Спорим, она будет моей? (СИ)

Глава 22. Олеся

— Что это у тебя? — упавшим голос спрашивает мама, когда я возвращаюсь обратно в квартиру.

Она прекрасно видит клетку и ее маленького пушистого обитателя. Я даже немного побаиваюсь, как бы мама не хлопнулась в обморок.

— Это для биологии! — нахожусь я и тащу своего нового друга в свою комнату.

— Как для биологии? — верещит мама из коридора. — Надолго ЭТО с нами?! Ты же знаешь, я до ужаса боюсь мышей!

— А это и не мышь, — терпеливо и громко объясняю ей. — Это землеройка!

— Час от часу не легче, — тихо ворчит мама и умолкает: наверное, не выдерживает и уходит.

Ставлю клетку в угол комнаты на пол и рассматриваю крохотное животное. Глазки-бусинки следят за мной с интересом. Задумываюсь о том, что зверька надо покормить и двигаюсь к двери. Поднимаю глаза и натыкаюсь взглядом на маму. Она стоит, прислонившись к дверному косяку, и следит за мной мрачным взглядом.

— Кто тебе принес клетку?

— Гм. Подруга.

— Подруга, значит? — повторяет мама, не сводя с меня напряженных глаз.

У нее такой вид, как будто она что-то знает. Что-то такое, чего не знаю даже я.

Я кое-как огибаю ее и иду на кухню, она семенит за мной. Раньше все было по-другому. Раньше я ничего от нее не скрывала, и уж тем более не врала. Но теперь мне ложь дается как-то проще. Особо не чувствую угрызений совести. Маме знать про всё ни к чему. Тем более я догадываюсь, что бы она сказала. Не принимай подарки, игнорируй, уходи, склони голову, сдайся, позволь вытирать о тебя ноги! Надоело!

Она всю жизнь велит мне все игнорировать. Но разве так можно жить? Она-то не игнорировала. Она радовалась жизни. И подарки принимала. И на свидания бегала. И даже родила ребенка. Кто виноват в том, что мой отец сбежал? Это вовсе не значит, что моя жизнь сложится точно так же, как и ее. Я понимаю… Вернее, я понимала, что она хочет оградить меня от всего этого. Хочет предостеречь меня от ошибок, которые она сама совершила. Но это уж слишком… Нельзя жить, постоянно закрывая на все глаза.

Открываю холодильник и пялюсь в одну точку. Спиной чувствую ее задумчивый взгляд. Резко поворачиваюсь к ней и в отчаяние сжимаю кулаки.

— Это была не подруга, это был парень. Богатый, красивый и избалованный. Как раз такой, каких нужно игнорировать, мама.

Она меняется в лице, явно не ожидала от меня таких жестких слов. Хочет что-то ответить, но я ей не даю. Нужно пользоваться моментом, пока во мне есть эта удивительная решимость.

— И я больше не могу носить эти дурацкие юбки. Они же уродливые! И в них тяжело ходить. И жарко. И стыдно, если уж быть совсем честной.

— Но…

— И каблуки! — меня уже понесло, ничего не поделаешь. — Я низкая, мама. Практически все девочки в школе носят каблуки, и в этом нет ничего такого!

Я беру передышку и вдыхаю побольше воздуха. Мама смотрит на меня каким-то новым печальным взглядом.

Холодильник отчаянно вопит, требует, чтобы закрыли дверцу.

— У тебя переходный возраст, — успокаивающе говорит мама. — В тебе играют гормоны. Но ничего, это пройдет. А насчет этих мальчиков… Ты знаешь мое отношение. Я не хочу, чтобы…

— …чтобы я повторила твою судьбу! Знаю, слышала! — огрызаюсь я и захлопываю холодильник. — Ведь твоя судьба так ужасна. Скажи, ты жалеешь, что родила меня?

Глаза мамы выкатываются из орбит. Она в ужасе на меня смотрит, будто бы я сказала что-то необратимое, по-настоящему жестокое. Но меня давно мучает этот вопрос. Поэтому я наблюдаю за ней внимательным холодным взглядом.

— Разумеется, нет, милая! Не было и дня, чтобы я пожалела об этом. Но ты не представляешь, как тяжело воспитывать дочь одной. Ни за что не пожелаю тебе этого.

А вот теперь мне неловко. Мама считала, что воспитывает меня правильно. Она оберегала меня, поддерживала, помогала, как могла. А я… неблагодарная дочь. Что здесь скажешь?..

Вообще-то я хочу извиниться. Но язык не поворачивается. Все, что она делала «во благо» превратило меня в слабое беззащитное существо. В Плаксу. Они правы, что так меня называют. Все они правы.

Я быстро отвожу взгляд. Я сделала маме больно и больше не могу смотреть ей в глаза. Шагаю в свою комнату стремительно, по пути задевая предметы мебели. Новые синяки — ерунда. Да и вообще все — ерунда. Кроме одного. Нужно покормить мышь.

Кручу в руках телефон. Уснуть не получается. В любой другой ситуации я бы позвонила Оксане. Но сейчас не могу. Боюсь того, что она может мне сказать. Не хочу потерять ее. Как ей объяснить, что ее Тимофей мне не нужен?

Раньше мы могли звонить друг другу в любое время. Такой был уговор. Если кому-то из нас плохо, второй непременно выслушает.

— Уговор все еще в силе? — спрашиваю я.

Все-таки набрала подруге. Само вышло. Она громко дышит на том конце провода. Я жмурю глаза и жду. Я уже готова к тому, что она положит трубку, но она не кладет.

— Да, — говорит она. — Извини. Я не знаю, что на меня нашло. Как я могла подумать, что ты вытворяешь такое за моей спиной?!

Какое облегчение! Я открываю глаза и слабо улыбаюсь.

— Ну, любовь слепа.

Она смеется и вдруг резко становится серьезной.

— Сегодня меня пригласил на свидание Воронин.

— Ч-чего?! Федор?

— Ага. Краснел, бубнил, путал слова. Жалкое зрелище!

— И как ты его отшила? — ухмыляюсь я и переворачиваюсь на живот.

— А я не отшила. Согласилась. Беру пример с тебя.

— Не… не поняла.

— Ну, знаешь, ты приняла приглашение Калиновского потому, что хотела доказать всем, что не все девчонки готовы ради него унижаться и выполнять его команды, — меня передергивает: я, конечно, перед ним не унижалась, но чем-то он меня зацепил, это точно. — А я согласилась на это свидание, потому что хочу посмотреть на девушку Тимофея.

— Как-то одно с другим не вяжется…

Еще мне хочется добавить, что она видит ее каждый день. В школе. И что она уже не девушка Тимофея, а просто наша учительница.

— Свяжется! — упрямо заявляет Оксана, и я не смею ей перечить.

Затем я выкладываю ей все о наших встречах с Калиновским. Так приятно делиться этим с кем-то, что я без конца улыбаюсь и тараторю, как ненормальная. Оксана, по своему обыкновению, переспрашивает, восклицает и, готова поспорить, постоянно прикладывает руку к груди.

А потом она мне подает идею. Засыпаю я довольная и умиротворенная. Потому что я знаю, что очень скоро Матвей Калиновский окажется в моей шкуре. Сам же хотел справедливости. Он даже не подозревает, во что влип.