Спасенный рудник

8 На сплаве

В большинстве районов Алтая лес заготовляют зимой, а сплав проводят по весне, как только спадет большая вода. Расчет в том, чтобы успеть прогнать лес, идущий молем, то есть просто сброшенный в воду без какого-либо крепления. Главное, чтобы он успел пройти по небольшим речкам до их обмеления к устьям, где обычно устраивают ловушки — бамы.

Если начать сплав раньше, лес может разнести по прибрежным заливным равнинам и собрать его будет невозможно. Если запоздать со сплавом, бревна и дрова могут застрять на порогах или отмелях, пристать к буреломам и в конечном счете тоже погибнуть. Наконец, есть еще опасность, что свободно плывущий лес вырвется на основную реку и будет мешать навигации.

На этот раз заготовители опоздали, сплав предстоял трудный — летний. Бесспорно, сплавщикам легче работать в теплой летней воде, чем в весенней ледяной, но летний сплав требует значительно большего умения и труда, таит в себе немало самых разнообразных опасностей. Представьте себе, хлынет дождь. Разольется, выйдет из берегов речка и понесет всю массу заготовленного леса куда ей заблагорассудится, перемешает, свалит в одно с выкорчеванными деревьями, переплетет ветвями кустарников, травой, смешает с песком и илом, растащит по протокам, растолкает по старицам. Справиться с такой стихией людям часто не под силу, даже если есть специальные приспособления вроде стальных канатов, на ночь перекрывающих реку, чтобы остановить сплав. Но исправительно-трудовой колонии не хватало леса и дров. Ждать до весны или до зимней дороги было нельзя.

Для работы по сплаву из заключенных отбирали опытных и, с точки зрения начальства, вполне надежных людей.

Заранее было известно, что сплавщикам придется все время разбирать завалы, проталкивать застрявшие бревна, бредя по пояс в воде, орудуя шестами с утлой лодчонки или с маленького плота-сплотка, наскоро сделанного из двух-трех бревнышек, скрепленных тальниковыми прутьями. Понятно, что на такую работу охотников было немного.

Макаров отлично справлялся с обязанностями бригадира, и на него пал выбор, когда надо было назначить старшего по сплаву. Он долго отказывался, ссылаясь на ревматизм; убеждал, будто в воде у него сводит ноги. Не помогло, пришлось согласиться. Несколько дней подряд работу вели бессменно. Круглые сутки с крутого берега катился лес. Бревна тяжело плюхались в воду, поднимая фонтаны брызг; иногда ныряли и выскакивали из воды, вздымаясь вертикально в воздух чуть ли не на всю свою длину. Но чаще всего, оказавшись в воде, бревно долго вертелось, потом вдруг останавливалось и, несколько раз качнувшись, нехотя отплывало от берега.

Ночью свалку не прекращали. На берегу загорался огромный костер; сжигались отходы заготовки — сучья, гнилье.

Когда весь заготовленный лес оказался на воде, вслед за ним двинулись в путь и люди. Большинство отправилось пешком к ближайшему населенному пункту на берегу Иртыша, с тем чтобы дальше ехать на пароходе, а из бригады сплавщиков, готовой двинуться за лесом вниз по реке, вперед вышли разведчики. Обнаружив мелкий перекат, на котором легко могут зацепиться хлысты и образовать залом, глухую протоку или иной, опасный для сплава участок, они ставили предупредительные знаки.

Перед протоками забивали колья, к которым привязывали спиленные здесь же деревья. Через несколько часов к ним наносило достаточно всяческого плавника, и получалась довольно серьезная изгородь.

На перекатах ставили угольники вроде тех, что таскают за трактором по проселочным дорогам, чтобы разгрести и немного утрамбовать снег. Подойдет к такому угольнику хлыст, скользнет по ошкуренной поверхности и обойдет препятствие.

В бараке кроме сплавщиков, проводивших здесь последнюю ночь, оставались только заключенные, назначенные для уборки лагеря.

Макаров долго копошился в своем бригадирском углу, отделенном от общего помещения тонкой дощатой перегородкой. Обычно ни храп, ни шум в бараке не мешали ему спать. Сегодня же раздражал малейший шорох.

За перегородкой сдержанно разговаривали. Голоса то затихали, то усиливались. Несомненно, люди о чем-то спорили, хотя и старались не привлекать к себе внимания. Но до Макарова долетело упоминание его имени, и он невольно вслушался.

— Видишь, как получается. Разве с обдиралой кашу сваришь, — бубнил один из голосов.

— Да ты расскажи толком.

— А что тут болтать. Просил я гада Кузю, чтобы нас вместях на сплав забрал.

— А он что?

— Что, что! Сначала, говорит, за старое рассчитайся, а потом о новом проси. Должен я ему с зимы, проигрался. Думал, забыл. Черта с два!

— Пообещал бы.

— А то нет. Хотел даже и его пригласить, да вовремя спохватился: куда он от начальства; сказывали, что срок ему скинут.

— Хорош бы ты был!

— Так я же только подумал…

— Чем же кончилось?

— Когда сказал, что долг и проценты не забыл, обдирала ответил, ладно, мол, одного тебя и возьму, хоть на реке ты мне только в обузу, а насчет дружка своего лучше не лезь, слушать не стану…

— Вот гад…

— Как же теперь быть? Такого случая не враз дождешься.

— Иди один. Ждать меня будешь, как говорили, два раза в месяц — пятого и двадцатого. Слушай, сюда не части… Адрес они укажут. Если какую мелочь будут заставлять, дело твое; но ежели что посерьезнее, жди меня. В пекло не суйся, ты мне для задуманного нужен.

— А если застукают? У меня и липы никакой нет.

— Нет, так будет.

Макаров по голосам опознал сговаривающихся. Вспомнил, как несколько дней назад к нему подходил здоровый одноглазый детина. Просил, чтобы его вместе с дружком-напарником взяли на сплав. Оба они были известны как скандалисты и отпетые лодыри. Правда, когда появлялось начальство, работали хорошо. Брать их Макарову не хотелось, и он согласился взять только одного, надеясь, что в этом случае одноглазый и сам не пойдет.

Теперь все стало ясно: оба они решили бежать, но отказ бригадира сорвал их затею. Только у одного, да еще менее опытного, осталась возможность побега. Слизняк! Макаров^поморщился. Чего другого, а уж липовыми документами он мог бы хоть половину лагеря обеспечить. Но тут же поймал себя на мысли, что так было прежде, когда по- советской земле ходил Рыжий, держалась крепкая дружба с бывшими хозяевами. Теперь же все может быть по-иному. Год прошел, как он ничего не знает ни о своих друзьях, ни о хозяевах. Кто из них жив и здоров, а кого, может быть, и на свете уже нет… Как-то встретят его, Кузьму Макарова, если он вырвется на волю…

Разговор между тем не прерывался.

— Значит, как в Семипроклятый доберешься, дуй прямо к железному мосту через Иртыш. Лучше искать от главной улицы. Конец ее к спуску на реку выходит. С правой стороны последний дом большой, белокаменный. Верно, раньше монастырь был либо хоромы какие. Пониже, вдоль берега, еще улочка идет, на ней хаты деревянные, мелкие. А вот напротив большого дома, что я тебе сказывал, есть пятистенный рубленый с большим забором. Доктор живет, толстый такой. На всю округу знаменитый. Ежели кто к нему попал, все карманы вывернет. Но от нашего брата не отворачивался. Коли деньги есть, от чего хочешь вылечит — только плати.

— Успеешь. Аккурат позади докторского дома, к берегу ближе, стоит избенка. Ни собак, ни ограды. Постучишься в окно, откроют. Да ночью, смотри, туда не являйся. Лучше всего утром, когда бабы на базар уходят, или в крайности днем. Иди смело. Ежели хозяев дома нету, не трись. Уходи. Когда выйдут к тебе, спросишь: «Нету ли рыбы продажной?» Ответить должны, что, мол, была, да вся три дня тому назад продана. Еще раз спроси: «Иван, малый мой, захворал, больно рыбы хочет или грибов». Ответ слушай хорошо. Должны сказать: «Нищим за углом подают, на базаре, и то с приговором, а у тебя, видно, и платить нечем». Отвечай: «Не наберу, так поменьше возьму, а то в получку донесу». После того не жди, а заходи прямо в дом. Запомнил хорошо?

— Вроде бы.

— А ну проговори.

Одноглазый дважды повторил и адрес, и пароль.

— Ладно. Разговоры веди, где они покажут, но не с порога. Обо мне спросят, ответишь, что скоро, мол, будет… Люди надежные, не раз выручали.

Кто-то в другой части барака, видимо во сне, пробормотал непонятные слова и вскрикнул. Говор смолк, а когда возобновился, то Макаров, как ни прислушивался, ничего разобрать не мог…

В рапорте начальника охраны сообщалось, что на лесосплаве произошло следующее.

«На вечерней поверке не оказалось заключенного по фамилии Петряков, кличка Одноглазый. Петряков работал по разбору залома на середине реки. Искать его отправились боец охраны совместно с бригадиром Макаровым. Выехав на лодке к залому, они обнаружили заключенного Петрякова, который лежал на бревнах и стонал;. На вопросы ответил, что сломал ногу. В лодке три человека поместиться не могли. Макаров перевез бойца охраны на берег, сам же в темноте отправился за пострадавшим. Было слышно, как бригадир ругается с Петряковым. Потом чуть ниже залома раздался крик: «Помогите, тонем!» Крики повторялись несколько раз. Другой лодки для оказания помощи на месте не нашлось.

Утром недалеко от места происшествия была найдена перевернутая лодка с пробитым бортом, а у самого берега шапка Петрякова. Утопленников искали два дня всей бригадой, — сообщалось в рапорте. — Одноглазого обнаружили между бревнами ниже по течению, нога сломанная, голова разбита. Трупа заключенного Макарова не найдено. Видимо, бригадир потонул по причине пробития лодки плывущим лесом, неумения плавать и сильного ревматизма, о чем он заявлял, отказываясь быть бригадиром на сплаве, а заключенный Петряков потонул, как потерявший сознание по причине сильной боли и испуга. Голова его была разбита уже в утопшем виде, когда Петрякова прижало бревнами. Во время происшествия и поисков шел дождь. Вода поднялась и могла пронести труп Макарова в любую протоку, где и забросать плавником или затянуть илом и песком. Просим оных заключенных в списке бригады не числить…»

Прошел месяц, за ним второй…

Худощавый, чуть сутулый человек с седеющей бородой спокойно вышел из избы, стоявшей позади докторской усадьбы в Семипалатинске, и начал медленно подниматься на улицу, ведущую к центральной части города. Даже близкие едва ли узнали бы в этом бородаче бывшего горного техника недавнего заключенного К. М. Макарова. Абсолютно уверенный, что его никто не опознает, он прошел мимо большого каменного дома и вдруг почувствовал идущего следом за ним человека.

Ускорив шаг, Макаров дошел до угла, свернул в пустынный переулок и резко обернулся… Перед ним стоял невысокий щупленький старичок в старомодном пальто.

— Хоть и поседел ты изрядно, Кузя, — не без усмешки заговорил старичок, — и бородой обзавелся, а все же узнать можно.

— Хозяин?! Владимир Иванович!

— Он самый.

— Господи боже мой… — только и смог вымолвить Макаров.

— Про тебя наслышан. Все знаю. Что перед судом наболтал и как тонул.

— Да разве я…

— Помалкивай, Кузьма. Повадки-то старые у тебя остались. Сейчас иди, куда шел. Вечерком явишься, наговоримся.

Часовников назвал адрес и неторопливо побрел в другую сторону.

Вечерний, затянувшийся до глубокой ночи разговор происходил в одном из неприметных деревянных домов пристанского окраинного района города рядом с заезжим двором, где никому и в голову не приходит удивляться появлению нового человека.

Войдя в комнату, Макаров увидел компанию, занятую преферансом. Во всяком случае, об этом говорили исписанный цифрами и значками большой лист бумаги, лежавший посередине стола, и карты. В стороне от играющих на огромном цветном подносе стояла бутылка водки, оформленная в виде обрубка дерева с сучками, покрытыми мохом, рюмки, закуска.

Первый, с кем встретился Кузьма глазами, был Рыжий. Страх и удивление перед смелостью и наглостью этого человека смешались в голове Макарова. Явиться снова сюда, в самое пекло, после разоблачения и ранения на границе, неизвестно как вырвавшись из рук чекистов… Невольно подумалось: а зачем, почему собрались здесь все хозяева… Может быть, его ждут суд и расправа, о которой не раз предупреждали?.. Вспомнил, что за успех лесозаготовок обещали сбросить срок… Но теперь это все ни к чему… Сам пришел.

Макаров выпрямился после общего поклона и собирался обратиться к сидящим за картами, но Рыжий опередил:

— Рапорта не нужно, все свои… Стареете вы, Макаров. Потеряли зря по крайней мере полгода. Слишком длительный отпуск у вас получился. В людях плохо разбираетесь. Уничтожение Одноглазого пустяки, рассчитаетесь делом, но зачем вы второго там оставили? Он нам нужен не менее, чем вы, если не больше. Придется вам отработать за Одноглазого, за безделие и за то, что ценного человека оставили. Кстати, а сами-то вы от нас удирать не собираетесь? Запомните, мы знаем гораздо больше, чем могли бы мечтать ваши следователи, и сами о вас руки марать не будем. Поняли, Макаров?

— Чего уж тут не понять.

— Вот и хорошо. Господа, игра продолжается. Пусть гость посидит. Он человек свежий, вы ему разъясните новые правила игры, а мне пора. Желаю удачи.

Рыжий залпом выпил большую стопку водки, небрежно поклонился и вышел.

— Какой был, такой и есть, — вымолвил, глядя ему вслед, Макаров.

— Нет, не так, — ответил кто-то из сидевших за столом. — Иностранный корреспондент, да еще какой-то либеральной газеты, пожелавший лично убедиться, как Советы осваивают Сибирь. Ездит в международных вагонах первого класса, а ввиду того что якобы ни слова не понимает по-русски, держит при себе весьма смазливую переводчицу.

— Это еще что, — поддержал говорившего прихлебывавший из рюмки мужчина в купеческой поддевке, — главное, теперь этот господин требует больше, грозится чаще, а платит меньше.

Тон разговора и откровенность, с которой рассказали о Рыжем, убедили Макарова, что он может не опасаться этих людей; больше того, сами хозяева стали относиться к нему дружелюбнее, чем раньше. Либо они очень уж довольны его поведением на суде, либо собственное положение их изменилось отнюдь не в лучшую сторону.

Однако через несколько минут, когда Макаров начал было рассказ о том, что произошло с ним за последние два года, Часовников резко оборвал его излияния и начал говорить сам.

— Наш зарубежный друг предложил доверить вам наблюдение за подготовкой к консервации и уничтожением рудника Кара-Кыз. Туда должна приехать из Москвы комиссия, не без участия наших людей. Если вы будете убеждены, что дело срывается или задерживается, действуйте, но совершенно самостоятельно. Учить не буду. Нас не ищите.

Разговор в таком тоне, касавшийся деталей задания, тянулся долго.

Гости постепенно разошлись. Макаров остался наедине с Часовниковым. Только тогда старый хозяин согласился выслушать некоторые из воспоминаний и кое-чем поделился сам, на каждом шагу подчеркивая, что барин разговаривает с холопом, хотя и с приближенным.

Макарову не дали отдохнуть, не разрешили даже просто походить по городу, увидеть, что изменилось в его отсутствие. Приказали не высовывать носа из избушки, в которой он появился в первый день после бегства из лагеря. Кормили, давали водку, хотя и не вдоволь. Когда же инструктаж был завершен, изготовлены подложные документы, куплен билет, из дверей домика вышел и направился к железнодорожному разъезду человек, еще меньше напоминавший прошлого Макарова.

Прихрамывая и опираясь на длинную палку, пришел он в контору рудника, расположенного в нескольких километрах от небольшой станции Туркестано-Сибирской железной дороги.

Поступление на должность ночного сторожа не потребовало особых формальностей. Некоторое время Макаров пробыл сторожем в рудничной больнице, а потом перешел на ту же должность в раздаточный склад взрывчатых веществ, расположенный по соседству с действующими шахтами.

В его обязанности входила наружная охрана помещения, и молчаливый старик отлично выполнял свою работу. Понятно, что, когда наступили холода, взрывники предложили Макарову топить печку, обогревающую зарядную. Все чаще ему оставлялись ключи от склада для передачи первому, кто явится на работу.

Жил Макаров в большом бараке. Занимал один из углов, отгороженных фанерой, в котором еле умещались железная койка и тумбочка. Ел и пил отдельно, хотя и из общего котла. Решительно отказывался от участия в попойках, друзей не заводил. Как говорила старуха повариха и уборщица, обслуживавшая артель: «Жилец спокойный. Придет со смены, поест и спать, а к вечеру опять соберется и на работу до утра. В беседы не вмешивается, больше помалкивает, горными делами не интересуется, разве что кто ему рассказывать начнет. Он и в выходной-то сходит куда не куда, ненадолго, придет домой трезвый, не слышно. Одним словом, спокойный человек. Всем бы таких жильцов».

На вопросы, откуда же взялся на руднике этот молчаливый старик, чаще всего можно было услышать: «Говорят, из железнодорожников он, что ли. Работал там, заболел, вышел из больницы, оказалось, ни жены, ни детей, ну и подался куда глаза глядели. Вот и прибился здесь, а как пенсию выправит, так, сказывал, сразу уедет в Россию, к родине поближе, доживать».

Страна только недавно зализывала раны войны, разрухи, голода; тяжелое состояние сиротства было понятно многим. Сочувствие к нему делало свое дело, и Макаров становился на руднике своим человеком, да еще нуждающимся в поддержке.