Спираль

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Приглушенный свет торшера озарял однокомнатную квартиру Марины Двали.

Было десять часов вечера.

На улице уже стемнело, однако шторы на окнах были задернуты.

Когда первая страсть улеглась, Рамаз перевернулся на спину и закурил. Марина, прильнув щекой к его груди, смежила веки. Молодая женщина блаженствовала — ее голова покоилась на мускулистой груди молодого человека, которая поднималась и опускалась от его дыхания.

Рамаз с таким расчетом поставил пепельницу на пол, чтобы она была под рукой. Когда приходилось стряхивать пепел, к ней не нужно было примериваться взглядом, так точно было выбрано место.

Марина, закрыв глаза, ощущала себя счастливейшей женщиной. Самый любимый человек лежал рядом с ней. Время от времени молодая женщина целовала шею Рамаза, длинными красивыми пальцами поглаживая его грудь.

Как быстро все совершилось! Перед глазами Марины встали дни их знакомства. Зажмурясь изо всех сил, она напрягла память, стараясь не пропустить ни малейшей детали из запечатленного на крутящейся сейчас видеоленте.

Через пять дней после поездки в Пасанаури Марина позволила Рамазу остаться у нее на ночь. Она в себя не могла прийти, стыдилась, что, до сих пор испытывая неловкость, говоря Коринтели «ты», уже лежит вместе с ним в постели. Волевая женщина, ни разу за долгие после развода годы не подумавшая разделить ложе с мужчиной, не могла понять, чем обворожил и подчинил ее этот странный и заносчивый молодой человек.

Прежде чем она сняла платье, Рамаз окутал ее угаром блаженства. Голова закружилась, она чуть было не потеряла сознание. Но сильные руки юноши подхватили ее и уложили на постель. Когда все вернулось на свои места, она поняла, что впервые ощутила мужчину. Ощутила и до умопомрачения полюбила человека, превратившего ее в полноценную женщину. С первого дня она решила, что живая не расстанется с Коринтели. Разлуке она предпочитала смерть. Она поняла, что, дожив до двадцати пяти лет, никого не любила по-настоящему. Смешными показались ей увлечения школьных и девичьих лет. Поначалу казалось, что она любит мужа. Может быть, она и любила его, но можно ли сравнить ту любовь с любовью к Рамазу Коринтели? Она как бы прозрела — до этого дня все было иллюзией и имитацией. Сегодня она впервые ощутила любовь, сегодня впервые зародился в ней жгучий страх, от которого нет спасения, — а вдруг чувство Рамаза Коринтели несерьезно, а вдруг ее первая и последняя любовь обречена на гибель. Причин для сомнений как будто не было. После работы они почти не разлучались. Почти каждую ночь Рамаз оставался у Марины. Внимание и ласки его не скудели. Не успевала она запереть дверь, как он уже исступленно целовал ее. Может быть, Рамаз Коринтели со всеми бывал так же ласков и страстен? Но можно ли, не любя женщину, выказывать столько любви?

Может быть, ему просто льстила любовь зрелой, побывавшей замужем женщины? Что будет потом, когда увлечение пройдет?

«Нет, нет, этого не случится!» — протестовала измученная женщина и тут же успокаивала себя, крепче прижималась к его груди и горячее целовала крепкую шею.

Шли дни. Пока они пылали одним огнем, пока бывали вместе, сомнения не терзали ее, но юноша уходил, и оставшейся в одиночестве женщиной сразу овладевали страх и трепет. Страх, изгнанный из комнаты во время пребывания в ней Рамаза Коринтели, вползал обратно, рос и заполнял комнату своей чудовищной, черной и липкой плотью.

«Почему он боится, как бы кто-нибудь не узнал о наших отношениях?»

Вот что давало повод для самой большой тревоги, вот что рождало самые жгучие подозрения.

Рамаз постоянно оставлял машину далеко от ее дома. Первой, разумеется, в квартиру входила Марина. И только пятнадцать — двадцать минут спустя Коринтели открывал незапертую дверь. Когда они ездили за город, он не заходил за ней. Он ждал ее в двух автобусных остановках от дома. Они выбирали такие места, где не бывало ни малейшего шанса встретить знакомых. А в последнее время он как будто опасался ездить и за город. В институте только по неотложным делам переступал порог директорского кабинета. А когда они порой нечаянно сталкивались в буфете, здоровался холодно и сдержанно.

«Может, он просто бережет мою честь?

Или полагает, что увлечение скоро пройдет, и старается не марать мое имя?»

О, что в такие минуты творилось с сердцем! Оно то останавливалось, то судорожно билось. Воздух словно не доходил до легких, и Марина задыхалась.

«Не может быть, не может быть!» — кричала она в душе страшным истерическим голосом, и сердце сразу принималось биться. Сжавшиеся легкие сейчас же начинали жадно вбирать в себя живительный воздух.

«Намерен ли он жениться на мне? Если намерен, обмолвился бы хоть одним словом. Любит ли он меня? А если не любит, если эти нежность и внимание — лишь уловки человека, потерявшего голову от страсти?

Нет, он любит меня, любит по-настоящему! Хотя любовь вовсе не означает, что он собирается жениться на мне. Он, видимо, до тех пор будет со мной, пока не перегорит, пока не исчезнет увлечение.

Что тогда? Останется одно — наложить на себя руки. Я должна спросить, спросить непременно сегодня, что у него на уме».

Но Марина ни разу не спросила Коринтели, что он собирается делать, как представляет их будущее; когда он приходил, молодая женщина снова теряла голову, снова отдавала себя во власть рукам Рамаза и не осмеливалась ни о чем спрашивать.

— Ты меня любишь? — вот единственный вопрос, который она задавала ему в постели.

— А как ты думаешь? — отвечал Рамаз, неистово целуя ее.

— Очень любишь?

— Очень, жизнь моя!

И у нее, погруженной в туман блаженства, пропадало всякое желание спрашивать.

Дня четыре назад вера ее вновь пошатнулась, вновь овладели ею тоска и безнадежность.

— Марина, мне необходимо серьезно поговорить с тобой! — начал вдруг Рамаз.

Прильнувшая к его груди женщина сразу подняла голову и испуганно посмотрела на него. Ей не понравился его голос.

Рамаз, глядя в потолок, продолжал курить. Он как будто избегал смотреть Марине в глаза. Полная ожидания женщина склонилась над ним.

— Мне нужна твоя помощь.

— Моя помощь? — каким-то обреченным голосом повторила женщина. И сразу ее пронзила одна мысль — не ради ли этой помощи он играл с ней в любовь? Какая может быть помощь от беспомощной секретарши?

— Да, помощь.

— Ты же знаешь, я не откажу тебе ни в чем, что в моих силах.

— Знаю. Поэтому и воздерживался. Пытался провернуть это дело без тебя. Как ни крутился, какие ключи ни подбирал, ничего не вышло.

— В чем же она заключается? — испуганно спросила женщина.

— Пустяки. Нужны лишь твое согласие и поддержка.

— О какой поддержке ты говоришь, Рамаз, ты же знаешь, что ради тебя я в Куру брошусь.

— Знаю, дорогая! — Рамаз приподнялся и поцеловал Марину в глаза.

Она сразу растаяла, чувство страха исчезло. Достаточно было Коринтели приласкать ее, и все сомнения улетали куда-то далеко-далеко, за тридевять земель.

— Слушаю тебя, Рамаз!

— Все, что я скажу, должно умереть в твоей душе.

— Как тебе не стыдно? Разве меня нужно предупреждать? — обиделась женщина.

— Знаю, что не нужно, этим предупреждением мне хочется дать тебе почувствовать всю серьезность дела! — Рамаз бросил сигарету в лежащую на полу пепельницу, резко прижал Марину к груди. Не видя ее глаз, ему было легче говорить. В то же время он понимал, что в его объятиях женщина скорее теряет способность взвешивать и рассуждать.

— Что же это за дело, которое нуждается в подобных вступлениях и предосторожности?

— Сущие пустяки, разумеется, если ты согласна.

— Ты не чувствуешь, что обижаешь меня такими словами? — растаяла Марина.

— Прости, я не имею права обойти серьезную сторону этого несложного дела.

— Ты меня любишь? — неожиданно спросила женщина, энергичным движением освободившись от его объятий и глядя ему в глаза.

— Разве ты сомневаешься в моей любви?

— Ты веришь, что я люблю тебя?

— Еще бы! Не понимаю, почему ты говоришь такие глупости, — якобы оскорбился Рамаз.

— Если ты в самом деле любишь меня и веришь, что я тоже безумно люблю тебя, к чему все эти предисловия? Разве ты не знаешь, что я без оглядки, без раздумий сделаю все, что ты скажешь? Говори прямо, в чем и как я могу тебе помочь?

— Я знаю, что ты любишь меня. Мне кажется, что и ты не сомневаешься в моей любви. Тем более я считаю обязательным, чтобы ты знала, на какое дело я толкаю тебя. Большая любовь — это полная откровенность и ответственность за судьбу другого! Поэтому не удивляйся моим словам.

Марина, словно успокоясь, прильнула к груди Рамаза, закрыла глаза и после паузы медленно проговорила:

— Я слушаю.

— Через два дня Отар Кахишвили едет в Москву. Мне необходимо незаметно для всех попасть в его кабинет. Ты должна будешь запереть дверь, чтобы кто-нибудь неожиданно не вошел.

— А что тебе нужно в директорском кабинете? — искренне удивилась Марина и, не поднимая головы и прижимаясь щекой к груди юноши, открыла глаза.

— Скажу, все скажу. Вот видишь, как ты заинтересовалась! Значит, я был прав, когда решил до мелочей ознакомить тебя с сутью дела, — Рамаз потянулся к лежащим на полу сигаретам. — Кахишвили отправляется в Москву якобы но институтским делам. На самом же деле он старается втихомолку найти мастера по сейфам. Ты хорошо знаешь, что покойный директор распорядился в завещании открыть сейф через два года. Кахишвили подбирается к чему-то в сейфе. Это «что-то», видимо, то научное исследование, которое Давид Георгадзе не успел опубликовать. Новый директор хочет заполучить готовый труд и присвоить его. Ты поняла?

— Поняла.

— Я хочу установить в директорском кабинете миниатюрный японский передатчик, а принимающий магнитофон дать тебе. Как только к директору проходит кто-то подозрительный, ты нажимаешь на клавишу магнитофона и записываешь их беседу. Кроме бесед с гостями и подозрительными людьми меня очень интересует, для чего Кахишвили и его заместитель Арчил Тевдорадзе запираются на целые часы. Одним словом, я хочу знать все, что происходит у директора в кабинете. Кассеты ты забираешь домой. Я их прослушиваю здесь. Интересное прячу или запоминаю.

— Ты и без этого можешь все услышать и разузнать. Зачем идешь на такой риск? Ведь уборщица или директор могут обнаружить передатчик. Что будет тогда?

— Не бойся…

— Я не боюсь, — прервала его Марина. — Я о тебе забочусь!

— Ничего опасного нет. Я знаю, где установить передатчик. Там его сто лет никто не найдет. А через месяц я снова незаметно проберусь в кабинет и уберу его. Я знаю: то, что должно произойти, произойдет в течение месяца.

— Ясно, все ясно. Однако ты не ответил на мой вопрос. Разве благодаря своему сверхъестественному дару ты без этих ухищрений не можешь узнать все?

— Не могу. На одно видение уходит столько энергии, что ее в две недели не восстановишь. Могу ли я каждый день напрягать сознание и «прослушивать», о чем они говорят часами? Мой дар и энергию нужно беречь. Только в безвыходных ситуациях я вправе напрягать мозг. А безвыходных ситуаций в жизни столько, что на все меня не хватит. Ясно?

— Дай закурить! — был ответ.

Рамаз поднес сигарету к губам Марины. Та жадно затянулась.

В комнате стало тихо. Сигарету курили по очереди. Молодой человек посчитал разговор завершенным, бросил окурок в пепельницу и впился в губы женщины.

Было почти десять часов, когда Рамаз заперся в директорском кабинете. Первым долгом он подошел к сейфу. Он утаил от Марины, что намеревается открыть его. К чему болтать? Женщина должна знать только то, в чем она принимает непосредственное участие.

Рамаз удивлялся собственному спокойствию. Ему казалось, что он будет больше нервничать. Войдя в кабинет, он слегка волновался. А когда заперся изнутри, волнение вмиг пропало. Он знал, что может пробыть здесь целый день и никто не помешает ему, ни у кого не возникнет подозрения.

Рамаз поднес спортивную сумку к сейфу, достал из нее резиновые перчатки, натянул на руки, потом снова запустил руку в сумку и нашел большие ножницы. Осторожно перерезал ими проволочку, с помощью которой сургуч был прикреплен к ручке сейфа. Снял ее с ручки и положил в сумку. Затем набрал шифр. Надавил на ручку. Помедлил. Он все-таки испытывал легкое волнение. Обеими руками повернул ручку и потянул на себя. Тяжелая дверь легонько скрипнула. Сейф был набит папками, различными документами, дареными книгами, сувенирами, копиями писем. Рамаз ни к чему не притронулся. Он вынул из сейфа только те зеленые папки, в которых находились его работа и результаты экспериментов, аккуратно положил их в сумку, неторопливо закрыл дверцу сейфа и никелированными дисками набрал прежний код. Снова склонился над сумкой, вынул электроплитку, металлическую печать — точную копию той печати, которая была оттиснута на сургуче около ручек. Снять копию не составило Рамазу труда. Дней десять назад, когда директора вызвали в Академию на заседание совета, Рамаз сказал Марине, что ему нужно поговорить по прямому телефону об одном деле. Могла ли Марина отказать? Войдя в кабинет, он запер дверь изнутри, подошел к сейфу и осторожно прилепил пластилин к отпечатку на сургуче. Ему понравилось качество изображения, полученного с первой попытки, но он на всякий случай сделал еще две пластилиновые копии.

В тот же вечер он отыскал мастера и попросил изготовить печать.

— Без официального отношения я ничего не делаю, — холодно отказал мастер, отодвигая предложенные ему немалые деньги.

— Сколько еще? — спросил Рамаз.

— Я уже сказал…

Не успел мастер закончить фразу, как Рамаз приставил к его лбу пистолет и угрожающе повторил:

— Сколько?

Мастер, не испугавшись пистолета, собирался закричать, но, взглянув в полыхающие злобой глаза Коринтели, пошел на попятную и, загипнотизированный взглядом молодого человека, кивнул в знак согласия, взял пластилин и внимательно изучил его.

Положив сургуч на стальную пластину, Рамаз быстро растопил его и так ловко опечатал сейф, что сам остался доволен.

Первое и главное дело было закончено. Рамаз немного передохнул, вынул из кармана сигареты, но курить раздумал, боясь насорить пеплом, и сунул их обратно в карман. Поднял сумку, достал японский миниатюрный, но на диво чувствительный передатчик. На углы его он заранее прикрепил четыре маленьких магнита. Силы их притяжения вполне хватало, чтобы надежно удерживать передатчик. Место для него было выбрано заранее — средняя часть большого, старинного директорского стола. Если кто-нибудь что-нибудь уронит под стол и полезет за этой вещью, все равно не удастся углядеть прикрепленный снизу передатчик величиной со спичечную коробку — стол не позволит поднять голову и взглянуть наверх.

Рамаз залез под широкий старинный письменный стол и снизу привинтил шурупами к столешнице стальную пластину, загодя просверленную по углам. Вылез из-под стола и удовлетворенно перевел дыхание. Дело было почти закончено. Автоматически снова достал из кармана сигареты, но сразу решил, что покурит выйдя из кабинета, положил пачку в карман, взял лежавший на столе передатчик и опять полез под стол.

От близости стальной пластины сила притяжения четырех магнитов едва не вырвала передатчик из рук Рамаза. Надежно прилипший передатчик он подвинул на середину пластинки.

Рамаз был доволен остроумным решением дела. По окончании рабочего дня Марина заберет передатчик домой, а утром, до прихода директора, снова приклеит его к стальной пластине. Можно, конечно, и оставлять, уборщица все равно не обнаружит его. Но во избежание всяких случайностей пусть лучше Марина каждый вечер забирает его домой.

Рамаз внимательно оглядел кабинет, не оставил ли он чего-нибудь, еще раз окинул взглядом сейф и взялся за сумку. Если в приемной или в коридоре кто-то покажется, Марина поднимет трубку подключенного к селектору телефона. Селектор молчал. Рамаз повернул ключ в двери и выглянул в приемную.

Марина, стоя в дверях, следила за коридором. Улыбкой она дала понять ему, что в коридоре никого нет и он может идти.

Покидая приемную, Рамаз громко сказал, что позвонит через полчаса, и вышел в коридор.

Через пять минут он уже сидел в машине и ехал домой, временами поглядывая на спортивную сумку, в которой нашли временный приют старое исследование, переделанное недавно в дипломную работу, и, что самое главное, завершенный и перепечатанный вариант «Пятого типа радиоактивного излучения» с материалами экспериментов. Восстановить и написать заново теоретическую часть последней работы не составляло труда, но результаты экспериментов, собранные ныне в одной папке, нельзя было восстановить по очень простой причине — их немыслимо воспроизвести по памяти, а проводить все эксперименты с самого начала требовало длительного времени. На худой конец, за год работы в лаборатории можно повторить результаты проведенных когда-то экспериментов, но при одном условии — работать придется вместе с Отаром Кахишвили. В этом случае директор института поневоле становится соавтором его исследования. И, что самое смешное, первым или главным соавтором.

Больше всего Рамаза радовало, что отныне, когда бы ни открыли сейф, никто не найдет в нем исследования академика. Вместо этого все убедятся, что у Георгадзе не осталось никакого исследования, что на протяжении пяти лет тот тщетно старался доказать существование пятого типа радиоактивности. Лишний раз станет ясно, почему покойному директору хотелось, чтобы сейф открыли через два года.

Надо было предусмотреть еще одно. Естественно, все удивятся и начнутся расспросы, как в столь короткое время Коринтели умудрился обнаружить существование пятого типа радиоактивности.

Рамаза не волновали возможные разговоры и взрыв страстей. Он заранее, еще до смерти академика предвидя будущее, создал документ, который, по его мнению, устранит все недоразумения. А с сегодняшнего дня, благодаря передатчику, он ежедневно будет знать, что собирается предпринять Отар Кахишвили. Рамаз был уверен, что новый директор института пустится во все тяжкие, чтобы тайком открыть сейф. Поэтому от Марины не должно укрыться посещение директора каким-нибудь незнакомцем. Искусством включения передатчика и записи разговора через приемник на магнитофон секретарша директора уже овладела в совершенстве. До весны, пока Рамаз не представит в Москву свое новое исследование, Отару Кахишвили не должна удаться афера с сейфом.

Конечно, не выдержав ожидающего его удара, Кахишвили может потерять способность здравого суждения и устроить скандал. А весной он может официально обвинить молодого ученого в присвоении чужого труда. Все равно у него ничего не выйдет — заранее написанный документ скажет свое веское слово.

— Мне страшно, Рамаз!

— Что тебе страшно? — улыбнулся в пространство Коринтели.

— Вдруг ты меня не любишь.

Он повернулся к женщине и прижал ее к груди.

— Неужели я даю основания так думать?

— Нет, но я все равно боюсь!

— Выбрось из головы эти глупости!

— Я уже не могу жить без тебя! Если ты меня бросишь, я покончу с собой, так и знай! Не думай, что я пугаю тебя. Не пойми меня неправильно. Я просто хочу, чтобы ты знал, без тебя я и дня не вынесу.

— Что с тобой? Может быть, ты что-то узнала обо мне? — Положив руки на плечи женщины, Рамаз отстранил ее и заглянул в глаза.

— Когда я с тобой, я не боюсь. А ты уходишь, и… Уходишь, и я не нахожу себе места…

В ответ молодой человек рассмеялся:

— Брось глупить. Как мне еще доказать, что я люблю тебя?

«Сказать ему все? — не решалась Марина. — Почему не познакомит меня хотя бы с одним из своих друзей? Почему старается, чтобы никто не узнал о нашей любви? Так будет вечно? Вечно с такими предосторожностями будем таиться в моей квартире? Может быть, я ему нужна только пока записываю на магнитофон разговоры в директорском кабинете? Может быть, только поэтому он и сошелся со мной?»

Марина снова положила голову на грудь Рамаза.

«Почему мне кажется, что он не любит меня? Разве можно, не любя, так ласкать? Может быть, я ослеплена и не замечаю, что его любовь притворна, а слова — наглая ложь?»

Марина не понимала и не могла понять, как Рамаз Коринтели старается по-настоящему полюбить ее. Вернее, убедить самого себя, что любит Марину. Разве могла понять она, какую горькую чашу выпало испить Рамазу Коринтели? Как был бы счастлив он, если бы действительно полюбил ее!

И вот сейчас, целуя глаза молодой женщины, Рамаз мысленно был с Ингой. Он уткнулся лицом в грудь Марины, боясь, как бы та не заглянула ему в глаза и не догадалась, какой огонь бушует в его груди. Опасливо зажмурясь, он исступленно целовал Марину, надеясь избавиться от мыслей об Инге, но все было напрасно.

Рамаз понял, что Марина, к сожалению, не та женщина, которая позволит ему забыть Ингу.