Спираль

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Рамаз Коринтели шаг за шагом поднимался по лестнице. Он медлил нарочно, желая справиться с волнением. Иногда останавливался и отдыхал. Нервно затягивался сигаретой. Был момент, когда он даже решил повернуть назад. Разумеется, он предвидел и эту нервозность, и остроту переживаний. Он заранее смирился с ними, однако не думал, что будет так трудно явиться гостем в дом Давида Георгадзе.

Два дня назад Рамаз позвонил вдове академика. Представился корреспондентом, пишущим статью о покойном ученом. Поначалу рука не поднималась к диску телефона, а услышав голос супруги, он задохнулся и онемел.

— Слушаю, алло, слушаю вас! — несколько раз повторила Ана, дуя в мембрану, чтобы улучшить слышимость.

Кое-как он справился с волнением и ответил ей.

Пошел шестой месяц, как Рамаз не слышал ее голоса.

Они договорились, что через два дня, в пять часов вечера он сможет встретиться с вдовой ученого.

Когда Рамаз повесил трубку, ему показалось, что теперь он вздохнет свободно, но он обманулся. Нервозность, овладевшая им, когда он решился позвонить супруге, постепенно усиливалась. Всю ночь его будоражили тревожные сны. Он метался, ворочался с боку на бок. Несколько раз, вскрикнув, садился в постели и бессмысленно таращился в темноту.

Утром Рамаз встал рано. Солнце еще не взошло, но уже стояла удручающая жара. Он вымыл «Жигули», купленные неделю назад у какого-то музыканта. Сосо Шадури посоветовал приобрести машину у какого-нибудь приличного человека, и сам привел музыканта. Впервые садясь за руль, Рамаз очень волновался. Семнадцать лет он не водил машину. В свое время он был недурным водителем, однако семнадцать лет не шутка, и реакции стали не те, и многое подзабылось. Поэтому самому оставалось удивляться, как быстро он освоился с «баранкой» и как мастерски раскатывал по улицам среди густого потока автомашин.

С удовольствием оглядев напоследок блестящие красные «Жигули», он устало сел в них и подъехал к дому. Запер машину и направился к лифту.

Посмотрел на часы, стоявшие на столе, недовольно покачал головой… Время шло медленно. Повернулся, поплелся в ванную. Дольше обычного простоял под душем. Было жарко, но горячая вода, как ни странно, приносила облегчение. До ванной отчетливо донесся телефонный звонок. Но даже тогда, когда, распаренный, он снова лег на кровать, ему и в голову не пришло снять трубку. Тщетно старался он уснуть. Не спалось. Беспокойному и непривычно возбужденному, ему казалось, что он навсегда лишился сна.

В половине четвертого небо нахмурилось, и пошел дождь. Поначалу мелкий, он вдруг хлынул потоком. Ворвался через открытое окно в комнату, но Рамаз не встал, не закрыл окно. Он надеялся, что хоть теперь станет прохладнее. Но в комнате не убывала жара, словно сплошная стена дождя не пускала ее наружу.

Рамаз взглянул на часы. Десять минут пятого.

На машине до дома академика от силы двадцать минут езды.

«До тех пор наверняка прекратится, — подумал Рамаз, — а не прекратится, тем лучше!»

Половина пятого. Лило все так же. Застойная духота стремилась вырваться в распахнутое окно, но стена дождя по-прежнему препятствовала ей.

Рамаз решил облачиться в костюм, зная, какое значение придает одежде досточтимая Ана.

Бросив последний взгляд в зеркало, он пригладил волосы и подошел к книжному шкафу. Достал спрятанную за книгами деревянную шкатулку, поставил ее на стол. После минутного размышления решительно открыл ее, из двух заклеенных конвертов выбрал один, положил его во внутренний карман пиджака. Закрыл шкатулку, поместил ее за книгами на старое место, глубоко вздохнул и вышел из дому.

Спустившись вниз, необычайно удивился. Дождь уже кончился. Из разрывов туч водопадом лились солнечные лучи. Дождь как будто специально до хрустального блеска промыл задымленный городской воздух.

Подъехав к дому академика, Рамаз то ли не решился, то ли не пожелал оставлять там машину. Снова завел мотор и остановился у крайнего подъезда соседнего здания.

Волнение охватило его сразу, как он вступил в знакомый подъезд.

Все здесь было таким, каким он его помнил, и тем не менее показалось иным, холодным и незнакомым.

Рамаз подошел к лифту, нажал кнопку, но передумал и, не дожидаясь, пока тот придет, неторопливо ступил на лестницу. Академик Давид Георгадзе почти никогда не поднимался на лифте. «Я и без того битый день просиживаю в кабинете, моя зарядка — на четвертый этаж пешком», — говаривал он. Лифтом он пользовался только тогда, когда валился с ног от усталости.

Перед квартирой академика Рамаз надолго остановился. Переждал, пока подкатившее к горлу сердце опустилось на свое место. Множество раз прочитал два выгравированных на металлической пластинке слова — «Давид Георгадзе».

Наконец собрался с духом и нажал кнопку. От неприятного звонка, отчетливо донесшегося из-за двери, он вздрогнул и отрезвел. В ожидании, когда ему откроют, одернул пиджак, пригладил волосы и проверил в кармане конверт.

Не успел звонок смолкнуть, раздалось шарканье шагов. Рамаз понял, что вдова с нетерпением ждала его.

Забренчала цепочка, и дверь открылась.

Рамаз вздрогнул, не в силах сделать шаг. Он даже забыл поздороваться. «Что привело меня сюда?» — спросил он вдруг самого себя. Безумное желание повернуться и убежать охватило его, но ноги как будто отказывались служить.

Вдову академика поразило пепельно-бледное лицо гостя, его трясущийся подбородок и лихорадочно блестящие глаза. «Может быть, мой убитый вид так подействовал на него?» — подумала он и попыталась изобразить нечто вроде печальной улыбки.

— Вы корреспондент?

— Да! — как будто именно это слово стояло в горле, мешая Рамазу дышать. Стоило ему вылететь, и легкие ощутили живительную силу кислорода.

— Пожалуйте!

Рамаз вошел в холл и остановился, не зная, куда идти, в гостиную или в кабинет.

Вдова академика заперла дверь и проводила гостя в кабинет.

На первый взгляд в квартире Давида Георгадзе все оставалось по-старому. Только в кабинете над письменным столом висел увеличенный портрет академика. Именно тот, который нравился ему самому и живописную копию которого он впервые увидел в институтском вестибюле в день похорон Давида Георгадзе.

— Садитесь! — указала Ана на зеленое кресло, стоящее в углу. Сама опустилась в точно такое же по другую сторону финского столика. Давид Георгадзе не курил. За исключением редких праздничных сборищ здесь даже гостям не разрешалось курить, но маленький стол неизменно украшала внушительная, абстрактной формы пепельница цветного стекла.

— Вы из какой газеты? — поинтересовалась хозяйка.

— Из Агентства новостей! — ответил Рамаз, вспомнив вдруг ту светловолосую журналистку со штампованными мозгами, которая некогда брала интервью у академика Давида Георгадзе. — Наши материалы для грузинской и союзной прессы публикуют различные газеты.

Рамаз улыбнулся в душе. Он понял, что его сознание ассоциативно воспроизвело тогдашнее интервью. Волнение как будто прошло. Вместо него тяжелая печаль сдавила сердце. Рамазу уже не терпелось поскорее закончить дело. Непроизвольно он снова потрогал тщательно запечатанный конверт.

— Вам не затруднительно писать по вопросам науки?

— Видимо, нет, иначе меня не направили бы сюда.

— Вы журналист или закончили что-то по технической части?

— Нет, к сожалению, нет. Я журналист, но часто пишу о научных проблемах.

— Интересно.

Рамаз не понял, что интересного нашла в его ответах вдова академика и почему, но вместе с тем он остался доволен, что она не спросила его имя и фамилию.

Предваряя такой вопрос, он невольно решил на всякий случай назваться чужим именем. С быстротой молнии он выбрал его — Гоги Миндели.

— Что вы должны, что собираетесь писать о моем супруге?

Неприятное чувство усилилось еще больше.

— Откровенно говоря, мне пока не совсем ясна и полностью не обдумана структура статьи. Сначала мне бы хотелось основательно ознакомиться с некоторыми эпизодами из жизни уважаемого академика, которые неизвестны широкой публике, но сами по себе интересны и немаловажны. Затем я собираюсь обогатить его огромное научное наследие личными качествами и в совокупности нарисовать научно-гражданский, психологический портрет ученого и общественного деятеля.

— Чем я могу помочь вам?

— Разрешите осмотреть вашу квартиру. Для меня каждая мелочь имеет значение.

— С большим удовольствием!

— Тогда начнем с кабинета. Я хочу все запечатлеть в памяти. Представьте себе, что даже самые незначительные с первого взгляда детали имеют значение для создания психологического портрета ученого — какие и по какому принципу подобраны на полках книги, какая литература в данный момент находится непосредственно на письменном столе. До каких книг можно дотянуться, не вставая из-за стола.

— Интересно! — снова сказала Ана.

«Когда она подхватила это слово?» — вдруг озлобился почему-то Рамаз.

Первое, что он подумал, решившись посетить квартиру Давида Георгадзе, — как встретится с Аной. Он опасался, что ему станет дурно, что он не сможет сдержать волнение и выдаст себя. Старался представить, какой будет их встреча, воображая и прокручивая в мозгу тысячи вариантов. Что толку?! Реальность оказалась совершенно иной и неожиданной. Он как будто обрадовался, увидев любимую жену академика. И вместе с тем горько пожалел осиротевшую Any. Тяжелая тоска овладела им. Каково ей сейчас? Муж умер, сын бесследно пропал. Она осталась одна, одна-одинешенька. Распорядок жизни супруга, с головой погруженного в науку, отдалил от них даже самых близких людей. У Давида Георгадзе ни для кого не оставалось свободной минуты, научные исследования и институтские заботы — вот то, что отнимало львиную долю его времени.

«После смерти мужа родственники, наверное, в кои веки из вежливости заглядывают к ней.

Что ж, и семья академика ни из-за кого не расшибалась в лепешку. Стоит ли претендовать на чье-то внимание?

У Давида Георгадзе не хватало времени для общения с близкими, для гостеприимства и церемоний. Поэтому многие, вероятно, и обижены».

На душе стало еще тяжелее.

«Что со мной? — удивлялся Рамаз. — Слабости я не ощущаю, волнение улеглось. Отчего же так муторно на сердце?»

И тут до него дошло, что ему противно видеть вдову академика. Едва мысль нашла точное русло, он сразу понял, что седые волосы Аны, ее поблекшее лицо, по-старушечьи отвисший второй подбородок и венозные ноги вызывают отвращение. Ему не хотелось употреблять это слово — «отвращение», но правде не замажешь глаза. Он не мог представить, что когда-то Давид Георгадзе делил ложе с этой старухой.

— Если можно, я на минутку покину вас! — сказала вдруг Ана и, не дожидаясь согласия, удалилась в гостиную.

Рамаз сразу отогнал удручающие мысли. Подошел к стеллажу, снял с одной из полок второй том астрономической энциклопедии и раскрыл его. С книгой в руках заглянул в дверь гостиной — Ана не собиралась входить. Выхватив из кармана конверт, Рамаз бросил его в книгу и захлопнул ее. Затем как ни в чем не бывало поставил толстый том в зеленой обложке на прежнее место и отошел к противоположному шкафу.

«Мне казалось, что я сильнее разволнуюсь при виде этого кабинета», — с сожалением покачал головой Рамаз.

— Извините, что оставила вас.

— Что вы, калбатоно Ана! — Он стремительно повернулся к вдове.

— Я вам не докучаю, может быть, вы предпочитаете побыть один?

— Напротив, калбатоно Ана, напротив! Позвольте мне задать вам несколько вопросов, и сегодня этим ограничимся.

— Слушаю вас.

— Приходили ли к вам коллеги вашего супруга по институту? Какую помощь они предлагали? Может быть, уже чем-то помогли вам?

— Чем они могли мне помочь? Моего супруга похоронили за государственный счет. По правде говоря, я не хотела никакой помощи. Не хотела и не нуждаюсь. Самое главное, чтобы привели в порядок научное наследие моего супруга и позаботились об издании его трудов.

— Вы не скажете, кто именно был у вас?

— Трижды меня навещал Отар Кахишвили, новый директор института, в четвертый раз он нанес визит вместе с сотрудниками. Однажды некий молодой человек, кажется секретарь комсомольской организации, занес книги и кое-какие вещи моего супруга.

— Что же все-таки говорил Отар Кахишвили?

— Он был обеспокоен. У Давида в сейфе заперты какие-то секретные документы.

— И что же? — встрепенулся Рамаз.

— Он сказал, что не знает шифр сейфа. А мне-то откуда знать?!

«Подонок!» — вскричал в душе Рамаз. Он сразу смекнул, какие документы интересовали его заместителя.

— Когда я не смогла назвать ему шифр, он очень огорчился и предположил, что Давид, может быть, унес те документы домой. Весь кабинет обыскал.

— Нашел что-нибудь?

— Ничего. Ушел как в воду опущенный. На протяжении недели еще дважды наведывался. И все впустую. А на прощание сказал, что не миновать ему строгого выговора.

«Побирушка!» — снова во весь голос вскричал в душе Коринтели. Он насилу сдержался, чтобы не передернуться от злости.

— Он больше ничего не сказал?

— Ничего.

— Не заводил с вами разговора о последних исследованиях вашего супруга?

— Нет, не заводил. Сказал только, что скоро соберутся и наметят мероприятия по увековечению памяти моего мужа.

— После этого пришел вместе с другими?

— Да.

— Он говорил что-нибудь еще?

— Повторил все тот же вопрос, не нашла ли я что-нибудь, не попадались ли мне какие-нибудь документы или научные труды.

— Он спросил это во всеуслышание, не так ли?

— Да, — смутилась хозяйка, — вы полагаете, что он не должен был спрашивать?

— Нет, калбатоно Ана, мне кажется естественным, что он именно во всеуслышание спросил вас, — попытался улыбнуться Рамаз. — Что вы ему ответили?

— Что я могла ответить? Сказала, что не попадались.

— О сыне ничего не слышно? — Рамаз неожиданно переменил тему разговора.

— О сыне? — Ана вздохнула и вытерла набежавшие на глаза слезы. — Ничего!

— Кто-то говорил, будто бы он в парике приходил на похороны отца и прятался в толпе.

— Кто говорил? — сразу встрепенулась Ана.

— Не знаю. Я не знаком с этим человеком, встретил его на похоронах вашего супруга. Уже и не помню, как он выглядел. Случайно услышал краем уха, он говорил кому-то, что, кажется, сын академика пришел на похороны и прячется где-то в толпе.

— Не думаю. Он бы не уехал, не позвонив мне или не прислав кого-то из приятелей, чтобы успокоить меня.

— О нем совершенно ничего не слышно?

Ана снова горько вздохнула и громко разрыдалась.

— Извините, ради бога извините меня, калбатоно Ана, что я невольно задел вас за больное.

— Для чего мне жить, ума не приложу. Человек, оказывается, как собака, не так-то легко ему умереть, я все же надеюсь, что он где-то скрывается и когда-нибудь объявится, — она судорожно вздохнула. — Только бы знать, что он жив, а там пусть совсем не показывается, если хочет.

— А милиция? Неужели и она молчит? Не навещали вас с расспросами, не приносили каких-нибудь известий?

— Как же, много раз расспрашивали. Я писала им, с кем он дружил, какой у него характер. Одним словом, что знала, то и написала.

— К какому же заключению они пришли?

— Они уже не сомневаются, что того несчастного задавил мой сын, а сам с перепугу бросил машину и скрылся.

Вдова академика, уже не сдерживая слез, достала из кармана носовой платок и вытирала их.

— А почему вас интересует мой сын? — неожиданно опомнилась она и подозрительно пригляделась к гостю. — Вы, случайно, не знакомы с ним?

— Извините, калбатоно Ана, я без всякой задней мысли спросил о вашем сыне, зная, что академик именно из-за него получил инфаркт. Прошу прощения, что невольно разбередил вашу рану!

Рамаз встал, но, поняв, что уходить сейчас нельзя, это вызовет у женщины еще большие подозрения, снова подошел к книжным полкам.

— Насколько мне известно, академик Георгадзе, устав от научных трудов, отводил душу игрой на пианино.

— Да. А вы откуда это знаете? Мой супруг замечательно играл. Ничего необычного здесь нет. Давид из семьи музыкантов. Родители его питали надежду, что сын пойдет по их стопам.

— Я знаю еще, что в такие минуты академик любил выпить чашечку черного кофе без сахара.

— Интересно!

«Интересно! — снова передернуло Рамаза. — Она, видимо, недавно подхватила это словечко».

— Сейчас я ухожу, калбатоно Ана.

Вдова поднялась.

— Мне предстоит многое обдумать. Очень хочется, чтобы статья вышла как можно интереснее. Мне уже ясны та среда и атмосфера, в которых приходилось трудиться академику Георгадзе. Я оставлю за собой право еще раз побеспокоить вас, если у меня возникнут какие-то вопросы.

— Когда потребуется, тогда и заходите.

Ана проводила гостя до двери.

— Воспользуйтесь лифтом.

— Предпочитаю на своих двоих, калбатоно Ана. Весьма признателен вам за позволение прийти и за вашу чуткость. Всего вам доброго!

Рамаз сбежал по лестнице. Ему хотелось как можно быстрее оказаться подальше от этого здания, которое он успел возненавидеть за какие-то двадцать минут.

Выйдя на улицу, он вздохнул полной грудью, настроение сразу поднялось, и он поспешил к машине. Издали увидел свои красные «Жигули», как верный друг поджидавшие его на улице. Через две минуты он был рядом с машиной. Любовно оглядев ее, открыл дверцу.

Его подгоняло одно желание — как можно скорее оказаться на другой улице. Было неприятно ехать по этой, где каждое дерево, каждый дом напоминали ему о прошлом, уже тяготившем его.

Ага, вот он и избавился от этой улицы, от этого квартала. Беспричинная радость окрыляла его. Им овладело такое чувство, будто он разом вырвался из прошлого, погруженного глубоко-глубоко во мглу воспоминаний, и попал в совершенно новый мир.

Неожиданно он заметил в зеркальце серую «Волгу».

Машина показалась знакомой.

Он сейчас же вспомнил, что, когда вышел из дома Георгадзе, она маячила неподалеку, метрах в тридцати от подъезда.

«Меня, кажется, преследуют!» — невольно отметил он.

Серая «Волга» следовала за ним метрах в двадцати — двадцати пяти.

Рамаз сбавил скорость. Серая машина сохранила дистанцию.

Сомневаться не приходилось.

«Кто это может быть?!» — подумал Рамаз, резко тормозя перед книжным магазином.

«Волга», не останавливаясь, прошла рядом.

На мгновение Рамаз увидел сидящего за рулем молодого человека с седыми висками и болезненным лицом.

Кроме него, в машине никого не было.

«Почему он преследовал меня?» — пожал плечами Рамаз, снова запуская мотор.