Спасенный рудник

9 Недочет

Отчетные документы о работе рудника Тарасов внимательно прочитал еще в тресте и поэтому на Кара-Кызе начал прямо с систематического осмотра горных выработок.

Правда, первые два дня оказались потерянными. Директор не мог удержаться от того, чтобы не показать гостю, да еще уполномоченному представителю треста, все главные объекты рудника и рудничного поселка.

Каждый спуск Тарасова в выработку обставлялся как большое событие. К назначенному времени здесь появлялись председатель артели или заведующий шахтой, горный мастер, главный инженер рудника или маркшейдер, исполнявший обязанности рудничного геолога, наконец, просто любопытные. Иной раз среди сопровождающих можно было увидеть и председателя профсоюзного комитета, и комсомольского секретаря, и парторга. Свита не давала возможности работать; не выдержав, геолог отправился в кабинет директора рудника.

Директор уже знал, Что уполномоченный отпустил всех сопровождающих и отказался от дальнейшего осмотра шахт. Он встретил его явно недружелюбно, прервал на середине беседу с каким-то посетителем и сухо спросил:

— Что случилось?

— Почему обязательно что-то должно случиться?

— Но вы же отказались от плана, который мы вместе разработали.

— Чепуха! Просто не к чему мне по руднику в компании разгуливать. Я не дама, требующая сопровождения. Народу у вас не хватает, план не выполняете, а со мной то одни отрываются, то другие.

— Не понимаю. Твоя работа в интересах рудника, — переходя на «ты», видимо, чтобы ликвидировать возникший было между ними холодок, возразил Польников. — Подумаешь, если на пару часов оторвется горный мастер. Походит с тобой, покажет. Посоветуетесь. Быстрее все станет ясным.

— Нет. Меня такие экскурсии не устраивают, — отрезал Тарасов. — Первое представление о руднике у меня есть, и на пару часов, как ты говоришь, я в шахту спускаться не собираюсь. Мне там работать надо, — Что же ты хочешь?

— Вместо взвода сопровождающих прошу дать какого-нибудь немудрящего проводника — одного, лучше из стариков; они знают не только новые, но и старые выработки. Да и тот нужен мне ненадолго.

— Что же, ты начальство, сам и решай, — ответил Польников.

— А как с проводником?

— Поищем.

В разговор вмешался посетитель, сидевший около директорского стола и с явным интересом прислушивавшийся к беседе.

— Вот, поди, Иван Васильевич, как раз для меня самая подходящая работа. Похожу с вашим гостем по старым дыркам. Лучше меня их на всем Кара-Кызе едва ли кто знает.

Польников оживился.

— А нетрудно вам будет за товарищем Тарасовым поспевать? Он ведь быстрый, да и норовистый.

— Почему. Не в цирк пойдем, в шахту. Что знаю, покажу. Вперегонки там бегать не место, а норова и у меня на троих хватит.

— Простите, а вы кто будете? — заинтересовался Тарасов.

— Устиновы мы, я то есть. Почитай, всю жизнь на этих шахтах проработал. С подручного мальчика начал, до штейгера дослужился да провоевал в округе лет пять. Правда, из того стажа еще года два надо выбросить: то от хозяев, то от белых скрывался либо у околоточного в темной сидел. А теперь, видишь, говорят, не гожусь. То ли возрастом, то ли рылом, стало быть, не вышел.

— Зачем же так, товарищ Устинов, — перебил его Польников. — Вопрос о вашем уходе на пенсию решал не я один, а и партийная ячейка, и местком. В контору вы идти не хотите, да и работы тут для вас пока подходящей нет, а в шахте по возрасту трудновато.

— Но без дела-то я все равно не могу, хотя бы и так было.

— Найдем что-нибудь.

— Когда это еще будет.

— Иван Васильевич, — вмешался Тарасов, — верно, прикомандируй мне Устинова. Пожалуй, он и есть тот человек, которого мне здесь не хватает.

— Смотри, если хочешь, ладно, — нехотя согласился Польников.

— И еще раз прошу. Дай команду, чтобы за мной никто не таскался. Если понадобится, я дорогу найду и к главному инженеру, и ко всем другим. А тебя самого каждый вечер и кое-когда по утрам вижу.

С той поры Тарасов и Устинов почти не разлучались, хотя старик действительно оказался норовистым. Когда поселок только просыпался, они уже встречались у какой-нибудь шахты и, едва обменявшись приветствиями, начинали спуск.

Помимо обязанностей проводника на Устинове лежала заправка шахтерских ламп, он же подготовлял и несложный инструмент, который они брали с собой.

Тарасов любил ходить с геологическим молотком и зубилом. Молоток был для него самым удобным, а главное, привычным инструментом. Его делают из отличной стали. Одну сторону заостряют, а другую оставляют квадратной, как у обычного слесарного молотка. Только отверстие для деревянной ручки длиной шестьдесят— семьдесят сантиметров вырубается строго по центру тяжести. Длинная ручка позволяет нанести сильный удар с размаху или воспользоваться молотком, как крючком, которым можно залезть в такие места, куда не достанешь рукой. А если сделать на ручке деления через каждые пять — десять сантиметров, то она может служить еще и для приблизительных измерений. Широкое зубило незаменимо при расчистке стен и кровли выработок от пыли, копоти, окисленных кусков породы.

При помощи этих простых инструментов геолог старался видеть действительное строение горных пород, по которым шла выработка, а при надобности брал пробы.

Существует целая наука об опробовании и испытании полезных ископаемых. Чаще всего первую разведочную пробу берут простым отбором на глаз наиболее типичных кусков руды. Такая проба называется штуфной[9]. Она служит только для решения вопроса, есть ли здесь искомый полезный материал.

Затем начинается систематический отбор проб для определения содержания полезного элемента. По жиле или рудному телу пробивают аккуратную канавку — борозду обычно не больше десяти сантиметров по ширине и трех — пяти по глубине. Все осколки, выбитые из такой бороздки, собирают на подстилку — брезент, мешковину, а иной раз на плащ или куртку — и складывают в мешочек, снабженный номерком. На поверхности пробу разделывают: ее дробят, тщательно перемешивают, измельчают, снова перемешивают. Потом начинают сокращать: насыпают в виде конуса, разрезают его на четыре равных сектора и отбирают две противоположные части. Так сокращают пробу до тех пор, пока не останется пакетик весом в сотню граммов, достаточный для лабораторного исследования. А чтобы уменьшить возможность ошибки, и его делят пополам. Одну половину посылают на анализ, а вторую — дубликат — сохраняют до тех пор, пока не минует необходимость в повторном анализе.

Иногда рудное тело обладает большой толщиной, как говорят горняки, — мощностью. Тогда пробу берут по частям, секциям, обрабатывая каждую секцию отдельно. Очень часто полезное ископаемое заключается не только в хорошо отличимой от вмещающих горных пород руде, но и в самих окружающих породах. Тогда отдельными секциями берут пробы и из этих пород.

Бывает, что полезный минерал очень неравномерно распределен в руде, и тогда приходится брать пробу большего размера. Брезент расстилают перед забоем и со всей поверхности забоя начинают снимать небольшой слой — пленку толщиной всего в несколько миллиметров. Такая проба называется задиркой.

Когда же надо узнать, как будет обогащаться руда, какие машины или какие реактивы лучше всего применять для ее обработки, то берут большие, весом во много тонн, технологические средние пробы, собирая руду из разных участков месторождения, которое предстоит разрабатывать.

Тарасов брал только штуфные и изредка бороздовые пробы. Молоток, зубило, брезентовая куртка да несколько мешочков — вот и все, что было нужно для такой работы. И был удивлен, когда в очередную встречу Устинов вместо молотка принес маленькое кайло, немного напоминающее альпеншток.

— Так, Михайло Федорович, вам сподручнее будет, вес у него, как у молотка вашего, ручка не короче, а кое-когда посодействует.

Тарасов проворчал что-то про себя, взял кайлушку, только чтобы не обидеть старика, но очень быстро оценил подарок и потом многие годы не расставался с ним.

Час за часом проводили они в шахте; иной раз только с темнотой выбирались на поверхность. Устинов уносил пробы в лабораторию, а кайло и зубила— в кузницу, чтобы выправить затупившиеся за день края. Добравшись домой, Тарасов наскоро съедал оставленный для него ужин, валился на постель и немедленно засыпал.

По утрам два обитателя директорского дома уже несколько дней подряд молча поднимались с постелей, молча садились за стол. Бывало, что за все время завтрака оба не произносили ни одной сколько-нибудь значащей фразы. Со стороны можно было подумать, что этим людям либо не о чем разговаривать, либо они настолько надоели друг другу за много лет совместного проживания, что ждут не дождутся, когда смогут разойтись в разные стороны.

Дело обстояло, конечно, не так. Оба были полностью осведомлены о положении на руднике, и каждый из них по-своему все острее переживал создавшуюся обстановку.

Польников знал о каждом шаге Тарасова и не хотел его ни о чем расспрашивать.

Геолог весь день, а порой и большую часть ночи проводил под землей. Он не оставлял без осмотра ни одного доступного участка шахт, ни одного забоя; пробирался в давно заброшенные выработки. Иной раз часами выкладывал камень за камнем только для того, чтобы сделать лаз и боком проползти по засыпанному участку; загружал лабораторию бесконечным числом срочных проб, но не делился впечатлениями и, видимо, не спешил с выводами.

Как рассказывал Польникову Устинов, на память знавший все закоулки подземного хозяйства Кара-Кыза, угнаться за Тарасовым в шахте было трудно. Но как только они приходили на место, предназначенное; для очередного осмотра, старик мог спокойно присаживаться к крепи и дремать, пока геолог не звал его, чтобы справиться о руде, которую добывали из этого забоя, или показать выколотые образцы. Начинался разговор; Устинов обычно рассказывал многочисленные были и небылицы о шахте, в которой они находились. Геолог с интересом слушал, изредка задавая вопросы, заставлявшие старика вспомнить давно забытое или детали, казавшиеся ему мелочью. При этом, если Устинов пробовал повернуть беседу к другим рудникам или делам, не касающимся шахты, Тарасов его неизменно обрывал:

— На-гора поднимемся, там повспоминаем. А здесь ты мне, Устиныч, про эту шахту побольше.

— Ведь я к слову, Михайло Федорович!

— Сам же ты говорил: «Закон шахтовый — в горе о горе и толкуй, а чужого без надобности не затрагивай». Было?

— Говорил.

— Ну и нечего закон нарушать.

Впрочем, Тарасов не забывал начатых разговоров, и не раз, выйдя из шахты, они подолгу засиживались в тесной раскомандировке — небольшой комнатке у ствола шахты, а то и просто на бревнышке или камнях, беседуя о самых разных делах.

Больше недели геолог вел подробнейший осмотр горных выработок, не привлекая в помощь никого, кроме своего постоянного спутника. Но ему не удалось обследовать и половины того, что было намечено. Кроме того, выяснилось, что нужно еще расширять план обследования. Теперь Тарасов даже боялся назвать срок окончания работы. Польникова волновало: не слишком он увлекся трестовский представитель геологическими изысканиями и не забыл ли о главной задаче? Но спрашивать своего постояльца он считал неудобным.

Тем временем и у Тарасова появились предположения и вопросы, о которых следовало бы посоветоваться. Однако геолог считал преждевременным вмешивать в свои, как ему казалось, рабочие «промежуточные» догадки директора рудника. Пусть даже он жил с ним под одной крышей.

Тарасов рассчитывал найти единомышленника в главном инженере рудника Корчмареве, сутулом высоком человеке в очках, чем-то напоминающем вечного студента из чеховских рассказов. При встречах он пытался подсказывать ему необходимость самим работникам Кара-Кыза еще и еще раз проверить правильность консервации некоторых шахт или, может быть, поискать пути для резкого улучшения работы за счет новых участков с высоким содержанием золота в руде.

Однако, как бы вежливо ни делались намеки, каждый из таких разговоров выливался в обоюдоострый спор.

Тарасов постепенно приходил к выводу о том, что главный инженер больше всего на свете боится начальства. Здесь, на руднике, и в тресте его считали весьма дисциплинированным специалистом, отличавшимся от многих других, в частности, тем, что его мнение всегда почти совпадало с мнением «вышестоящих товарищей». Становилось ясно, что, если потребуется провести какие-то более серьезные работы, чем осмотр и контрольное опробование выработок, он не помощник. Хуже того, еще и всячески воспротивится такому самоуправству, а в самую решительную минуту может оказаться «крысой, бегущей с тонущего корабля», или, во всяком случае, «человеком, умывающим руки».

Тарасов предпринял еще одну попытку. Войдя в кабинет Корчмарева и обнаружив там нескольких посетителей, геолог заявил:

— Хочу воспользоваться вашей любезностью. Мне нужна помощь.

— Я всегда готов, моя обязанность. Кроме всего прочего вы представитель…

— Не в этом дело, — Михаил Федорович перебил слащавую фразу. — Хочу просить инженерного совета по некоторым вопросам, возникшим при осмотре шахт.

— С удовольствием, если смогу, — ответил Корчма-рев, явно польщенный таким обращением.

— Вот и отлично. Тогда собирайтесь. Пошли.

— Куда?

— Да в шахту!

— Сейчас? Но почему же так сразу?

— Но ведь мы с вами горняки, — ответил Тарасов, — а если товарищи не могут подождать до нашего возвращения, так я посижу.

Чей-то одобрительный смешок заставил Корчмарева обратить свое возражение в шутку. Он нехотя поднялся из-за стола и начал натягивать на себя спецовку. Посетители вежливо покинули кабинет.

— Зачем я вам вдруг понадобился? — настороженно спросил он, когда инженеры остались одни.

— Вы напрасно волнуетесь, — спокойно ответил Тарасов. — Я действительно очень хочу вместе с вами посмотреть несколько интересных мест и надеюсь, что наши точки зрения совпадут.

— Мы не раз встречались в шахтах, и пока наши точки зрения не совпадали, — пробовал возразить Корчмарев. — Быть может, лучше попробуем обсудить все здесь?

— Нет, уж лучше пойдем. Тем более что участки, на которых идет добыча, мне без вас и осматривать неудобно.

На этот раз они долго ходили по выработкам. Каждый из участков, где происходила добыча руды, поражал своей мизерностью. А запас, подготовленный к выемке, как правило, исчислялся лишь десятками тонн, а это значит, что работы могли оборваться в любой час и кто знает, когда возобновятся.

В одном из забоев они присели, продолжая начатый разговор.

— Ну вот, Виктор Иванович, — говорил Тарасов. — Теперь, пожалуй, мы вместе обошли все ваше главное горное хозяйство. Говоря откровенно, я излазил это уже сам. Скучновато…

— Что вы хотите этим сказать? — перебил Корчмарев.

— То, что не вижу возможности такими темпами и на таких участках выполнить план.

— Согласен. Больше того, как вам известно, я сообщал об этом тресту, неоднократно просил перенести часть нашего плана на другие рудники. Словом, выполнил свой долг.

— И по-вашему, так будет верно?

— Но, насколько мне известно, так же думают даже в Москве.

— Думают, но не все.

— Тем не менее, Михаил Федорович…

— Дайте досказать… Приходят сводки — одна, другая. Рудник Кара-Кыз в них прочно занимает последнее место по добыче золота, иначе говоря, по доходам и солидное по расходам. Причин немало: большой конторский штат, и электростанция, и поселок, и больница, и начатое строительство клуба, и… да еще много всяких «и»… Выводы сами напрашиваются.

— Кажется, они уже сделаны. Само ваше присутствие здесь разве не подтверждает эти выводы? Кстати говоря, насколько я понял, вы также далеко не в восторге от возможностей рудника.

— Но неужели лично у вас никогда не возникало протеста против подобных выводов? — с горячностью и обидой сказал Тарасов. — Неужели вы, главный инженер, не пытались найти путь, чтобы изменить эти выводы, если даже их кто-то поспешил сделать?! Что дало вам право утверждать, что здесь у природы взято все и пора перебираться на другие квартиры?

Корчмарев молчал. Обычно он не курил, но на этот раз потянулся к раскрытому портсигару Тарасова.

Штрек, который они выбрали для отдыха, почти под прямым углом отходил от длинного квершлага — выработки, идущей по пустым породам. Квершлаг соединял несколько штреков, выработок, пробитых по руде. Войдя в штрек, спутники прошли мимо небольшой рассечки, по которой шли двое рабочих, сообщивших в ответ на обычное приветствие, что закончили подготовку к следующей смене. Горняки ушли, оставив начальство вести разговоры.

Через несколько метров штрек круто обрывался. Забой был засыпан глыбами пустой породы. Тарасов и главный инженер присели на камни; рядом с ними расположился и Устинов. Старик внимательно слушал разговор, но не вмешивался.

В кровле была видна старая крепь. Можно было предположить, что над ними находится пустое, когда-то отработанное пространство. Крепь поблескивала каплями воды, кристалликами снега, сверху тянуло сыростью и холодом.

Корчмарев нарушил молчание:

— Так что же, по-вашему, я должен был делать?

— Как это что? А разве нельзя было смелее искать потерянные участки жил?

— Почему потерянные? По заключениям, которые имеются и у меня, и в тресте, выработки оставлены на постепенном выклинивании рудных жил.

— Позвольте в этом вопросе мне высказаться как специалисту. Возможно, что на вашем руднике и есть такие выработки, но в большинстве случаев я успел увидеть совсем другое.

— Не знаю, что вы наблюдали, — перебил его Корчмарев, — но я не могу отбросить мнение ранее работавших здесь горняков и геологов. Как вам известно, я не геолог, а обогатитель. Фабрика наша хотя и плохенькая, но в образцовом порядке, и у треста нет, да и не может быть, никаких претензий ко мне.

— В народе говорят: «Была бы корова, подойник найдется». А у вас наоборот. Подойник в полном порядке, а корова-то и не доится.

— Мне не нравится ваш тон, товарищ Тарасов.

— Но вы же горный инженер, да к тому же главный! Как же можно прятаться за чистоту обогатительной фабрики.

Блуждающий огонек шахтерской лампы привлек внимание разгорячившихся собеседников. Из темноты вынырнула фигура человека с большой сумкой через плечо, немного напоминающей санитарную.

Это был взрывник.

По неписаному закону, существующему во всех действующих шахтах мира, в часы, когда происходит заряжение, паление, да и проветривание после отпалки, взрывник становится полноправным хозяином на всем участке своей работы. Он, и только он, вместе с горным мастером участка отвечает за безопасность взрывных работ, за судьбу находящихся в шахте людей, за сохранение горных выработок. Никто не имеет права ослушаться его предупреждений.

Уважение к труду взрывника проявляется любым горняком независимо от чина, положения, возраста. Стоит ему появиться со своей сумкой, как смолкают споры, становятся серьезными лица. Любой из встречных уступает дорогу.

Рассерженный Корчмарев сорвал свою злобу на взрывнике.

— Почему у вас сумка раскрыта, как у торговки семечками. Главного инженера не постеснялись. Растеряете патроны, кто отвечать будет? Правил не знаете!

— Не ко времени разговор, товарищ главный. Как знаю, так и работаю, — огрызнулся рабочий.

— После смены приходите ко мне в кабинет, разберемся. Кстати, лампу в порядок приведите. Коптит, как плохая керосинка.

— После смены сколько угодно… Ну а вы скоро?

— А вам-то что?

— На работе я. Получаю сдельно. Палить мне надо. Вот что.

— Делайте свое дело, что сказано. Мы уйдем старыми работами.

— Вы начальство, вам виднее. Я пошел заряжать.

Взрывник полез в рассечку.

Прерванный спор разгорелся с новой силой. Пытаясь вернуться к нормальным отношениям, Тарасов начал излагать свою точку зрения.

— Смотрите, — говорил он, рисуя кайлушкой на глинистой почве выработки. — Выклинивание, о котором вы говорили, очень скользкий термин. Одно дело, когда жила остается внешне неизменной, хотя бы по форме, но не содержит больше полезного ископаемого. Тогда уверенно говорят: «Выклинилась по содержанию», хотя и тут может оказаться, что через несколько метров полезный минерал опять появится. Но ведь у вас-то здесь совершенно другое.

— С каких пор геологи перестали называть выклиниванием постепенное сокращение мощности жилы, превращение ее в тонкий проводник, а затем и полное исчезновение.

— А разве кто-нибудь это отрицает?

— Я назову вам немало забоев, где жилы постепенно сошли на нет, — не меняя тона продолжал Корчмарев.

— Хорошо. Пусть так. Но давайте рассуждать, — продолжал Тарасов. — Иногда жила начинает уменьшаться по мощности, потом разделяется на тонкие проводнички — прожилки. Вот так, например, на манер конского хвоста. Тогда все правильно. Но если ваша жила на протяжении двух-трех, пусть даже десяти метров, сходит на нет или просто встречает пустую породу, оборвавшись сразу, то тут дело принимает другой оборот. Смотрите, разве такое выклинивание не может быть нарушением, разрывом, по которому потерянное вами продолжение жилы отодвинуто в сторону.

— Мы не раз пробовали объявить жилу потерянной и искали. Но безрезультатно.

— Видел. Но не могу считать эти поиски достаточными.

— Это больше теоретический, чем практический вопрос. Для решения научных проблем у нас нет ни времени, ни рабочих рук, ни денег.

— А для того чтобы ставить одну шахту за другой на консервацию, у вас есть и время, и люди, и деньги, — зло ответил Тарасов.

— Решения о консервации утверждаются трестом.

— После ваших представлений. Но зато ваших предложений или просьб об усилении разведок или о поисках потерянных рудных жил я в тресте не видел.

— Зная отношение к нашему руднику, я даже не ставил подобных вопросов. И уверен, что ничего не дадут. Только бумагу да нервы тратить.

Пальщик снова появился в штреке.

— У меня готово. Палить?

— Зажигай, говорили же тебе, — ответил Корчма-рев. Рабочий не стал вступать в прения и скрылся в выработке, а через минуту вылез оттуда уже со всем своим багажом, крикнул «гоориит!», пошел к квершлагу, и огонек его лампы исчез за поворотом. В наступившей тишине несколько раз гулко отдались и замолкли шаги. Теперь стал слышен шорох капель, стекающих по крепи и падающих вниз на почву выработки.

На мгновение Тарасова охватила тревога. Взрыв должен был произойти с минуты на минуту и совсем рядом, всего в нескольких метрах; но тут же успокоился. Он ведь был не один, а вместе с главным инженером и своим испытанным проводником. Не будут же они подвергать себя смертельной опасности. Вероятно, они знают обстановку, тем более оба не обратили внимания на предупредительный крик.

То и дело поправляя сползающие на нос очки, Корчмарев расточал красноречие по поводу того, что бессмысленно хвататься за весьма проблематичную задачу поисков потерянных жил. А тем более без разрешения свыше приступать к какой бы то ни было ревизии или деконсервации заброшенных рудников.

Его прервал Устинов.

— Пошли, однако, товарищи. А то не ровен час, стукнет раньше времени. Парня-то вы зря подзудили. Это дело такое…

— Пошли, — согласился Корчмарев.

Все трое поднялись и попробовали двинуться в глубину забоя через кучу камней, на которых они сидели. Но шахтерские лампочки-карбидки осветили лишь узкую лазейку, а чуть дальше сразу же блеснули капли воды на сплошной стене нетронутой породы.

— Давайте кверху, в старые, — подсказал Устинов.

Он подтянулся на руках, держась за перекладины крепи. Попробовал протиснуться в отверстие между редкими бревнышками, но, выругавшись, спрыгнул.

— Завалено, сплошь…

— Попробуем назад, — дрожащим голосом предложил главный инженер.

— Поздно, Виктор Иванович. Проспорили самое время. Да и я-то, старый дурак, заслушался…

Три человека стояли, прижавшись к хаосу камней у стены заброшенного забоя. Лишь несколько метров отделяло их от надежного укрытия в квершлаге… Но оно было недосягаемо…

Теперь все зависело от бесконечного числа причин, случайностей.

У каждого из них мелькала мысль: «А что если попытать счастья? Пробежать эти предательские несколько метров. Точнее, всего два-три метра мимо самого устья рассечки… Была не была!» Но это было слишком опасно.

— Какие у него шнуры? — спросил Тарасов.

— А я откуда знаю, — признался Корчмарев.

— Неушто же подрезал покороче. Не может того быть, — заключил Устинов, но не сдвинулся с места.

В пылу спора, даже когда Корчмарев сделал пальщику столь неуместный выговор, а Тарасов и Устинов понимающе переглянулись между собой, никто не обратил внимания ни на глубину подготовленных к зарядке шпуров, ни на материал, с которым пришел пальщик. Пороховой шнур разных марок горит с разной скоростью… Кто знал, какой именно заряжен в этот раз. Да, кроме того, даже самые точные сведения теперь уже не могли помочь… Никто не мог сказать, сколько времени прошло с момента, когда шнуры были зажжены.

— Но этот-то подлец знал наверняка, что отсюда выходы закрыты, — выругался Корчмарев.

— Сами же вы ему сказали: зажигай, старыми работами уйдем, — напомнил Тарасов.

Напряжение росло. Казалось, с момента возникновения опасности прошло столько времени, что можно было бы не только пробежать мимо рассечки, а вообще подняться из шахты на поверхность.

— Эх вы! Главным называетесь, — не выдержал Тарасов. — Так рудник знаете, что себя спасти не в силах, да и…

Закончить фразу не дал глухой взрыв, за первым последовал второй…

Рассечка оказалась короткой. Вместе с облаком пыли, в первую же секунду погасившим лампы, к ненадежному убежищу полетели осколки камней…

Третий удар! Четвертый…

Дышать становилось все труднее. Пыль смешивалась с удушливым запахом газов. Трое людей, прижавшись друг к другу, неподвижно и молча стояли на месте…

Взрывы прекратились. Начало понемногу тянуть свежим воздухом.

Но теперь появилась новая причина для беспокойства. Еще до того как подойти к выброшенной из рассечки породе и найти путь перебраться через нее, у каждого из оказавшихся в ловушке возникал один и тот же вопрос: «Все ли взорвалось?..» Корчмарев проклинал свою беспечность, он даже не поинтересовался, сколько должно быть взорвано шнуров.

Обычно, когда проходится любая горная выработка и «зеркало» забоя подрывается сразу, шпуры располагают по определенной схеме. Какая-то часть из них должна быть взорвана первой, чтобы облегчить отрыв остальной массы породы. Это так называемый вруб. Иногда его располагают внизу, чтобы к силе взрыва прибавить еще и силу тяжести пород, облегчить отрыв от материка. Часто вруб делают посередине забоя. Три-четыре шпура наклоняют друг к другу. Получается подобие пирамиды. Она создает свободное пространство, в которое могут устремиться обломки, отрываемые следующими взрывами в боковых частях забоя.

— Вроде у нас четырьмя никогда не рвут, — вымолвил Устинов. — Меньше пяти, так и вруба не получится.

— Недочет, наверное, — заметил Тарасов.

— Рано каркать. Подождите еще, — попробовал успокоить спутников осрамившийся главный инженер.

Потянулись томительные минуты ожидания… Недочетом часто называют заряд, невзорвавшийся по каким-либо причинам. Он всегда очень опасен… Не исключено, что в груде камней, где-то совсем рядом, у ног людей, тлеет шнур, и, оставшиеся невредимыми после основного взрыва, они будут отброшены и искалечены взрывом недочета.

«При обнаружении недочета, — говорилось в инструкции, — не разрешается приближаться к взорванному забою и вывалу из него раньше чем через 30–40 минут…»

Терпение истощалось. Сначала Устинов, а за ним остальные засветили лампочки-карбидки.

Медленно колеблющееся пыльное облако все еще держалось в штреке. Постепенно оно рассеивалось. Стала видна куча породы, выброшенная из рассечки. Тарасов первым шагнул к ней, рядом с ним Устинов, а за ними боязливо двинулся Корчмарев.

Породы оказалось немного, и разбирать ее не пришлось. Согнувшись в три погибели, тщательно осматривая и ощупывая ногой каждый шаг, они продвинулись вперед и уже почти перебрались через преграду, когда Тарасов, забыв об осторожности, вонзил в обломки свою кайлушку, а вытянув ее, едва не выронил из рук… На остром конце блеснул чудом не взорвавшийся капсюль. Кайлушка прошла его насквозь, но по самому краю, не касаясь смертоносной начинки.

— Капсюль! — крикнул Устинов.

Но Тарасов и сам понимал опасность. В первый момент было желание отбросить кайлушку с капсюлем в сторону… Но в навале породы могли быть еще недочеты, и от небольшого взрыва они сдетонируют. Можно, конечно, отойти в сторону и отбросить кайлушку там… Но капсюль медный, а кайло стальное. Чиркнет случайно, появится искра — и конец!

Тарасов шагнул по штреку, неестественно вытянув вперед руку с находкой. Несколько раз он останавливался, как бы подыскивая место, куда лучше всего отбросить капсюль. Но, опомнившись, шел вперед по штреку, по квершлагу, поднимался по лестницам, ходкам, не останавливался на промежуточных площадках, упорно добираясь к поверхности.

Только там, присев на первое попавшееся бревно, чуть в стороне от устья шахты, когда сознание пришло в норму, Тарасов спокойно снял капсюль и положил его в карман, хотя это можно было сделать сразу, на месте. Он заметил рядом Устинова и рассмеялся:

— Как же это мы с тобой, Устиныч, а?

— Бывает…

— А где же главный? — спросил Тарасов.

— Переодеваться пошел, — с усмешкой ответил старик.

— Жаль! Надо бы доспорить.

— Без толку. Видно, без него придется… Устинов был, безусловно, прав. Надо было делать, делать многое… а времени оставалось все меньше.

Спустя несколько дней Тарасов встретил приземистого парня с сердитым взглядом, палившего в рассечке, когда они оказались прижатыми к старому забою.

— Здравствуй, знакомец! Ну как, здорово тебе попало от главного тогда? — шутливо спросил Тарасов.

— Да ну! И не ходил. Я же ничем не виноват. Видно, с вами поспорил, а на меня с выговором. Надо было спокойно повернуться и уйти, пускай сам бы он палил. Людей я пожалел. Смену им надо было обеспечить.

— Но кое-то в чем он ведь прав был. А?

Взрывник рассмеялся.

— А разве по-человечески это же сказать нельзя?

— Сколько вы тогда шпуров заряжали? — спросил Тарасов, уходя от необходимости давать характеристику человеку, виноватому во всем, что могло случиться.

— Пять. Про недочет знаю. В квершлаге стоял, как вы капсюль свой выносили. Да теперь, пожалуй, уже весь рудник об этом знает. Смеется народ. Говорят, Тарасов мужик подходящий, что хошь найдет, недочет враз ликвидировал.

— Ну? А что я его на-гора тащил, молчат?!

— Просто счастливый вы человек, и только, — не замечая шутки продолжал взрывник. — Хотя я тогда шнуры чуть не в два раза дольше отрезал, чем надо. Думал, опомнитесь, что уходить надо. Слышу — нет. Срок подходит, а они сидят, Корчмарев разливается… Минуты три я ждал, может и меньше, пока сам не напугался. Тушить — поздно; вам крикнуть — еще хуже: люди могут разум потерять. Не дай бог с испугу от крика бросились бы кто куда, замешкались, поскользнулись, да мало ли. Пока рвало, меня всего как в лихорадке било. А тут еще недочет! Только когда голоса ваши услышал, полегчало. Живы, думаю, целые. Тогда сразу про обиду свою вспомнил… Не наш он, главный-то, не горный человек.

— Ишь ты какой…

— Мы все такие… А он, Корчмарев, фабрику свою знает да, сказывают, бумаги может сочинять, и все… А тут надо вместе с народом, артельно в горе дело делать.

Вот и этот говорит — надо, но как?