Средняя Азия и Дальний Восток в эпоху средневековья

Глава 12 Монеты раннесредневековой Средней Азии (Е.В. Зеймаль)

Монеты раннесредневекового периода пока исследованы для разных областей Средней Азии с неодинаковой полнотой, отчасти зависящей от того, насколько подробно те или иные области изучены археологически. Конкретный нумизматический материал будет рассмотрен поэтому раздельно — по нумизматическим «провинциям», которые, как правило, совпадают с историко-географическими единицами разного ранга, выделяемыми по данным письменных источников. Преимущественное внимание при этом будет уделено вопросам, которые плохо освещены в литературе, остаются нерешенными или спорными (особенно когда ответы на них заключены в археологических материалах); твердо установленные нумизматические факты, имеющие надежно обоснованную интерпретацию, рассматриваются менее подробно — с отсылкой к соответствующим публикациям.

Сводной работы, посвященной монетному делу и денежному обращению раннесредневековой Средней Азии, не существует, хотя накопленные по каждой из областей материалы весьма обширны количественно и достаточно представительны в том, как они отражают состояние денежного хозяйства и процессы, в нем происходившие (Давидович, Зеймаль, 1980, с. 70–80).

Начало раннесредневекового периода в денежном обращении Средней Азии, несколько не совпадая с принятыми для этого хронологическими рамками, относится в целом ко второй половине V–VI в. (для отдельных областей возможны некоторые отклонения от этих дат, обусловленные главным образом неравномерностью социально-экономического развития). Заканчивается период, когда полностью прекращается чеканка (а затем и обращение) раннесредневековых монет местного образца. Происходит это примерно в середине VIII в. (несколько позднее — в Хорезме, Уструшане и, видимо, в Чаче), когда Средняя Азия оказывается включенной (хотя и со своей спецификой и отклонениями) в финансово-экономическую систему Ближневосточного региона. Завоевание арабами Средней Азии в первой четверти VIII в. принесло перемены прежде всего в политическую и социальную жизнь, но, создав условия для широкого проникновения сюда монет Омейядского халифата, не сопровождалось немедленным нарушением традиций местного монетного дела и денежного обращения, его отменой. 20-60-е годы VIII в. — период сосуществования на среднеазиатском рынке в обращении монет местной чеканки, с одной стороны, и — с другой, арабских дирхемов и фельсов, завершившийся полным прекращением чеканки монет домусульманского образца (кроме так называемых черных дирхемов — гитрифи и др.) и их исчезновением из обращения.

Для денежного обращения предшествующего периода — древнего — в большинстве областей Средней Азии было характерно преобладание «варварских подражаний» и возникших на их основе местных чеканок (Зеймаль Е., 1975, 1978, 1983, 1985), как медных, так и серебряных, стоимостное содержание которых определялось не количеством заключенного в них металла, а установленными для них правилами обращения, «курсом». Такие монеты не отличаются в принципе от монетных знаков, т. е. не являются деньгами в политэкономическом значении этого термина, а ареал, в котором они имеют хождение, строго ограничен той территорией, в пределах которой действует, сохраняет силу установленный для них «курс». С чем соотнесено стоимостное содержание таких монетных знаков, чем оно обеспечивается, кроме авторитета властей, мы, как правило, не знаем.

Денежное обращение раннесредневекового периода в Средней Азии строится на принципиально иной основе: в качестве денег во всех (или почти во всех) областях выступают серебряные монеты (всюду, кроме Хорезма, это сасанидские драхмы или подражания им), а в качестве монетных знаков, не имеющих сами по себе стоимостного содержания и соотнесенных по стоимости с серебряными монетами-деньгами, — медные монетные знаки локальной чеканки. Право на выпуск собственной медной монеты могли иметь не только большие области (Бухарский Согд, Самаркандский Согд, Чач и др.), но и менее крупные политико-административные единицы внутри таких областей, как например, Панч-Пенджикент в Самаркандском Согде, Пайкенд в Бухарском Согде и др. Для раннесредневековых медных монет также характерно обращение преимущественно в границах тех территориальных подразделений, где осуществлялась их чеканка, но при этом — в более широких масштабах, чем на протяжении древнего периода, — происходила и их диффузия за пределы основных ареалов.

Видимо, нет необходимости напоминать о том, что монетные находки из раскопок раннесредневековых среднеазиатских памятников широко используются (наряду с керамикой, металлическими изделиями, строительными остатками и другими категориями археологических материалов) для датировки слоев, помещений, ремонтов, а также поселений, за́мков, городищ и т. п. в целом. Однако многие нумизматические группы имеют пока слишком широкие и неопределенные даты, для уточнения, сужения которых решающее значение могут иметь археологические данные (стратиграфические наблюдения за распределением монет по слоям, за их взаимовстречаемостью. Так, разработанная для городища раннесредневекового Пенджикента дробная стратиграфическая колонка позволила существенно уточнить датировку целого ряда монетных серий (Беленицкий, Маршак, Распопова, 1980; 1984, с. 225–262; 1986, с. 305–313). К сожалению, пока нет других археологических памятников, для которых цельная картина последовательности слоев V–VIII вв. была бы разработана столь же тщательно и обоснованно, хотя задача датировки монетных выпусков с помощью археологических данных по мере накопления новых нумизматических материалов становится сегодня остроактуальной.

Помимо чисто прикладного — датировочного использования, монетные находки из раскопок, выполняя очень важную связующую роль между «немыми» памятниками материальной культуры и историческими свидетельствами письменных источников, часто служат ключом к широкому историческому осмыслению раскапываемых городищ, за́мков и т. п. (определение их историко-географической и политико-административной принадлежности, сопоставление стратиграфической «судьбы» памятника с известными нам событиями политической истории и т. д.). Надежность и достоверность такого рода заключений во многом зависят от того, насколько строго и объективно используются нумизматические материалы, т. е. от критической оценки монет как источника, например на какие выводы они дают право и на какие не дают; от того, в какой мере учтены общие принципы обращения монет, в частности различия между характером обращения серебра и меди, и специфические особенности данной области и т. п. Именно поэтому оказалось необходимым предпослать рассмотрению конкретных нумизматических материалов по областям эти общие положения.

Основные районы Туркменистана (кроме расположенных в правобережье Амударьи) не входили в состав Трансоксианы — Мавераннахра, а их исторические судьбы в древности и в раннем средневековье были иными, чем у остальных областей Средней Азии. Общеисторическими причинами определяются и весьма существенные различия в монетном деле и денежном обращении раннесредневековой Туркмении. Завоеванный Сасанидами еще в III в., при Ардашире I, Мерв стал не только главным оплотом Ирана на востоке и центром вновь образованного административного округа — марзбанства, но и местом расположения монетного двора Сасанидов, продолжавшего (с некоторыми перерывами) чеканить монеты вплоть до середины VII в. Массовая продукция этого монетного двора (драхмы общегосударственного образца и мелкие медные монеты) целиком соответствует и иконографически и метрологически стандартам, существовавшим в Иране этого времени, что избавляет от необходимости рассматривать здесь эти монеты в деталях: в существующих изданиях по сасанидской нумизматике (Gobl, 1971) отмечены буквенные обозначения, использовавшиеся на мервском дворе для маркировки изготовленных там монет. Применительно к монетным находкам, происходящим с территории Туркмении задача хронологической (и шире — исторической) атрибуции, составляющая основные трудности в исследовании раннесредневековых монет остальных областей Средней Азии, решается с помощью хорошо разработанной нумизматики Сасанидского Ирана, позволяя сосредоточить внимание, во-первых, на тех отличиях от общегосударственной чеканки, которые прослеживаются в продукции мервского монетного двора; во-вторых, на особенностях деятельности монетного двора в Мерве (состав чеканившейся там монеты, перерывы в его работе, наблюдения за интенсивностью чеканки и т. п.); и в-третьих, на составе монеты, находившейся в обращении как в самом Мерве, так и в прилегающих к нему округах.

Как удалось установить С.Д. Логинову и А.Б. Никитину, за периодом интенсивной работы монетного двора в Мерве в первой трети V в. (большая серия драхм второй половины правления Варахрана V (421–439 гг.) и его медные монеты; драхмы первых лет правления Йездигерда II (439–457 гг.)) последовал большой перерыв в его деятельности, связанный со сложными перипетиями ожесточенной борьбы за бывшие владения кушанского царства в Тохаристане между Сасанидами, кидаритами и эфталитами (Логинов, Никитин, 1985, 1988). Для периода 440-510-х годов известны только драхмы Кавада и Валаша с надчеканками на лиц. ст., в которых обозначен монетный двор — Мерв (эти драхмы изготовлены на других монетных дворах, а в Мерве они только метились надчеканами). Восстановление Сасанидами своих позиций в Мерве происходит лишь в середине Правления Кавада I (488–531 гг.): его драхмы чеканятся в Мерве с 22-го года его правления, медные мелкие монеты — с 31-го года. После этого сасанидская чеканка в Мерве имеет регулярный характер: при Хосрове I (531–579 гг.) здесь выпускались драхмы, медные монеты с монограммой Мерва и мелкие медные монеты без легенд; при Хормизде IV (579–590 гг.) — драхмы; при Хосрове II (590–628 гг.) — драхмы и медные монеты без легенд; при Ардашире III (632–651 гг.) — драхмы. Возможно, завершение обработки нумизматических материалов ЮТАКЭ, которые пока остаются неизданными, позволит внести в эту картину деятельности сасанидского двора в Мерве уточнения и дополнения, а также составить (с опорой на стратиграфическое распределение находок) более полное представление о составе монетной массы, находившейся здесь в обращении.

Древний период в чеканке этой области, расположенной в нижнем течении р. Зеравшан, заканчивается с прекращением выпуска раннесогдийских монет, следующих подражаниям тетрадрахмам Эвтидема, — их последней серии: л. ст. — правитель в тиаре; об. ст. — «Геракл» на полукруглом омфале (Зеймаль Е., 1978. табл. II, 12), а также наиболее поздних монет «Гиркода» (Зеймаль Е., 1978. табл. III, 24–25), типологическая параллельность которых по отношению к самаркандским монетам с лучником (выпускались до конца V или в начале VI в. — см. о них ниже) позволяет сближать их и хронологически, относя окончание их выпуска к концу IV–V в.

Две небольшие группы монет, видимо выпускавшиеся одновременно как серебро (Зеймаль Е., 1978. табл. V, 1, 2) и как медь (Зеймаль Е., 1978. табл. V, 3, 4), явно обнаруживают влияние сасанидской монетной чеканки (в частности, монет сасанидских кушаншахов) и должны быть датированы предположительно концом IV–V в. Наблюдения за стратиграфическим распределением таких монет помогут в будущем уточнить эту датировку, а также определить соотношение этих монет с наиболее поздними монетами «Гиркода».

В Бухарском Согде были выпущены первые согдийские подражания драхмам сасанидского царя Варахрана V (421–439 гг.), вошедшие в литературу как «бухархудатские» монеты (Lerch, 1879; Лерх, 1909). Серьезные разногласия среди исследователей вызвал вопрос о том, когда начался выпуск таких подражаний (Смирнова, 1963, с. 39–40, примеч. 119; Давидович, Зеймаль, 1980, с. 75). Те, кто относил наиболее ранние «бухархудатские» монеты к V в., опирались только на даты прототипа — драхмы Варахрана V (421–439 гг.), а также на общее, без детального анализа, сопоставление согдийской легенды на «бухархудатских» монетах с палеографическими особенностями согдийских «старых писем» (мнение В.Б. Хеннинга; Frye, 1949, s. 26). Датировка начала их чеканки VII в. основывается (Лерх, 1909; Walker, 1941), на сообщении Нершахи, что во времена Абу Бакра (632–634 гг.) бухархудат Кана был первым, кто чеканил в Бухаре серебряную монету. Попытка «совместить» эти две точки зрения вынуждала бы признать перерыв в чеканке «бухархудатских» монет — перерыв, который не фиксируется ни типологически, ни палеографически, ни археологически (Смирнова, 1963, с. 39).

Существенные уточнения в вопрос о начале чеканки «бухархудатских» серий можно внести, опираясь на то, что прототипом для «бухархудатских» монет послужили не драхмы Варахрана V вообще, а те из них, которые чеканились на мервском монетном дворе, в непосредственной близости к Бухаре, в последние годы правления Варахрана V, когда, по наблюдениям С.Д. Логинова и А.Б. Никитина, в Мерве выпускалась примерно половина всех драхм, чеканившихся в Сасанидском государстве. Когда в деятельности мервского монетного двора наступил перерыв (от 40-х годов V в. до второго десятилетия VI в.), в Бухарский оазис из Мерва могли проникать в массовых количествах только драхмы Варахрана V; другой серебряной монеты там в это время просто не чеканилось, а драхм Варахрана V было выпущено много, и они еще продолжали находиться в обращении. Если Мерв после 80-х годов V в. оказался во власти эфталитов, там могли выпускаться серебряные монеты по образцу драхм Варахрана V с искаженной легендой пехлеви или с полностью нечитаемой имитацией такой легенды (табл. 118, 3). Но прототипами для бухарских подражаний стали не они: ранние серии бухарских подражаний более точно передают пехлевийскую легенду прототипа. Однако подражания драхмам Варахрана эфталитского времени (как и драхмы самого Варахрана V) поступали в Бухарский оазис: об этом говорят экземпляры, надчеканенные явно в Бухаре характерным знаком-тамгой (табл. 118, 4), который широко представлен также на медных монетах Бухарского Согда — уже в качестве самостоятельного элемента монетного типа. Таким образом, нет оснований непосредственно приближать начало выпуска «бухархудатских» монет ко времени правления Варахрана V: их могли начать чеканить и во второй половине V в., и в начале VI в., и позднее. Возможно, возобновление интенсивной сасанидской чеканки в Мерве при Каваде I (второе десятилетие VI в.) сопровождалось — в результате официального запрета или стихийного рыночного предпочтения — вытеснением драхм Варахрана V, если они были неполновесными, а также всех видов подражаний им из обращения в Мервском оазисе. Если поток мервских драхм, устремившихся в Бухару, вызван этой причиной, выпуск «бухархудатских» монет должен был начаться лишь после второго десятилетия VI в.

Относительная хронология бухарских эмиссий по образцу драхм Варахрана V пока детально не разработана. В качестве наиболее ранних уверенно выделяются серии с нечитаемой эфталитской легендой и бухарским знаком-тамгой (табл. 118, 4). К ним и типологически и хронологически примыкают серии с такой же тамгой, но с согдийской легендой (табл. 118, 5). Типологическое членение последующих выпусков осложняется тем, что эти монеты в целом обнаруживают необычную для среднеазиатских монет устойчивость типов — и иконографическую, и палеографическую, хотя для типа об. ст. прослеживается вполне очевидная схематизация изображения (табл. 118, 6–8). Пока отсутствуют и надежные арехолого-стратиграфические данные не только для выделения самых ранних серий, но и для определения последовательности чеканки «бухархудатских» монет на всем протяжении их выпуска. Задача выделения разновременных эмиссий «бухархудатских» монет осложняется еще и тем, что со второй половины VII — начала VIII в. такие монеты выпускались не только в Бухарском Согде, но и в других центрах, в частности в Самаркандском Согде (Зеймаль, 1985, с. 254, № 638 — с именем согдийского царя Тургара, 40-е годы VIII в.). Детальный типологический анализ позволил Е.А. Давидович выделить серии «бухархудатского» круга двух центров — Самарканда и Чача-Илака (Давидович, 1979, с. 106, 115).

Собственно «бухархудатские» монеты с согдийской легендой пока остаются неразработанной темой. Их детальная хронологическая систематизация может иметь в археологической практике только самые широкие датировки — от VI (или конца V) до середины VIII в. С середины VIII в., при сохранении общего иконографического облика, на этих монетах появляются арабские легенды (табл. 118, 12–14), заметно уменьшается содержание в них серебра, что превращает их в «черные дирхемы», уже целиком принадлежащие (несмотря на «домусульманский» облик) к периоду развитого средневековья: их выпуск продолжался до XII — начала XIII в.

Бухарские драхмы VI — середины VIII в., следующие типам Варахрана V, и были теми серебряными монетами, с которыми в денежном обращении были соотнесены многочисленные и весьма разнообразные медные монеты, выпускавшиеся в разных центрах Бухарского Согда. Видимо, общеобластной характер имели медные скифатные бухарские монеты с изображением на об. ст. алтаря (табл. 119, 5-10). Предлагавшаяся для них датировка III–IV вв. (Явич, 1947, с. 218; Шишкин, 1963, с. 60; Смирнова, 1963, с. 36) представляется теперь, как и датировка «бухархудатских» монет V в., неоправданно удревненной (Зеймаль, 1978, с. 210). Более соответствует накопленным в настоящее время данным предположение, что бухарские медные монеты с алтарем выпускались параллельно с серебряными «бухархудатскими» драхмами (с момента начала их чеканки и, видимо, до второй четверти или середины VII в.) в качестве разменной монеты. Один из важных способов проверки этого предположения — накопление данных о стратиграфическом распределении бухарских медных монет с алтарем. Пока такой информации явно мало, так как, хотя раннесредневековые слои раскапывались в разных пунктах Бухарского оазиса (Бухара, Варахша, Пайкенд и др.), ни один из памятников ни по размерам вскрытых площадей, ни по количеству хорошо стратифицированных материалов (в том числе и нумизматических) нельзя сопоставить, например, с городищем раннесредневекового Пенджикента.

Предположение, что медные бухарские монеты с алтарем выпускались в VI — второй четверти VII в. параллельно с «бухархудатским» серебром, находится в противоречии с точкой зрения Аллота де ла Фюи (Fuye, 1926, с. 144–145), согласно которой они были посеребренными. Однако мнение это остается неподтвержденным: ни одного достоверного примера покрывания серебром медных бухарских монет с алтарем не зарегистрировано.

Литые медные монеты с отверстием в центре по образцу китайских, видимо, начали выпускаться в каком-то из центров Бухарского Согда (как и Самаркандского) не ранее второй четверти VII в. (табл. 119, 15–17). Образцом для них, так же как это было в Самаркандском Согде и в Северном Тохаристане, послужили раннетанские выпуски с легендой «кай юань тун бао» (иероглифы прототипа воспроизведены на одной из сторон). О месте их изготовления свидетельствует «бухарский» знак на об. ст. — такой же, как в надчеканах на «бухархудатских» драхмах и на об. ст. некоторых медных монет, но согдийской легенды на бухарских медных монетах китайского образца нет (Смирнова, 1981, с. 316–318). Их принадлежность к эмиссиям Бухарского Согда документирована находками на Варахше (Урманова, 1956, с. 132 и др.), в Пайкенде и на других памятниках области.

Другая группа монет китайского образца, также отнесенная к Бухарскому Согду, пока известна только по находкам в Пенджикенте, что позволяет не считать окончательно установленной предложенную для нее локализацию (Смирнова, 1981, с. 318–323).

Выпускались монеты китайского образца (с квадратным отверстием) и в других центрах Бухарского Согда, в частности в Пайкенде (табл. 119, 18, 19). Видимо, и бухарские, и провинциальные выпуски таких монет осуществлялись примерно в одно время, в третьей четверти VII в., с возможными отклонениями в датах в ту и другую сторону, их выпуск в Бухарском Согде продолжался не так долго, как, например, в Северном Тохаристане или в Самаркандском Согде.

К последней четверти VII — началу VIII в. могут быть отнесены монеты Бухарского Согда с изображением на л. ст. верблюда, а на об. ст. — алтаря огня (табл. 119, 20–24) или согдийской легенды (табл. 119, 25). Попытки датировать эти монеты вне общего нумизматического и археологического контекста — по аналогиям изображению жертвенника (Шишкин, 1963, с. 67) — дали неоправданно раннюю дату (III — начало IV в.). В «Сводном каталоге согдийских монет» О.И. Смирнова эти серии монет и их датировку специально не рассматривает. Они оказались не включенными в каталожную часть (Смирнова, 1981, с. 28–30). Кроме монет с согдийской легендой в качестве основного элемента типа об. ст. (Смирнова, 1981, с. 312–313) и монет с изображением квадратного отверстия на об. ст. и легендой, по О.И. Смирновой, с именем Фарнбага (Смирнова, 1981, с. 314–315), которые помещены в раздел ранних монет Западного Согда и предшествуют бухарским монетам китайского образца с легендой «кай юань тун бао» на л. ст. и бухарским знаком на об. ст. (табл. 119, 15–17). Более определенно, вслед за B. А. Шишкиным и О.И. Смирновой, датирует эту группу монет А. Мусакаева (IV–V вв.), но развернутого обоснования своей точки зрения она не приводит (Мусакаева, 1985, с. 82). Археолого-стратиграфические данные скорее свидетельствуют в пользу датировки монет с верблюдом последней четвертью VII — началом VIII в., но в целом хронологическая атрибуция этих серий не может считаться окончательно установленной. Решающим аргументом могут стать новые сведения о распределении монет с верблюдом по слоям, имеющим независимые даты.

Локальные эмиссии, выпускавшиеся различными провинциальными центрами Бухарского Согда, известны пока много хуже, чем общеобластная чеканка. Так, уже отмечались монеты китайского образца, отливавшиеся в Пайкенде (табл. 119, 18, 19). Возобновившиеся с 1982 г. регулярные раскопки в Пайкенде дают и другие серии монет местной чеканки, однако, как правило, это экземпляры плохой сохранности, остающиеся неопубликованными.

Особо следует отметить серии небольших медных монет со схематичным изображением человеческой фигуры на л. ст. (по О.И. Смирновой, «рунообразный знак») и с арабской легендой на об. ст. (Смирнова, 1981, с. 418–419, № 1671–1675), отнесенных О.И. Смирновой предположительно к Пайкенду. Их выпуск, видимо, начался после 20-х годов VIII в. На одной из серий в арабской легенде на об. ст. обозначено соотношение этих медных монет по отношению к серебряным дирхемам — «120 в дирхеме» (Смирнова, 1981, с. 419). Сходные по назначению («60 в дирхеме») легенды засвидетельствованы и на других среднеазиатских медных монетах VIII в., место чеканки которых остается неустановленным (Смирнова, 1981, c. 420–421), подтверждая, что стоимостное содержание медных монетных знаков устанавливалось по отношению к серебряным деньгам (в данном случае к дирхемам), а медь в раннесредневековой Средней Азии не выступала, как полагала О.И. Смирнова, «наравне с серебром в роли всеобщего эквивалента — внутреннего валютного металла» (Смирнова, 1981, с. 66–68). Если бы стоимостное содержание медных монет определялось количеством пошедшего на их изготовление металла (т. е. по весу), в обозначении «120 в дирхеме», «60 в дирхеме» и т. п. не было бы необходимости.

Начало раннесредневекового периода в денежном обращении Северного Тохаристана (южные районы Таджикистана и Узбекистана), как и Бухарского Согда, связано с широким распространением здесь серебряных монет сасанидского образца в сочетании с медными монетными знаками, имевшими более ограниченные, локальные ареалы.

Денежное обращение Северного Тохаристана на протяжении древнего периода испытало на себе значительное влияние кушанской монетной системы (золотые монеты достоинством в 2 динара, 1 динар и 1/4 динара, и медные «тетрадрахмы» и «драхмы»), но к концу IV в. здесь обращались немногочисленные медные кушанские монеты и в большом количестве подражания им (Зеймаль, 1983, с. 141–256). Кратковременным (последняя четверть IV — начало V в.) был период массового проникновения в правобережье Амударьи (особенно в районы, непосредственно примыкающие к реке) монет сасанидских кушаншахов, временно оккупировавших эту территорию (Зеймаль, 1983, с. 257–268). Массовое проникновение в Северный Тохаристан монет сасанидских кушаншахов — это как бы переходный этап от древнего к раннесредневековому денежному обращению.

Поступление в широких масштабах серебряных монет сасанидского образца в Северный Тохаристан начинается в V в. и связано с ожесточенной борьбой между Сасанидским Ираном и эфталитским племенным объединением за господство на землях бывшего кушанского царства в Тохаристане. Географическая арена этой борьбы, как теперь удалось установить, лежала к югу от Амударьи (Маршак, 1971), но отголоски ее, несомненно, доходили до Северного Тохаристана, а победа эфталитов и потеря Сасанидами всех своих владений на востоке оказали решающее воздействие на исторические судьбы правобережья Амударьи. После того как сасанидский царь Пероз (459–484 гг.) оказался в 60-е годы V в. в плену у эфталитов, Иран в качестве выкупа за него был вынужден выплатить огромную сумму (в серебряных драхмах). Сведения источников об этом, иногда имеющие легендарную окраску и явные неточности в описании событий, в полной мере подтверждаются многочисленными находками драхм Пероза, в том числе и в Северном Тохаристане (Зеймаль, 1985, с. 255, № 642, 643), где они (а затем подражания им) явно преобладают по сравнению с другими сасанидскими монетами. Таким образом, 60-70-е годы V в. — это время массового проникновения в Северный Тохаристан сасанидского серебра (драхм Пероза), а сложение раннесредневекового денежного обращения здесь происходит несколько позднее — с последней четверти V — начала VI в., т. е. примерно в то же время (или несколько раньше), что и сложение раннесредневекового денежного обращения в Бухарском Согде (с участием подражаний драхмам Варахрана V). Однако в Северном Тохаристане выпуск серебряной монеты сасанидского образца осуществлялся не в виде единообразных серий местного образца (вроде «бухархудатских» эмиссий), а в виде подражаний драхмам Пероза (а затем, видимо, и драхмам других сасанидских царей). Пока нет полной уверенности, что все многочисленные подражания сасанидским драхмам, обращавшиеся в Северном Тохаристане, выпускались здесь же: какая-то их часть могла быть отчеканена и к югу от Амударьи. Но в отличие от «варварских подражаний» древнего периода, все раннесредневековые подражания сасанидским драхмам изготовлялись из полноценного серебра, определявшего их стоимостное содержание.

Большинство подражаний драхмам Пероза, находимых в южных районах Таджикистана и Узбекистана, помечено специальными надчеканами, которые можно подразделить на три группы: 1) надчеканы, содержащие легенды бактрийским курсивным письмом (Зеймаль, 1985, с. 255, № 644–646); 2) надчеканы, содержащие легенды согдийским письмом с обозначениями имен, титулов и в одном случае (засвидетельствован более чем в 400 экз. с указанием места или политической принадлежности надчеканки — «тохарский» (Зеймаль, 1985, с. 256, № 649); 3) надчеканы с изображениями людей, животных, геометрических фигур, орнаментальных элементов и т. п. (там же, № 649д — 649з). На некоторых экземплярах встречается по два, три или четыре разных надчекана, в расположении которых (если повторение одинаковых надчеканов засвидетельствовано достаточно представительной выборкой монет) прослеживается упорядоченность, система.

Приток сасанидских драхм в Северный Тохаристан нельзя, конечно, связывать только с одним историческим эпизодом — выплатой выкупа за Пероза. Характерный по составу доперозовский клад найден на территории г. Душанбе (Забелина, 1953; Давидович, 1979, с. 61). Проникали в правобережье Амударьи (хотя и в меньшем количестве) драхмы Варархрана V, Валаша, Хосрова I, Хормизда IV и Хосрова II, т. е. пополнение сасанидского серебра в обращении происходило (хотя и с перерывами) и в V, и в VI, и в VII вв.

Местные (тохаристанские) подражания монетам сасанидских царей известны только для драхм Пероза и драхм Хосрова I. Подражания драхмам Хосрова I, встречающиеся в южных районах Таджикистана редко (Зеймаль, 1985, с. 256, № 650), представлены большим числом экземпляров с разными надчеканами в долине Сурхандарьи (Пугаченкова, 1981). Затем, на их основе, здесь возникает собственная монетная чеканка чаганхудатов — правителей Чаганиана (северо-западная часть Тохаристана), относящаяся ко второй половине VII — первой четверти VIII в. (Ртвеладзе, 1987, с. 124).

Серебряная монета сасанидского образца сейчас представлена в находках из южных районов Таджикистана и Узбекистана намного более представительной (и не только в количественном отношении) выборкой, чем в долине Зеравшана (Бухарский и Самаркандский Согд). Так, в четырех кладах с городища Будрач (среднее течение Сурхандарьи), дошедших до нас не полностью, около 1400 монет (Ртвеладзе, 1987, с. 120); в кладе с городища Чоргультепе (в северной части Вахшской долины, близ Аджинатепе) было более 400 драхм (Давидович, Зеймаль, 1980, с. 80, примеч. 23; Зеймаль, 1985, с. 256). Единичные находки тохаристанских подражаний сасанидским драхмам засвидетельствованы на многих памятниках в южных районах Узбекистана: Актепе, Будрач, Дальверзинтепе, Тураханбайтепе, Савринджонтепе, Кулялтепе, Балалыктепе, Зангтепе, Кулугшахтепе, Каттатепе, Шуроб-Курган, Каратепе, городище Старого Термеза и др. (Ртвеладзе, 1987, с. 120) и Таджикистана: Аджинатепе, раннесредневековое поселение близ Нурека, окрестности Гиссарской крепости, Душанбинское городище и др., в том числе из раскопок с хорошо датированными слоями — Аджинатепе, Кафыркала близ Колхозабада и др. Столь обширные материалы позволяют во многом конкретизировать прежние представления об особенностях обращения серебра в Северном Тохаристане в раннесредневековый период.

Наблюдения за территориальным распределением серебряных монет, и в первую очередь местных подражаний сасанидским драхмам, позволяют сделать вывод, что и в этой сфере обращения существовали обособленные ареалы, в которых обращались преимущественно строго определенные серии монет. В западной части Северного Тохаристана (Чаганиан) Э.В. Ртвеладзе выявил явное преобладание подражаний драхмам сасанидского царя Хосрова I (531–579 гг.), а драхмы этого царя, чеканенные в Иране, поступали в Чаганиан в 40-70-е годы VI в. с равномерной регулярностью (Ртвеладзе, 1987, с. 122), тогда как подражания драхмам Пероза в Чаганиане встречаются редко. В другой области Северного Тохаристана — Хуттале (или его южной части — владении Вахш) можно констатировать массовые находки подражаний драхмам Пероза (с согдийской легендой в надчекане «тохарский»), а подражания драхмам Хосрова I здесь почти неизвестны. Точно провести границу между этими двумя ареалами пока трудно: в могильнике близ Гиссарской крепости найдено подражание драхме Хосрова I (Зеймаль, 1985, с. 256, № 650); к востоку от г. Душанбе найдены тохаристанские подражания драхмам Пероза; возможно, граница между ареалами пролегала где-то в Гиссарской долине.

Выделение «чаганианского» и «вахшского» ареалов требует комментариев с точки зрения особенностей обращения местных подражаний сасанидским драхмам. Эти подражания (по сравнению с прототипами) пониженного веса: в кладе из Чоргультепе подавляющее большинство подражаний драхмам Пероза с надчеканом «тохарский» имеют вес от 1,7 до 2,1 г; для чаганианских подражаний драхмам Хосрова I Э.В. Ртвеладзе называет несколько более высокий вес — 2,4–2,5 г. (Ртвеладзе, 1987, с. 124), при весе собственно сасанидских драхм того же Хосрова I свыше 3,5 г. Учитывая, что замкнутые зоны обращения для каких-то групп монет возникают, когда стоимостное содержание монеты (в данном случае — количество серебра, пошедшее на ее изготовление) оказывается ниже установленного «курса», можно представить, что обращение тохаристанских подражаний сасанидским драхмам осуществлялось и в «чаганианском» ареале, и в «вахшском» на штуки, без проверки веса монеты, как если бы каждое такое подражание было полновесной драхмой, а за пределами той территории, для которой каждая группа подражаний была предназначена, такая пониженного веса «драхма» значительно обесценивалась, так как ее стоимость уже определяло только количество серебра в монете. В связи с этим получают объяснение и многочисленные надчеканы, которыми удостоверялось право монеты на хождение по определенному «курсу» в определенных территориальных границах. Видимо, контуры монетного ареала должны были совпадать с границами юрисдикции тех властей, которые выпускали такие монеты и метили их надчеканами, т. е. с границами политико-административных единиц (владений), существовавших в раннесредневековый период в Северном Тохаристане и эксплуатировавших право монетной чеканки. И чаганианские, и вахшские подражания содержат примерно одинаковое количество серебра. Вахшские подражания драхмам Пероза несколько ниже по весу, но в чаганианских подражаниях драхмам Хосрова I больше примесей меди, цинка и свинца (Ртвеладзе, 1987, с. 124). Однако свободного хождения их в «чужом» ареале мы не наблюдаем. Недопущение на свой рынок «чужих» монет (при примерно одинаковом содержании серебра и в них, и в «своих»), видимо, определялось не только политическими, престижными и тому подобными внеэкономическими соображениями; их присутствие в сфере обращения представляло бы серьезную экономическую угрозу: ограничение возможностей для выпуска своей неполноценной монеты и извлечения из этого прямой выгоды.

Такой подход к интерпретации данных о территориальном распределении разных групп подражаний сасанидским драхмам в Северном Тохаристане может быть использован и при осмыслении собственно археологических материалов, так как письменными источниками, необходимыми для этого, мы не располагаем.

Но вопрос о распространении здесь подражаний сасанидским серебряным монетам имеет и другой аспект — хронологический. Сосуществование чаганианских и вахшских серий подражаний фиксируется не ранее 80-х годов VI в. Со второй половины VII в. подражания драхмам Хосрова I сменяются в денежном обращении Чаганиана местной чеканкой, вырастающей из этих подражаний, драхм (также пониженного веса) чаганхудатов (Ртвеладзе, 1987, с. 123), местной династии правителей, просуществовавшей до последней четверти VIII в., — анэпиграфных монет и монет с курсивной легендой бактрийским письмом (Ртвеладзе, 1987, табл. 22, 23). Видимо, вахшские подражания драхмам Пероза (с согдийской легендой «тохарский» в надчекане) хронологически параллельны этим чаганианским выпускам и продолжали чеканиться и оставаться в обращении вплоть до середины VIII в. (совместная находка на Аджинатепе с дирхемом 750/751 г.).

К сожалению, надежных критериев для разработки относительной и абсолютной хронологии более ранних эмиссий сасанидского образца в Северном Тохаристане, и в первую очередь местных подражаний драхмам Пероза, пока невозможно предложить. А находки монет из раскопок оставляют слишком большой простор для чисто умозрительных заключений о датах (Вайнберг, Раевская, 1982, с. 66–68 и др.). Даже в фундаментальное исследование Р. Гебля, посвященное монетам «иранских хуннов» и учитывающее основные зарубежные собрания монет эфталитского круга, новые монетные материалы из Северного Тохаристана позволяют внести существенные дополнения и уточнения. Так, вахшская группа подражаний Перозу, фигурирующая в этом труде как эмиссия 290, отнесена Р. Геблем к «хуннским» выпускам в Индии (Раджпутана) второй половины VIII в. (Gobl, 1967, bd. I, s. 200; bd. II, s. 51; bd. III, taf. 80), а согдийскую легенду в надчекане он рассматривает как нечитаемую испорченную легенду пехлеви (Gobl, 1967, bd. II, s. 161, КМ 89; bd. IV, taf. 9). Еще сложнее датировать многочисленные надчеканы, которые встречаются как на подлинных сасанидских драхмах, так и на подражаниях им, так как они могли наноситься на монету не только вскоре после ее выпуска, но и значительно позднее (ср.: Ртвеладзе, 1987, с. 121 и сл.). До появления полной публикации всех накопленных в настоящее время монетных находок из Северного Тохаристана и новых экземпляров с твердыми археолого-стратиграфическими датами на разработку надежной хронологии этих эмиссий, видимо, не приходится рассчитывать, а датировать слои с помощью только таких монет следует с большой осторожностью и вынужденно широко.

Предположительно, до появления новых данных, можно представить, что во второй половине V и первой половине VI в. в Северном Тохаристане обращались (наряду с собственно сасанидскими монетами) подражания драхмам Пероза, а обособление «чаганианского» и «вахшского» ареалов, как и значительное падение веса подражаний местной чеканки, происходит, как справедливо отметил Э.В. Ртвеладзе, не ранее второй половины VII в. Независимо от того, был ли Чаганиан завоеван Хосровом I или нет, исходным условием для такого обособления монетных ареалов должно было стать вхождение этих территорий в состав разных политико-административных единиц (владение Чаганиан и владение Вахш).

Общая картина обращения медных монет в раннесредневековом Северном Тохаристане пока известна далеко не полно, но принципиальная схема была такой же, как в других областях Средней Азии: медные монеты, выпускавшиеся в качестве монетных знаков, были соотнесены с серебряной монетой данного владения, но внутри такого владения, как, например, Вахш, могло, видимо, существовать несколько центров более низкого административного ранга, каждый из которых изготавливал свою медную монету для своей непосредственной округи (внутри владения с единой серебряной монетой местной чеканки могло существовать несколько самостоятельных ареалов со своей медной монетой в каждом).

На данном этапе изучения наибольшие трудности вызывает выделение медных монет второй половины V–VI в. и их ареалов. Предположительно может быть выделена эмиссия Кобадиана этого времени (табл. 121, 8), но она пока известна лишь по трем экземплярам. Два из них найдены на поверхности городища Тахти-Кобад, третий — из коллекции Е.А. Пахомова — беспаспортный. Но не исключено, что эти монеты проникли сюда с левобережья Амударьи. Правда, сведений об их находках на территории Северного Афганистана тоже нет (Зеймаль, 1978, с. 205, табл. V, 18).

Более определенно выделяются монеты Термеза: скифатные, анэпиграфные, с изображением на л. ст. правителя в три четверти, а на об. ст. якореобразной тамги (табл. 121, 1–4). Более тридцати таких монет найдено на Каратепе, Фаязтепе, в развалинах Кургана на городище Старого Термеза и на Чингизтепе (расстояние между этими памятниками составляет не более 1,5–2 км).

Дополнительную информацию о находках монет этой группы приводит Э.В. Ртвеладзе, упоминая об одном экземпляре с городища Шуроб-Курган и о таких же монетах «на некоторых памятниках низовьев Шерабаддарьи» (Ртвеладзе, 1987, с. 126). Предложенная для этой группы монет датировка концом V–VII в. (Давидович, Зеймаль, 1980, с. 73) не была принята Б.И. Вайнберг. Она датирует их «от второй половины IV в. и, вероятно, до конца V в.» (Вайнберг, Раевская, 1982, с. 66). По мнению Э.В. Ртвеладзе, «нижнюю дату их выпуска следует отнести к началу V в., а период их обращения продлить на весь VII и даже первую половину VIII в.» (Ртвеладзе, 1987, с. 126), т. е. хронологические рамки для термезского локального чекана должны составить около 350 лет. Стратиграфические данные Каратепе, Фаязтепе и Кургана на городище Старого Термеза не содержат каких-либо указаний на принадлежность этих монет к первой половине V в., а в качестве аргумента в пользу распространения датировки этой нумизматической группы на VII — первую половину VIII в. названа только совместная находка одной такой монеты вместе «с вариантом подражаний Перозу, датирующихся концом VI — первой половиной VIII вв.», т. е. предлагаемая для термезского локального чекана дата «омолаживается» путем приплюсовывания к VI в. еще полутора столетий. Уже отмечалось, что для некоторых серий подражаний драхмам Пероза остаются принятыми вынужденно широкие даты, использовать которые необходимо с большой осторожностью. Не считая датировку термезских анэпиграфных монет концом V — началом VII в. окончательно установленной и вполне допуская возможные поправки к ней и в ту, и в другую сторону, необходимо отметить, что для этого нужны более веские основания, чем только что разобранные: три с половиной века на существование этой небольшой количественно серии монет «отпустить» невозможно.

Еще две группы медных раннесредневековых монет могут быть локализованы в западной части Северного Тохаристана (без уточнения центра, в котором осуществлялась их чеканка). Одна из них (л. ст. — правитель в заостренном кулахе в фас, по обеим сторонам от головы S-образные знаки) известна пока только по двум экземплярам (Дальверзин и Халчаян) и отнесена была сперва к числу «тюрко-согдийских» монет VI–VIII вв. (Пугаченкова, 1966, с. 123, рис. 78в; № 4, 5); а затем к V — началу VII в. (Ртвеладзе, 1987, с. 124). Вторая группа монет — с парным портретом на л. ст., на об. ст. или ромбовидная тамга, или ромбовидная тамга в сочетании с бактрийской курсивной легендой (табл. 121, 6, 7) — известна по находкам на многих памятниках в долине Сурхандарьи (Халчаян — Пугаченкова, 1966, с. 123, рис. 78; Якшибайтепе — Альбаум, 1962, с. 58; городище Будрач — Пугаченкова, 1981, с. 254; Кулялтепе, Тураханбайтепе, Савринджонтепе, могильник Биттепе — Ртвеладзе, 1980, с. 55–56; Ртвеладзе, 1987, с. 124–125. табл. 121, 24, 25, 28, 29; Ртвеладзе, 1987а, с. 218) и, видимо, синхронна чаганианским подражаниям драхмам Хосрова I. Такая же, как на об. ст. этих медных монет, ромбовидная тамга встречается в виде надчекана на подражаниях драхмам Хосрова I. Начало ее выпуска предложено относить к концу VI — началу VII в., пребывание в обращении вплоть до второй половины VIII в. (Ртвеладзе, 1987, с. 125).

Кроме перечисленных групп, сейчас известны находки и других раннесредневековых медных монет из долины Сурхандарьи и окрестностей Термеза, но пока они или представлены единичными экземплярами (табл. 121, 5), или имеют плохую сохранность, что затрудняет их локализацию и датировку. Общее количество раннесредневековых монет, происходящих из западной (узбекистанской) части Северного Тохаристана, не превышает сотни, но делать, исходя из этого, далеко идущие выводы о состоянии денежного обращения, об уровне развития товарно-денежных отношений и т. п. нет оснований: слои V–VIII вв., видимо, раскапывались здесь в сравнительно небольших масштабах, а накопленный нумизматический материал не отражает в полной мере местное монетное дело и денежное хозяйство раннесредневекового периода.

В такой же степени это справедливо и для Гиссарской долины (Таджикистан); пока неизвестно, какая раннесредневековая медная монета здесь обращалась.

В долине Кафирнигана (Кафирниганкала, Мунчактепе) и в особенности в Вахшской долине медные раннесредневековые монеты исчисляются сейчас сотнями (Аджинатепе, Кафыркала близ Колхозабада и др.). В обращении здесь преобладали литые медные монеты с отверстием в центре (китайского образца), почти неизвестные в западной части Северного Тохаристана. Среди них уверенно выделяются три основные группы: 1) монеты с круглым отверстием и бактрийской курсивной легендой (об. ст. гладкая), видимо связанные с нижним течением Кафирнигана — владением Кобадиан (Мунчактепе, городище Тахти-Кобад и др.), но встречающиеся и в Вахшской долине — Аджинатепе и др. (табл. 121, 9-13); 2) монеты с квадратным отверстием и легендой согдийским письмом имеют на ранних выпусках на другой стороне схематичное воспроизведение китайских иероглифов «кай юань тун бао» (с искажениями, — табл. 121, 14–16), на последующих выпусках при неизменной согдийской легенде на лиц. ст.; об. ст. гладкая (табл. 121, 17–20); 3) монеты с круглым отверстием и изображением на одной стороне нескольких вариантов тамги (другая сторона гладкая), отражающих последовательные стадии ее схематизации: тамгу составляют ободок вокруг центрального отверстия и отходящие от него отростки (табл. 121, 21–35); вторая и третья группы могут быть локализованы только широко — во владении Вахш (Кафыркала, городище Лагман, городище Чоргультепе, Аджинатепе и другие археологические памятники).

Исходная дата для определения начала выпуска монет китайского образца во владении Вахш должна отсчитываться от введения монет «кай юань тун бао» в самом Китае (Воробьев, 1963) в 621 г. Применительно к Северному Тохаристану, видимо, следует говорить о появлении во владении Вахш местных монет китайского образца с согдийской легендой и с изображением китайских иероглифов, т. е. наиболее ранних выпусков второй группы — после второй четверти VII в. Насколько позже — определить пока трудно, но, очевидно, в пределах второй половины VII в. В 30-40-е годы VIII в., судя по надежно датированным стратиграфическим комплексам на Аджинатепе (с датами по арабским дирхемам), монеты второй группы (и серии с воспроизведением иероглифов и с гладкой об. ст.) продолжали обращаться, как и монеты первой группы (с бактрийской курсивной легендой) и третьей (анэпиграфные с тамгой).

Выпуск монет первой и третьей групп, как и второй, начался также только после второй четверти VII в. Если локализация первой группы в Кобадиане, пока предлагаемая отчасти предположительно, получит подтверждение в новых материалах, т. е. различия между первой и второй группой можно будет уверенно связывать с тем, что они предназначались для разных территорий, можно допустить, что первая и вторая группы начали выпускаться примерно в одно время (или первая группа несколько позже второй, с китайскими иероглифами).

Монеты третьей группы количественно явно преобладают в центральной части левобережья Вахша, где находилась и предполагаемая столица владения Вахш — городище Кафыркала близ Колхозабада. В связи с найденным в окрестностях Колхозабада кладом монет (245 экз.) третьей группы (Давидович, 1979, с. 79–84, № 20) В.А. Лившицем было высказано мнение, что изображенные на этих монетах «тамги» «восходят, несомненно, к имитациям четырех иероглифов китайского прототипа и могут рассматриваться как результат схематического и деградировавшего изображения их контуров» (Давидович, 1979, с. 80). Время их выпуска ограничено последней четвертью VII — первой четвертью или серединой VIII в. Однако в наиболее ранних выпусках монет третьей группы, где «тамга» еще не подвергалась заметной схематизации (табл. 121, 21–24), в их контурах невозможно усмотреть даже отдаленное сходство с расположением китайских иероглифов на монетах второй группы, да и центральное отверстие на монетах второй группы квадратное, а на монетах третьей группы круглое. С этой точки зрения скорее можно говорить о связи монет первой и третьей групп.

Видимо, не исключено, что все три группы вахшских монет китайского образца начали выпускаться одновременно, но для определения территориальных различий между ними (например, монеты второй группы в северной части левобережья Вахша — в районе Курган-Тюбе и Аджинатепе, а монеты третьей группы — в районе Колхозабада) пока нет надежных данных.

В Северный Тохаристан в VI–VIII вв. проникали не только серебряные, но и медные монеты соседних областей Средней Азии, заведомо привозные монеты, находки которых исчисляются единичными экземплярами. Монеты ихшидов Самаркандского Согда, монеты владетелей Панча-Пенджикента зарегистрированы как в западных районах Северного Тохаристана (Ртвеладзе, 1987, с. 126), так и в восточных (Аджинатепе и др.). Известны и единичные привозные экземпляры медных монет, выпускавшихся к югу от Амударьи.

Монетное дело и денежное обращение этой области благодаря исследованиям О.И. Смирновой (Смирнова, 1952, 1958, 1963, 1981 и др.) составляют сейчас наиболее изученный раздел раннесредневековой нумизматики Средней Азии. Решающую роль в его разработку внесли детальнейшим образом стратифицированные находки на городище раннесредневекового Пенджикента, раскопки которого большими площадями продолжаются более пятидесяти лет. Общее количество полученных здесь монет из слоя уже превысило 4000 экз., и превышает число раннесредневековых монет из раскопок на всех других памятниках Самаркандского Согда (Афрасиаб, Кафыркала под Самаркандом, Кульдортепе, Калаимуг и др.), вместе взятых. Наиболее обстоятельно были рассмотрены О.И. Смирновой классификация раннесредневековых монет Самаркандского Согда, их датировка, локализация и историческая атрибуция. Но и в этом разделе среднеазиатской нумизматики многие конкретные вопросы и общие проблемы, связанные с особенностями денежного обращения, еще ожидают своего решения.

Начало раннесредневекового периода в денежном обращении Самаркандского Согда засвидетельствовано выпадением в клады (талибарзинский — 29 +? экз.; афрасиабский — около 1500 экз.; пенджикентский — 26 экз.) раннесогдийских монет с изображением на об. ст. лучника (Зеймаль, 1983, с. 269–276), чеканка которых прекратилась в конце V или в начале VI в. Самые поздние серии монет с лучником — это редуцировавшие до 0,2–0,3 г «драхмы», чеканившиеся из серебра, но обращавшиеся, видимо, как денежные знаки, т. е. по принудительному «курсу», намного превышавшему стоимость серебра в этих монетах. Для них фиксируется строго очерченный ареал, за пределами которого установленный для этих монет «курс» не действовал, а сами монеты резко обесценивались.

Массовое выпадение монет с лучником в клады в конце V — начале VI в. можно связать с коренными переменами принципов денежного обращения — с переходом к обращению серебряной монеты нового, сасанидского, образца по стоимости заключенного в ней драгоценного металла. Появление таких монет в Самаркандском Согде, как и в Бухарском Согде, Северном Тохаристане и др., — как собственно сасанидских драхм, так и подражаний им — и должно было привести к обесцениванию монет с лучником и их тезаурации.

На протяжении VI в. в сфере серебряного обращения главное место занимали, видимо, драхмы сасанидского царя Пероза и подражания им (Смирнова, 1963, с. 56–57), но находок таких монет в Самаркандском Согде зарегистрировано сравнительно немного (из раскопок в Пенджикенте около 30 экз.). В VII в. их место занимают восходящие к драхмам Варахрана V «бухархудатские» монеты сперва бухарской, а затем и самаркандской чеканки.

Пока остается неясным, какие медные монеты обращались в Самаркандском Согде в VI — первой четверти VII в. В Пенджикенте слои этого времени вскрыты на сравнительно небольшой площади и почти не дали медных монет. Пока эту «лакуну» в денежном обращении или в том, что известно о нем (Давидович, Зеймаль, 1980, с. 73, 78), можно заполнить только серией анэпиграфных монет с изображением на л. ст. правителя в фас, а на об. ст. V-oбразного знака-тамги (табл. 122, 16, 17), а также типологически примыкающими к ним монетами с согдийскими легендами (Смирнова, 1981, с. 88–100). Монеты эти, составляющие не менее четырех разновременных серий, представлены в находках как в Самаркандском Согде, так и за его пределами (Бухарский Согд, Северный Тохаристан, Южный Согд — единичные экземпляры). О.И. Смирнова предположительно отнесла их к Самарканду и датировала от V(?) — VI вв. (наиболее ранние анэпиграфные монеты) до конца VI — первой четверти VII в. (в Пенджикенте они встречаются и в более поздних слоях). Сходство тамги-знака в виде «V» на об. ст. анэпиграфных монет этой группы (Смирнова, 1981, с. 88–92, № 1-25) с таким же знаком на наиболее ранних самаркандских монетах китайского образца — полное (табл. 122, 17), но на последующих сериях (там же, № 26–37), уже с согдийской легендой, нижний завиток «ножки» знака повернут не вправо, а влево.

Наиболее полно изучены сейчас монеты Самаркандского Согда китайского образца, выпуск которых начался в пределах второй четверти VII в. и продолжался до середины VIII в. Прототипом для этих литых, с центральным отверстием монет послужили (как в Бухарском Согде и в Северном Тохаристане) танские выпуски с легендой «кай юань тун бао»: эти иероглифы воспроизводились на самых первых согдийских выпусках (Смирнова, 1981, с. 101–103, № 43–47). Затем формируется свой облик монеты верховных правителей Самаркандского Согда, носивших титул «ихшид» (на монетах он передавался арамейской гетерограммой MLK): на одной стороне — тамгообразные знаки, как правило не менее двух (табл. 122, 1-11), на другой — согдийская легенда, содержащая имя и титул царя. Всего О.И. Смирновой для периода от середины VII до 40-х годов VIII в. были выявлены монеты десяти ихшидов (Смирнова, 1981, с. 103–227, 308–310) и разработана их абсолютная хронология, так как имена на монетах были соотнесены ею с правителями Согда, упоминаемыми в Таншу, в документах с горы Муг, у Табари, Нершахи и в других источниках (Смирнова, 1981, с. 423–424).

Наблюдения за стратиграфическим распределением монет из раскопок (прежде всего в Пенджикенте) и составом кладов показывают, что ихшидская монета имела хождение не только в самом Самарканде и его округе, где осуществлялся ее выпуск, но и в остальных владениях, подчинявшихся «согдийскому царю, самаркандскому государю», а после выпуска монет новым ихшидом принудительного изъятия монет его предшественников не производилось, хотя и происходила (со временем) естественная убыль их количества в обращении. Для датировки слоя (памятника) по единичным находкам монет ихшидов Согда эту особенность их обращения необходимо учитывать.

Наряду с царской монетой в Самаркандском Согде осуществлялся выпуск литых монет китайского образца и удельными владетелями (с титулом «государь» — согд. — или арамейская гетерограмма MR’Y/MRY’). Из удельных выпусков Самаркандского Согда лучше других сейчас изучены монеты «государей Панча» (Пенджикента), массовые находки которых происходят из раскопок Пенджикентского городища (Смирнова, 1963, с. 15–19, 91-121; 1981, с. 45–50, 230–305; Лившиц, 1979). Всего их известно сейчас более 800 экз.

Свои монеты выпускали три правителя Панча: Гамаукайн (у О.И. Смирновой — Амукиан или Чамукйан) — до начала 90-х годов VII в. (табл. 122, 12), Чекинчур Бильге (Бидйан) — примерно в 694–708/9 или в 690–704 гг. (табл. 122, 13) и «госпожа Нана» (табл. 122, 14, 15) — около 709–722 гг., если считать ее старшей женой правителя Панча по имени Деваштич (Лившиц, 1979, с. 65), носившего какое-то время и титул «самаркандского царя». Деваштич и Чекинчур Бильге упоминаются в документах из за́мка с горы Муг, что несколько облегчает историческое осмысление нумизматических данных, хотя и остаются вопросы, на которые пока ответить невозможно (отсутствие монет с именем Деваштича; полный титул Чекинчура Бильге в мугском документе В-8 — «багдский царь, государь Панча» и др.). Государи Панча явно не составляют династию в обычном понимании, а, видимо, как и цари Согда, могли избираться «знатью („старейшие“, „великие“, „народ“ в источниках), очевидно, не без участия купеческой верхушки и городских магистратов» (Лившиц, 1979, с. 60).

В денежном обращении Панча, судя по совместным находкам из раскопок и по кладам, монеты местных владетелей и монеты ихшидов Согда сосуществуют, видимо, как вполне равноправные. Но за пределами Панча и его округи (и в Самарканде, и тем более в северотохаристанских владениях Чаганиан и Вахт) монеты пенджикентских владетелей свободного хождения не имели (известны лишь единичные экземпляры).

Монеты других удельных владений Самаркандского Согда выявлены пока предположительно (Смирнова, 1981, с. 228–230, 30&-308). Центры таких княжеств, кроме Панча, пока систематически не раскапывались.

Характер обращения медных среднеазиатских монет в раннесредневековый период позволяет использовать их, если будет проделана работа по картографированию как массовых, так и единичных находок, для уточнения политико-административных границ как между областями, так и между удельными владениями внутри областей, а также для реконструкции таких событий политической истории, как расширение границ путем захватов, потеря какими-то владениями самостоятельности и т. п. Это особенно важно для владений, политический статус которых на протяжении раннесредневекового периода менялся или в которых происходило «перераспределение» влияния более могущественных соседей. Во временной зависимости от Самаркандского Согда, видимо, оказывались даже такие крупные владения, как Южный Согд (бассейн р. Кашкадарья) и Уструшана.

В качестве самостоятельной «нумизматической провинции» бассейн Кашкадарьи выступает сравнительно поздно, с началом чеканки так называемых нахшебских монет: л. ст. — голова правителя влево и согдийская легенда; об. ст. — царь(?), рассекающий мечом стоящего на задних лапах льва (табл. 119, 26, 27). Для их изучения (и в особенности для точной локализации) много сделано С.К. Кабановым (Кабанов, 1961; 1973; 1977, с. 96–97, рис. 16 и др.). Центр, где осуществлялась чеканка этих монет, — город, остатки которого — городище Еркурган — систематически раскапываются, что позволило разработать дробную стратиграфическую колонку большой точности (Исамиддинов, Сулейманов, 1984). Всего сейчас известно более пятисот монет этой группы; подавляющее их большинство — с городища Еркурган и его непосредственной округи, что уверенно подтверждает локализацию, предложенную С.К. Кабановым.

Вопрос о времени выпуска «нахшебских» монет пока не имеет столь же определенного решения. Разногласия в их датировке обнаружились уже после первых работ, в которых они рассматривались (I–III вв. н. э. — Drouin, 1896; VI в. — Fuye, 1926, с. 37–40). С.К. Кабанов относил эти монеты к IV–V вв. (Кабанов, 1954, с. 92; 1958, с. 151), затем к V–VI вв. (Кабанов, 1961), а после находки наиболее ранней монеты этой группы из раскопок Пирматбабатепе и он сам (Кабанов, 1973, с. 165; 1977, с. 96), и О.И. Смирнова (Смирнова, 1981, с. 18), отнеся начало чеканки к IV в., расширили датировку группы в целом до IV–VI вв. с возможным перерывом в чеканке: по С.К. Кабанову — между 420 и 486 гг.; по О.И. Смирновой — на рубеже IV–V вв. Против этого выступил М.Е. Массон. По его мнению, эти монеты чеканились «некоторое время на протяжении III и IV вв.» (Массон М., 1977, с. 137).

К сожалению, ни общеисторические соображения (попытки, опираясь на не всегда ясные сведения письменных источников, связать монеты с какими-то историческими событиями и, исходя из этого, определить время их чеканки, ср.: Кабанов, 1961; Массон М., 1977, с. 136–137), ни иконографические сопоставления, ни наблюдения за палеографическими особенностями согдийской («парфяно-согдийской») легенды на л. ст. этих монет не могут служить опорой для сколько-нибудь определенных и точных хронологических заключений. Более надежные результаты можно получить, используя для датировки «нахшебских» монет археологические данные, и прежде всего разработанную для Еркургана стратиграфическую хронологию слоев, а также материалы других памятников в низовьях Кашкадарьи (Исамиддинов, Сулейманов, 1984, с. 99 и сл.). Очень важен нумизматический контекст («вертикальный» — в пределах Кашкадарьинской области, «горизонтальный» — через сопоставление с состоянием монетного дела и денежного обращения в соседних областях).

Пребывание «нахшебских» монет в обращении, если исходить из археологических материалов Еркургана и его округи, видимо, можно продлить до первой четверти VII в. включительно. Решающее слово в определении, когда началась их чеканка, остается за археологами, но, учитывая, что новая стратиграфическая шкала оказывается «моложе» датировок С.К. Кабанова примерно на столетие, начало массовой чеканки «нахшебских» монет следует теперь отнести к концу V или началу VI в.

Нумизматическая ситуация в Кашкадарьинской области может быть пока намечена только пунктиром. Как и в Самаркандском Согде, для конца V — начала VI в. здесь засвидетельствованы находки серебряных «оболов» с изображением лучника. Могли ли «нахшебские» монеты чеканиться и обращаться одновременно с ними, параллельно? Ответить на этот вопрос категорично невозможно, пока остается невыясненным, подвергались ли «нахшебские» монеты покрытию тонким слоем серебра. Об этом высказывал предположение М.Е. Массон, отмечавший, однако, что «следы посеребрения, нанесенного некогда на поверхность тонким слоем, усматриваются не всегда и не сразу, особенно на экземплярах, хранящихся в музеях, где они порой исчезают в результате неумелой чистки объектов» (Массон М., 1977, с. 135–136). Ни в основных собраниях среднеазиатских музеев (Самарканд, Ташкент), ни в музеях Москвы и Ленинграда экземпляров со следами посеребрения нет, как нет их и среди четырехсот с лишним монет из раскопок и разведок в бассейне р. Кашкадарьи. К сожалению, М.Е. Массон не указал, знакомы ли ему экземпляры «нахшебских» монет со следами (или остатками) слоя серебра на их поверхности. Но даже если какие-то экземпляры и были посеребрены, это не может препятствовать отнесению начала массовой их чеканки к концу V — началу VI в., как и приведенное М.Е. Массоном сопоставление «нахшебских» монет с бухарскими эмиссиями (с изображением алтаря) (табл. 119, 5–9), имеющими явно более позднюю дату, чем полагал М.Е. Массон.

Состав монетной массы, находившейся в Кашкадарьинской области в обращении одновременно с «нахшебскими» монетами, остается пока не выясненным: «нахшебские» монеты явно преобладали, но к ним были примешаны и другие виды монет, хотя их количество и невелико.

Очень смутно мы представляем, какие монеты пришли в Кашкадарьинской области на смену «нахшебским». Присутствие в обращении здесь монет первого согдийского царя, самаркандского государя Шишпира (табл. 122, 1) документировано их находками, в том числе на городище Еркурган (Исамиддинов, Сулейманов, 1984, с. 111). В этой связи необходимо отметить и находку на Культепе «нахшебской» монеты с надчеканом (?), повторяющим V-oбразный знак-тамгу (Кабанов, 1977, с. 96, рис. 16, 6) — такой же, как на монетах Шишпира и последующих самаркандских ихшидов. Однако, интерпретировать эти находки как свидетельство подчинения Кашкадарьинской области во второй четверти — середине VII в. Самаркандскому Согду (со всем «шлейфом» далеко идущих исторических выводов), видимо, было бы преждевременным. Предложенное О.И. Смирновой отождествление Шишпира с упоминаемым в китайских источниках владетелем Шашеби («Таншу», 642 г.), правившим в Кеше (Шы), т. е. в непосредственной близости к Кашкадарьинской области (Смирнова, 1970, с. 275; 1981, с. 36–37), дает основание предполагать, что владетель Кеша Шишпир, став царем Согда, не только сохранил свое владение Кеш, но и распространил свою власть на Кашкадарьинскую область. Какое из этих предположений окажется правильным и появятся ли новые объяснения для этих фактов, во многом зависит от археологических данных о распределении монетных находок, от увеличения их числа.

Единоборство царя (или героя) со львом, изображенное на об. ст. «нахшебских» монет, все исследователи единодушно сопоставляли с таким же сюжетом, представленным сходной композиционной-иконографической схемой на монетах города Тарса (Киликия) ахеменидского времени (ср.: Смирнова, 1981, с. 18–19), но оставался загадкой механизм заимствования: через малоазийские монеты IV в. до н. э., оказавшиеся, как и монеты Амударьинского клада, в Средней Азии (Смирнова, 1981, с. 19), через парфянскую среду (ср.: Массон М., 1977) или даже через сасанидскую (Fuye, 1925–1926, p. 39–40). Сейчас отпадает необходимость в столь отдаленных и во времени и в пространстве сопоставлениях, поскольку существование такого же сюжета в согдийской иконографии засвидетельствовано в Согде: в Пенджикенте (объект XXIII, помещение 57) была найдена трапециевидная доска с резным рельефным изображением героя, закалывающего мечом вздыбленного льва, но крылатого (Маршак, 1985, с. 240–241, № 585); доска была одной из деталей деревянного наборного купола с трапециевидными кессонами, датированного концом VII в.

К сожалению, в определении исторического места «нахшебских» монет пока не принимает «участия» согдийская легенда (на лиц. ст.). Трудности, которые вызывало ее чтение, пока в распоряжении исследователей были сперва единицы, а потом десятки монет недостаточно хорошей сохранности, теперь, когда счет уже идет на сотни экземпляров, можно считать преодоленными: легенда состоит из семи знаков и (при всех различиях в индивидуальном почерке резчиков штемпелей) устойчиво читается kws MLK’. Но о значении слова «kws» можно с уверенностью сказать только, что это не имя царя, а скорее обозначение его династийной принадлежности или названия владения, неизвестного пока по другим источникам (Droin, 1896; Fuye, 1926, p. 38; Кабанов, 1961; 1973, с. 163–164; Лившиц, Луконин, 1964, с. 170. Примеч. 110; Массон М. 1977, с. 133).

Монетное дело и денежное обращение этой области в раннесредневековый период пока исследованы не в полной мере, особенно если сравнивать с большими достижениями в изучении материальной и художественной культуры раннесредневековой Уструшаны.

Правители этой области выпускали бронзовые (без отверстия в центре) монеты (Смирнова, 1971; 1981, с. 324–335; Давутов, Зеймаль, 1985, с. 253): л. ст. — правитель в сложной короне, часто с крыльями (исключение — изображение на л. ст. слона влево; Смирнова, 1981, № 1427–1431); об. ст. — характерный уструшанский V-образный знак-тамга, иногда в сочетании с другими знаками, и согдийская легенда с именем правителя и титулом «государь», переданным гетерограммой MR’Y (табл. 122, 18–21). Из четырех с лишним десятков таких монет, которые сейчас известны, несколько экземпляров и два небольших клада (8 экз. и 10 экз.) происходят из раскопок городища Калаи Кахкаха I в Шахристане, а также из хорошо стратифицированных раскопок на городище раннесредневекового Пенджикента.

Хронология уструшанских монет пока не может считаться надежно установленной. О.И. Смирнова в одном случае указывала, что они датируются «археологически не позднее VI — начала VII в.» (Смирнова, 1971, с. 62; 1981, с. 7), в другом — она относила их «к концу VI–VII вв.» (Смирнова, 1981, с. 35). Иконографические аналогии крылатым коронам, приводившиеся О.И. Смирновой (Смирнова, 1971, с. 62; 1981, с. 32), относятся ко второй и третьей четверти VII в., что, вероятно, позволяет исключить из их датировки VI в. и, по крайней мере, первую четверть или первую половину VII в. В Пенджикенте одна из групп уструшанских монет (с именем Сатачари) представлена в слоях и кладах первой половины VIII в. (Беленицкий, Маршак, Распопова, 1980, с. 15, 18; Беленицкий, Распопова, 1981, с. 11, 13). Все это позволяет предположить, что чеканка уструшанских монет началась не ранее второй половины VII в., и продолжалась в первой четверти VIII в. Такая датировка лучше согласовывалась бы и с общими представлениями о денежном хозяйстве Средней Азии, но решающее слово в уточнении хронологии монет уструшанских правителей должно, видимо, принадлежать стратиграфическим данным — новым находкам на Пенджикентском городище и на памятниках с территории Уструшаны (включая и сведения об обстоятельствах находки двух кладов на Калаи Кахкаха I — объект VI, помещение 8 и объект V, помещение 1, которые пока не опубликованы).

Неустановленность точной хронологии затрудняет использование уструшанских монет для археологических датировок, а также в качестве исторического источника: имена правителей (Чирдмиш, Сатачари, Раханч), как их прочла О.И. Смирнова, не встречаются в письменных источниках. Сравнительно скромный титул «государь» (MR’Y), засвидетельствованный монетами, указывает на зависимость уструшанских владетелей от правителей более высокого ранга, что согласуется со сведениями Сюань Цзяна (629 г.) о подчинении правителей Уструшаны тюркам, однако, если монеты начали выпускаться во второй половине VII в., политическая ситуация могла и измениться.

Экономическая природа уструшанских монет пока не ясна: были ли они соотнесены в стоимостном отношении с серебряными монетами (и какими), или принудительный курс для них был установлен без такого соотнесения. Присутствие уструшанских монет в Пенджикенте (вне Уструшаны) как будто бы свидетельствует в пользу первого предположения, но в целом вопрос остается открытым.

Сведения о находках неуструшанских монет на территории Уструшаны, важные для выяснения и политическо-экономической ориентации этой области, и общей картины денежного обращения в раннесредневековый период, не публиковались. Две находки раннечачских монет на территории Уструшаны: курган 1 могильника Оутсай и поселение Кайрагач в Юго-Западной Фергане (Брыкина, 1982, с. 89, рис. 60) — пока остаются единственными свидетельствами непосредственных контактов Уструшаны с Чачем в период, предшествовавший появлению в Уструшане своих монет. Об определенных связях с Самаркандским Согдом во второй половине VII — первой четверти VIII в. дают представления находки там (в частности, в Пенджикенте) монет уструшанских государей, но стоят ли за этими торговыми контактами и какие-то политические отношения, пока остается не вполне ясным. Еще меньше известно о взаимоотношениях раннесредневековой Уструшаны с Ходжентом в сфере денежного обращения: монеты раннесредневекового Ходжента если и чеканились, то остаются невыделенными.

«Белым пятном» в истории денежного обращения Уструшаны остается и период борьбы за независимость против арабов, продолжавшийся в Уструшане дольше, чем, например, в Самаркандском Согде. Можно предполагать, что в последней четверти VIII в. в Уструшане уже обращались арабские дирхемы и фельсы, а хождение местной монеты прекратилось.

Хотя первые чачские монеты — шагающий лев, «вилообразный» знак и согдийская легенда (табл. 123) — были выделены почти сорок лет назад (Смирнова, 1952, с. 39–43; 1958, с. 251–253; 1961, с. 130–134) среди пенджикентских монет (с учетом находок на Актепе близ Ташкента, Мунчактепе у Беговата и др.), их изучение далеко от завершения. Широкое и систематическое изучение археологических памятников среднего течения Сырдарьи (Канка, Кендыктепе, Ханабадтепе, Юнусабадское Актепе, Мингурюк и др.) дало резкое увеличение монетных находок. Сейчас накопление материала продолжается, разрабатывается (в первую очередь благодаря работам Э.В. Ртвеладзе) систематика чачских монет, решаются вопросы их хронологической и исторической атрибуции, уточняется локализация разных групп монет.

О том, что сферу серебряного обращения в Чаче обслуживали в раннесредневековый период драхмы «бухархудатского» образца, было известно давно (Массон М., 1955а), но, как показала Е.А. Давидович (Давидович, 1979, с. 106, 115), здесь осуществлялся и выпуск таких монет («первый тип» по ее классификации). Дальнейшая разработка вопроса о чачском серебре «бухархудатского» образца непосредственно зависит от накопления данных о находках таких монет: они опознаются по сочетанию второстепенных иконографических деталей и не отличаются от «бухархудатских» монет, выпускавшихся в других центрах, ни легендой, ни изображениями, ни дополнительными элементами монетного типа. Дополнительные арабские и согдийские надписи, которые появляются на «бухархудатских» монетах Самарканда и Бухары со второй четверти VIII в., на чачских выпусках не выявлены, что, возможно, связано с иным политическим статусом областей по средней Сырдарье — с их меньшей политической зависимостью от арабских наместников в Хорасане и Мавераннахре. Отсутствие таких дополнительных легенд (с чем бы оно ни было связано) осложняет изучение чачских выпусков «бухархудатских» драхм, разработку их относительной и абсолютной хронологии. Выпуск «бухархудатского» серебра в Чаче начался, видимо, не ранее второй половины VII в. (позднее, чем в Самарканде) и продолжался, по крайней мере, до первой четверти IX в., когда оформилась металлическая, курсовая и «терминологическая» разница между дирхемами мусайаби, мухаммади и гитрифи, также восходящими к «бухархудатскому» серебру (Давидович, 1966, с. 119–125), а возможно, и несколько позднее (Давидович, 1979, с. 114–115).

Самые ранние чачские выпуски из меди — монеты (табл. 123) с изображением на л. ст. головы правителя влево (или, значительно реже, вправо), а на об. ст. — особой разновидности тамги и согдийской легенды, в которой В.А. Лившиц с уверенностью читает только титул «государь», переданный гетерограммой MR’Y в измененной форме — MY’R (Археология СССР, 1985, табл. CXLIX, 15; Брыкина, 1982, с. 89, рис. 60). Сейчас известно около 1500 раннечачских монет (в том числе большой клад с городища Канка, находки на Кендыктепе и других памятниках), сильно различающихся по весу (от 3 до 0,15-0,2 г), по степени схематизации изображений, по фактуре кружка и т. п., но явно составляющих единую типологическую группу. Видимо, нет оснований относить начало выпуска этих монет к III в. н. э. (Археология СССР, 1985, с. 303). Характерная для них тамга (на об. ст.) точно повторяет тамгу, с которой начинается согдийская надпись на блюде из Керчева (Смирнов, 1909, табл. XXV, 53), упоминающая «чачского государя» (Лившиц, Луконин, 1964, с. 170–172; Лившиц, 1979, с. 57). Само блюдо с изображением сасанидского кушаншаха Варахрана II (Луконин, 1967, рис. 1, с. 25–26, 31) датируется последним десятилетием IV или самым началом V в., но согдийская надпись на нем (как и тамга) явно была выполнена позднее времени изготовления, уже после того, как блюдо попало в Чач (попытка видеть в этом блюде произведение «местных торевтов» нуждается в более серьезном обосновании, чем обнаружение в Чаче серебряных рудников (Буряков, 1987, с. 36), — блюдо изготовлено в сасанидских традициях и, несомненно, сасанидским мастером, не в «Бактрии или Согде» (Пугаченкова, 1981а; ср.: Буряков, 1987, с. 36) вообще, а в сасанидском Кушаншахре). Так устанавливается терминус-пост-квем для раннечачских монет — не ранее V в. Но это не исключает для них и более поздних дат в пределах VI или ранней части VII в.: монеты, судя по их многочисленности и типологическому разнообразию (разновременные серии с явными признаками постепенного накопления отклонений от исходного образца, схематизации и т. п.), выпускались долго, а смена их другими группами чачских монет происходит только в VII в. Нет никаких оснований предполагать, что существовал перерыв в чачской чеканке, между раннечачскими сериями и выпусками VII–VIII вв.

Раннесредневековые чачские монеты VII–VIII вв. подразделяются, как показал Э.В. Ртвеладзе (Ртвеладзе, 1982, с. 181 и сл.), на несколько локальных групп, выпускавшихся владетелями «уделов» в составе Чачской области.

К собственно Чачу отнесены монеты с характерным «вилообразным» знаком на об. ст. (Смирнова, 1981, с. 371–393; Ртвеладзе, 1982, с. 32–34 — «первая группа»), а на л. ст. — с изображением или бюста правителя, или льва с поднятой лапой (табл. 123, 1, 8). В согдийской легенде (на об. ст.) указан титул правителя — «государь» (xw..w), иногда с эпитетом «чачский» (ccnk), а также имена правителей. Всего, по классификации Э.В. Ртвеладзе, в эту группу входят монеты шести правителей, относительная хронология которых еще нуждается в уточнении; группа в целом датирована VII — первой половиной VIII в.

Отличительная особенность второй группы раннесредневековых чачских монет — сложная пятиконечная тамга на об. ст. (табл. 123, 2, 5, 19). В сочетании с ней засвидетельствованы четыре разных типа л. ст. (два лица — Ртвеладзе, 1982, рис. 1, 8; сидящий правитель — Лившиц, Ртвеладзе, 1982, с. 181–187; Ртвеладзе, 1982, рис. 1, 9; конь вправо — Ртвеладзе, 1982, рис. 1, 10). Эта группа, видимо, выпускалась в Кабарне, одном из городов Чача, соответствующем, по мнению Ю.Ф. Бурякова (Буряков, 1975, с. 86), городищу Кавардан.

Третью группу, по классификации Э.В. Ртвеладзе (Ртвеладзе, 1982, рис. 1, 11–13), составляют монеты с изображением на об. ст. тамги (табл. 123), типологически восходящей к «бухарской тамге» или схематичному изображению алтарей огня на монетах Бухарского Согда (ср.: Зеймаль, 1979. табл. V, 5-11). Предположительная локализация этой группы монет — чачский город Фаранкат (или Афаринкат), отождествляемый с городищем Ишкурган близ современного Паркента (Буряков, 1975, с. 99–100), но пока монеты этой группы известны только по находкам в Канке и Бенкете.

Четвертая группа (Ртвеладзе, 1982, рис. 1, 14, 15), с дугообразным (с небольшими отростками) знаком-тамгой на об. ст. (табл. 123), предположительно определена как монеты Канки (на л. ст. — погрудное изображение правителя в три четверти вправо).

Пока остается неясным, где выпускались монеты еще двух групп: пятой, с якореобразным знаком на об. ст. (табл. 123) (Ртвеладзе, 1982, рис. 1, 16), и шестой, с двумя лицами на лиц. ст. и сложной тамгой на об. ст. (табл. 123, 9, 12, 15, 21, 23) в сочетании с согдийской легендой (Ртвеладзе, 1982, рис. 1, 7-21).

Судя по нумизматическим данным, в составе раннесредневекового Чача имелось не менее шести уделов-владений, обладавших определенной самостоятельностью (Ртвеладзе, 1982, с. 38), а правители этих административно-территориальных единиц носили одинаковый титул — «государь» (xw..). Ни сами монеты, ни другие источники, в том числе и документ А-14 из мугского архива (Лившиц, 1985, с. 246–247), не сообщают, кто был сюзереном этих владетелей, кому непосредственно принадлежала верховная политическая власть в раннесредневековом Чаче, вхождение которого в зону политического влияния (и контроля) Тюркского каганата в целом не вызывает сомнений.

Совершенно недостаточно исследовано денежное обращение Чача VII–VIII вв. в целом — состав монетной массы (включая и привозные монеты), место серебра в нем и т. п. Пока не имеет объяснения преимущественное распространение за пределами Чача (Афрасиаб, Кафыркала под Самаркандом, Пенджикент и другие пункты) только чачских монет с «вилообразным» знаком («первая группа»). Не выяснены в полном объеме и связи между Бухарским Согдом и Чачем, на существование которых определенно указывают типологические схождения в монетном материале: возникает предположение, что монетное дело раннесредневекового Чача складывалось, испытывая на себе определенное воздействие бухарских монет.

Решение этих и других вопросов чачской нумизматики сейчас целиком зависит от дальнейшего накопления новых данных, в первую очередь археолого-стратиграфических, а также от установления надежной относительной и абсолютной хронологии отдельных групп и серий: без этого их эффективное использование как исторического источника и как «мостика» между сведениями письменных источников и собственно археологическими материалами вряд ли возможно.

Нумизматические данные могли бы сыграть ключевую роль и в выяснении таких вопросов политической истории, как расширение (или сужение) сфер политического контроля и самого Чача, и каганата в сложной и переменчивой обстановке второй половины VII — первой половины VIII в. (распространение влияния на Уструшану, Ходжент и владения Ферганской долины; взаимодействия Чача и Отрара и т. п.). Пока эти вопросы могут быть только намечены.

Так, анэпиграфные монеты с городища Отрартобе и из других пунктов Отрарского оазиса (л. ст. — шагающий лев, об. ст. — тамга), относящиеся к концу VII в. (Бурнашева, 1975, с. 62) или к более позднему времени, обнаруживают явную типологическую зависимость от чачских монет, но для развернутой исторической интерпретации этих нумизматических связей накопленных материалов, видимо, пока недостаточно.

Денежное обращение здесь (как и в Отрарском оазисе) возникает, видимо, позднее, чем в других среднеазиатских областях. В VIII в. в Семиречье выпускались и обращались так называемые монеты тюргешей и тухусов (Смирнова, 1981, с. 61–62, 397–412), находки которых из раскопок Тараза, Ак-Бешима, Краснореченского городища и других археологических памятников — главная опора для их локализации. Относительная и абсолютная хронология семиреченских монет, а соответственно и их историческая интерпретация еще должны разрабатываться и уточняться. Титул «господин тюргешский хакан» (…twrkys v’v’n), засвидетельствованный на монетах как тюргешей, так и тухусов, явно более высокого ранга, чем титул «государь тухусов» (tvwss vw..w), а сочетание обоих титулов на «монетах тухусов» указывает на зависимость «государя тухусов» от тюргешского хакана.

К сожалению, большинство стратифицированных монетных находок из Семиречья, сделанных за последние десятилетия, остаются пока не опубликованными. Поэтому о составе монетной массы, обращавшейся в Семиречье, пока невозможно составить полное представление.

Не имеет пока надежной локализации группа монет, определенных О.И. Смирновой (Смирнова, 1981, с. 58–59, 338–342) как монеты «тутуков». Предлагавшаяся для них локализация в Ферганской долине (2 экз. таких монет найдены на городище Кува в Ферганской долине) нуждается в более надежном подтверждении (еще 2 экз. — из Отрара, 1 экз. — из Бараши).

Монеты раннесредневекового Хорезма, детально исследованные Б.И. Вайнберг (Вайнберг, 1977), можно отнести (как и монеты Самаркандского Согда VII–VIII вв.) к числу наиболее разработанных разделов раннесредневековой нумизматики Средней Азии. Поэтому, не останавливаясь на них в полном объеме, здесь необходимо затронуть только те вопросы, которые еще ожидают своего решения.

В VII в. в Хорезме происходят существенные перемены в иконографии серебряных и медных эмиссий, в содержании легенды, в весе и фактуре монет начиная с группы ГII и соотнесенных с нею медных выпусков, по классификации Б.И. Вайнберг (Вайнберг, 1977, с. 60, 98), отражающие вступление монетного дела и денежного обращения этой области в раннесредневековый период. Следует отметить, что обособленность хорезмийского монетного дела от таковой остальных областей Средней Азии, наметившаяся еще на протяжении древнего периода, не только сохраняется, но и проявляется в еще большей степени. Одно из главных отличий хорезмийского монетного дела VII–VIII вв. — использование в качестве серебряной монеты не подражаний сасанидским драхмам (как это было в Бухарском и Самаркандском Согде, в Северном Тохаристане и других областях), а монет со своими, сложившимися в Хорезме иконографическими типами (л. ст. — изображение хорезмийского царя в короне, об. ст. — так называемый хорезмийский всадник).

Хронологические рамки раннесредневекового периода в монетном деле Хорезма определенно охватывают VII и VIII в. (самостоятельная «домусульманская» чеканка продолжалась здесь до последней четверти VIII в.). Но начало раннесредневековой чеканки в Хорезме, возможно, следует относить не к концу VI — началу VII в., а к более раннему времени: в разработанной Б.И. Вайнберг систематике на V–VI вв. приходится несколько монетных серий, относительная и абсолютная хронология которых еще требуют уточнения (Вайнберг, 1977, с. 64).

Если говорить о количественной стороне, то монеты VII–VIII вв. составляют примерно треть дошедших до нас домусульманских монет Хорезма (из учтенных Б.И. Вайнберг 1417 экз. 471 экз. относится к раннесредневековому периоду), для большинства из них зафиксировано место находки — на археологических памятниках как правобережного, так и левобережного Хорезма (Вайнберг, 1977, с. 146–173), но точные стратиграфические обстоятельства обнаружения известны лишь для нескольких десятков экземпляров (многие монеты найдены на поверхности).

Последовательность раннесредневековых правителей Хорезма (с титулом «царь-государь», переданным арамейскими гетерограммами MR’Y MLK’), установленная по монетам, лишь частично подтверждается сведениями письменных источников. Так, царь Бравик (Фравик), монеты которого (группы ГII и ГII/1, ГII/2) по косвенным признакам отнесены к VII в., возможно, соответствует царю Афригу в списке хорезмийских царей у Бируни (Вайнберг, 1977, с. 59). Царь Азкацвар-Чеган, при котором Хорезм был завоеван Кутейбой, в 712 г. был убит после ухода арабов возмутившимся народом; с этим правителем Б.И. Вайнберг связывает медные монеты (группа ГII, см.: Вайнберг, 1977, с. 63, 91–92), которые таким образом получают вполне надежную датировку и служат опорой для дальнейших типологически-датировочных построений. Цари Шрам (или Чарам) и Канишка (соответственно группы ГIII, ГIII/З, ГIII/4, ГIII/5 и ГIV, ГIV/7, ГIV/8) не упоминаются в письменных источниках под этими именами. Их хронология (как царя Хусрава, чеканившего медные монеты Г12) установлена предположительно: типологически монеты Шрама и Канишки предшествуют чекану царя Савшафана (ГV, ГV/9, ГV/10), упоминаемого и у Бируни, и в китайских династийных хрониках (как Шаошифень) под 751 и 762 гг. (дата посольства от него в Китай). К последней четверти VIII в. относятся правление и чеканка царя Азкацвара-Абдаллаха (ГVI), принявшего, как показывает его второе имя, ислам; имена Фадл и Джа’фар, написанные по-арабски на некоторых его монетах (Вайнберг, 1977, с. 160, № 1154, 1157, 1158), С.П. Толстов (Толстов, 1938, с. 138) рассматривал как имена арабских наместников Хорасана — ал Фадла ибн Яхьи, ал Бармеки (787–795 гг.) и Джа’фара ибн Мухаммеда (787–789 гг.), что дает уточнение хронологии тех монет Азкацвара-Абдаллаха, на которых эти имена присутствуют. Целый ряд других арабских имен на монетах Азкацвара-Абдаллаха, видимо, позволит уточнить датировку выпусков этого правителя. Остающиеся открытыми вопросы датировки других монетных серий Хорезма VII–VIII вв. ожидают решения и с помощью наблюдений за их стратиграфическим распределением, и совместными находками с твердо датированными монетами.

Наблюдение за территориальным распределением монетных находок позволило Б.И. Вайнберг выделить две группы медных монет — Г12 и Г13 (Вайнберг, 1977, с. 63, 98), обращавшихся преимущественно в левобережном Хорезме, — видимо, как удельный чекан Кердера.

Денежное обращение раннесредневекового Хорезма, несмотря на обильный нумизматический материал и детально разработанную его систематизацию, остается, по существу, малоисследованным. В отличие от древнего периода в VII–VIII вв. наблюдается, как и в других областях Средней Азии, явная параллельность в чеканке меди и серебра, но иконографическое и типологическое следование медных монет серебряным составляет специфику Хорезма. На протяжении VII–VIII вв. наблюдается постепенное падение веса серебряных монет: от 5,4–5,8 г для монет Бравика (Фравика) и 4,3–4,8 г для монет Шрама, до 1,3–2,6 г для монет Азкацвара-Абдаллаха в последней четверти VIII в. (Вайнберг, 1977. табл. XIV).

К сожалению, пока не опубликованы данные о находках собственно арабских монет в Хорезме, но похоже, что резкое снижение веса серебряных хорезмийских монет во второй половине VIII в. непосредственно связано с окончательным подчинением Хорезма арабам и превращением хорезмийской серебряной монеты в монету «условно» серебряную, рассчитанную уже на обращение только на внутреннем рынке. В этой связи необходимо отметить и отсутствие медных эмиссий при Азкацваре-Абдаллахе, что, возможно, вызвано превращением его серебряных монет в денежные знаки с ограниченным ареалом обращения (а в сфере серебряного обращения появляются арабские полноценные дирхемы). В целом же «замкнутость экономической жизни» Хорезма, отмечаемая Б.И. Вайнберг, должна объясняться для раннесредневекового периода разрывом между стоимостью серебра в монете и ее курсом (Вайнберг, 1977, с. 100).