Спираль страстей

Глава 22

Последняя неделя июля медленно пошла по календарю, и наступила знойная жара, с рекордными температурами, обжигающими даже выбоины на улицах, мерцая удушающими волнами с середины утра до глубокой темноты. Море было до противного теплым, как скверный чай. Харин и Калинкин провели последние десять дней, чередуясь с другой командой, следившей за Робертом. Они работали в две смены, вечернюю и ночную, после того как установили, что дни Гимаева были вполне предсказуемой рутиной в медицинской школе и больнице номер четыре. Но по вечерам, когда он бесцельно бродил, Харин и Калинкин следили с ним.

Разрешение на прослушку мобильного Гимаева было получено. В течение нескольких дней результатов не было. Роберт в основном общался с другими студентами. Затем в четверг он позвонил из своей резиденции и договорился провести следующую ночь, пятницу, с одной из девушек-индивидуалок. Звонок был отслежен, и место жительства девушки установлено. Она жила в частном доме, в Адлере. Это место принадлежало Резо Эбралидзе, руководителю нефтепромыслового производства. Его офис подтвердил, что он уехал из города на неделю.

В 17.30 Харин с Невзоровым, имея на руках ордер, подошли к жилищу Гимаева. Они вышли из лифта, и двери закрылись за ними, когда они прошли в конец коридора и подошли к двери апартаментов молодого медика. Невзоров достал свой мягкий кожаный мешочек с медными инструментами и принялся за работу над дверью, пока Харин расхаживал по вестибюлю. К большому удивлению и разочарованию Невзорова, ему потребовалось почти пятнадцать минут, чтобы открыть замок. Когда ему это наконец удалось, он отпер дверь изнутри, чтобы шеф мог быстро войти, если понадобится, и закрыл ее. Потребовалась минута, чтобы его глаза привыкли к слабому освещению. Он прошел через широкую прихожую в гостиную с видом на горизонт. Невзоров нашел шнурок на шторах и задернул их, Ему пришлось проделать это с тремя отдельными панелями вдоль стены. В кромешной темноте он вернулся к выходу и нащупал на стене выключатель. Он нашел его и включил.

Жилище Роберта Гимаева было стандартным. Оно казалось каким-то серым: стены, коридор, серовато-бежевый ковер без рисунка, потолок, шторы. Все три комнаты были практически пусты. Столовая слева от входа была совершенно пуста. Дальше кухня блестела новой бежевой плиткой, а там, где требовалось использовать металл, тот был сделан из полированного хрома. В кухне у мойки стоял один табурет, ни стола, ни стульев. Вход в гостиную, где он только что задернул шторы, по цвету словно сливался с потолком большой комнаты. Он повернулся к другим комнатам, которые виднелись вдоль коридора с тускло освещенным потолком. Там, где стены встречались с полом, плинтус был не квадратным, а изогнутым, так что коридор словно превращался в эллиптический туннель. Через первую овальную дверь справа от него была еще одна пустая комната, которая могла бы служить детской в обычном жилище. Там тоже было окно, выходившее в парк, но занавесок не было, только голые стекла. Невзоров перешел к двум другим комнатам, тоже стандартным, но у каждой из которых одна из стен была зеркальной. Ничего больше. Наконец он добрался до спальни Роберта. Опять же, одна стена была зеркальной, но противоположная сторона комнаты была сюрпризом. Она была полностью покрыта огромной черно - белой гравюрой.

Невзоров отодвинулся к зеркалам, чтобы лучше видеть, и после некоторого размышления узнал репродукцию "Эль Замша де ла Изюм" Гойи - сказывалось увлечение гражданской супруги Алексея живописью. Задумчивая картина более поздней жизни Гойи и одна из серии гравюр под названием "Лос-Капричос", она изображала обезумевшего человека, склонившегося над письменным столом в прерывистом сне, когда уродливые крылатые существа появлялись из темноты, чтобы преследовать его мучительные сны. В этой репродукции было одно отличие, которое Алексей нашел интригующим. Надпись, которая была названием гравюры и появилась на конце стола, на котором лежал субъект, была написана в зеркальном отражении, так что для того, чтобы прочитать ее, нужно было повернуться лицом к противоположной стене, нарисованной на картине. При этом монстры психики Гойи выходили из тени, чтобы преследовать и зрителя. Сам Невзоров стал частью картины, и из темноты за его спиной на него обрушились демоны беспричинного сна. Он снова повернулся лицом к комнате. Подойдя прямо к шкафу, он включил маленький фонарик и начал обыскивать карманы костюмов Роберта, спортивных пиджаков и брюк. Он нашел только брошенную монету и частично использованный спичечный коробок. Под развешанной одеждой был низкий комодик с бельем, носками, выстиранными рубашками, носовыми платками и другими аксессуарами. Невзоров прошелся по всем ящикам, прощупывая одежду и ощупывая углы. Он присел на корточки на полу шкафа и ощупал носки каждой из восьми пар обуви. В ванной, сплошь покрытой белой плиткой, с белыми полотенцами и мочалками, лежали обычные туалетные принадлежности. В аптечке не оказалось лекарств, как предполагал Алексей. На самом деле, там было так мало личных вещей, что это напомнило ему комнату в отеле. Вернувшись в спальню, Невзоров подошел к единственному оригинальному предмету мебели - водяной кровати, заключенной в черную лакированную раму. Мгновение он смотрел на неубранные свертки грязно-белых простыней, а затем наклонился и обошел водяную кровать, ощупывая руками ее раму. Ничего. Потом он увидел порошок в углу. Сначала это выглядело как размытое пятно бледного света на сером ковре. Но Невзоров инстинктивно знал, что это такое. Он двинулся к нему, очертания находки становились все более отчетливыми по мере приближения. Он был разбросан в радиусе примерно двух метров от угла, где большая картина граничила со стеной. По внешним краям радиуса порошок был тонко распределен, рассыпан, как иней, но быстро становился все гуще к углу, пока не собрался в кучу толщиной в нескрько сантиметров там, где пол встречался с двумя стенами. В этой области тонкая пленка белой пыли прилипла к тонкой текстуре двух стен на расстоянии чуть выше головы Невзорова. Сам порошок был сильно перемешан, как будто что-то билось и скреблось в нем, глубоко вдавливая его в ковер, а затем снова насыпало на него еще больше порошка. Не весь он был свежим. Некоторые из них были старыми и грязными. Она выглядела так, словно долгое время служила подстилкой для животного. Но никакого животного не было. На полу, вплотную к плинтусу под картиной, узкая дорожка шла к двери ванной. Сначала след был густым от пыли, но быстро становился все тоньше, пока не исчез совсем на полпути вдоль стены. В нескольких местах в конце тропинки отчетливо виднелись следы Роберта. Алексей попятился от угла, пока не оказался почти посередине комнаты. Он посмотрел на картину на стене, потом снова повернулся и посмотрел вплотную картину "Сон разума порождает чудовищ".

Он вышел из спальни и прошел в гостиную, где источником света были три лампы, одна из которых стояла на полу. Невзоров включил каждую из ламп, но освещение показалось ему тусклым. Ощущение скудности обстановки усилилось у него: коричнегого цвета столик, большой и приземистый, с покрытием из дымчатого стекла и фляжкой с шариками в центре; длинный черный стол, заваленный книгами, очевидно, учебными заданиями; этажерка, пыльные полки которой были завалены всякой всячиной: бумагами, использованными и неиспользованными шприцами с иглами и без, болтающимся стетоскопом, наполовину пустой пачкой сигарет, мелочью, расческой, кофейной кружкой. Два венских стула стояли по одну сторону кофейного столика напротив небольшого диванчика, обтянутого черной кожей. Вот и все.

Невзоров ожидал увидеть сложную стереосистему и сотни компакт-дисков, но их там не оказалось. Здесь не было ни ваз, ни растений, ни сувениров-тех мелочей, которыми люди окружают себя, чтобы дом стал продолжением их личности. За исключением картин Гойи. Две самые большие стены в комнате снова были украшены работами угрюмого испанского художника. На стене слева, повернувшись лицом к окну, Алексей узнал 'Собаку', во многих отношениях одну из самых странных работ Гойи, изображающую маленькую собачью голову, смотрящую вверх из нижнего левого угла картины. Остальная часть серо-черной картины была пуста, за исключением неясного темного участка в правом верхнем углу, который давал Невзорову ощущение, что собака смотрит поверх края земли в пустой космос. Эта картина была предметом постоянных спекуляций со стороны экспертов Гойи. Сам художник не оставил никаких следов. Другая стена была заполнена жуткой гравюрой под названием "Наду". На ней был изображен разлагающийся труп, опускающийся обратно в могилу, из которой он поднялся после того, как написал испанское слово, означающее "ничего" в пыли костлявым пальцем. Это было произведение глубокой безнадежности.

Алексей попятился к входной двери и оглядел общую мрачноватую сцену резиденции Роберта. Он видел жилые помещения многих убийц, и хотя каждое из них в целом отражало экономическое положение его обитателя, в каждом случае они были ничем не примечательны. В принципе, это можно было точно описать как "логово". От этих тусклых комнат исходило странное ощущение, можно даже сказать, настоящая вибрирующая аура занимавшего их разума. Невзорову казалось невероятным, что Роберт Гимаев спит, работает и видит сны здесь. Это была не та среда, которую можно было бы простить за ошибочный дурной вкус. Нет, ему показалось, что все было тщательно продумано. Это было обставлено им намеренно для того, чтобы подпитывать свой разум его же собственными мутациями, чтобы они жили друг в друге в состоянии психического каннибализма.

Невзоров повернулся, быстро пошел к входной двери и рывком распахнул ее. Харин резко обернулся.

- В чем дело?

Невзоров посмотрел на яркий вестибюль и молодое лицо Харина, как будто их блеск и молодость были магическими. Ему было интересно, что отражается на его собственном лице. Ему хотелось хотя бы на минуту развеяться после неприятных ощущений, который он испытал в логове Роберта.

- Ничего.

Алексей приоткрыл дверь.

- Дай мне еще пятнадцать минут, и мы уберемся отсюда.

Он закрыл дверь и попытался выкинуть из головы все, кроме того, что ему предстояло сделать. Вернувшись на кухню, он открыл холодильник. Он был практически пуст. Там была бутылка апельсинового сока, немного сыра в упаковке, половина батончика масла, все еще завернутого в фольгу, пять или шесть кусков ржаного хлеба в мятом целлофане и две бутылки пива "Хайнекен". Морозильник был пуст. Невзоров почему-то думал, что там может храниться коллекция вирусов Роберта. В кладовке было так же пусто. Роберт почти не ел здесь. Невзоров прошел в гостиную и принялся рыться в бумагах и книгах на столе. Там не было ничего личного; все это, по-видимому, относилось к его медицинским занятиям. В шкафу со стеклянными полками не было ничего более важного, чем он увидел при первом беглом взгляде. Он оглядел комнату. Место было так подчеркнуто лишено излишеств, что искать было негде. Он подошел к столику и, опустившись на одно колено, провел руками по деревянной раме. Одна рука поддерживала его вес на столе, в то время как другая скользила по его краю. Он повернул голову набок, и его взгляд упал на емкость, наполовину наполненную шариками. Двигаясь, он покачал стол, и один из шариков отделился от других, немного поплыл вверх и затем затонул.

Невзоров остановился. Он пристально посмотрел на емкость. Он медленно выпрямился, протянул обе руки и придвинул к себе сосуд. Глазные яблоки зашевелились в банке и уставились на него с разных углов, их выпуклые белки были единственным ярким пятном во всей комнате, когда они колебались в вязкой жидкости, которая их сохраняла. Невзоров не смог сдержать дрожь, когда уставился на кучу глаз. Сколько их было? Не человеческих, конечно. Ведь ни одна из девушек не была изувечена. Да, жутковатое местечко.

Он встал и пошел на кухню. Открыв шкафчики, он порылся в различных коробках и банках, пока не нашел маленькую баночку с черным перцем, которую вылил в раковину и залил водой. Он сполоснул ее, вымыв остатки перца в бутылке. Он подошел к шкафчику в гостиной, взял один из игольчатых шприцев и подошел к кофейному столику. Вынув пробку из колбы, он осторожно опустил шприц в жидкость и наполнил его. Все это он вылил в перечницу. Затем он вытянул плунжер шприца и, держа его за самый конец плунжера, опустил иглу в колбу и ввел ее в одно из глазных яблок, которое вытащил, как оливку из банки. Он снял его с иглы и сунул в перечницу. Алексей быстро закрыл фляжку, вернул шприц на полку и, убедившись, что крышка плотно закрыта, сунул банку с трофеем в карман. Пройдя через квартиру в последний раз, он выключил все огни, раздвинул шторы и вышел в вестибюль.

- Сколько я там пробыл? - спросил он. Он чувствовал себя так, словно воскрес. Харин выглядел удивленным.

- Ты закончил?

- Да.

Невзоров вытер лицо носовым платком. Руки у него тряслись, как будто его накачали кофеином.

- В чем дело?

- Что ты имеешь в виду?

- Это был самый быстрый обыск в истории.

Харин посмотрел на часы.

- Двадцать три минуты.

- Ты имеешь в виду, с тех пор, как я выглянул за дверь?

- Все это время.

Невзоров нащупал в кармане бутылочку из-под перца.

- Когда выберемся отсюда, пойдем прямо в морг. Вазген может не быть там, но любой из его людей может ответить на мой вопрос. Давай вызовем шефа по рации и встретимся с ним в кафе на Навагинской.

Все трое заняли кабинку у окна. Невзоров тихо сидел рядом с Хариным, глядя поверх пухлых плеч Сафонова на огни проезжающих по улице машин. Он видел два зонтика с надписями "Чинзано" и "Спрайт" на бахроме, которые тянулись к соседнему кафе. Он чувствовал себя опустошенным после того, как рассказал о своем обыске комнат Роберта так подробно, как только мог вспомнить. Декламация сопровождалась односложными ругательствами шефа.

- Итак, - неожиданно сказал Сафонов. - Глазные яблоки, вероятно, от собак. Я имею в виду, что это то, что люди Вазгена могут протестировать на бешенство, потому что именно там накапливается много вируса, верно?

Невзоров кивнул.

- Ладно. Допустим, у него полная банка собачьих глаз, инфицированных вирусом бешенства. Ну и что?

- Это более убедительное доказательство, - сказал Харин.

- Это косвенные улики, и мы все равно не можем ими воспользоваться, потому что вы вломились туда, - возразил Сафонов.

Он широко раскрыл глаза и обвел ими закусочную. Он ненавидел именно эту закусочную, любимую Невзоровым, потому что в ней было необычайно чисто. Сафонов ненавидел ее, потому что она была преимущественно покровительствуема гомосексуалистами. Он постоянно хмурился и угрожающе прищуривал глаза всякий раз, когда ловил на себе чей-нибудь взгляд.

- Ну, мы не можем позволить этому продолжаться, - сказал Невзоров. - Мы не можем ждать, пока он еще кого-нибудь не убьет. Пора запускать Светлану.