Современная датская новелла

Крыса _{Перевод Л. Горлиной}

С ключом в руке я спускаюсь по лестнице. Очевидно, сегодня суббота и время уже перевалило за полдень, потому что Марта, престарелая служанка лавочника, у которой блеклые, расплывчатые черты лица и грубые руки поломойки, скоблит во дворе крыльцо. Когда Марта орудует шваброй, ее сероватые жилистые руки порхают, точно трепещущие крылышки пойманного насекомого. С утра до вечера Марта трудится со слепой одержимостью фурии, хозяева не нахвалятся на нее. Им никогда не приходит в голову, что Марту с ее угловатыми порывистыми движениями подгоняет бессознательная ненависть, горькая ненависть прислуги к тому тираническому порядку, который посягает на все дни ее жизни.

Марта даже не поднимает головы, когда я сбегаю по мокрому крыльцу. Она не допускает, чтобы какие-то помехи окружающего мира замедлили процесс ее самоистребления. Я пересекаю залитый солнцем двор, открываю дверь сарая и, ослепленный, вхожу в сумрачный, пугающе узкий коридор, в который выходят двери четырех уборных. Ветер захлопывает за мной входную дверь, и я поспешно, страшась темноты, распахиваю дверь локтем. Потом я выглядываю во двор. К счастью, там нет мальчишек. Их презрительных криков я боюсь еще больше, чем темноты. Я подсовываю под дверь палку, чтобы она не могла закрыться.

Когда я своим ключом отпираю дверь нашей уборной, там рядом с бочкой сидит крыса. Она пристально смотрит на меня черными блестящими глазами-бусинами.

Встретившись с ней взглядом, я чувствую, что с моих глаз, как говорится, спадает пелена. Кажется, будто вспыхивает яркий свет, как от ветровой спички, и я вижу крысу всю целиком, во всей ее сущности. Отвратительная морда, черные воронки ушей, облезлый затылок, покрытая коростой спина, голый хвост, змеей извивающийся у передних лап, — все это с беспощадной ясностью предстает перед моим взором.

Господь знал, что делает, когда ради нашего же душевного покоя снабдил нас для ежедневного употребления несколько затуманенным зрением, способным воспринимать вещи по частям, а не в их устрашающей целостности.

Я отскакиваю назад и захлопываю дверь.

— Марта! Марта! — ору я. — У нас в уборной крыса!

Марта неуклюже бежит через двор.

— Что? Где? — кричит она на бегу таким голосом, словно сердито обвиняет меня в беспорядке.

Я, дрожа, показываю на дверь. Марта упирает в бока красные руки и взглядом оценивает обстановку. Потом она показывает мне на дырку в двери у самого пола и командует:

— Смотри, чтобы она не выскочила через эту дырку, я сейчас… Заткни дырку ногой!

И она убегает. Заткни дырку ногой!

Я не смею ослушаться. Слово Марты у нас во дворе равносильно закону, я даже не смею представить себе, что может произойти, если я ослушаюсь. Лучше пойти на верную смерть или встретиться с самим дьяволом.

Крыса скребется в дверь. Заткни дырку ногой!

Я решаюсь на верную смерть и на встречу с самим дьяволом.

Я затыкаю дырку ногой.

Марта семенит через двор за шваброй. Когда она бежит обратно, я уже чувствую крысу. Я ощущаю скрежет ее зубов своим бедром, и сведенными мышцами живота, и похолодевшей кожей затылка. Крыса грызет мою подошву.

Но я не отнимаю ногу, я не осмеливаюсь на это, потому что Марта не спускает с меня глаз, пока она бесконечно долго бежит ко мне через двор, стуча деревянными башмаками. Я плачу, не подозревая об этом, только слышу тихие жалобные всхлипывания. Оказывается, это мой голос.

— Выпускай эту бестию! — приказывает Марта. Она стоит, широко расставив ноги и подняв швабру, и ее лицо, как всегда, невыразительно и полно тупой решимости.

Я отпрыгиваю и тяну за собой дверь. Я не вижу удара, направленного в открывшуюся щель, но слышу его глухой мягкий звук, который отдается эхом во всем моем теле. Марта отступает на шаг и по привычке упирается рукой в бок. Но вот рука ее бессильно соскальзывает с бедра, плечи опускаются и черты лица застывают в изумлении.

— Что, не нравится? — спрашивает она, как бы не понимая, и отступает еще на один шаг, потому что крыса, стуча коготками по цементному полу, направляется прямо к ней. У крысы выбит глаз и перебита передняя лапа. Она ковыляет, почти касаясь моих башмаков, но я не отодвигаюсь.

— Что, не нравится? — кричит Марта и бьет снова, бьет с яростью. Она хочет ударить еще раз, но, подняв швабру, вдруг, словно против воли, делает плавное, мягкое движение. Швабра падает у нее из рук, и я вижу, как Марта бежит к дому, прижимая к щекам сжатые кулаки, и мне кажется, будто в ней что-то надломилось.

Я остаюсь в сарае наедине с крысой. Я прохожу мимо нее, глаза мои отказываются смотреть, уши глухи, я слышу только один высокий звук, звенящий у меня в голове.

В дверях я спотыкаюсь о швабру и останавливаюсь в нерешительности, не понимая, что со мной происходит. Какая-то непреодолимая сила заставляет меня нагнуться, поднять швабру и замахнуться ею, как для удара.

— Что, не нравится? — испуганно шепчу я мертвой крысе. — Что, не нравится?

Крыса дергается, по ее туловищу пробегает дрожь, и от этого кажется, что ее живот поднялся и опустился. Я чувствую, что при виде крови, сочащейся у нее из угла рта, к горлу у меня подкатывает тошнота. Я бросаю швабру и убегаю. И когда я оказываюсь в укромном уголке возле помойки, меня начинает рвать.

По ночам мертвая крыса приходит и ложится ко мне на грудь. Она приходит почти каждую ночь.

Я знаю, что, как только дверь спальни закроется и за ней исчезнет свет, горящий в гостиной, крыса начнет подбираться ко мне. Я лежу с открытыми глазами и смотрю в темноту. Не спи. Пока ты не спишь, она не придет. Не спи. Веки мои становятся все тяжелее, темнота вокруг сужается. Не спи. Не…

Я слышу, как ее коготки стучат по полу. Но не могу пошевелиться. Крыса тихо сопит у спинки кровати. Мои холодеющие бессильные руки лежат на одеяле. Я сдаюсь, лежу съежившись и прижав к подбородку ослабевшие ладони, словно плод в утробе кошмара, а голова крысы с выбитым глазом и кровью, сочащейся из угла рта, принюхиваясь, поднимается над спинкой кровати. Потом крыса мягко прыгает на перину и медленно-медленно, волоча перебитую переднюю лапу, ползет ко мне. Она растет, делается такого же роста, как я, тяжело наваливается мне на грудь, смотрит на меня черными глазами-бусинами и дышит мне в лицо теплым, пахнущим рвотой дыханием.

Я просыпаюсь от прерывистых рыданий. Несколько минут спустя я понимаю, что эти рыдания принадлежат мне.

Иногда дверь отворяется и свет из гостиной врывается в мою темноту.

— Мне послышалось, что ты плачешь. Что случилось?

— Сон приснился.

— Какой сон? Страшный?

— Мне приснилась…

Нет. Я не смею рассказать о крысе. Если я снова предам ее, что она сделает со мной на этот раз?

— Я забыл.

— Ну, вот видишь. Значит, ничего страшного. Спи спокойно.

— Пусть у меня горит свет. Можно?

— Нет, ведь ты уже большой мальчик. Спокойной ночи.

Темнота. Лежи с открытыми глазами. Не спи. Это крыса сопит у спинки кровати.

Может, позвать кого-нибудь?

Нет, я боюсь предавать ее. Мне остается только ждать. И так ночь за ночью.

Если хочешь испытать ужас, лежи один в темноте и жди крысу.

Она еще ни разу не подвела. Она надежный товарищ.

Когда я прохожу во дворе мимо Марты, она смотрит сквозь меня, словно меня тут и нет. Жильцы нашего дома говорят, что она вдруг начала худеть. Стала рассеянной, теперь она может замечтаться среди работы. Что-то надломилось в ней в тот день, да так и осталось. Ее лицо словно развязанный узел, углы рта бессильно опущены книзу. Рот ее напоминает рот крысы. Мне приходится отводить глаза.

Но однажды я все-таки встретился с ней взглядом. Я играл во дворе; очевидно, была суббота и время уже перевалило за полдень, потому что Марта вышла на крыльцо с ведром и шваброй. Когда я случайно обернулся, она стояла и через плечо пристально смотрела на меня косым взглядом. Я резко остановился, и все во мне сжалось, ибо мне почудилось, будто ползущая тень почти коснулась моих башмаков.

А ведь она смотрела на меня так, словно я — это крыса.