Спасенный рудник

6 Заключенный

Худощавый, высокий, чуть сгорблю ленный человек встал с дощатого топчана, сделал шаг к узкому окну, пробитому в стене и забранному массивной решеткой.

«Крепко строили!.. — думал он. — Это еще до нас. Наверное, в те времена, когда город Пьяногорском называли… Говорят, лучшая казачья застава была на Иртыше, с любой пакостью расправлялась — и с бандитьем, и с контрабандистами, а особливо с теми, что против порядка… Пьяногорск — здорово сказано. Выпить бы сейчас, как бывало после хорошей выручки или фарта. Пил до того, что забывал все… Пил и компанией, но больше в одиночку. Не любил, чтобы кто-то видел, знал или, еще хуже, делил мое… Немного теперь моего осталось».

По ту сторону окна виднелись тюремный двор, покрытый чахлой травой, и часть крепостной стены.

— Стена старая, выложенная из крупного камня причудливой вязью. Кое-где на ней выкрошился цемент и образовались углубления, как бы нарочито устроенные, чтобы в них ставить ногу.

Человек стоял у окна и невольно думал о том, как было бы удобно подняться по этим неровностям, держась руками за переброшенную через стенку веревку.

Но вдоль стены ходит охрана, и веревку кинуть некому. Он злобно отворачивался от окна, шел в глубину помещения. Пять шагов, и плотная дверь с глазком. Это все…

Прошло больше месяца. Первое время был доволен, что перевели в одиночку из общей камеры, где содержалось полтора десятка всяческих спекулянтов, ворья — словом, уголовников. Правда, там можно коротать время за картами. Это было вдвойне выгодно: быстрее бежали часы и к тому же он почти всегда выигрывал.

Играли на передачи, которые заключенные получали с воли; Кузьму Макарова, так звали его соседи по камере, интересовала еда. Вещи он брал только для расплаты, на случай проигрыша, что случалось редко.

Досаждало, что в общей камере надо было рассказывать о себе, о допросах! Делать вид, что раскрываешь душу.

Но и одиночество быстро надоело. Появилась потребность видеть людей. Тут некого было обыгрывать и Объедать. Здесь он оказался наедине со своими мыслями; ожиданием очередного вызова к следователю. Снова появилось и непрерывно росло чувство страха.

Особенно трудными были дни ожидания суда… Но и это осталось позади.

Завтра приговор войдет в силу. Десять лет — срок не маленький… Доживешь ли? С каждым днем терялась вера в возвращение своей, прежней власти. Становилось понятно: крепко держится новая. Советы. Да ведь, пожалуй, она теперь и не новая уж…

Скоро переведут в общую камеру. Для осужденных. А там угонят куда-либо. Чего доброго, еще работать заставят, иначе жратвы не дадут… Ну это им не удастся. Как-нибудь на харчи он выиграет или каких-нибудь пацанов найдет, и те ему заработают. Недаром же среди подобных ему Макаров считался непревзойденным мастером командовать.

Заключенный долго еще продолжал метаться по. камере, присаживался на топчан, закидывал на него ноги, не разуваясь. Пытался заснуть, успокоиться. Но уйти от воспоминаний не мог.

Как в зале суда, когда он ждал приговора, так и теперь в хаотическом беспорядке громоздились в памяти страницы собственной биографии.

Родительский дом… Отец, торговец вином на одном из золотых рудников Прииртышья, держал в своих руках не только горьких пьяниц. Все, у кого не сходились концы с концами, шли к нему за долговой ссудой, шли куда смелее, чем к хозяйскому управляющему. Бумаг не писали, но договор был твердый. Крутого был нрава старик Макаров, опытный торговец. С посетителями, особо если из начальства, был отменно ласков. Тем же голоском напоминал должникам, что время, дескать, паря, должок-то вернуть… Бывали, конечно, которые не сразу повиновались. Ну тем беда. Сам старик пальцем не тронет. Боже упаси! Но учить строптивых должников любил и имел достаточное число «гавриков», готовых за небольшую мзду разделаться с виноватым.

Да… батюшкина торговля не прогорала. Даже когда на руднике не было заработков, давал и водку, и снедь, и товар в долг. Не волновался, рано или поздно свое брал сторицей.

Жалованье рабочим выдавалось раз в полгода. Часть заработка до окончательного расчета всегда оставалась в кассе хозяина. А тот, раньше чем расплачиваться, посылал за согласием к лавочнику. Так что деваться было некуда.

В памяти всплывали дни, когда отец стал и его приучать к делу, к услужливости перед начальством и обману. Поначалу носил подарки то управляющему, то околоточному, бегал с посылками и к старшим из гор-надзора. Лет с восьми начал получать деньги от покупателей.

Рано научился Кузьма Макаров делить людей на тех, «которые стерплют», и на тех, «которым подавать надо с умением».

Отец особенно был доволен тем, что мальчишка знал наперечет всех должников и его приемы вымогательства часто действовали сильнее, чем любые угрозы. Потому сквозь пальцы смотрел он на то, что сын начал вводить свои проценты за задержку выплаты долга и доплату забирал себе. Но когда вслед за этим Кузьма также рано приложился к штофу, да еще заделался гармонистом в развеселых компаниях, Макаров отдал сына в обучение горному делу.

С ранних лет Кузьма лазил по шахтам, сначала из мальчишеского интереса, потом за должниками. Присматривался, учился мыть золото и даже прятать его. Видел, что как на поверхности, так и внизу одни работают, а другие командуют. Боязнь оказаться в подчиненных заставила учиться со всей старательностью. Кроме того, он всегда помнил, как отец угрожал лишить его всех видов наследства, если только узнает, что обучение не идет толком.

Шустрый, понятливый и исполнительный малец быстро приглянулся начальству. Его определили в разведку, куда посылали только опытных мастеров из числа самых преданных хозяину рабочих.

Школа оказалась тяжелой. В то же время она понравилась юноше — тайга, горы, реки, леса, охота, опасности, прелести и трудности бивачной жизни. Именно здесь он научился одинаково хорошо орудовать топором, лопатой, ружьем и веслом, ставить шалаш или палатку, разжигать костер под проливным дождем, полюбил неделями бродить по тайге в одиночку.

Однако, где бы ни был Кузьма, он всюду оставался достойным сыном лавочника Макарова — вымогателя, взяточника, ростовщика-обиралы, умеющего урвать себе кусок послаще и угол потеплее.

После зимы, проведенной на курсах, куда его посылали за хозяйский счет, Кузьма Макаров получил официальное удостоверение «на право самостоятельного ведения горных работ», первый горный унтер-офицерский чин, и стал одним из помощников своего благодетеля золотопромышленника В. И. Часовникова. Не раз первым являлся на новые участки, выбирал места, ставил станы, то есть закладывал первые бараки для рабочих, начинал проходку шахт — словом, разведывал и добывал золото. В награду хозяева сумели откупить его от воинской службы в армии, спасти от фронта.

Незадолго до смерти отец заставил Кузьму жениться: «Пить меньше будешь!» Молодой Макаров обзавелся хозяйством, купил дом в Усть-Каменогорске, замышлял, что вот-вот откроет свой прииск, а тут как снег на голову революция, сорвавшая все его планы.

Первое время Макаров ходил как потерянный. То хватался за бутылку, точно пытаясь в пьяном бесчувствии потопить свою злобу; то, едва просыпаясь от запоя, с жадностью прислушивался к каждому слушку о непрочности или о неудачах Советской власти.

В очередную полупьяную ночь, заполненную поисками подходящей компании для обмена каких-то носильных вещей на водку, повстречал рыжего человека, служившего управляющим у английской концессии на одном из рудников. С радостью откликнулся на его предложение, пошел в помощники.

В дни гражданской войны концессионеры и их слуги еще надеялись сохранить богатейшие месторождения в своих руках. Когда же стало ясно, что расчет не удается, началось расхищение рудников; варварски уничтожались механизмы и выработки, вода заполняла шахты. Макаров верно служил Рыжему и в этих делах. Он не менее злобно, чем победу революции, встретил сообщение о том, что Советская власть сама будет восстанавливать рудники, как это начали делать на Риддере, и что концессионерам на Алтае больше не бывать.

Можно было уйти за рубеж с остатками белых банд, но это показалось страшно.

Рыжий исчез. Макарову оставалось только одно — пить. Благо нет-нет да встречались такие, что угощали.

Когда-то у него был дом и семья, но он давно не интересовался ими.

Хозяйство вела жена. Когда она умерла, то ли от болезни, то ли от увесистых кулаков Кузьмы, договорился с соседями, что отведут детей в приют, а дом со всем содержимым пропил…

Время от времени он встречал кого-либо из старых знакомых — промышленников, полицейских, служащих концессии… Он готов был сделать для них все! Тем более они неплохо платили.

…Тогда начинались горячие дни и ночи… В результате переставали работать насосы в действующих шахтах и оказывались затопленными лучшие участки… Умело подложенная шашка динамита — и часть шахты, об-рушенная обвалом, оказывалась надолго выбывшей из строя. Приказывали поступить на работу, чтобы втереться в доверие и получить доступ к документам или планам, он и это беспрекословно выполнял… Когда уходили концессионеры, Макаров не одну неделю просидел над тем, чтобы внести путаницу в планы горных работ. Пожалуй, теперь и сам не смог бы разобраться…

Приказали мешать разведкам. Это его особенно устраивало. Еще бы! Идя вслед за разведчиками, всегда можно первым воспользоваться удачными результатами— помыть или просто украсть готовое золото, а в случае провала прикинуться старателем, бродящим по тайге в поисках фарта. Но опасность увеличивалась. Все чаще чувствовал, как затягивается петелька, как сужается территория, по которой можно ходить, не боясь, что схватят.

Была у Макарова заветная мечта. Разбирая старые архивы, еще во времена концессии, однажды наткнулся он на сведения об удачных разведках, проведенных чуть ли не сто лет назад. Богатая золотая россыпь была обнаружена на земле, принадлежавшей какому-то казачьему сотнику, имевшему особые льготы за заслуги, как «Медали императорской кавалер». Хозяин категорически запретил разработку на своей земле, и россыпь лежала нетронутой. Судя по всему, о ней забыли.

Макаров старательно выписал все данные, вырвал из архивной папки наиболее важные листы, рассказывающие об этой разведке. Уничтожить отчет полностью побоялся. Старикашка архивариус следил за каждым посетителем и легко мог бы обнаружить пропажу.

Казалось, все идет хорошо. Он уже подсчитывал, сколько сумеет намыть за лето, представлял себе, каким должно быть золото, лежащее под наносами забытой речки… Соображал, где перебежать государственную границу. Обдумывал способы сохранить добычу, чтобы ее хватило на время, пока сумеет получить место какого-нибудь горного надсмотрщика в любой части земного шара. Представлял себе даже, как это все произойдет… Рассказывал же Рыжий, что за кордоном неплохо устроились некоторые опытные люди из России.

Потом Риддер. В геологоразведочной конторе рудника случайно узнал самое худшее. Разведчики собирались отправиться как раз туда, куда многие месяцы готовился двинуться он сам. Решил уничтожить готовые материалы и поджечь контору, да помешала старуха уборщица.

Надо было остановить или хотя бы задержать выезд геологической партии. Он долго искал пути для достижения этой цели. Наконец решил убить начальника партии геолога Тарасова. Подкараулил его ночью на одной из темных улочек Риддера. Наносил удар за ударом, и только голоса приближавшейся шумной компании заставили бросить жертву, не добив ее до конца…

В вырванной у Тарасова папке оказались все основные документы разведки, интересовавшей Макарова. Рыжий, к которому он прибежал прямо с места происшествия, сумел за несколько минут сфотографировать бумаги и планы, а папку приказал отнести обратно и бросить где-нибудь там под забором, в лужу или в сугроб…

Дальше была тайга. Он не мог, да и не хотел вспоминать все подробности того, как пробирался к заветной речке, но кое-что не могло забыться… Сначала решил идти один. Оставил собаку у Рыжего, благо тот сам собирался устроиться на работу где-то подальше от города бакенщиком на Иртыше или сторожем на лесосеке. Но пес Жук сорвался с привязи и догнал… Шел дальше вдвоем с собакой… Ограбил и пытался убить пьяного лесника… Очистил избушку пастухов-оленеводов… Следил за каждым шагом разведчиков, засыпал выработки, путал пробы, спугивал мальчишек-практикантов. Понемногу мыл золото, отыскивая богатые участки…

Так продолжалось почти полгода, пока его не свалило воспаление легких… Пришлось вылезать из своего таежного убежища и идти на поклон за помощью к тем же разведчикам.

Прикинулся заблудившимся. Выходили, вылечили, даже собрались отправить в город. Какое-то животное чутье подсказало Макарову, что ему не очень-то верят. Пожалуй, подозрительнее других относился к нему радист. Но, к счастью, испортился передатчик, и. он ничего не мог проверить… Макаров не выдержал и бежал.

А когда явился к Рыжему и выложил ему все, что произошло, тот рассказал, что к этому моменту под подозрение попал и их общий хозяин — бывший золотопромышленник, работающий проспектором в тресте «Алтай-золото». Рыжий посчитал за лучшее, не мешкая, уходить, решив, что Макаров, таежный волк, будет отличным попутчиком- А кроме того, раз он соглашается уходить за кордон, значит, у него есть золотишко, которое не худо бы прибрать к своим рукам.

Переходили границу с помощью местных контрабандистов-охотников. Затея сорвалась. Пограничники обнаружили нарушителей. Завязался бой, Рыжего ранили, а ему, Макарову, пришлось поднять руки… На допросах молчал или врал, прикидывался то охотником, то вольным старателем, называл себя вымышленной фамилией, пока не встретился с этим проклятым радистом.

Невольно вспомнил Кузьма, как неожиданность разоблачения едва не заставила его рассказать начистоту все и честно признаться, что борьба со столь ненавистной ему Советской властью порой самому начинает казаться бессмысленной.

Из вопросов следователя вовремя понял, что тому известно далеко не все… а Рыжий, может, сбежал, может, помер от ран либо, скорее всего, крепко-накрепко молчит… Конечно, чекисты, видимо, знали или угадывали почти весь его путь от Риддера до разведки и дальше, до государственной границы, — грабежи, покушения на убийства… Но ведь это были только попытки, и ему удалось представить свое дело как погоню за наживой, за золотом. Правда, в обвинительном заключении и приговоре вскользь говорилось, что он, Макаров, «является орудием в руках других людей». Но каких?.. «Это уж дело мое», — усмехался про себя Кузьма.

Бывало и раньше, что после пьяного угара, проснувшись с жестокой головной болью, он вдруг задумывался над своей поганой тревожной жизнью. Порой даже приходили мысли о возможности изменить эту жизнь, прекратить злобную борьбу с властью. Борьба эта в такие минуты казалась ему похожей на надоедливое жужжание мухи. Противно, но ничего не меняет.

Только подобные приступы философствования быстро проходили. На этот раз он впервые попал в условия полного одиночества. Днем и ночью любуйся на себя, как в зеркало… Лучше сказать — как в воду, в омут. Хочешь — поверху взглядывай, хочешь — в глубину ныряй… Теперь Макаров все дольше лежал с открытыми глазами или начинал метаться по камере, перебирая прожитое.

Время от времени приходила мысль, что пора смириться перед непреодолимой силой нового строя, попытаться пойти в услужение к Советской власти… Знает же он горное дело, знает, как не хватает опытных мастеров на шахтах и приисках. Глядишь, и заработает себе спокойную уважительную старость. Но это были только минуты, которые сменялись приступами злобы.

Возвращаясь к действительности, Макаров приходил к выводу, что в ходе следствия и на суде он одержал две победы: выиграл собственную жизнь (ведь требовал же прокурор «высшей меры») и спас хозяев, которые теперь обязаны платить ему, хотя бы в благодарность за молчание… Казалось, Рыжего должны были судить вместе с ним, но этого не произошло. Видно, и вправду тот спасся!.. А Рыжий был не только начальником, но и главным связным с теми сильными людьми, что исправно пересылали издалека деньги, и порой немалые… Должны и теперь выручить!

Он еще не решил, в чем именно нужна будет поддержка… Пусть хотя бы помогут отомстить. Да, да, отомстить Советской власти, людям, отнявшим у него беззаботную, разгульную жизнь, лишившим надежды завести свое собственное прибыльное дело…

После приговора его перевели в исправительно-трудовую колонию, он попал в общую камеру, и сразу прекратились внутренние переживания: на них не оставалось времени.

Шли месяцы. В колонии, как об этом сообщалось в очередной характеристике, «Макаров отличался скромным поведением. Среди других заключенных пользуется авторитетом; используется бригадиром на хозяйственных работах, которые хорошо знает».

Люди, жившие с ним в одном бараке, знали и другого Макарова. Он раскрывался, когда вблизи не оставалось посторонних. В такие часы собратья Макарова забивались в дальний угол, между топчанами, возле плотно завешенного окна. Сидели на полу, чтобы в случае появления начальства можно было бы незаметно проползти под нарами к своим местам.

Загоралась коптилка. Появлялись карты. Макаров нечасто садился в круг, но если уж оказывался в нем, то неизменно выигрывал. Начинал он осторожно, как бы прощупывая противника. Если игроки оказывались сильнее его, то, проиграв какой-нибудь пустяк — пайку хлеба, рукавицы или еще что-нибудь в том же духе, расплачивался и уходил. Если же он видел слабых или равных себе, дело затягивалось.

В колонии не было или почти не было денег. Игра чаще всего шла на обязательство выполнить за кого-нибудь норму по работе; была еще ставка «на рабство», когда проигравший обязан выполнять любые поручения выигравшего в течение дня, недели, месяца или «навечно». В конце концов в бараке осталось немного людей, в той или иной степени не являющихся должниками Макарова.

К этому можно добавить, что он умел забирать в свои руки и не только тех, кто проигрывался в карты. Самыми разнообразными способами, не исключая и грубого шантажа, он подчинял всех, кто казался ему заслуживающим внимания.

Но эта сторона характеристики Макарова оставалась скрытой от администрации колонии, и, когда понадобилось набрать группу для посылки на лесозаготовки в отдаленный участок горной тайги, кандидатура Макарова была названа одной из первых. Мало того, именно его утвердили бригадиром, возложив ответственность за учет труда, расход продовольствия и инструмента.

День за днем надежный бригадир обходил участок заготовок, расположенный большим треугольником — вершина его упиралась в излучину реки, а основание тянулось вдоль невысокого хребта.

Весь участок хорошо был виден с перевала. На самом берегу реки стоял маленький рубленый домик, в котором жили охрана и десятник лесозаготовок; чуть поодаль на полянке длинный приземистый барак для бригады. Рядом дымились костры под котлами для варки пищи. Узкая тропка тянулась откуда-то снизу, подходила к рубленому домику и заканчивалась у барака. Другая тропа, ведущая к лесосеке, сверху казалась идущей к берегу, к водопою, она упиралась в лежащие поперек речки бревна и там обрывалась.

На пойменной террасе, от самого уреза воды, стоял смешанный лес: высокие осины и кривые плакучие березы перемежались со стройными раскидистыми елями. По низу между деревьями шел сплошной кустарник, а на полянках пестрели цветы. Пятна или полосы то нежно-голубого, то фиолетового, то розового или малинового цветов указывали и на характер растительного покрова, и на его состав. Кустарник, ягодник, к моменту прихода лесозаготовителей был изрядно помят медведем. Теперь при людях зверь не появлялся.

В нескольких десятках метров от реки смешанный лес сменялся хвойным. Плотной стеной стояли ели. Среди них изредка проглядывали сосны, а у самого перевала— широкие кедры. Здесь был основной участок лесозаготовок.

Выше по склону картина постепенно менялась. Деревья становились мельче, меньше было кустарника, травянистый покров сменялся моховым ковром.

Обрубка ветвей и разделка сваленного дерева на бревна производилась тут же, так как узкая горная река не давала сплавлять лес большой длины. Отрезали тонкую вершину и на нее набрасывали ветви, чтобы потом удобнее было спустить их на такой волокуше к свалке хвороста, к берегу.

В первое время раскряжевку, то есть разделку дерева на бревна, вели внизу, около реки. Хлысты — целые, опиленные с концов и очищенные от ветвей стволы — вывозили на конных волокушах. Потом кто-то предложил облегчить спуск леса, уложив во всю длину склона два ряда ошкуренных бревен, как бы два рельса. Нужно только поровнее положить на «рельсы» хлыст, и он начнет скользить вниз, приобретая все большую скорость, пока не закатится на общий штабель внизу. Но так отпускать хлысты опасно. В любую секунду может зацепиться за какое-то препятствие; перетянет более тяжелый конец — комель, бревно развернется, пойдет вниз, сметая все на своем пути. Делали иначе. Все работавшие на участке люди вооружались большими палками, попарно становились по обе стороны ската и спускали очередной хлыст, придерживая его посохами.

Макаров поднимался к перевалу и часами сидел на каком-нибудь пеньке. Со стороны казалось, что бригадир следит за повалом леса и подготовкой его к спуску. Но Макаров в эти часы жадно всматривался в даль. Перед ним были горы, то залесенные, то голые, покрытые хаосом камней; то островерхие скалы, то нежные цвета альпийских лугов… Река… Она особенно хороша в утренние и предвечерние часы, когда косые лучи солнца, скользя по воде, придавали ей сказочную серебристую окраску… Там была жизнь…

На берегу уже накопилось множество бревен и дров. Приближалось время сплава, а потом и возвращение в ненавистную колонию… Правда, можно уйти отсюда. Сделать это было бы относительно просто и не такому опытному таежнику, каким был он. Но куда? Как отнесутся к его появлению «хозяева». Знают ли они, что он никого не выдал, или, напротив, какой-нибудь очередной провал отнесли на его счет. В последнем случае, думал Макаров, его ждала неминуемая, жестокая, беспощадная расправа. Приходится ждать весточки… Конечно, расправа могла произойти и здесь. О таких случаях он знал, но это было маловероятно. Слишком уж крепко он держал в руках всю бригаду. А вот в колонии, куда время от времени присылают новеньких, дело другое.

Все же исподволь Макаров накопил запас сухарей, сахара, табаку на неделю-полторы. В складки широких штанов надежно запрятал отличный охотничий нож. Конечно, этого недостаточно для одинокого путника в горах и в лесу, но в случае ухода можно добыть оружие посерьезнее. В мешок бригадир сунул запасные ичиги, подшитые двойным слоем выделанной конской шкуры. Все это, или почти все, было выиграно в карты.

Исчезновение бригадира заметят в первые же сутки. А достаточно ли нескольких часов, чтобы оторваться от возможной погони? Сомнительно… Да и долгожданной весточки все нет.

Что же делать?.. Прикинуться человеком, окончательно подчинившимся Советской власти? Надеяться на досрочное освобождение? Сказал же начальник колонии, что ходатайствует о значительном сокращении его десятилетнего срока заключения за добросовестную работу…

Макаров не мог найти ответа… Безразличие к опасностям боролось со страхом, стремление мстить — с сознанием бессмысленности риска; тяготило и одиночество. Всю жизнь считавшийся только с собой, со своими личными желаниями, он все более остро чувствовал зависимость от событий и людей.