазеваться — непременно схватят за ногу. От этих фантазий у него начинались реальные судороги, но когда он пытался вылезти на бортик, инструктор отталкивал его от края длинным пробковым шестом… Нужно было проплыть определенное расстояние, прежде чем позволялось вылезти из бассейна и отправиться под чуть тёплый душ.

Отвлёкшись на воспоминания, он зазевался и хлебнул воды. Неожиданно она показалась горькой, с привкусом хлорки и еще каких-то гадости. Глаза защипало. Температура упала почти до нуля, и конечно же, ноги тут же свело судорогой.

Мирон стал тонуть, захлебнулся, забил ногами и… ударился о дно. Встав, обнаружил, что воды — по пояс. Впереди виднелся песчаный берег с перевернутой лодкой, на которой кто-то сидел.

Он побрёл к берегу, всем своим существом ощущая пронзительный ледяной ветер. Руки и грудь покрылись гусиной кожей.

Будем рассуждать логически, — пытаясь отвлечься от холода, думал Мирон. — Если это — Плюс, то все мои ощущения — суть субъективное, основанное на видимой картинке восприятие. Я не могу утонуть, не могу умереть от голода… Если не проведу здесь достаточно времени для того, чтобы организм проголодался в Минусе.

Всё это — игра. Галлюцинации, наведённые призраком. Но в Плюсе не бывает галлюцинаций. В киберпространстве существует только то, что туда поместили намеренно. Сонгоку мог только забросить меня в существующую локацию, в любой мир — из тех, что уже зафиксированы набором кода.

Галлюцинации, сны — это удел Нирваны. Мог он из Плюса переместить меня в коллективную грёзу, которую ежечасно видит человечество? Платон говорил, что Призраки превращают сны Нирваны в кошмары… Человек не может очнуться, выйти из киберсна самостоятельно, и как следствие — впадает в кому.

Мирон тоскливо оглядел узкую полоску берега. За ней ничего не было, абсолютно ничего. Пустое пространство, не заполненное воспоминаниями, выглядело просто как клубящийся вихрь.

Вздохнув, он побрёл к перевернутой лодке. Ноги налились тяжестью, в груди кололо. Несколько порезов, полученных о камни под водой, нестерпимо саднили.

Чем больше времени он будет находиться здесь, в виртуальном мире, тем правдоподобнее будут ощущения. Через некоторое время он, попытавшись сломать каменную стену, только повредит руки, а задумав переплыть ручей — элементарно утонет.

Нужно побыстрее выбираться…

Изначальным планом было отыскать Платона. Если он здесь. Если он смог пережить компиляцию личности и не утратить какие-то важные части себя, своей человеческой души. Если удастся его найти, то брат подскажет, как выбраться в Минус.

Слишком много «если»…

О том, что случилось с Амели, думать не хотелось. Сама виновата. Эта сумасшедшая девка втянула его в какую-то жестокую игру от которой, вполне возможно, пострадала сама.

Кто знает, может, они оба в коме. Валяются рядышком на розовой кровати в лав-отеле.

Мирон надеялся, что на перевернутой лодке его ждет Платон. Клял себя за то, что не подошел к нему сразу — поплавать, видите ли, захотел, идиот безмозглый.

Но это был не Платон. И даже не Призрак — такая мыслишка тоже в голову приходила.

На перевернутой лодке сидела Мелета. Расстегнутый вингсьют обвис вокруг её тела бесформенными складками, по руке, мешаясь с песком, стекали тягучие капли крови… Неужели он запомнил её такой? Бессильной, израненой, сломленной?..

— Привет, — против воли сказал он. Понимал, что девушка — всего лишь игра его воображения, но удержаться не смог.

— Привет, — ответила она и Мирона пронзило узнавание. Тот же голос. Те же колечки в брови, в тонком крыле носа, в уголке верхней губы… В распахнутом вороте вингсъюта, на шее, виднеется кончик татуировки. Какой-то надписи из чёрных готических букв.

Мирон нахмурился. Никак не мог вспомнить, была у неё татуировка, или её домыслило его воображение.

Глупо спрашивать, что она здесь делает, — подумал он.

— Почему ты выпрыгнула из окна?

Это тоже был глупый вопрос, но он не давал Мирону покоя всё это время. Пока он летел в Японию, разговаривал с профессором, мчался на байке и дрался с Сонгоку, перед его мысленным взором была Мелета. Кружилась в зимней вьюге над Москвой.

Конечно же, она ничего не ответила. Только дернула плечом, шмыгнула носом и отвернулась. Серебряно звякнули колечки.

Мирон, подождав пару секунд, вздохнул, прихрамывая, подковылял к лодке и уселся рядом с девушкой на широкий, тёплый и пахнущий старыми досками киль. Подобрал одну ногу под себя, нахохлился и стал смотреть на волны.

Мелета, порывшись в карманах, нашла пачку сигарет, прикурила две, одну протянула Мирону, другой затянулась сама. Дым был горьким. Он резал горло, оседал неприятной плёнкой на языке, но он продолжал затягиваться. Потому что это был процесс. В месте, где ничего не происходит, это действие помогало отделить одну секунду жизни от другой. Сделать их отличными, не похожими одна на другую.

Докурив, Мелета бросила окурок в песок, придавила его ногой, обутой в тяжелый шнурованный ботинок.

— Тебе надо уходить, — сказала она.

Помниться, тогда у неё на ногах были лёгкие тапочки… — подумал Мирон и кивнул.

— Ты пойдёшь со мной? — спросил он без всякой надежды.

— Не, лучше посижу, — ответила она так, словно он предлагал ничего не значащую прогулку по пляжу. — Люблю смотреть на волны.

— Знаешь, я назвал твоим именем программу, — неожиданно для себя признался Мирон. — Надеюсь, ты не против?

— Конечно знаю, дурачок.

Улыбка у неё была всё та же: детская, и в то же время очень женская. Всепонимающая.

— И ты не против?

— Пользуйся на здоровье. Мне оно больше не нужно.

И тогда Мирон заплакал. Слёзы просто побежали по щекам, смешиваясь с горькой корочкой, оставшейся на коже после купания.

Он наконец-то осознал то, что понял уже давно: Мелета мертва.

Её фигура, сидевшая на лодке, вдруг раздвоилась — сначала он подумал, что виноваты слёзы — затем пошла трещинами, на миг превратилась в зеркальный силуэт Сонгоку, и вдруг стала Амели Карамазовой. В длинных, до бёдер, сапогах, короткой кожаной юбке и ярко-оранжевой меховой курточке. Волосы её были в беспорядке, будто девушка только что проснулась, из тонкой ноздри стекала густая капелька крови.

— М ыдол жныс роч нон ай титв о егобр ата, — сказала она. — Емуу грожа етопа снос тьмыд олжныег о пред упр еди ть…

— Пошла ты на хрен! — заорал вдруг Мирон и, подобрав горсть песка, запустил им в девушку.

Песчинки, вопреки законам физики, не разлетелись, а зависли в воздухе, как в густом сиропе. А потом медленно, будто снежинки, опустились обратно на пляж.

Мирон развернулся и пошел прочь, вдоль кромки прибоя, упрямо переставляя вязнущие в мокром песке ноги.

— Тыне пон имае шь! — голос имел странные модуляции. Будто кто-то пытался управлять им, толком не зная, как это делается. Ударения звучали совсем не там, и паузы были расставлены в неправильных местах. — Е муугр ожа етбольш аяоп асность! — девушка нагнала его и пошла рядом.

— Ты не Амели, — сказал Мирон, не глядя на неё. — Хочешь поговорить — прими свой настоящий облик.

Амели отстала, остановилась. Он не стал оглядываться.

И тут в спину его толкнули. Пробежав пару шагов по инерции, чтобы не упасть, Мирон обернулся и увидел за спиной Давида — здоровенного негра, который обучал его рукопашному бою в заброшенной многоэтажке. Было это вечность назад…

Без лишних слов негр размахнулся, и ударил Мирона дубиной. Он уклонился. Негр не отставал. Он лупил здоровенной, как оглобля, палкой всё чаще и чаще, вот уже попал по плечу — то сразу онемело, затем — тупым концом под дых…

Мирон повалился на мокрый песок, одна рука ушла под воду и… наткнулась на что-то твёрдое. Инстинктивно пальцы сжались и он выволок из воды ржавый, изъеденный коростой меч. Подставил его под очередной удар дубины, и пока негр перехватывал своё оружие поудобнее, сумел подняться.

Меч был тяжелым, совершенно тупым и страшно неудобным. Рукоять была скользкой и всё время норовила вывернуться, но Мирон ухватил её обеими руками и не выпускал. Это было оружие. Не важно, мать его, откуда оно взялось, главное, им можно было драться.

Размахнувшись, он перерубил дубину негра пополам, тот отбросил обломки, а затем свёл руки и между ними сверкнул ослепительный свет.

В руке Давида засиял ледяной клинок. Вычурное лезвие, резная рукоять — наверняка позаимствован в какой-нибудь игре.

Мирон встал в защитную стойку и поднял ржавый меч перед собой. Кровавый Точила… — повторял он одними губами. — Кровавый Точила…

— Ян ех очу т ебяу бивать, — закричал негр.

— Зато я хочу, — буркнул Мирон и бросился на противника.

Он больше не рассуждал. Не размышлял и не рассусоливал. Всё упростилось, как только в его руках оказался знакомый предмет.

Несколькими атаками он загнал негра в прибой, не останавливаясь, не давая себе передохнуть ни секунды, и когда тот потерял равновесие, одним ударом снёс ему голову. По зеленоватой воде расплылась маслянистая плёнка крови…

— Ха! — закричал Мирон и окунул руки в эту плёнку.

Раздвинул её, разорвал, и головой вперед нырнул в образованное отверстие… Вместо ожидаемого мягкого плюша кровати в лав-отеле, пальцы зарылись в жесткие… волосы?

Вскрикнув, Мирон отдернул руки и подскочил. Вокруг были спящие люди. Нет, это были трупы. Запавшие рты, заострившиеся носы, бледная до синевы кожа… Так выглядел отец, когда его привезли из морга домой.

Он лежал в гробу, в головах горела свеча. Острый профиль отца делил комнату на две половинки. Восковые прозрачные пальцы, сплетенные на груди, казались спящими зверьками.

Не удержавшись, он тогда протянул руку и потрогал его волосы. Они были похожи на нитки. Совсем, как сейчас.

Мирон потряс руками, потёр пальцы о джинсы — лишь бы изгнать ощущение сухих нитей на коже.

…Мертвецы, которые окружали его, не были похожи на отца. Совершенно незнакомые люди. Он стоял посреди равнины, усеянной трупами.

Они лежали очень плотно, кое-где наползая один на другой — сплошное море мёртвых лиц, рук и тёмной, слежавшейся одежды. Ни конца, ни края этому морю не было. Он даже пошевелиться не мог, не наступив на кого-нибудь из мертвецов.

— Эт овс ете,кт опо ги б п отво ейвин е, — услышал он голос за спиной.

Высокая фигура упиралась головой в небеса. Вокруг головы, как нимб, кружили какие-то чёрные птицы. С плеч фигуры рвался чёрный, в прорехах и дырах плащ, в руке была зажата коса. Острое лезвие чуть слышно пело на ветру.

— Я никого не убивал, — произнёс Мирон.

Ветер нёс сладкий запах падали.

— Т о,чт овыз овёт еНир ван ойск орои счез не т.

Слова звучали так, будто их пытался произнести кто-то, кто никогда не умел говорить. Мирон с трудом складывал из отдельных звуков единое целое.

— М илл ион ы л юд ей окаж утсямер твы.

— Кто ты? Почему ты преследуешь меня?

Мирон чувствовал, как его ноги медленно затягивает в пучину трупов. Они уже доходили до колен, мёртвые волосы неприятно щекотали босые ноги, окоченевшие конечности сдавливали щиколотки и наползали всё выше.

— М нен ужент вой б рат. Ядолж ен найт и ег оиуб итьит огд а яот пущут ебя.

— Я не буду тебе помогать.

— Т огд ат ы умр ёш.

Трупы стали наползать быстрее, они поднимались уже до пояса. Мирон чувствовал, как перехватывает дыхание от вони разложения, он дрожал от омерзения и холода. И вдруг в бесформенной чёрной куче мелькнуло что-то красное. Взгляд сразу зацепился за предмет.

Не обращая внимания на трупы, расталкивая их руками и отбрасывая ногами, Мирон полез к этому красному пятну. Глянцевый бок сверкнул на тусклом солнце.

Это был огнемет.

Выдернул его из толщи рук и ног, Мирон навёл раструб на чёрную фигуру с косой и нажал на гашетку.

Такого впечатляющего результата он не ожидал. Фигура занялась сразу, с головы до ног, как факел. Чёрный дым повалил жирными клубами, запахло гарью. Птицы, что кружили вокруг головы Сонгоку, стали пикировать на Мирона, норовя вцепиться острыми клювами в руки и отобрать огнемет. Он поливал птиц струей пламени и они падали на горы трупов, как шутихи. Там и сям занимались пожары.

Горящая фигура сделала шаг, другой, нависла над Мироном… Отбросив огнемет, он побежал. Спотыкаясь о твёрдые, как колодки, конечности мёртвых людей, он прокладывал себе путь подальше от очагов огня, а с неба, как бомбардировщики, пикировали птицы.

— Плато-о-он! — не выдержав, заорал Мирон. — Где ты, твою мать?..

Одна из птиц умудрилась вонзить клюв ему в руку, прямо в ладонь. Обхватив здоровой рукой на удивление тощую шею птицы, он сломал её и отбросил мёртвую тушку за спину. Осмотрел ладонь.

В дыре долго не появлялась кровь. Он видел обнаженные кости, синюшные трубочки вен, тонкие, похожие на белесые корни, нервы… И тут его разобрал смех.

К чему все трепыхания? К чему борьба? Если он не выберется в Минус в ближайшее время, подействует нейротоксин, который ввела ему Амели. Возможно то, что он видит сейчас — не более, чем глюки агонизирующего сознания.

Наконец, кровь заполнила отверстие, набухла тяжелой каплей и упала вниз. Проследив её полёт, Мирон увидел под ногами голову Платона. Она лежала одна, совершенно отдельно от остального тела. На чистый высокий лоб капала его кровь.

Секунду Мирон смотрел в мёртвое лицо брата, ничего не понимая. Как он мог здесь оказаться? Почему он среди трупов?

А потом голова Платона открыла глаза — за ними оказались пустые, выеденные червями глазницы — и сказала:

— Никому нельзя верить. Даже себе. Мне — можно… — Мирон вздрогнул. — Здесь всё ненастоящее, брат. Всё это нарисовано. Верь мне.

Мирон закрыл глаза. СГА. Вот что ему сейчас нужно: синдром гиперреализма. Знание пришло как волна, затопило разум, очистило его от трупной вони и позволило сосредоточиться.

Открыв глаза, он оглядел поле и вдруг… увидел всё в другом свете. Пылающая фигура Сонгоку представилась набором вокселей, трупы — не очень умелыми, примитивными набросками, а птицы превратились в чёрные точки на экране. Запах гари и смерти исчез. Сквозь него пробился свежий, железистый запах крови. Он заполнил ноздри и рассыпался горячими искрами на языке.

— Всё это ненастоящее, — сказал Мирон и вынырнул в Минус.

Рядом лежала Амели. Голова её бессильно свешивалась на бок, руки разметались по красному, потемневшему от крови плюшу.

Сдёрнув с головы присоски, Мирон сел и осмотрел себя. Кровь, залившая покрывало, так же залила и его рубашку. Текла из носа, — понял он, пытаясь обтереться сухим рукавом.

И услышал негромкий кашель рядом с собой. Поднял взгляд… В кресле рядом с кроватью сидел пожилой человек. Он сидел, положив одну ногу щиколоткой на колено другой, выставив на всеобщее обозрение натёртый до блеска ботинок и серый, в чёрную полоску, носок.

Мирон так и уставился на этот ботинок, на его безупречно белую подошву, не смея поднять взгляд на старика. Почему-то он уже догадался, кто это был.

— Ну здравствуйте, господин Орловский, — негромко сказал старик. — Я — Такеши Карамазов.