Спасенный рудник

5 Знакомство

Большую часть времени Тарасов отдавал проверке заброшенных разработок и разведок, обследовал месторождения, найденные местными жителями. Такая работа была ему больше всего по сердцу. Он сразу же превращался в геолога-поисковика, сутками мог бродить по горам, отбивать или мыть пробы. А вернувшись в трест и едва успев получить новую заявку или раскопать в архивах материалы о каком-нибудь старом руднике, немедленно начинал доказывать руководителям треста, что разобраться можно, только побывав на месте, и просил о командировке.

Однажды в пачке заявлений и писем первооткрывателей внимание Тарасова привлек самодельный конверт, на углу которого стоял штамп: «Красноармейское». Письмо начиналось с обычных приветствий. Затем сообщалось, что, будучи в армии, красноармеец многое понял и что желание принести посильную пользу родному краю заставляет его писать это письмо. «…Почти у самой нашей деревни Кисовки, в горе, за старой мельницей, есть канавы. Да и сама-то мельница, как говорят старики, — сообщал автор письма, — раньше была небольшой обогатительной фабрикой, выстроенной для добычи золота. Рассказывают, что здесь вел большую разведку частник-золотопромышленник Часов перед самой революцией. Почему забросил — неизвестно. Думаю, что надо бы все это проверить. Со своей стороны так считаю, что частный капиталист царского времени зря строить фабрику не стал бы… К сему остаюсь с ком-приветом…»

Подпись была неразборчивой, но к письму прилагалась записка политрука, хорошо характеризовавшая автора письма и содержавшая просьбу сообщить о результатах проверки факта, изложенного в письме, в часть.

Геолог заинтересовался письмом и месторождением, разведка которого была остановлена по неясным причинам. В письме, судя по всему, упоминался тот самый золотопромышленник Часовников, который теперь работал в тресте в должности проспектора и сидел в. производственном отделе почти рядом с Тарасовым. Все его докладные записки по вопросам ревизии тех или иных старых разведок и рудников Тарасов внимательно прочитал. Теперь пришлось делать это вторично. Ни в одном из них Кисовки не значилось.

Тарасов насторожился. Невольно возникла мысль, что в этом случае Часовников пытался скрыть наиболее удачную разведку, сохранив ее результаты, как говорится, впрок, авось себе сгодится; а может быть, он, напротив, стремился скрыть собственную грубую ошибку. Решить, какое из предложений верно, можно было бы двумя путями: поговорить начистоту с самим Часовниковым либо выехать на место, провести внимательное геологическое обследование, взять контрольные пробы руды, может быть предварительно расчистив старые выработки.

Собрав по району Кисовки все данные, какие удалось найти в скудных местных архивах, геолог доложил главному инженеру треста о необходимости ревизии и попросил разрешения заняться проверкой на месте. С ним согласились, но порекомендовали взять с собой Часовникова, не открывая ему цели поездки, и посмотреть, как будет себя вести бывший золотопромышленник, прибыв на заброшенный им участок.

Часовникову сказали, что нужно поехать вместе с Тарасовым для осмотра объектов, указанных первооткрывателями. Старику явно не очень хотелось ехать вместе с «чудаком», да еще на положении подчиненного, но ослушаться начальства он не посмел.

Ранним утром ходок, запряженный приземистой бурой лошаденкой, выкатился из окраинной улочки Усть-Каменогорска. Дорога полого поднималась на холмы, разделяющие долины двух правых притоков Иртыша — рек Ульбы и Убы, впадающих в него чуть пониже города.

Спутники долго молчали. Невысокий Часовников казался совсем маленьким потому, что обложился сеном и согнулся, ежась от утреннего холодка. Тарасов, держа в руках вожжи, внимательно вглядывался в окружающий пейзаж невысокого нагорья и лишь временами легонько понукал лошадь.

Разговор начался с погоды, повертелся вокруг особенностей рельефа Прииртышья, перспектив сельскохозяйственного года, прошлого и будущего Усть-Каменогорска и наконец как-то сам по себе перешел на вопрос о целях их поездки.

— Очень хорошо, что наш маршрут выпал в эти места, здесь давно следовало побывать, — шепелявил Часовников.

— Ну и почему же вы не побывали? — спросил Тарасов.

— Сколько раз предлагал. Мне самому было интересно. У меня тут, знаете ли, разведка была, фабрику бегунную строил, а вот не помню результатов, хоть убейте.

— Я читал все ваши докладные, там ничего о таких разведках не сказано.

— Так, батенька, разве о собственном стыде пишут; Я же не помню, чем все здесь кончилось, а десятника, который работал тут, с тех пор так и не видел.

— Как же это так, Владимир Иванович, разведки вели, фабрику строили и не знали результатов? Не верится.

— Какая там фабрика! Пару бегунов или даже пару чаш я старался посылать на любую разведку. Вернее, знаете ли… оборудование несложное. Два или три чугунных колеса работают от центральной оси, бегают по чаше из хорошего листового железа с чугунным или стальным полом, давят руду, измельчают в порошок и выбрасывают на шлюз, покрытый листами с амальгамой. Есть золото, так оно тут и останется, разведку оправдает, хотя бы частью, а нет так нет. Кроме. Всего фабричонка разведкам солидность придает.

— Все это, может быть, и верно, но почему так легко забылись результаты этой разведки?

— Тогда они у меня велись сразу в нескольких местах. Работали десятники, сам же я был занят Другими делами.

— Вот так так!

— Да-с. Вы ведь еще очень молоды, Михаил Федорович, прежней горной жизни не знаете. Многое вам может казаться странным. Хотя мне говорили, что вы даже историей золотой промышленности Алтая занимаетесь. В наше время это редкость.

— Что именно?

— Ну такое увлечение, да и история рудников здешних неужели так интересна?

— Очень. Только слишком мало сохранилось документальных сведений.

— А, наверное, вы и не думали никогда, что придется с живыми золотопромышленниками встретиться, служить вместе, да еще вместе на одной лошаденке по общему делу ехать…

— Почему же!

— Так вот, уважаемый, в те дни, когда здесь шла разведка, я, понимаете ли, чрезвычайно и небезуспешно увлекался винтом.

— Чем, чем?

— Игрой в винт, в карты.

— Но, мне помнится, Владимир Иванович, вы не раз говорили, что чуть ли не всю жизнь отдали разведке и именно этим отличались от других золотопромышленников.

— Как вам это лучше объяснить… От слов своих я не отказываюсь. Разведку я действительно любил, главным образом потому, что в ней всегда есть риск, даже игра. А я всю жизнь провел в игре или в карты, или на разведках.

— Постойте. У вас же были действующие золотые рудники.

— Добычей на любом руднике у меня занимался управляющий. Сам же я любил тайгу, охоту, поездки к вольным разведчикам, споры о столбах, о новых участках… Праздники таежные. Конечно, если в это время не было какого-либо другого увлечения. Риск, знаете ли, щекочет…

— И только?

— Нет, почему же. Я, например, всегда очень верил, что мне когда-нибудь сильно подвезет. Не скрою. Время от времени везло. Деньги бывали, и не очень малые. Но хватало ненадолго.

— Как же так?

— Очень просто! Не успеешь приехать в Питер — появляется куча друзей. Дамам представляют: «Знакомьтесь, алтайский золотопромышленник, господин Часовников!» Правда, царствующему семейству представлен не был. Другие удостаивались… Конечно, рестораны, балы, прогулки. Приходилось и преподносить, и платить. Но я чувства достоинства никогда не терял. Вижу, что дело швах, переводов больше не поступает, сразу нанимаю шикарный выезд. Проводы в ресторане. Оркестр на площадке перед вагоном… Однажды только до Твери хватило на билет первого международного класса, а там до самого теперешнего Новосибирска ехал товаро-пассажирским, черным Хлебом питался и варенцом. Дальше на перекладных надо было ехать, да еще и через такие места, где золотопромышленника Часовникова все знали. Пришлось занять кое-что у знакомого купца. Вот-с… Но достоинства не уронил и из Питера выехал блестяще.

— Действительно. Трудно понять, — заметил Тарасов. — Вы мне все время казались культурным человеком, хотя и не нашего времени. А сейчас рассуждаете, как старатель с Алдана из старого анекдота, работавший всю жизнь, что бы хоть один раз на двое суток, владивостокский ресторан «Золотой Рог» откупить.

Часовников тихо засмеялся.

— Ну, знаете ли, Михаил Федорович, это уж вы чересчур.

— Но разве вы не мечтали о богатом золоте, а найдя его, не стремились пошикарнее кутнуть?

— «Однако масштабы, знаете ли, иные. Да и вкус не тот, все же… Интересы, запросы… Я в императорском Мариинском театре по три ложи сразу откупал, а после спектакля в лучшем питерском ресторане по моим вкусам зал накрывали…

— А зеркала в ресторане не били?

— Не приходилось, — совершенно серьезно ответил Часовников.

— Да. Вкусы и запросы у вас были, конечно, несколько иные, чем у того старателя. Но разница, пожалуй, только в масштабах.

— Не забывайте, Михаил Федорович, что я горному делу все же во Фрайбурге обучался, в Германии. Родители настояли. Правда, несколько не закончил курс. Померли батюшка мой и изволили завещать мне немедленно вернуться домой, чтобы приступить к управлению делом.

— Странно. Мне, Владимир Иванович, пришлось уже видеть некоторые горные работы на бывших ваших рудниках. Неужели они пройдены по методам, преподанным в Фрайбургской горной академии?

— Почему же. Условия могут быть разными. Все приходилось учитывать. Я не был особенно богат и работал не напоказ, не для выставки.

— Исходили из принципа, как бы побыстрее вырвать самое богатое, не думая о завтрашнем дне и тем более о тех, кто работает в забое, под землей. Вылезут после смены — хорошо; не вылезут — тоже ладно, как-нибудь обойдется!

— Горячи вы чересчур, Михаил Федорович, многого не знаете. У меня в шахтах люди не погибали по моей вине. Условия и оплата были не хуже, а иногда и лучше, чем у других промышленников. Об этом по всему краю говорили. Я первый среди здешних промышленников у себя на приисках союзы разрешил, чуть с полицмейстером из-за этого не поссорился.

— Вот как! Говорят, что вы и за ворованное с других приисков или рудников золото платили дороже на три копейки за золотник, чем ваши соседи.

— Имейте в виду вообще, что наша семья была далеко не богата. Мы всю жизнь сами работали. Не то что другие.

— Работа работе рознь!

— Почему же. Именно поэтому я и революцию как должное воспринял. Не бежал-с. В услужение пошел к новой власти. Вот так-с.

— Но люди-то вокруг не слепые, и они обо всем этом думают иначе. Находили и добывали золото не вы сами, а рабочие. И когда грянула революция, вы просто не успели или не сумели удрать, вероятно и денег было мало. Разве не так?

— Ну, это и бездоказательно, и оскорбительно, молодой человек.

Наступило долгое молчание. Собеседники нечаянно высказали то, что было у них на сердце, сказали много больше, чем следовало говорить в их положении, и теперь трудно было скрывать взаимную неприязнь.

Дорога шла на подъем. Лошаденка несколько раз останавливалась, тяжело дыша, и лишь после настойчивого понукания двигалась с места.

Тарасов соскочил с ходка и пошел в стороне, стараясь не видеть оставшегося сидеть Часовникова. Он уже жалел, что связался с ним. Конечно, старик знает здесь многое. Но какой от этого толк.

Молчание нарушил Часовников. Он заговорил тверже, чем обычно.

— Смотрю я на вас, Михаил Федорович, и удивляюсь. Молоды вы, хороши собой… Культурнее многих своих товарищей. Но вот почему же вы так возненавидели меня? А ведь я как раз мог бы вам куда больше других стариков пригодиться. Конечно, я бывший, но для вас нужный бывший… Не понимаю.

На этот раз Часовников говорил правду, если не считать аляповатого комплимента в адрес собеседника. Хочешь не хочешь, но сегодня он советский гражданин и даже сотрудник того же учреждения, «нужный бывший», который много знает и при желании мог бы передать знания. Известно, что за время работы в тресте Часовников показал несколько перспективных золотоносных точек, чем заслужил определенное уважение окружающих. Ссора была не нужна. Задача заключалась в том, чтобы извлечь из Часовникова максимальную пользу для общего дела, спрятать личную антипатию, как бы она ни была сильна.

— Не совсем так. Вы просто не разобрались, товарищ Часовников, — подчеркивая обращение «товарищ», ответил Тарасов, — просто мне стало обидно за себя да и за вас. Я был о вас лучшего мнения.

Такой тон разговора польстил собеседнику, и если он даже разгадал вынужденное отступление в словах Тарасова, то не подал виду.

Подъем кончился. Лошадь засеменила по пологому спуску, и Тарасов подсел на ходок.

— Мы отвлеклись, — заметил он, — вы так и не успели мне толком рассказать, как так у вас получилось в то время и почему разведка настолько выпала из поля зрения, что не удалось узнать о ее результатах. Наверное, совпала с очередной поездкой в Петербург.

Все это говорилось уже тоном доброй шутки.

— Не совсем так. В те времена моим главным рудником был Санташ; о его особенностях вы, наверное, слышали.

— Кварцевые жилы с небольшим средним содержанием золота и редкими, исключительно богатыми участками вроде «кустов». Это ведь в Калбинском хребте.

— Да, да! Сколько неприятностей и сколько удовольствий принесли мне эти самые кусты!

— Я несколько раз слышал, что у вас такие скопления богатой руды называли столбами. Если такое название соответствует истине, то, наверное, удалось заметить, что кусты расположены по какой-то определенной системе?

— Насчет системы сказать боюсь. Не замечал. Но отлично помню все, что связано с этим рудником… — Часовников замолчал, вспоминая. — Там можно было работать целый год, а то и два. Тянут выработку по жиле, встречая только плотный, почти безрудный кварц, переработка которого на обогатительной фабрике едва окупалась полученным золотишком. Потом вдруг совершенно неожиданно, знаете, с криком «Охрану в забой!» врывался десятник, и в один день добывалось золота столько, что оправдывалась работа всего рудника за пару, а то и больше лет. Помню, как-то я приехал на Санташ, чтобы прекратить работы. Дело было под вечер. А ночью разбудили. Все смеялись, что мне давно надо было приехать и припугнуть жилу.

— Опять не пойму вас, Владимир Иванович. Как это могло быть? Опытный разведчик, ученик одной из лучших в мире горных школ и вдруг не сумел разобраться в том, как, по каким причинам или хотя бы по каким направлениям образовались на вашем руднике эти самые столбы, кусты, пятна — как хотите называйте — скопления богатой руды. Не могут же они появляться без каких-то особых причин, сами по себе. Ни с того ни с сего в природе ничего не бывает.

— Забавный вы человек. Не я первый, не я и последний. Многие придумывали — кто теории разные, кто молитвы, кто колдовство, чтобы кусты отыскивать: Вот, например, золотопромышленник Хотимский, говорят, даже однажды цыганскую гадалку из Москвы привозил к себе на рудник. Только все это без толку. А я, батенька, об этих кустах самому Владимиру Афанасьевичу Обручеву рассказывал, когда он по приглашению к нам приезжал.

— Ну и что же? — заинтересовался Тарасов.

— Давно это было. Но помню во всех деталях. Как сейчас… Стоим мы, знаете, посреди зала в семипалатинском ресторане. Поднесли какое-то вино, предложили общий тост. Мы с ним чокнулись и выпили. Вокруг нас собрались гости, и я начал рассказывать про свои кусты. Заинтересовался Владимир Афанасьевич, отошли мы с ним в сторону. Он меня минут пять допрашивал.

— И ничего не порекомендовал?

— Не помню. К концу банкета я был сильно того-с… и все вылетело из головы, а встретился еще раз, переспросить не удалось. Кстати, и банкет был оплачен мной, и как раз за счет очередного куста. Все об этом знали. Говорили, что куст показался как раз вовремя, а сам гость предложил тост, чтобы кусты встречались почаще и покрупнее.

— Значит, консультация профессора на банкете оказалась безрезультатной, — заключил Тарасов.

Выбрав полянку с высокой и свежей травой, путники остановились, выпрягли лошадь, а сами уселись на дерево, сваленное бурей. Старик, раньше чем устроиться на импровизированной скамье, несколько раз обошел ее, постучал палкой, старательно примял траву.

Тарасов понимающе заметил:

— Таежник опытный, а змей побаиваетесь.

— Просто не люблю. Слишком часто с ними встречался.

— Но ведь дерево еще свежее. Смотрите, даже ветви не засохли и трава под ними примята. Наверное, его и свалило всего дня два назад, не больше. Откуда же здесь змеи.

— Плохо вы, батенька, их повадки знаете. Это как-никак Алтай, места змеевские. Недаром рудник есть — Змеиногорск, до него тут рукой подать.

— Да. Природа там, пожалуй, такая же.

— Конечно, если бы дерево было только что свалено и на голом месте, опасность встречи с этим пушным сырьем была бы меньше;

— Почему пушным?

— Контора-то по приемке шкурок одна и для лисы, и для змеи. Вот так и называют охотники. А здесь местечко влажное, прохладное. Трава великолепная, только им и устраивать гнезда, а гнилушка совсем необязательна.

— Постойте, разве змей заготовляют?

— Лозунгов на этот счет я не замечал. А зря. Еще недавно змеиный промысел был делом прибыльным. ' Шкурка у змеи замечательная — красивая и прочная. Но требует особой выделки. Умелый мастер так сделает— красота, загляденье и износа не будет.

— Простите за малограмотность. Но куда же такая шкурка идет?

— Как куда! А на обувь дамскую, для верха, конечно, на разные изделия. У меня, например, был жилет змеиной кожи. В Питере одному франту подарил.

Прошло несколько минут. Оба собеседника, занятые собственными мыслями, молчали, пока Тарасов не обратился к Часовникову с новым вопросом.

— Ну ладно. Со змеями разобрались. Но как же с вашими кустами. Очень уж они меня заинтересовали.

— Дались вам, батенька, эти самые кусты. Какой там может быть порядок. Неужели вы не знаете, как в россыпях богатые кочки находят. Работают, работают, россыпь наибеднейшая, и вдруг кочка. Какие же там законы?

— Эге! — обрадовался Тарасов. — Тут вы неправы. Разве во всех россыпях встречаются кочки?.

— Всякое бывает. Но как только в почве[7] россыпи есть какие-то углубления, так в них набивается золотоносная глинка. Вот так, смотрите, — и он принялся рисовать палочкой по земле разрез воображаемой россыпи. — Вот это постель россыпи. Почва коренная, плотик.

Выше идут пески, То есть все, что содержит золото, пусть это сплошная галька, щебень, песок, глина — все равно, лишь бы выгодно было мыть. Еще выше — торфа, все то, что не содержит промышленного золота; ну а совсем сверху, где травка растет, так и это торфами называют.

— К чему вы все это изобразили? Термины я знаю. А дальше что?

— Не обижайтесь. Я просто хотел вам показать, что предусмотреть кочки невозможно. Натащит водой металла в ямку — вот и кочка. Нашел — твоя, прозевал — смолчит, сама не покажется.

— При такой постановке вопроса и мне придется заняться рисованием.

— Ну-ну. Не обижусь.

— Представим себе, что постель россыпи сложена разными горными породами. Вот здесь тонкослоистыми плитками сланцев, да еще стоящими навстречу течению. Здесь песчаниками, дальше известняками, а потом опять хоть теми же песчаниками или гранитами.

— Хорошо.

— Что же, по-вашему, во всех частях такой россыпи можно рассчитывать на находку кочек с богатым золотом?

— Зачем же. Совершенно ясно, что хорошие ямки могут быть вот здесь и в известняке. Они если начинают растворяться, то иной раз целые пещеры получаются. На Балканах я не бывал, так что в настоящие карсты не лазил; но вот Кунгуры на Урале из интереса посетил, еще юношей.

— Значит, договорились. Особенно если прибавить, что в сланцах они будут обязательно, а в известняках — в зависимости от плотности породы, ее разрушенности и тому подобного.

— Согласен. Ну и что же?

— Ага. Раз так, то вы признали и наличие некоторых закономерностей. А ведь в россыпях куда больше случайности, чем в рудных месторождениях, конечно, если эти месторождения изучены.

— Хорошо, — ответил Часовников. — С россыпями я, может быть, и не совсем прав. Пример неудачен. Но уж с рудой! Тут я никак не могу согласиться. Конечно, есть и исключения. Кто из горняков не знает, что на многих свинцовых, медных и даже железных рудниках самые большие залежи соответствуют хорошо растворимым породам, например тем же известнякам. Но это, батенька, не золото.

— Нет. Тут можно серьезно поспорить. Вы правы только в одном, что у нас еще очень многое не изучено. Но вы же в этом и виноваты. Если не вы лично, то такие, как вы. Хозяева не далеко уходили от старателей, лишь бы вырвать что побогаче. Вы науку терпели как неизбежное зло, вроде того как пришлось терпеть рабочие союзы.

— Но мы же и содержали всю науку.

— Ой ли!

— Примеров сколько угодно. На Урале в таких же самых местах при молчаливом согласии хозяина и на его жалованье изволил работать небезызвестный академик Федоров. А от его трудов прибылей было немного.

— Федоров — гордость всей мировой науки, а вы полчаса назад рассказывали, что некогда было даже поинтересоваться результатами собственных разведок. Хотя великолепно знали, что являетесь не только хозяином, но и единственным более или менее образованным человеком— специалистом среди массы кустарей.

— Зачем же так зло? Правда, от наших сотрудников в тресте я не раз слышал, что вы, Михаил Федорович, при любом случае не против поагитировать. Только меня, знаете ли, давно сама жизнь сагитировала. Был богат. Правда, не слишком… Ну а вот теперь вместе с вами честно работаю, паек продовольственный по карточкам получаю.

— Да. Я считаю вас знающим и по-своему довольно честным человеком. Вы проиграли. Поняли, что проиграли. А то, что вы сейчас работаете вместе с нами, это не подвижничество. Нет. Это необходимость. Извините, мне стало очень неприятно, когда я услышал, что работу многих людей, свои собственные планы, наконец, можно променять на карточную игру и не стыдиться этого.

— Я не все рассказал. Может но будет смягчить.

— Не знаю.

— Понимаете. Санташ как раз Меня это окрылило. Я собрался поехать за границу. Меня шикарно проводили в Усть-Каменогорске… Ехал с бубенцами, на скаку меняли лошадей… Домчали до Семипалатинска. Как полагалось в таких случаях, устроили прощальный ужин в ресторане. Засел играть в карты. Мне чертовски повезло. Это продолжалось несколько дней. Везло так, что неудобно было прекращать игру. Потом фортуна изменила, и так же чертовски стало не везти. Все это продолжалось почти две недели, а когда я начал немного отыгрываться, даже заказал готовить лошадей, началась ваша революция…

— Вы сказали, что два куста сразу. В одной выработке?

— Нет. Хотя и по одной жиле. Только на разных горизонтах. Один. взяли в шахте, другой — в штольне. Так, знаете, почти что один под другим.

— И это вас не удивило?

— Что именно? Ах, что два сразу. Да, конечно, это была исключительная редкость.

— Не то.

— А что же?

— Но ведь кусты были «почти один под другим»!

— Не понимаю вас.

Мне кажется, что это могло быть если не полной разгадкой, то, во всяком Случае, ключом к разгадке. Выходит, что то были не кусты, а столбы или столбы из кустов.

— Едва ли.

— Посмотрите. Вот так.

Тарасов снова принялся рисовать на земле, рассказывая о том, как горячие водные растворы поднимались к поверхности от застывающего где-то на глубине очага магмы; они заполняли трещины, откладывая по мере остывания те или иные минералы. Но вместе с тем внутри очага накапливались резервы, дававшие пищу новым порциям растворов, хотя и другого химического состава. Очаг пульсировал, а одновременно развивались трещины в окружающих горных породах. Уже залеченные, они могли раскрыться вновь, а рядом появлялись новые трещины. Жила, пересекая какой-то участок наиболее податливых к растрескиванию или химически активных горных пород, расплывалась в них. Иногда же она разбивалась какими-то нарушениями более позднего периода. По таким ослабленным участкам или нарушениям устремлялись новые порции растворов. Они могли опять нести золото и осадить его, образовать кусты.

— Возможно. Ну и что же, — перебил его рассуждения Часовников.

— А то, что если даже теперь найти на планах точное месторождение возможно большего числа кустов да подумать над ними, то жилы начнут слушаться.

— Точных планов у нас никогда не было. Их составляли лишь для горнадзора. Полагалось. Я держал одного маркшейдера на все рудники для отвода глаз да для удобства исчисления налогов. А что касается кустов, так мы скрывали от посторонних и факты находок кустов, и даты, и правильное название жил, на которых они находились.

— Это зачем же?

— А вдруг придется продавать рудник?

— Ну?

— Это, батенька, целая наука. Уметь продать рудник или прииск, когда он вам стал в тягость или когда уж очень понадобились деньги, дело не простое.

— Мне кажется, что и для этой цели хорошие планы могли бы годиться.

— Как раз наоборот. Тут годится только одно — умение разговаривать с покупателем и горным начальством.

— Опять загадки.

— Никаких. Неужели вы никогда не слышали, что во времена открытия хороших участков вокруг них всегда происходила лихорадка столбления. Ставили заявочные столбы, кто раньше. Лишь бы успеть захватить места. А потом начиналась распродажа. Бывало, начнет хозяин разведку потихоньку. Пробы в закрытом помещении моет. Слухи, конечно, ползут. Только разве узнаешь, сам он их распускает да болтунам от себя платит или и правда доброе золото нашлось. Надоест ему возиться, объявит торг, а перед приездом покупателей в шурфы, в стенки, в почву из охотничьего ружья вместо дроби золотом! Начинают мыть — все хорошо, а продаст— и золото кончилось. Мне мудрить было не нужно. Вся округа знала про кусты. А вот в какой шахте они, на какой жиле? Это уж дело мое. Хочешь — покупай, не хочешь — проваливай. Так что планы тут не помогут.

— Кустари! Хищники, да еще, если хотите знать, неумелые хищники. Для себя хотя бы надо было иметь такие планы.

— Жаль, что вы, Михаил Федорович, не работали в те времена с нами. Думаю, что при ваших знаниях и инициативе я не раз побывал бы в Париже, да и вас бы в обиде не оставил, это безусловно.

— Как знать.

— Хотя таким, как вы, тогда было особенно некогда. Либо чистая наука впроголодь, либо всякие подпольные дела, тоже не в сытость. А мы хоть и кустари, и хищники, а свое пожили и прожили… Доживаю я, конечно, не совсем так, как собирался. Но, должен сказать вам откровенно, никогда об этом серьезно не думал. Оно, пожалуй, и лучше. Я от природы всегда был любознательным. Куда бы ни приехал, сразу по музеям и памятным местам. Вот и теперь, все эти годы, кажется мне, будто бы поехал я в далекое путешествие. Наблюдаю. Все ново, многое интересно, хотя и непонятно, и далеко не все мило.

Такая откровенность вызвала улыбку у Тарасова, помогла ему справиться со злостью, которая непрерывно нарастала, и казалось, вот-вот наступит момент, когда трудно удержаться от соблазна ударить, плюнуть в физиономию или в лучшем случае отвернуться от противника, уйти в сторону.

— Но из путешествия в конце концов возвращаются домой.

— Нет, Михаил Федорович, я о возврате не думал и не думаю. Давно понял, что переиграть невозможно.

Оба рассмеялись…

Снова потянулась дорога то вниз в лощину, то вверх на небольшой перевал, так и не приблизившая их к полосе высоких горных сооружений, все время стоявших где-то справа от их пути, хотя, как казалось, совсем недалеко.

— Вот за разговорами почти и приехали, — заметил Часовников, когда с очередного пригорка показалась относительно широкая долина с разбросанной по надпойменной террасе деревенькой. — Это и есть Кисовка. Видите следы старых канав на склоне. Это мои разведки.

— Такие канавы, снизу вверх по склону, всегда хорошо сохраняются, — ответил Тарасов. — Вот когда канавы вдоль склона, то в них наползает и накапливается все, что хоть чуточку выше.

— Верно. А вон на берегу рубленый дом. Там пробная фабрика стояла… Потом уже, когда разведки прекратили, бегуны куда-то вывезли, а помещение использовали под мельницу.

— Выходит, вы все здесь знали и помнили.

— Нет, не все. Это не главное. Кроме того, я часто так поступал.

— Почему?

— Сруб готовый, вода подведена. Всегда купят. А зато меньше разговоров о том, что здесь у Часовникова получилось. Кое-кто надеется, что время подойдет и рудник откроется, а другие, каким такой оборот что нож острый, успокоятся. Ушел, мол, Часовников-то. А он, оказывается, как сам знает, так и делает. Хочет — уйдет, хочет — вернется. Столбы-то не сняты. Участок за мной и есть не просит.

— Выходит, что результаты были неплохими, раз прятали.

— Боюсь сказать. Помнится, что поначалу ничего доброго не было. Я же говорил, маскировка была нужна и для того, чтобы перепродать участок.

— Что же, придется проверять.

…В следующие дни, пока бурая лошаденка отъедалась на луговине около маленькой мельницы, двое разведчиков с утра до вечера лазили по канавам, отбивали, толкли и мыли пробы, расчищали наиболее засыпанные места.

В первый же день жители Кисовки узнали в маленьком старичке бывшего золотопромышленника; с удивлением и даже некоторым недоверием наблюдали они, как бывший барин работает вместе с молодым человеком и явно подчиняется ему. Нашлись сочувствующие: «Довели… А какой силы человек был». Но большинство видело другое.

Хочешь не хочешь, но уж раз сам Часовников к Советской власти служить пошел, значит, и взаправду она крепка… Даже такой маленький факт помогал спокойнее, смелее действовать в поселке тем, кто завоевал здесь новую жизнь.