Современная датская новелла

Восемь лет спустя _{Перевод Н. Крымовой}

Дорогой Эгон,

…Грелль мертв. Я убил его. Я совершенно спокоен. Поверь мне, хотя я знаю, что это мое последнее письмо, я совершенно спокоен. Исчезло все, что терзало меня долгие годы. Умерло вместе с Греллем.

Я не понимаю, как можно убить человека и все же быть спокойным. Ничто меня не мучит. Совесть не обвиняет. Моя воля вылилась в действие, и я чувствую себя спокойным и свободным. Только страшно усталым.

Если бы заснуть. Так хочется растянуться и забыть обо всем. Только спать. Но сначала нужно написать это письмо. Хочу, чтобы ты все узнал от меня. Наши братья жили и умерли вместе, и мы с тобой жили вместе. Теперь мы разлучаемся, и я хочу, чтобы ты знал почему. Почему я должен был убить Грелля, хотя он и уплатил свой долг обществу.

Ты не знаешь его последних слов. Он сказал их, когда однажды вечером мы оказались вместе:

— Твой брат умер, а я жив. В борьбе всегда один проигрывает, другой выигрывает. На этот раз выиграл я.

Странно, что я помню это так отчетливо. Прошло два долгих месяца с тех пор, как он это сказал, а я до сих пор вижу его улыбку. Он огорченно пожал плечами и сказал:

— Твой брат умер, а я жив.

И вот Грелль тоже умер. Я убил его. Закончив письмо, умру и я, я это знаю.

Какой страшный мир. Люди умирают, людей убивают. Как ты и твои друзья могут верить в то, что человек властвует надо всем?

Поверь мне: я не ухожу от ответственности, говоря, что не я сам убил Грелля. Я знаю, моя рука подняла пистолет. Мой глаз нацелился. Мой палец нажал гашетку и произвел смертельный выстрел.

И все-таки убил его не я. Что-то во мне хотело, чтобы это произошло. Это желание зародилось во мне в тот день, когда Грелля помиловали, и только теперь я чувствую себя свободным. Потребность, росшая во мне, умерла вместе с ним.

Но, увидев его мертвым, я понял, что ты, несмотря ни на что, прав. Новые люди будут продолжать его дело. Грелль будет жить, пока есть те, которым он нужен.

Поэтому я признаю, что проиграл. Человек, выдавший наших братьев, умер, но есть другие, готовые выдать нас.

И поэтому я должен рассказать тебе все, что произошло. Лишь бы ты понял, что я не мог поступить иначе, тогда все в порядке. Ты, идущий другим путем, может быть, извлечешь урок из того, что сделал я, из моего поражения.

Я хотел действия. Не слов, а действия. Нас пытались задушить словами. Больше всего на свете я ненавижу пустые, громкие слова. Они убивают мысли, лишают человека радости. Все, что имело для меня какое-то значение, растворилось в этих словах. Действия не было. Одни слова. Мы пытались улучшить мир, побороть зло, взрастить добро. Словами.

И вот. Однажды мы с Греллем оказались вместе. Пустыми словами я попытался сразить зло, убившее наших братьев.

— Я выиграл, — сказал он. — Я выиграл. И выиграю снова.

За его словами скрывалось действие. Я это знал. Мне стало страшно. И страх заставил меня действовать. Одними словами мы никогда не сможем побороть зло. Мы должны действовать, в противном случае нас разобьют.

И я стал действовать. Я убил Грелля. И все же признаю, что проиграл. Ибо я боролся в одиночку, вел свою личную борьбу. Однажды ты сказал, что мы можем победить только сообща. Потерпев поражение, я понял тебя.

Поэтому я и пишу тебе все это, Эгон. Может быть, я не допишу письма, но и написанного уже достаточно.

Остальное только объяснение…

Свен вгляделся, прислушался к мраку. Было почти совсем тихо. Он только догадывался, что где-то шумят морские волны. Ветер, игравший с листвой деревьев, казался легким несмолкаемым шепотом.

Он выглянул в окно. Он ничего не слышал, пока писал. А теперь ждал голоса, который скажет:

— Пойдем. Пойдем вместе. Тихо и спокойно.

Но он не хотел идти за этим голосом. Он хотел быть в одиночестве. Он уйдет, скрытый великим мраком.

Его мучила боль. Буравила спину словно нож. Снова и снова. Пронизывала все тело. Иногда казалось, что он больше не сможет вздохнуть. Каждый вздох грозил разорвать грудь. Он попытался встать. Как он устал!

Керосиновая лампа начала дымить. Он прикрутил фитиль, и светлое пламя вновь ожило.

Он горько улыбнулся, повернув страницу в большом блокноте.

Что за судьба. Он, Свен Биркер, брат павшего Кая Биркера, молодой многообещающий педагог, двадцати лет от роду, пишет завещание. Он, мягкий и добрый человек, вынужден скрываться в ночи потому, что убил. Он, для кого война и насилие были историей и заголовками в газетах, убил одного из тех, кто внушал наибольший ужас в годы войны.

Встретив этого человека впервые, он рассматривал его с любопытством. Грелль был худ и бледен после пребывания в тюрьме. Грелль, внушавший такой ужас, Грелль, которого так ненавидели, сидел с рюмкой коньяку в дрожащей руке.

Свен подошел к нему. Он не мог не подойти. Ему нужно было услышать голос этого человека, увидеть его глаза.

— Ты меня не знаешь, — сказал он.

Грелль только улыбнулся. Снисходительно и дружелюбно.

— Это не моя вина, — ответил он. — Хочешь выпить?

Свен не спускал с него глаз. Ему нужна была ясность.

— Я брат Кая, — сказал он, — брат Кая Биркера.

Грелль посмотрел на него вопросительно. По-прежнему с улыбкой, как бы защищаясь. Но улыбка постепенно застывала. Значит, он помнил. Потом он снова попытался улыбнуться. Боже мой, все это уже забыто.

— Да, — проговорил он. Это прозвучало так равнодушно. — Ты брат Кая Биркера. Вас было всего двое?

Ответа не требовалось. Это знали оба. Совершенно неважно, было ли их двое или десять. Грелль знал, что дело идет об одном Кае Биркере. А он умер. Грелль почти его забыл, но вот кто-то помнил. Брат Кая Биркера.

Свен не слышал вопроса. Он давно готовился к этому моменту. С того самого дня, когда Грелля помиловали. Он искал его много месяцев и встретил впервые совершенно случайно. Поздним вечером в маленьком ресторанчике. Он ничего не сказал. Сидел в углу и смотрел на него. И только когда ресторанчик закрыли, он ушел. Вслед за Греллем.

Он помнил все вечера, когда приходил сюда, чтобы снова увидеть этого человека. Приходил много раз. И каждый раз Грелль сидел за бутылкой коньяка, окруженный группой молодых людей. Всегда разных. Грелль ежевечерне заводил новые знакомства. Предлагал молодым выпить и беседовал с ними. Иногда они говорили очень громко. Отдельные фразы доносились до Свена. Разговор всегда шел о политике. Грелль спрашивал, молодые отвечали. Грелль спрашивал и слушал.

— Я брат Кая Биркера, — сказал Свен. — Ты помнишь Кая Биркера?

Грелль зажег сигарету. Задул спичку. Тщательно, как бы боясь, чтобы не вспыхнул пожар.

— Сколько тебе лет? — спросил он наконец.

Что за вопрос. Сколько лет. Он, Свен Биркер, должен говорить этому человеку, сколько ему лет. Никто бы не понял его ответа. Он стар. Страшно стар. Последние месяцы разбили его вконец. Жажда мести, жажда уничтожить этого зверя, въелась в его душу. И вот зверь сидит перед ним. Улыбаясь, с рюмкой коньяку.

— Ты убил моего брата? — сказал он. Эти слова прозвучали вопросом. Но он не требовал ответа. Он его знал. Этот человек убил его брата, а теперь сидит здесь и пьет коньяк.

Грелль провел рукой по жидким волосам.

— Я его не трогал, — ответил он. — Я не убивал никого. Они его убили.

Они. Это слово висело в воздухе между ними. Оба хотели бы его забыть. Забыть их и все, что они принесли с собой.

Но они не могли забыть. Они оба были связаны ними и не могли освободиться.

— Убили бы они его, если бы тебя не было? — спросил Свен.

Грелль не ответил. Помолчал. Он всегда молчал, когда ему задавали такой вопрос. Ведь спрашивал мальчишка. Он и помнить-то вряд ли мог. Многие задавали вопросы поумнее.

— Война, — сказал Грелль. Он отставил рюмку, поднял руки ладонями вверх. Горестное признание.

— На войне сталкиваются противники, и кто-то должен умереть, — сказал он.

Свен Биркер часто слышал эти слова. Это не ответ. Он хотел услышать больше, услышать обвинения, которые он мог бы опровергнуть.

— Ты подружился с Каем. Был его другом. До самой его смерти. И ты получил вознаграждение.

Именно так оно и было. Кай был убит, а Грелль получил свои иудины деньги.

Грелль покачал головой.

— Я отбыл наказание, — сказал он. — Общество получило свое, и я свободный человек. Забудь все это. Наступили другие времена.

Тогда Свен понял, что ему делать. Прошлое должно умереть. Грелль должен умереть. Может быть, и наступили другие времена. Может быть, борьба будет продолжаться, но Грелль не будет в ней участвовать.

— Ты не свободен, — сказал Свен. — Ты не можешь быть свободным, пока я не убил тебя. До той поры и я не могу быть свободным.

Улыбка Грелля расплылась, превратилась в гримасу. Пальцы сжались вокруг рюмки. Глаза приблизились к Свену.

— Осторожно, парень. Если ты меня убьешь, ты станешь убийцей. Врагом общества. Что ты от этого выиграешь? Твой брат умер, а я живу. В борьбе это неизбежно. Один должен проиграть. Тогда выиграл я, а теперь борьба кончилась.

— И все-таки я убью тебя. — Свен посмотрел ему прямо в глаза и тихо повторил:

— И все-таки я убью тебя.

Он отошел. Прошел по темному залу в свой угол, прочь от Грелля. Не видя танцующих. Не слыша их пьяной болтовни.

Грелль посмотрел ему вслед: глупый парень, он думает, что все итоги должны сойтись. Мечтатель, не знающий правил игры. Счастье одного зиждется на несчастье другого. Так оно есть, так оно и будет.

Он улыбнулся. Эта часть борьбы давно закончилась. Идет продолжение. Его друзья, может быть, и проиграли войну, но их идеи живут и среди некоторых победителей. Его время снова настанет, и скоро те, кто его судил, протянут ему руку. Бедный парень, живущий своими мелкими чувствами. Однажды мир научит его важнейшему неписаному закону: счастье одного зиждется на несчастье другого.

Грелль поднялся, собираясь уходить. Больше тут делать нечего. Пока молодой фантазер сидит в углу и глазеет на него, ему тут делать нечего. Ему надо подумать. Надо говорить и слушать. Подобраться к тем, кто всегда были его противниками. Заставить их говорить и проиграть.

Кай Биркер говорил. А теперь он ничего не скажет. Сказанное им привело его к смерти.

Когда Грелль подошел к своей машине, он увидел, что юноша идет за ним.

…Черт. Не собирается ли он всерьез? Его обуял страх. Как во время войны. Страх игрока перед проигрышем.

Молодой человек подошел к нему. Его глаза лихорадочно блестели. Обе руки были засунуты в карманы куртки.

— Я убью тебя, — проговорил он, подойдя к машине. Но голос звучал спокойно и мягко.

— Я убью тебя.

Грелль не любил рисковать. Он вынул руку из кармана, и в свете уличного фонаря блеснул маленький револьвер.

— Вот так-то, парень. Помни, что он всегда со мной. Свен Биркер улыбнулся.

— Тебе его вернули. И все-таки я убью тебя, Грелль.

— Попробуй. Но помни. Мы с ним всегда вместе. Мы боремся и побеждаем вместе. Помни это, парень. Мы всегда побеждаем.

Он сел в машину и поехал по направлению к городу.

Свен посмотрел на землю. Прошел дождь. Там, где стояла машина, земля была суха.

Он пошел тем же путем, к освещенному городу. Но ничего не видел. Не видел света, не видел людей, окружавших его. Это верно, что Грелль выиграл. Выиграл жизнь, выиграл свободу жить. А Кай… Его съели черви и слова.

Так дело не может кончиться. Он будет действовать. Хватит слов. Только действие.

…Я начал действовать слишком поздно, Эгон. Опоздал на восемь лет. Поэтому я убийца, которого общество найдет и обезвредит.

Если бы я действовал тогда… Многие признали бы, что это необходимо. Что это вклад в дело победы. Живущие словами стали бы говорить о подвиге.

А теперь я убийца. Я действовал после войны. Действовал в то время, когда мой поступок стал преступлением.

Если бы я подождал. Может быть, законы борьбы уничтожили бы Грелля. А может быть, Грелль и я вместе стали бы бороться с вами. Ведь ты и те, кто с тобой, всегда были его врагами.

Но я начал действовать теперь и поэтому поставил себя вне общества. И теперь охотятся за мной.

Это пришло внезапно. Мой поступок не был взвешен. Когда Грелля осудили, он как-то отошел от меня. Я больше о нем не думал. Старался освободиться от всех мыслей о войне. Его не было. Свершилось зло, но его устранили.

Ты говорил — нет. Ты знал, что оно вернется. Пока я радовался свободе, которую мы получили, ты старался защищать эту свободу. И ты проиграл. Вас было слишком мало. А нас, изменивших, много. Свобода снова исчезла. Мы так ей радовались, что не заметили, как это произошло. Теперь остается только ждать. Наше поколение дорого заплатит за то, что мы не сумели охранить свободу от старых авторитетов.

Вы заплатите за это. Я исчезаю. Не для того, чтобы вернуться, как Грелль. Я исчезаю навсегда. Признаю свое поражение и исчезаю.

Если бы только это пошло кому-нибудь на пользу. Тем молодым, которые, как и я, мечтали о мире, где человека будет занимать только одно: любовь к человеку. Лишь бы они поняли, что, пока мы мечтали, нас снова окружили и снова к власти пришли люди, для которых человек — это только цифры и купоны. Они всегда будут разбивать наши мечты, но никогда не смогут победить нас, если мы будем бороться против них.

Может быть, кто-нибудь услышит меня? Я убил человека, но я не чувствую за собой вины. Я сделал все, что мог, и в этом мое поражение. Для убийства сила не нужна, она необходима для борьбы за лучшее будущее человека, против зла, окружающего нас. Эта борьба требует от нас всего. Величайшая победа — уничтожить зло, не потеряв веры в человека.

Но мой поступок был актом мести. Я мстил Греллю за то, что он под личиной друга проник к нашим братьям, завоевал их доверие и убил их. Мстил Греллю, который за доверие отплатил смертью. Мстил человеку, который открыто сказал, что он сделает это снова, если ему снова придется воевать.

Мой поступок объяснялся страхом. Страхом перед тем, что Грелль и иже с ним вскоре смогут все повторить сначала.

Итак, вам не придется вести с ним борьбу. Когда-то эта мысль придавала мне силы. Но теперь я знаю, что вы предпочли бы встретиться с Греллем, а не с теми, кто следует за ним. Грелля вы знали. За знакомство с теми другими вы заплатите жизнью.

И в этом тоже мое поражение. Мой поступок означал победу тех, кто стремится уничтожить вас.

Друг! Все потеряно. Если бы только время смогло разорвать то покрывало лжи, которое было возложено на могилы. Тогда мы промолчали. А теперь мы сами стали жертвами того обмана, которому мы своим молчанием дали возможность совершиться.

Мертвый Грелль ничего для меня более не значит. Но я боюсь тех, кто встанет на его место. Против них я уже ничего не смогу сделать…

Он вдруг вспомнил о мальчиках в школе. Отложил карандаш. Мальчики. Они тоже все узнают, и кто из них поймет? Они ничего не понимали. Не понимали, что однажды могут встретить такого, как Грелль. Что перед ними разверзается глубокая бездна и слепой может упасть в нее.

И мать. О ней он не подумал. Она, наверное, что-то заметила по нему. Так и должно быть. Их было только двое. Она его хорошо знала.

Мать старалась забыть Кая. С того дня, как они получили окровавленную рубашку и сообщение, что Кай убит, она старалась забыть. Старалась смотреть в будущее, не подозревая, что оно принесет.

Мать. Там висит ее портрет. Кай однажды принес его сюда.

Вот он, над койкой. Старая фотография, но это лицо матери. Ее живые глаза глядели на него, как бы говоря: смотри, не промочи ноги. Мать никак не хотела примириться с тем, что ее дети выросли. Она всегда говорила с маленьким мальчиком. Это было ее утешением. Он не смеет становиться взрослым.

И вот он здесь. Ее сынок. Бегущий от руки закона, ибо он убил человека. Только мать могла догадаться, где он, но у нее нет сил добраться сюда.

Когда они перебрались в этот летний домик, она радовалась, как школьница, которую вывезли на экскурсию. У мальчиков свое жилище, и они делят его с ней. Когда Кай однажды побежал в лавочку за чаем, она, улыбаясь, сказала Свену:

— Теперь я могу исчезнуть. У вас обоих есть теперь свой угол.

Свен задрожал всем телом. Всего через три недели Кай лежал мертвый с двумя пулями в груди. А рядом с ним Эрик — его лучший друг. Мертвые.

Накануне вечером группа движения Сопротивления была на заводе в Ольхольме. Восемь человек. Среди них Грелль.

Вдруг их окружили. Обе стороны стреляли, но бой был коротким. Каю, Эрику и Греллю удалось бежать. Грелль отставал, но ему помогли.

Наутро Грелль ушел от них. Сказал, что идет прощупать обстановку. Он не вернулся, но пришли его друзья — немцы.

Этот домик, которым они когда-то так гордились, стал последним прибежищем для них обоих. Но Кай боролся. Боролся, пока пули не пробили ему сердце.

Свен был мальчишкой тогда. Он не понимал, как мать могла улыбаться после того, что случилось. Как она могла? Разве она не потеряла самое дорогое?

И только когда принесли рубашку, она перестала улыбаться. Он никогда больше не видел ее улыбки. Когда он утром ушел в школу, она улыбалась. Когда он вернулся, она сидела в углу на стуле, зарывшись лицом в рубашку. У нее было мертвое лицо. Глаза кричали, но слез не было. Пальцы скользили по пятнам крови.

Только мать знала, что произошло в эти короткие часы. Она никогда об этом не говорила.

С того дня мать жила в своем мире, и никто не смел проникнуть в него. Как раз тогда и случился страшный приступ, после которого была потеряна всякая надежда, что она когда-нибудь сможет подняться. Даже этой надежды у нее не осталось.

Только однажды он заглянул в мир матери. Когда газеты сообщили о помиловании Грелля. Свен прочел сообщение в поезде по пути домой. Когда он осознал смысл этого сообщения, он почувствовал, что колеса поезда громыхают где-то в нем. Их ход становился все быстрее и быстрее. Казалось, они хотят разорвать его изнутри.

Он вышел на первой же станции и пошел домой пешком. Шел, не замечая дороги. Все время видел перед собой улыбающегося Грелля, изображенного на первых полосах газет.

Вернувшись домой, он положил газету в передней. Мать это заметила. Обычно он, не снимая пальто, вручал ей газету.

— Можно мне взглянуть? — спросила она. Голос слегка дрожал.

Он дал ей газету. Глаза их встретились, и его взгляд словно сказал ей о том, что произошло. Он вышел. Лучше, если мать останется с этим одна.

В тот день он начал поиски. Как бездомный, бродил по улицам, ища улыбающееся лицо. Он не знал, как поступить, когда встретит Грелля. Ему нужно было только его встретить. Очутиться с ним лицом к лицу.

— Вот я пережила и это, — сказала мать, когда он поздно вечером вернулся домой. — Это произошло быстрее, чем я ожидала.

Больше она ничего не сказала. Но в тот вечер он как бы лишился матери.

Он снова взглянул на фотографию. Непостижимо, как много включает в себя человек.

— Теперь ты теряешь меня, мама, — произнес он. Быстрым движением отложил фотографию в сторону. Он испугался. Испугался своего голоса, нарушившего тишину. Испугался себя самого, боялся, что не совершит задуманного.

…Слушай, Эгон. Помнишь, как мы, мальчишки, радовались окончанию войны? Нас заражало общее настроение. Мы кричали «ура» нашим. Смотрели на них с восторгом. И выкрикивали ругательства в адрес не наших. Проклинали их, отворачивались от них. Все были охвачены одним чувством в те дни, жили только чувством.

Но кое-кто трезво оценивал обстановку. Эти трезвые завершали свое дело.

Именно они, немногие, совершали предательство. Когда-то они отреклись от наших братьев и их борьбы. Они были жестоки и карали борющихся смертью.

А сегодня эти люди стали нашими лидерами. Они выиграли окончательную победу, отрекшись от своих прежних позиций. Они прикрыли мертвых покровом лжи, выступая со словами горячей признательности павшим.

А мы были опьянены торжеством победы. Мы ничего не видели, ничего не слышали. Мы так радовались, что не замечали ничего вокруг.

Какое предательство! Какая страшная действительность — те, для кого война была рынком торговли, стали наследниками победы, за которую бились Кай и Эрик.

Поэтому-то и должно было случиться то, что случилось. Грелля и его сообщников нужно было освободить как можно скорее, чтобы круг замкнулся. Тем, кто боролся против наших братьев, нужно было снова объединиться. Они действовали различным оружием, но цель у них была одна.

И вот свершилось. Самые недостойные, те, кто продал свою совесть за карьеру, стали вожаками нашего поколения. Они поведут нас вперед.

Было только два выхода — или они раздавят нас ложью, или мы дадим им отпор.

Я знаю, что ты ответишь, Эгон. Ты веришь в нечто лучшее. Ты живешь среди людей, ушедших далеко вперед от меня. Среди людей, которые намерены бороться с предательством. Но есть и другой мир, мир людей, которых подавили слова, и эти слова наши лжевожаки хотят заставить нас защищать. Они всегда хотели уничтожить вас, ведь вы — величайшая опасность для предателей.

Но я не мог быть вместе с вами. Я был одиночкой, лишенным веры. Я и остался одиночкой. Я не понимаю, как молодые люди сегодня могут верить во что-то. И все же именно ваша вера придает мне силы.

Теперь я совсем один. Загнан в угол, откуда нет выхода. Несколько часов отделяют мое «сейчас» от неизбежного поражения. Наступает утро. Последнее утро для меня. Скоро все будет кончено.

Поэтому это письмо так важно для меня. Мои последние слова — состязание с временем.

Не спрашивай, почему я могу думать так спокойно и ясно. Как я могу заниматься прошлым, отвлекшись от моего страшного настоящего. Никогда я не был так спокоен, как теперь. Никогда часы не означали для меня так много. Я ведь хочу жить. И нет для меня ничего важнее жизни.

И все же я убил человека. И должен умереть.

Поэтому тебе надо знать, что мои слова — это не самозащита. Я не хочу защищаться. Я хочу обвинять. Я, убийца, Свен Биркер, хладнокровно убивший Хейнца Кристиана Грелля, обвиняю людей, ввергших нас в великое предательство. Я обвиняю себя самого и моих сверстников, ибо мы позволили им ослепить нас словами, ибо наше наивное доверие к авторитетам стало нашим участием в предательстве против борцов за свободу.

Слушай. Я солгал. Я убил не хладнокровно. Я боялся. Какое-то короткое мгновение ужасно боялся.

Ты должен знать все. И это тоже. Ты знаешь, что я учился стрелять. Не знаю почему. В спортивном клубе.

И все же я всегда ненавидел оружие. Эти жестокие, мертвые вещи, созданные для одной цели: убивать. Созданные людьми для того, чтобы убивать людей.

И я научился убивать. Общество меня этому научило. Месяцами меня учили, как нужно убивать. Это отвратительно. А прекрасные, высокие слова, которые нам говорили, делали это еще отвратительней.

Изо всех сил я старался сохранить последние крохи самоуважения. Я не хотел принимать в этом участия. Гордость от того, что я правильно вонзил штык в мешок с песком, превращалась в отвращение при мысли о том, что этот мешок изображает собой человека. Часто мне хотелось кричать, но я молчал. Был примерным молодым человеком, который послушно учился тому, чему общество считало нужным меня учить.

Я не знаю, откуда взялось мое теперешнее настроение. Будь я на два года старше, я был бы рядом с Каем в той борьбе, которая привела его в руки Грелля. Я думаю, что это настроение пришло вместе с послевоенным временем. Я увидел предательство в отношении тех, кто отдал все на борьбу с бесчеловечностью. Видел, как старые, трусливые люди, молчавшие во время войны, выплывали на поверхность и произносили громкие слова. Эти люди говорили, что мы — наследники всего, что принесла борьба.

Меня же учили убивать. И я воспользовался своим умением.

Когда я в тот вечер говорил с Греллем, я не собирался встречаться с ним снова. Я боялся. И его и самого себя. Он был жесток, самоуверен, каким и должен быть человек, выполняющий такую работу. Но я был другим. И что-то во мне говорило, что я должен его убить. Это чувство росло. Желание стало волей. И наконец, жизненной необходимостью. Я не чувствовал ничего, кроме этого требования, которое затмило все прочие чувства. И я снова пошел к нему.

Прошло несколько недель, прежде чем я снова встретил его в маленьком ресторанчике. По-прежнему он был окружен группой молодых. Один из них говорил особенно горячо, это был твой товарищ. Ты когда-то мне рассказывал, что его отца казнили одним из первых. Я видел, как Грелль сказал ему что-то, твой друг отвечал. Страстно, горя желанием поделиться своими чувствами и мыслями.

И вдруг я понял, что если все пойдет, как желает Грелль, то он сможет снова воспользоваться своим знанием людей. Он работал тем же методом, что и ранее. Стремился все к той же цели.

Увидев меня, он поднялся, взял пальто. И пошел ко мне. Я так ясно помню, как он шел ко мне. Твердыми, решительными шагами. Передо мной он остановился. Только на мгновение. Его глаза искали мои, но я избегал его взгляда. Наверное, я боялся смотреть на него. И он ушел.

С того вечера я носил револьвер Кая в кармане. Я хотел использовать три бывшие в нем пули. Использовать так, как меня учило общество.

Я встретил его лишь вчера. А искал три недели. Я был готов уже отказаться от дальнейших поисков, как вдруг увидел машину у маленького магазинчика. Его машину. Новенькую, блестящую. На меня словно затмение нашло, и я почти ничего не помню до тех пор, как упал с насыпи здесь, возле летнего домика. Нет, помню. Очень отчетливо. Он говорил по-немецки.

Он вышел из магазина со свертками в обеих руках. Я подошел к машине, как будто хотел помочь ему открыть дверцу. В руке у меня был револьвер. Как он туда попал, когда я его вынул, не помню. Я это сделал бессознательно, но револьвер Кая лежал у меня в руке.

Вдруг он заметил меня. Глаза у него сощурились. Он пробурчал по-немецки:

— Проклятье!

И упал. Я прострелил ему шею.

Услышав выстрелы и увидев, что он упал, я вдруг почувствовал страшную усталость. Как будто стою здесь много часов.

Меня привел в себя голос молодой женщины. Она кричала, и крик пробудил меня к жизни. Я бросил револьвер и побежал. Бежал, ничего не видя. Бежал сюда.

Сюда они и придут за мной, но меня уже не будет.

Эгон, я боюсь последнего, что должен сделать. Но так должно быть. Может быть, и это произойдет так, что я не замечу.

Но сначала мне нужно поговорить с тобой. То, что я написал, — мое «признание». Если тебя спросят, скажи о нем. Тут скрывать нечего.

И сходи к моей матери. Из-за всего, что было, мы с матерью отдалились друг от друга. Может быть, все было бы иначе, если бы я больше думал о ней, о будущем. Теперь уже поздно. Но ты можешь помочь ей, Эгон. Я спокоен, я знаю, что ты это сделаешь.

И только вот это одно… Я верю в тебя, в вас, в твоих единомышленников, поэтому…

Показания обоих полицейских совпадали. Они направились к летнему домику учителя Свена Биркера, чтобы арестовать его. Будучи уже недалеко от дома, они увидали, что из него вышел молодой человек. Мгновение он постоял, огляделся вокруг, а потом побежал к отвесной скале, спускавшейся к морю. Этот молодой человек позже был опознан, как тот, кого они искали. Он не реагировал на оклики полицейских. Казалось даже, что именно оклики заставили его бежать. Не будучи в состоянии помешать ему, полицейские видели, как он бросился в море со скалы. Только на другой день труп был обнаружен.

Письмо, найденное в домике, было представлено в суд, и суд установил, что подлежащий аресту Свен Биркер убил 36-летнего Хейнца Кристиана Грелля 27 июня в 15.18.

Мотивы убийства — и личные и политические.