Спираль

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Рамаз Коринтели лежал на спине. Голова Лали покоилась на широкой груди молодого человека. Оба спали.

Царившую в комнате тишину нарушил звонок телефона.

Лали открыла глаза. Рамаз спал как убитый. Девушка не знала, как быть. Брать трубку не хотелось. И Рамаза было жалко. Однако непрерывный звонок телефона все равно разбудит его. Она взглянула на часы. Двенадцать.

«Кому приспичило звонить среди ночи?»

Звонки не прекращались.

Коринтели, не открывая глаз, протянул левую руку к стоящему на полу около кровати телефону.

— Слушаю! — хмуро бросил он в трубку, понимая, что серьезный человек не станет звонить в полночь.

— Привет!

— Привет! Кто это?

— Знаю, ты с Лали, но дело неотложное, надо повидаться.

— С кем я говорю?

— Сосо я. Лучше вообще отошли Лали домой.

— Какой Сосо?

— Выходи — и узнаешь. Полпервого заеду.

— Ладно, полпервого встречу внизу. — Теряясь в догадках, Рамаз недовольно покачал головой, бросил трубку на рычаг телефона и спросил Лали: — Сколько времени?

— Начало первого. Кто звонил?

— Вставай, одевайся. Тебе пора домой. Проводить не смогу. Надо кое-какие дела уладить.

— Среди ночи я одна пойду? — вскинулась девушка.

— Можно подумать, что тебе это впервой!

— Что это еще за тон? — возмутилась Лали.

— Ладно, будет тебе, извини. Знаешь же, я не люблю рассусоливать. Одевайся и ступай!

Оба встали.

Рассерженная девушка пошла в ванную. Коринтели быстро оделся и через пять минут был готов. Подошел к окну, выглянул. Дворик, стиснутый четырехугольными бетонными коробками, заполонили машины.

Прошло еще минут пятнадцать. Лали не спешила покидать ванную. Нервы сдавали медленно, но основательно. Больше всего его бесило то, что из ванной не доносилось ни звука. Он не мог понять, что там делает Лали.

Посмотрел на часы. Машина неизвестного вот-вот подъедет.

— Ты что там застряла? — закричал он, стуча в дверь ванной.

— Да выхожу я, не бесись!

— Давай, давай! Делать нечего, я тут ни при чем, прости меня! Позвони завтра утром, я тебе все объясню.

На пороге Рамаз поцеловал Лали в шею, быстро захлопнул дверь и бросился к окну, выходящему на улицу.

Внизу никого не было. До появления машины ему не хотелось выходить из дому и дожидаться неведомого Сосо внизу.

Вдруг на улице появилась Лали. В ночной тишине стук ее каблуков долетел до четвертого этажа.

У Коринтели снова разыгрались нервы. Они успокоились только тогда, когда Лали скрылась из виду. И тут он неожиданно для себя открыл, что Лали уже приелась ему. И даже более того, если еще и не опротивела, то ее красивое, но туповатое лицо изрядно действует на нервы.

Наконец у подъезда остановились красные «Жигули».

«Он?»— спросил самого себя Коринтели.

Из машины никто не выходил.

«Он!» — утвердительно ответил на свой же вопрос Рамаз, резко повернулся, прошел в ванную, умылся и медленно спустился по лестнице. Ему не хотелось торопливостью выдавать свое волнение.

Выйдя на улицу, он, прежде чем отправиться к машине, вынул из кармана сигареты, не спеша закурил, затянулся и ленивым шагом приблизился к «Жигулям».

Кто-то изнутри распахнул дверцу.

— Садись! — раздался чей-то грубый голос.

Рамаз как ни в чем не бывало без колебаний сел в машину и окинул взглядом салон. Там он никого, кроме Сосо, не увидел, если перед ним действительно был Сосо.

Незнакомец запустил мотор, и машина стремительно сорвалась с места.

— Покрышки не облысеют? — нарочито небрежно спросил Рамаз.

— С каких пор ты стал таким бережливым?

В машине было темно, темнота мешала Рамазу разглядеть сидящего за рулем. Контур профиля казался знакомым, но Рамазу не удавалось восстановить в памяти, кто это может быть, откуда он знает его и где видел. И голос незнакомца ни о чем не напоминал. Временами, улучив подходящий момент, Рамаз поглядывал на Сосо, если водитель машины в самом деле являлся Сосо. Коринтели подсознательно понимал, что им предстоит серьезный разговор, темой которого, вероятно, послужат прежние похождения Рамаза Коринтели. Небрежно откинувшись на спинку сиденья, он беззаботно дымил сигаретой, не желая обнаруживать волнение.

«Интересно, кто он и сколько ему лет? Видимо, лет двадцать семь».

— Вы будете Сосо? — Рамаз не позволил себе обратиться к незнакомому человеку на «ты».

— Что, не узнаешь?

— Нет, — ответил Рамаз, выбросил окурок за окно и как бы между прочим добавил — Я ведь совсем потерял память!

— Ничего-таки не помнишь?

— Ничего. Иногда, когда мне напоминают, с трудом восстанавливаю в памяти.

Сосо испытующе взглянул на него.

Рамаз смотрел вперед, однако заметил взгляд Сосо.

Позади остался Ваке-Сабурталинский проезд. С проспекта Чавчавадзе свернули вправо, к Палиашвили.

Неожиданно Сосо остановил машину, заглушил мотор и открыл дверцу. В салоне вспыхнул свет.

— А ну, погляди на меня, и теперь не признаешь?

Рамаз чуть не вскрикнул от удивления и страха. Его лицо обожгли два острых лазерных луча, бьющие из круглых черных глаз Сосо.

— Вы?!

— Признал, слава богу! Только не обязательно на «вы»!

— Нет, не узнал! Я не знаю, кто ты. Я лишь узнал человека, который пялился на меня на похоронах академика Георгадзе.

— Рамаз, ты в самом деле не узнаешь меня? — не скрывал ошеломления Сосо.

— Нет.

— Ладно, пойдем ко мне.

Сосо жил на четвертом этаже. До часа ночи оставалось совсем немного. Лифт уже не работал. На площадке третьего этажа Сосо достал из кармана ключи. У основательной железной, выкрашенной в белый цвет двери обнаружилось три замка. Две лампочки ярко освещали площадку. «И. Шадури», — прочел Рамаз на медной, прикрепленной к двери дощечке. Теперь он уже знал фамилию незнакомца и имя — Иосиф, Сосо Шадури. Волнение бесследно пропало. Замышляй незнакомец что-то плохое, он бы не привел его домой. Место волнения заступило любопытство. Рамаз чувствовал, что через несколько минут приоткроется завеса над одним немаловажным и характерным эпизодом из прошлого Рамаза Коринтели.

«А этот кем может быть? — спросил он себя и сразу ответил — Разумеется, один из закадычных дружков Рамаза».

— Садись туда! — Сосо указал гостю на кресло.

Квартира Шадури была богато и со вкусом обставлена.

Рамаз внимательно огляделся. Он не скрывал удивления. Редко ему доводилось видеть, чтобы в богатых домах присутствовал вкус, а вместе с тем облик Сосо Шадури, его густые черные брови, круглые, глубоко сидящие глаза и пуленепробиваемый лоб казались инородными в этих роскошных хоромах.

— Не выпить ли нам?

— А стоит?

— Сколько не видались. Больше семи месяцев минуло после той истории. И не пожелать друг дружке благополучия?

«После какой истории?» — заинтересовался Рамаз, но не издал ни звука, не сделал вопросительного лица. Его мучило любопытство, однако он предпочел промолчать.

«Он, видимо, намекнул на какой-то весьма значительный случай, — решил он в душе, — не стоит спрашивать, сам все расскажет…»

Хозяин открыл бар серванта.

— Есть «Сибирская», под икру и колбасу сама льется. Открываю?

— Как угодно.

— Теперь-то хоть узнал меня?

В ответ Рамаз уклончиво улыбнулся.

— Что улыбаешься?

— Просто так, как ни приглядываюсь, не могу узнать, — ответил Рамаз, хотя его подмывало ляпнуть хозяину квартиры, что он никогда не был знаком с ним, не то по гроб жизни не забыл бы его черные брови и неровные зубы.

Сосо оторопел. Бутылка и две рюмки, которые он собирался поставить на стол, застыли в его руках.

— Шутишь?

— Я совершенно не настроен шутить.

Шадури расставил на столе «Сибирскую» и рюмки. В глаза Коринтели бросились его непропорционально длинные руки.

— Я было подумал, что ты смеешься! — В голосе хозяина слышалась злость.

— С чего мне смеяться?

— Как же, Лали, небось, вспомнил, а меня не можешь?

— Кто тебе сказал, что я ее вспомнил? Она сама подошла и напомнила о себе. Она столько рассказала мне о наших отношениях, столько эпизодов нарисовала, что в конце концов я даже смутно припомнил их.

Шадури долго испытующе смотрел на гостя, желая прочесть по глазам Коринтели, врет тот или говорит правду. Затем он круто повернулся, прошел в кухню, открыл холодильник.

Внимание Рамаза привлек гобелен на стене.

Сосо скоро вернулся, неся тарелку с колбасой и плоскую плетеную хлебницу. На ней вместе с хлебом лежали тарелки, вилки с ножами, стояла открытая баночка икры.

— Не мое дело хозяйничать! — сказал Шадури, переставляя на стол баночку икры, и протянул гостю тарелку.

Нож и вилку Рамаз взял сам. С удовольствием вдохнул приятный запах черного хлеба и не церемонясь взял тонкий ломтик.

— Масла у тебя нет?

— Сейчас принесу, — сказал Сосо и опять отправился на кухню.

Рамаз снова поглядел на гобелен. Сванский пейзаж, вытканный грубыми кручеными нитками, притягивал взгляд.

Войдя в комнату, Сосо заметил интерес Коринтели:

— И гобелен не узнаешь? Помнишь, как он тебе нравился?

— Да, что-то припоминается, — неуверенно буркнул Рамаз, будто в каком-то полузабытьи. Интуиция подсказывала ему, что пора кое-что «вспомнить» и «восстановить в памяти». — Только… — не договорив, он наморщил лоб.

— Что «только»?

— Только не помню, чтобы он висел на этой стене.

Ответ был удачен, Рамаз попал, что называется, в «яблочко».

— Вот видишь! Уже вспоминаешь. Прежде он висел у меня в кабинете. Месяцев пять назад перевесил, — обрадовался Шадури.

«В кабинете? — улыбнулся в душе Рамаз. — Скажите, пожалуйста, для чего этому кретину с бронированным лбом нужен кабинет?» И после некоторого молчания обронил:

— Да, вспоминается как во сне.

— А ну, пройди в кабинет. Знакомые вещи, думаю, помогут тебе вспомнить нашу старую дружбу.

«Дружбу!» Рамаз положил свой кусок обратно в хлебницу и тяжело поднялся.

И кабинет оказался обставленным со вкусом, только принцип подбора и расположения книг на полках с первого взгляда позволял определить, что представляет из себя обладатель этих сокровищ.

— Выходи, все готово! — донесся голос Шадури.

Рамаз вернулся в столовую, устроился в кресле и взял приготовленный хозяином бутерброд. Шадури наполнил рюмки.

— Ты, наверное, помнишь, что я не любитель произносить тосты, но одно все-таки хочется сказать — за твое спасение!

— За спасение! — Рамаз чокнулся с Сосо и залпом выпил.

После третьей рюмки даже Шадури с его густыми черными бровями и неровными зубами показался Рамазу славным малым. Только его длинные, как у орангутанга, руки продолжали вызывать отвращение.

— Скажи, как на духу, ты в самом деле не узнаешь меня? — спросил Шадури, в четвертый раз наполнив рюмки. Не дожидаясь ответа, он сходил на кухню и принес новую бутылку, хотя в старой оставалось еще достаточно хмельной влаги.

— Не откупоривай. Я столько не выпью. Не забывай, что я недавно из больницы.

— В самом деле не узнаешь? — повторил Сосо недавний вопрос.

— Твое лицо никак не восстанавливается, хотя в голосе ловлю знакомые интонации.

«Знакомые интонации, — повторил он про себя. — Не слишком ли сложно для этого идиота я изъясняюсь? Да и возможно ли когда-нибудь забыть его взгляд!»

— Ты совсем потерял память?

— Полностью, — беззаботно ответил Рамаз, вертя в руке рюмку.

«Интересно, сколько же лет товарищу Шадури? Вероятно, тридцать».

— Когда после лечения пришел в себя, о чем думал?

— Почти ни о чем. Наверное, потому, что не знал, о чем думать.

— И разговаривать разучился?

— Разговаривать? — растерялся Коринтели. — Представь себе, разучился!

— В первые дни ни одна мысль не приходила в голову?

— Как не приходила, я думал.

— О чем все-таки?

— Удивлялся, где я, кто эти люди в белых халатах.

— Как ты думал?

— Как все думают, так и я.

— Нет, я не о том. Когда человек думает, он думает на каком-то языке. Чаще всего на родном. Отсюда выходит, что сознание, мысли оформляются словами. А ты?

— Что я?

— Раз ты забыл слова, как же ты думал, как выражались твои мысли? Ты только что сказал — «кто эти люди в белых халатах», как ты думал о «белых халатах», если растерял слова?

«Ого, товарищ Шадури не круглый идиот», — улыбнулся в душе Рамаз.

— Откровенно говоря, не помню, как я думал. Помню, что сначала было трудно разговаривать. Не находил слов. Одно мне помогло. Часов по четырнадцать в день доносились до меня голоса врачей. Они то переговаривались, то справлялись о моем самочувствии. И так — в течение нескольких месяцев. После выхода из больницы я многое вспомнил, но, видимо, не так отчетливо, как когда-то возникало в памяти или, скажем, как я помню вчерашний и позавчерашний дни. Многие случаи из прошлой жизни являются мне туманно, бессвязно, кусками. Я не теряю надежды, что со временем все поправится.

Молчание.

— Хочешь верь, хочешь нет, свою сестру и то не узнал! Налей! — сказал вдруг Рамаз.

Сосо наполнил рюмки и откупорил вторую бутылку.

— Говорил же, не открывай!

— А меня так-таки и не вспомнил? — не отставал Шадури.

Рамаз пристально посмотрел на него.

«Кто он и что связывает Коринтели с этим человеком?»

И вдруг он решил рискнуть:

— Где мой пистолет?

У Шадури просияло лицо. Рамаз понял, что снова попал в десятку.

— Помнишь?

— Нет. Не понимаю, как я его потерял. Найдя дома патроны, я долго ломал голову — видимо, у меня был и пистолет. Вот и сейчас, как в тумане, брезжут пятна автомобильных фар, пробиваются в уме какие-то воспоминания. Вот как будто…

Молчание.

— Как будто… Нет, ничего не вижу! — раздосадованно тряхнул головой Рамаз. — Пистолет у тебя?

Шадури встал и вышел в спальню. Коринтели проводил его взглядом. В душе он праздновал первую победу.

«Если сам не станет рассказывать, надо подбить, чтоб выложил как можно больше», — решил Рамаз.

Минуты через две Сосо вернулся и положил перед гостем пистолет.

Рамаз некоторое время молча разглядывал хромированный ТТ. Потом осторожно взял его в руки.

— Заряжен, обойму вынь!

Коринтели сам поразился, сколь мастерски вытащил ее.

— Что же все-таки произошло в тот день?

— Ты в самом деле не помнишь?

— Не помню. Меня скоро инфаркт хватит от всех этих «помнишь», «не помнишь», — рассердился Рамаз. — С какой стати и какой смысл мне обманывать тебя?

— Если не помнишь, стоит ли напоминать?

— Я должен знать, что произошло. Из разговора с тобой я уяснил одно: со мной произошло что-то важное. Может быть, твой рассказ заставит меня вспомнить больше, чем один этот эпизод.

Шадури недоверчиво заглянул ему в глаза.

Рамаз выдержал два тонких раскаленных луча, брызнувших из его зрачков.

— Стоит ли вспоминать?

— Не только стоит, обязательно!

Молчание.

— Не нужно. Лучше выпьем. Все равно ничего радостного и приятного я не расскажу. Я сам как кошмар вспоминаю то, что с нами случилось. Мне неизвестно, совсем ты выздоровел или нет. С какой стати я должен расстраивать тебя? (Молчание.) Очень хорошо, что ты ничего не помнишь!

Шадури встал, взял пистолет и направился в спальню.

— Ты его не вернешь мне? — спросил Рамаз, когда Сосо снова сел за стол и наполнил рюмки.

— Я тебе другой достану. От спрятанных патронов избавься — выброси или отдай мне. Милиция, естественно, знает марку револьвера. Если дело раскроется и при обыске найдут патроны, нам всем хана.

— Почему же ты прячешь у себя? Если засыпемся, разве твою квартиру не станут обыскивать?

— Я прячу его у приятеля в гараже. Сегодня принес, чтобы тебя уважить. Один обещал мне обменять его на «вальтер», завтра утром доставлю.

— Я хочу знать, что случилось в тот день! — почти приказным тоном выпалил Рамаз.

— Если ты знаешь, но прикидываешься, бог с тобой! Если не знаешь, еще раз повторяю, не спрашивай. Чем скорее забудется неприятное, тем лучше. Знай одно — тебе следует быть более сдержанным. Выстрелить легко, концы в воду прятать трудно.

— Да, в конце-то концов, что произошло? — По лицу Рамаза бурей пронесся гнев.

— Раз ты не отстаешь, скажу. Мы подломили сейф седьмого строительного треста. Все шло по плану. Но почему-то сработала одна из сигнальных сирен. Наводчик, видимо, сам не знал о ее существовании. Остальные мы перерезали и отключили. Если помнишь, касса находилась на втором этаже. В здание мы залезли через заднее окно. После операции мы, естественно, думали уйти этим же путем. И были уже в безопасности, когда за нами погнался сторож. Ты почему-то обернулся и трижды выстрелил. Сторож растянулся в коридоре. Еще раз повторяю, мы были в безопасности. Незачем было его убивать. Затем выяснилось, что он не убит. Месяц он промучился. Нам повезло, он умер, не приходя в сознание. И вообще, чего тебя рука опережает, что ты за манеру взял в последнее время стрелять по три раза подряд? Впредь тебе лучше оружие не носить. В сложной ситуации ты, видимо, теряешь контроль над собой!

— Что произошло после того дня?

— На следующее утро ты пошел на работу. Может быть, ты не помнишь, что трудился на инструментальном заводе? Всю ночь ты не спал, убийство, видимо, подействовало на тебя. Ты же не знал, что сторож спасся, если месячную отсрочку можно назвать спасением. Мостовой кран сигналил тебе, а ты ничего не слышал. Ты, видимо, был не в себе. Как нарочно сунулся под крюк…

Вечером ты не пришел на условленное место. Мы зашли к тебе домой. Узнали о твоем несчастье и помчались в больницу. Ничего утешительного не услышали. Нам сказали — может быть, спасем, но рассудок к нему не вернется.

Шадури встал и в который раз прошел в спальню.

Рамаз едва дышал.

«Боже мой, в какую историю я впутан. — Сердце, зажатое ледяными глыбами, казалось, вот-вот остановится. — Кто я такой? Бандит и убийца, налетчик, ворюга?! Кто знает, каких еще дел натворил…»

Шадури вынес из спальни коричневую кожаную сумку:

— Здесь семнадцать кусков.

«Семнадцать тысяч!»

Сосо протянул сумку гостю. Рамаз, откинувшись на спинку кресла и вертя в руках сигарету, не шевельнулся. Он не сводил глаз с лица Шадури.

— Все это время прятали. Много раз нужда поджимала — копейки не взяли.

Сосо понял, что Коринтели не собирается брать сумку. Будто все было в порядке вещей, он поставил ее перед гостем, а сам сел в кресло.

«Неужели он взаправду ничего не помнит? — Сомнение грызло душу Шадури. — Может быть, задумал отколоться от нас? Может, боится, как бы дело не раскрылось, и пытается выйти из игры?»

— Почему ты два месяца преследовал меня? — спросил вдруг Рамаз, не спуская глаз с Сосо.

— Почему? — пожал плечами тот.

Рамаз не повторил вопроса вслух, однако он остался у него на лице.

— Грузинская пословица гласит, что от осторожности голова не болит! — ответил, иронически улыбаясь, Шадури.

— Ого, ты и пословицы знаешь?

— Ты, видать, и впрямь запамятовал, что я не терплю таких шуточек! — вспыхнул Сосо.

«Кажется, я поспешил высунуться из окопа», — улыбнулся в душе Рамаз.

— После твоего выздоровления я несколько раз специально попадался на твоем пути. Ты не узнавал меня. Мне было известно, что ты потерял память. Одно смущает меня: ты, оказывается, многое помнишь, а многое напрочь забыл.

— Неужели ты и сейчас сомневаешься в правдивости полученной информации? — Рамаз, беззаботно кинув окурок в пепельницу, вызывающе выпустил дым в лицо хозяина.

Водка изрядно одурманила его. Если раньше он испытывал отвращение, то теперь непропорционально длинные руки, густые черные брови и кривые зубы Шадури раздражали его донельзя. Он интуитивно догадывался, что этот Сосо претендует на роль главаря, и, видимо, таковым является.

Шадури делал вид, что ничего не замечает. Ему не хотелось обострять ситуацию. Он знал, что многое еще предстоит выяснить и утрясти.

— Тебе никогда не представить, как я издергался, пока ты лежал в больнице. Ты же в беспамятстве если не все, то такое мог выболтать, что милиции с лихвой бы хватило, чтобы утопить нас. Я оказался в пиковом положении. Потом я узнал, что ты потерял память. И вот ты несколько раз не узнаешь меня. Два месяца я следил за тобой, приглядывался, прикидывал, когда с тобой можно будет переговорить. — Шадури взялся за пачку сигарет.

«Глядите, как стройно и логично расписывает все этот бронеголовый!» — искренне поражался Рамаз.

— А что привело тебя на похороны академика? — вдруг перевел разговор Шадури.

— Что могло меня привести? Ты-то не потерял память. Я же физик, вдобавок и астрофизик. Не обязательно было лично знать покойного академика Давида Георгадзе. Что удивительного, если я пошел на похороны известного во всем мире ученого и коллеги?

— «Коллеги»! — хмыкнул Шадури. — А я подумал, что тебя другое привело.

— Что другое? — удивился Коринтели. Он понял, что слово «коллега» прозвучало не к месту.

— Извини, сам не знаю, что сказать. Просто я удивился, обнаружив тебя там.

— Ладно! Я все-таки физик. А ты как там оказался?

— Я и не думал туда ехать. Я незаметно следовал за тобой, когда ты садился в машину главного врача, моя находилась в двадцати метрах сзади. Я и представить не мог, что у тебя возникнет желание пойти на похороны какого-то Георгадзе.

— Отдавая дань уважения Давиду Георгадзе как ученому и гражданину, я только выполнил свой гражданский долг.

— «Гражданский долг»! — насмешливо и громче, чем минуту назад, хмыкнул Сосо. — Я ушам своим не верю, что эти слова произносишь ты, ты, Рамаз Коринтели. До потери памяти ты так не рассуждал. И «гражданский долг» тебя не тревожил. Насколько я знаю, ты вообще не подозревал о существовании этого академика. Ни разу с твоего языка не срывались его имя и фамилия. Во всяком случае, если ты и слышал о нем, при его жизни тебе было плевать на него. В больнице тебя, очевидно, вылечили не только от болезни, не только вернули способность шевелить мозгами, но и запустили кое-какие детали, которые до тех пор ржавели от безделья.

— Издеваешься? — Рамаз гневно бросил взгляд на пуленепробиваемый лоб Шадури.

— Куда там! Я вообще радуюсь всяческому прогрессу, хоть в медицине и профан. Но одно поражает меня — как получилось, что ты что-то целиком восстановил в памяти, а что-то напрочь не помнишь? Ты забыл самого себя и свой образ жизни. Откуда такое рвение выполнить гражданский долг — раньше ничего похожего тебе и в голову не приходило — вдруг вспыхнуло в тебе?

— Меня тоже это удивляет, представь, даже волнует. После долгих размышлений я пришел к одному выводу. Тебе не приходилось встречать умственно неполноценных людей, обладающих поразительной способностью в какой-то области? Например, в музыке, в математике. Я знал полоумного, точнее, сумасшедшего, который играл в шахматы на уровне кандидата в мастера. К тому же безо всяких тренировок и теоретической подготовки.

— Я рад, что тебя хоть к шахматам не тянет! — ехидно процедил Шадури.

— Кто тебе это сказал? — не менее ехидно отозвался Рамаз. — Наоборот! В твоем доме есть шахматы? Держу пари, что из ста партий я выиграю у тебя все сто. Точнее, если у тебя появится желание, я сыграю с тобой вслепую.

— Ладно, скажем, я не знал, что ты так хорошо играешь в шахматы. Но если после травмы ты столького не вспомнил, как же не забыл шахматную игру?

Рамаза насторожили злорадные нотки в голосе Шадури. Он понял, что хватил через край, и лишний раз убедился, что за бронированным лбом шарики крутятся довольно исправно.

— Представь себе, не забыл! — беззаботно ответил Рамаз. Он сделал вид, будто ему нипочем, что Шадури едва не загнал его в угол.

— А вот меня все-таки так и не узнал. Либо меня более сложно вспомнить, чем шахматы, чего ни ты, ни я не думаем, либо я настолько мизерная личность, что меня и вспоминать не стоит.

Ледяная интонация в голосе Шадури не понравилась Рамазу.

— Что поделаешь, не могу вспомнить и все! Не буду же я тебе врать! Когда смотрю на тебя и слышу твой голос, мне представляется, что когда-то давно я видел тебя во сне.

— Я бы рад поверить, а все равно не верится. Я хочу поверить. В нашем деле необходима откровенность.

«В нашем деле!» — отложилось в какой-то клетке мозга Коринтели.

— А я что — не откровенен? — наивно поразился он, залихватски махнув рукой Шадури, дескать, наливай еще по одной. — Разве я виноват, что сознание одно восстановило, а другое стерлось начисто? Может быть, таково свойство организма, защитный инстинкт, забывается то, что ему вредно, что не вызывает необходимых положительных эмоций?

— Я привез тебя сюда не затем, чтобы обсуждать медицинские проблемы. К сожалению, еще до несчастья не раз подтверждалось, что с друзьями, которые, между прочим, все сделали, чтобы спасти тебя, ты никогда не бывал откровенен.

— А конкретно?! — настолько искренно возмутился Рамаз, что, сразу опомнившись, едва сдержал улыбку.

— Конкретно? Сейчас я тебе разжую. — Шадури наполнил рюмки. — Ты никогда не говорил нам, что так хорошо знаешь немецкий язык. Как мне передали, ты, оказывается, еще говоришь и по-французски, и по-английски. И кто? Ты! Ты, который и грузинский-то якобы знал с пятого на десятое. Это одно. Теперь второе: мне сомнительно, что ты, досконально восстановив в памяти знание чужих языков, не можешь вспомнить, как всадил в сторожа три пули!

Рамаз поднял рюмку, не спеша ни пить ее, ни отвечать хозяину.

Молчание затянулось.

Шадури понял, что его вопросы заставили Коринтели призадуматься, и в душе торжествовал победу.

«Интересно, что он ответит? Как выкрутится? Неужели все эти годы он играл, скрывая от пас свои знания и способности? Если я попал в точку, то зачем ему это было надо, какую цель он преследовал? Зачем ему понадобилось маскироваться под узколобого забулдыгу?»

Шадури заметил, что Рамаз зажмурился.

«Любопытно, что он скажет? Как выберется из тупика?»

Однако Рамаз сразу открыл глаза, выпил водку, поставил рюмку на стол.

— Не знаю, с чего тебя прохватили подозрения, — энергично и дерзко начал он вдруг, пристально глядя на пуленепробиваемый лоб Шадури, словно пытаясь рассмотреть, какие мысли родятся сейчас за этакой броней. — Но учти, эту тему я обсуждаю с тобой в последний раз. В дальнейшем ты не услышишь от меня ни слова. Ты волен верить, волен не верить тому, что я скажу тебе. Я понимаю, твои подозрения больше всего усугубило мое знание языков. Между прочим, дражайший Сосо, ты не оригинален. На протяжении нескольких месяцев мне довелось множество раз выслушивать подобные соображения. Еще больше, видимо, шептались за моей спиной. Мне думается, что люди, претендующие на просвещенность, должны знать, что человеческий мозг состоит из миллионов, а может быть, и миллиардов клеток. После лечения большинство их, видимо, восстановилось, а те, на которых были запечатлены ты и иже с тобой, атрофировались. Что поделаешь, от судьбы не уйдешь!

— Еще и насмехаешься!

— Мне и в голову не приходило насмехаться. Я просто расставляю точки на «i». Заодно, чтобы потом не явилось неожиданностью, добавлю: я хорошо играю на пианино, о чем вы — ты и остальные мои дружки, чьих имен и фамилий я не помню, — понятия не имеете. Не имеете по одной очень простой, но для вас трудно постижимой причине — у меня никогда не возникало желание сесть за пианино в вашем присутствии.

Рамаз почувствовал, что страх прошел, наэлектризованные нервы разрядились. На душе как будто полегчало. Он ощущал удовольствие от своего категоричного, несколько насмешливого тона. Потянулся к сумке с деньгами и так поднял ее, словно подчеркивал, что забирает принадлежащее ему.

— Не будь сейчас глухая полночь, я бы продемонстрировал тебе свое исполнительское искусство. Короче говоря, как только выдастся случай, я сяду за пианино, и ни ты, ни остальные мои коллеги не стройте изумленных глаз!

«Коллеги!» — С какой насмешкой и многозначительностью произнес Коринтели это слово! Он чувствовал, что держится достойно и мужественно. Мужественно и дерзко.

Сосо Шадури не был ни легковерным, ни легко признающим свое поражение человеком.

Два подозрения не давали ему покоя. Первое даже самому Шадури казалось беспочвенным. «Да Рамаз ли это Коринтели?» — возникла мысль, и он досадливо отогнал ее.

«А кем еще он может быть? Двойником Рамаза? Близнецом? Исключено. В больницу мы проводили настоящего Рамаза Коринтели и оттуда получили его же», — успокаивал он себя.

«А Рамаза ли Коринтели получили? — снова врывалось в окно выставленное в дверь подозрение. — Я же не присутствовал при его выписке. Услышав от приятелей о странной перемене с ним и знании языков, я воздержался от встречи, покуда все не уточнил. В самом деле, Рамаз ли это?»

«Конечно Рамаз!» — как будто окончательно отверг он первое подозрение еще в ту минуту, когда после долгих колебаний решил встретиться с Коринтели.

Со вторым он ничего не мог поделать, да и причина, откровенно говоря, была куда как веская.

«Он всегда казался нам туповатым, но настырным и отпетым парнем. Неужели все три года он водил нас за нос? Если водил, какую преследовал цель, что замышлял?»

Ум Сосо Шадури напоминал песочные часы. Когда, казалось, все мысли и подозрения перетекли из верхнего конуса в нижний, чья-то неведомая рука тотчас же переворачивала их, а опустошенная голова сызнова наполнялась подозрениями. Шадури никак не мог проникнуть в замыслы Коринтели, никак не находил объяснение и толкование поступкам давнего дружка. И только в одном он был убежден — после болезни Коринтели невольно выдал себя. Сосо уже понял, что за птица этот Рамаз. Теперь оставалось выяснить одно: для чего понадобилось ему скрывать свои знания и образованность? «Какую цель преследовал желторотый юнец, прикидываясь перед друзьями балбесом? Может быть, нищий парень мечтал урвать свой куш, а потом сделать нам ручкой?»

Сосо чувствовал, что чем больше он думает, тем сильнее запутываются тропки темного и душного лабиринта.

Одно было ясно — Рамаза следует остерегаться, доверять ему нельзя!

«На сегодня довольно! — решил вдруг Шадури. — На следующем сеансе авось раскопаю глубже. Встретится с ребятами, там увидим, чем он дышит».

— Из твоих слов я не вынес никакого вывода, но жизнь впереди, — примирительно сказал он и щелкнул пальцами.

Рамаз понял, что Шадури подает кому-то знак. И не ошибся. Из спальни вышли двое. Один молодой, лет двадцати двух. Второму лет сорок, а может быть, все пятьдесят.

Рамаз смешался и возмутился. Поступок Шадури показался ему предательством, но он понял, что не стоит вставать на дыбы. Он должен пройти еще одно испытание на выдержку. Полуобернувшись, он как ни в чем не бывало внимательно оглядел вошедших. Юнец не походил на тбилисца. Из западной Грузии, должно быть, решил Рамаз. Второй — типичный столичный житель. Молодой, видимо, еще не нюхал пороха, зато по виду тбилисца можно было безошибочно определить, насколько тот беспощаден и жесток.

Рамазу почему-то хотелось обнаружить на лице пожилого шрам.

Не нашел.

«А подошел бы ему!» — улыбнулся он в душе.

Боясь выдать нахлынувшее волнение, Рамаз не решался заговорить. Наконец удачно найденная фраза убедила его, что он вполне держит себя в руках. Он снова откинулся на спинку кресла, беззаботно поставил кожаную сумку на стол и невозмутимо заметил:

— Долго же сидели они у тебя взаперти.

— Я их снабдил, чтоб не скучали.

— Вот что значит откровенность! — Рамаз спокойно, но твердо и выразительно посмотрел на Шадури.

— Не доверял тебе, вот и…

«Ого, „не доверял“. А теперь якобы доверяет».

— Я давно понял, что не доверяешь.

— Не доверял исключительно из-за твоей травмы. К тому же пришлось напомнить тебе о разных неприятностях, у тебя мог случиться сердечный приступ или начаться судороги…

— Понятно. Остальные объяcнения, господа, излишни.

Рамаз понял, что ждать пощады от этих людей не приходится.

— Ребят-то хоть узнаешь? — спросил Шадури.

— Мне кажется, ты прекрасно видишь, что не узнаю.

— Не узнаешь Нодара и Серго?

— Который из них Нодар и который Серго?

— Серго Хазарадзе! — представил Сосо пожилого горожанина, которому, по мнению Рамаза, подошел бы шрам.

— Нодар Миминошвили!

Ни один из них не кивнул, они неподвижно стояли у двери.

— Если хотите, ступайте обратно! — с какими-то атаманскими нотками в голосе разрешил Шадури.

Оба повернулись и исчезли в спальне.

— Пусть бы остались, зачем ты их выставил?

Коринтели специально подчеркнул слово «выставил», давая понять Сосо, что признает его за главаря.

— Какое имеет значение, где они будут. — Шадури сел и деловито посмотрел на Рамаза. Он решил придать беседе больше искренности и интимности. — Мне не хочется, чтобы наши дружеские и деловые отношения отошли в прошлое. Ты уже понял, почему я не хочу. Обойдись последнее дело без крови, ты бы мог устраниться от нас, хотя я этому не верю. У тебя тогда появился бы шанс на иную жизнь. Но кровь пролита. Я не знаю, насколько на суде тебе помогут травма и потеря памяти. Я знаю, что грозит остальным. Поэтому и завтра мы должны быть вместе. Тем более что именно ты выстрелил. Со всех нас спросится одинаково, однако ты поторопился. Стрелять не было нужды. Мы уже находились в безопасности. За этот выстрел тебя следовало бы заложить. Нам повезло, он скончался, не придя в себя. Я знаю, тебе не по нутру мои слова, но дело есть дело.

Рамаз окончательно убедился, что от Шадури и его дружков легко не отделаешься. Он с самого начала понял, что преображение Рамаза Коринтели послужило веской причиной недоверия и подозрений. Ясным было и то, что если в своем новом качестве он не примет участия хотя бы в одной бандитской операции, его непременно убьют.

Опустилась тишина, острая, напряженная тишина, как перед ударом грома.

Неожиданно движением руки Рамаз выразил свое согласие и твердо спросил:

— Что ты мне предлагаешь?

Сосо Шадури, облегченно вздохнув, приготовился говорить. Волнение Рамаза унялось. Он дивился в душе, что предстоящая деятельность в одной компании с Сосо и его присными совсем не тревожит его. Наоборот, он даже испытывает своеобразный интерес.

С каждым днем он все больше убеждался в просчете главного врача. Человек не только мозг, а остальные органы не только служебные детали. Что было бы с Давидом Георгадзе, сделай ему аналогичное предложение несколькими месяцами раньше?

Что же все-таки произошло? Мозг повлиял на тело и гены Рамаза Коринтели или, наоборот, гены Коринтели изменили натуру Давида Георгадзе? Может быть, не образование, не мозг, а неведомые внутренние импульсы управляют человеком, заставляя его принимать участие в таких делах, которые он сам считает преступными? Может быть, именно эти импульсы, а не один голый мозг есть человек?

Или, может быть, они вместе создают единую сложную мыслящую и эмоциональную систему?

«Что ждет меня? Еще одна метаморфоза? Или просто не пришли в равновесие разум Давида Георгадзе и гены Рамаза Коринтели?»

Рамаз вышел из задумчивости и, с ненавистью глядя на хозяина, вдруг подумал:

«Интересно, какого калибра пуля продырявит этот бронированный лоб?»