Спираль

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В девять часов вечера Зураб Торадзе стоял у постели академика.

Давид Георгадзе спал глубоким сном.

Главный врач не стал будить его, решив подождать, пока больной откроет глаза. Взял стул, бесшумно переставил его поближе к кровати и неслышно сел.

Он волновался, несмотря на то что твердо верил, точнее, был убежден, что академик согласится на пересадку мозга. Но чем ближе подвигались стрелки к девяти часам, тем сильнее его донимали сомнения.

«Не дай бог в последнюю минуту испугается!

Невозможно! У него просто нет пути на попятный!

А вдруг он вообразит, что я его обманываю, говоря о трех-четырех месяцах!..

Смотрите, как сладко спит! Железные у него нервы. Человек с такими нервами и волей назад не повернет».

На академике не было очков. Без них его хрящеватый, с небольшой горбинкой нос казался больше.

«Куда он дел очки?» — спросил себя врач, не видя их на постели. Осторожно встал. На цыпочках обошел кровать. Очки лежали на полу. Академик, видимо, снял их и держал в руке. Когда он уснул, очки выпали.

Зураб Торадзе поднял их, на цыпочках вернулся к стулу, сел и уставился на суровое одухотворенное лицо больного.

Академик, словно почувствовав упорный взгляд, заворочался, веки его дрогнули и открылись. Поначалу он ничего не видел, но глаза постепенно привыкли к темноте палаты, и в зелено-красном свете аппаратуры обозначился силуэт Зураба Торадзе.

Тот встал и протянул больному очки:

— Добрый вечер!

— Вы уже здесь? Кстати, сделайте одолжение, наденьте их на меня.

— Я пришел точно в девять, но не стал вас будить. Точность непременное свойство нашей профессии. Причем точность двойная, точность времени и действий, вы, вероятно, понимаете, что я имею в виду операцию! — Главный врач надел ему очки и снова опустился на стул.

Академик взглянул на него. На сей раз он разглядел черты энергичного лица главного врача, его живые добрые глаза.

— Когда вы решили начать операцию? — спросил он вдруг. Спросил как бы между прочим, словно интересовался походом в кино или на стадион.

— Я имею право заключить, что вы согласны! — вырвалось у Торадзе.

— До согласия мне хочется выяснить некоторые вопросы, разобрать некоторые проблемы. Но, скажем, мы все выяснили и согласовали. Когда вы практически можете начать операцию?

— Через четыре дня. Уже три года я готов к пересадке мозга. А ваше здоровье позволяет нам взяться за нее.

— Итак, никакого риска?

— Я этого не говорил. Однажды я сказал вам и повторяю: шансы на успех — восемьдесят к двадцати. Или, как вы изволили выразиться, четыре против одного. И еще хочу добавить — мы подвергаем себя не меньшей опасности. В случае вашей гибели нас легко вывести на чистую воду. Представляете, какие деньки ожидают нас тогда. И люди, и власть наверняка предадут нас анафеме, придется держать ответ перед Уголовным кодексом, но мы все равно идем на риск. Мы вроде Юлия Цезаря — Рубикон перейден! — бросаем судьбу на весы, но верим в победу.

— Операцию будут делать четверо?

— Помимо меня четверо.

— И те четверо разделяют ваши мысли и верят в победу подобно вам?

— Как один! По-другому и быть не может. Только фанатики своего дела, уверенные в собственных силах, способны на такую самоотверженность. В течение многих лет я подбирал молодых людей, беззаветно влюбленных в медицину. Сегодня они уже не молодые, некоторым за сорок. Многолетний совместный труд и общие взгляды навечно спаяли нас, одна цель и одно стремление связали наши души.

Молчание.

— Как я замечаю, наша утренняя беседа не оказалась исчерпывающей, — снова нарушил его главный врач. — Какая еще проблема тревожит вас и заставляет задуматься?

— Допустим, что операция прошла успешно. Я становлюсь Коринтели, он — Давидом Георгадзе, Давидом Георгадзе с парализованным мозгом. В течение дня вся Грузия узнает о новом несчастье с академиком. Это, мне думается, не страшно. Ваша авторитетная группа заявит, что у меня кровоизлияние в мозг или нечто в этом роде… Однако главное в том, что тело ученого, приводимое в движение мозгом Рамаза Коринтели, проживет еще два-три месяца, возможно ли, что за это время к нему вернется сознание?

— Это исключено по двум причинам: я досконально исследовал мозг Рамаза Коринтели — шансы на его возрождение равны нулю. Второе: допустим, мы ошиблись на какую-то сотую. В этом случае на частичное восстановление мозга потребуются годы. А ваше тело, как я уже объяснял вам, проживет самое большее четыре месяца.

— Сколько времени я пробуду в больнице после операции?

— Месяца два, если не дольше.

— На протяжении этих месяцев могу ли я, тогда уже Рамаз Коринтели, повстречаться где-нибудь со своим старым телом?

— Гарантирую вам, что этого не случится.

Молчание.

— У вас еще есть вопросы?

— Миллион! Но я воздержусь. Точнее, считаю бессмысленным столько вопросов и ответов.

— Отчего же так?

— Может быть, операция провалится. К чему заранее нервировать себя и ломать голову?

— Итак, вы согласны?

— Да, я согласен. Скажу вам больше, я был согласен с первой минуты, как вы сделали мне такое заманчивое предложение. Я рад, что даже в случае неблагоприятного исхода операции мое старое и дряхлое тело все-таки пригодилось науке. Благодаря ему дальнейшие операции пойдут гораздо успешнее. Всю жизнь мой мозг служил науке, а на пороге смерти я и телом не остался в долгу перед нею.

— Тот, кому в самую критическую минуту не изменяет способность здравого суждения, значительная, очень значительная личность! — в неподдельном восхищении произнес Зураб Торадзе. — Я уверен, что смогу уберечь большой талант и интеллект этой личности!

Он вскочил на ноги. У него, разгоряченного восторгом, так билось сердце, что он, опасаясь, как бы больной не услышал гул его ударов, отступил от кровати.

Давид Георгадзе пошевелился, пытаясь повернуться. Врач сразу забеспокоился:

— Вам помочь?

— Поправьте подушку.

Торадзе выполнил его просьбу.

Наступила тишина.

Академик понял, что главный врач не собирается уходить.

— Я согласен. У меня нет иного выбора. На сей раз, кажется, и вы хотите что-то сказать мне.

— Вы угадали. Осталась одна неизбежная формальность. Вам нужно подписать заявление, что вы по собственной воле согласились на пересадку вашего мозга в черепную коробку Рамаза Коринтели.

— Извольте, если хватит сил написать.

— Текст уже написан и перепечатан. Под ним нужна ваша подпись.

— Браво, молодой человек! Я не сомневаюсь, что операция пройдет успешно. Давайте текст!

— С вашего разрешения, я зажгу свет.

Главный врач нажал кнопку. Вспыхнула та лампочка, которая располагалась над головой больного.

Свет ударил академика по глазам. Он несколько раз жмурился и снова открывал глаза, ощущая, как тяжелые, будто ороговевшие веки царапают сухую оболочку глаз.

Глаза исподволь привыкли к свету.

— Давайте текст. Одновременно хочу обременить вас одним поручением.

— С превеликим удовольствием!

— Я должен написать завещание и два письма. Принесите мне бумагу и три конверта.

— Сейчас или сначала прочтете заявление?

— Сначала прочту. Посмотрю, к чему прикладываю руку. Если операция пройдет успешно, вы вернете мне все три конверта, если же я умру, один, с завещанием, сдадите в институт, а остальные два уничтожите не читая. Вам ясно?

— Ясно.

— Более подробно поговорим, когда вручу вам конверты. А сейчас давайте текст.

Зураб Торадзе протянул ему лист глянцевой бумаги.

Академик с трудом поднес лист к глазам. Прочитал текст и горько усмехнулся:

— Я всегда гордился своим грузинским языком. Сей текст я не подпишу. Дайте ручку, я отредактирую.

Главный врач достал из кармана японскую авторучку.

— Вы прекрасный врач, но не дока грузинского языка.

— Вы же знаете, что со специальной литературой приходится знакомиться на русском или иностранном языках. Неудивительно, что я постепенно утратил чутье к родному языку.

— Язык есть честь, товарищ главный врач, а честь нельзя утрачивать!

Зураба Торадзе прошиб холодный пот; как наказанный ребенок стоял он у постели академика. Он наверняка никогда не чувствовал себя столь беспомощным. Беспомощным и виноватым. Академик дотошно выправил текст. Потом положил ручку на листок и пальцами сделал знак врачу, чтобы он забирал заявление.

— Как видите, я основательно выправил стиль. Не переношу манерный слог. По кудрявым строчкам с трудом продвигается кровь автора. Перепечатайте заново. Мне хочется оставить свою подпись — «академик Давид Георгадзе» — на заявлении, написанном достойным грузинским языком.