Статьи и проповеди. Часть 12 (19.08.2016 - 01.03.2017)

Гарвардская речь (1 декабря 2016г.)

Есть публично произнесенные речи, значение которых выходит далеко за рамки момента и непосредственно слушающей аудитории. Например, речь Достоевского на открытии памятника Пушкину. Или сформировавшая на весь период Холодной войны отношения Союза и Запада Фултонская речь Черчилля. Сюда же относятся знаменитые речи Цицерона против Катилины, когда прозвучало: «О времена, о нравы!» Безусловно, список может быть расширен до весьма пространного. Одной из таких речей является и речь Солженицына, произнесенная им в Гарварде в июне 1978 года. Здесь писатель проявил себя как проповедник и обличитель язв общества в духе Иеремии, и был услышан.

Американцы изучают эту речь, растягивают на цитаты и по частям заучивают наизусть. Не все, конечно, американцы, а те, кто профессионально интересуется связью истории и современности или осваивает политологию. Целый ряд положений, высказанных тогда Солженицыным, не только не утратил актуальности, но, как выдержанное вино, лишь приобрел вкус и подтвердился новыми фактами. К тому же сказанное в 80-х годах прошлого века о Западе далеко не во всем относилось к нам. Зато теперь, в изменившейся с тех пор реальности, обозначенные болевые точки известны нам как по «их нравам», так и по собственным нашим новейшим болезням, в виде заразы переползшим через обломки рухнувших барьеров. Итак, не будем хуже американских политологов и историков. Что он там сказал, Александр Исаевич, в далеком уже 1978-м?

Он начал речь с того факта, что Запад высокомерно отказывается от понимания прочего мира. Запад издавна уверен, что «всем обширным областям нашей планеты следует развиваться и доразвиваться до нынешних западных систем, теоретически наивысших». «И страны оцениваются по тому, насколько они успели продвинуться этим путем». Кто плохо продвинулся, те, по-видимому, либо «удерживаются злыми правителями», либо погружены в варварство. И тут между строк читаются слова, которые Солженицын не произносит, но которые мы видим в сводках свежих новостей. Варваров ведь нужно просвещать для их же блага, а злые правительства свергать при помощи революционного экспорта демократии. Таков вывод, почти неумолимый, из западной самоуверенности и односторонности. Но это грубая ошибка, коренящаяся в непонимании Западом иных миров, которых много, которые не поддаются исчерпывающему пониманию, если к ним подходить с западными мерками.

И далее лектор приступает к анализу жизни в западных демократиях, как он это видит. Он словно говорит: вот, вы нас не понимаете. Не понимаете ни во взлетах, ни в падениях. Не понимали при Царе, продолжаете не понимать и при Советах. Зато мы вас понимаем. Нам понятны ваши успехи и ваши проигрыши. И поскольку пришел он не хвалить, а лечить, то первый диагноз звучит так — «упадок мужества». «Мужество потеряло целиком все общество». Нет, есть множество храбрых и мужественных военных, спортсменов, горноспасателей, нефтяников и прочее. Но в целом в обществе Солженицын видит мягкотелость, болтовню, расслабленность, неслыханный избыток комфорта, никак с мужеством не ассоциирующиеся. Это как Рим, оставивший республиканскую строгость, и впавший в имперское чванство и рыхлость. Косим глазом в свежие новости — все так и есть. Оттого и нынешний президент России стал самым ярким политиком современности, что мужские качества — терпение, анализ, точность формулировок, власть ума над чувствами и многое другое — резко выделяют его на фоне европейских политических элит.

Далее. Столпы западной жизни, столпы, на которых все держится, — это свобода и закон. Человек свободен от рождения. Об этом говорят все базовые декларации. И человек стремится к счастью, а помогает ему в этом строгое следование законам. Такова душа Запада в двух словах. Свобода и закон. Свобода, по возможности, безграничная, и легализм, как правило, беспрекословный. И мало кто видит, чувствует, что свобода и легализм находятся в непримиримом внутреннем противоречии. Солженицын, почти как апостол Павел, указывает на ограниченность закона и подводит слушателя к мысли о необходимости благодати. Ее — благодати — не хватает. Не хватает «Слова о Законе и Благодати». «Всю жизнь проведя под коммунизмом, скажу: ужасно то общество, в котором вовсе нет беспристрастных юридических весов. Но общество, в котором нет иных весов, кроме юридических, тоже мало достойно человека», — говорит Солженицын. Тут в стенограмме впервые появляется в скобках слово «аплодисменты». «Право слишком холодно и формально, чтобы влиять на общество благодетельно. Когда вся жизнь пронизана отношениями юридическими, — создается атмосфера душевной посредственности». Будущие беды человечества, по мнению автора, легализмом не вылечатся.

Это еще Леонтьев заметил, что европеец, с его усредненными и всеобщими идеалами, относящимися только к земле и не далее — не к вечности, превратился в некое орудие всеобщего разрушения. Носитель идеологии Нового времени, как каток, мнет под себя и закатывает в асфальт всю пеструю сложность мира. Это и есть царство посредственности. И трезвонит при этом царь посредственности без умолку о свободе да о равенстве. Уже не о братстве, ибо братство — это нечто семейное и кровное. А кровного больше не надо и семьи тоже не надо. Нужны свобода и равенство в очень специфическом понимании. И вот, говорит автор, «защита прав личности доведена до той крайности, что уже становится беззащитным само общество (опять аплодисменты) … от иных личностей, — и на Западе приспела пора отстаивать уже не столько права людей, сколько их обязанности (аплодисменты)».

Вы много слышали от болтунов о правах здравые речи об обязанностях? Вряд ли. Хотя ведь права и обязанности нужны друг другу так же, как правая и левая рука, ибо одной ладонью не хлопнешь. Желание хлопнуть одной ладонью — то бишь, борьба за права без напоминания о фундаментальных обязанностях — приводит к тому, что «общество оказалось слабо защищено от бездн человеческого падения, например от злоупотребления свободой для морального насилия над юношеством, вроде фильмов с порнографией, преступностью или бесовщиной». А еще в иных словах Солженицын говорит о «свободе» плевать в глаза прохожим наружной рекламой, «свободе» тунеядцу жить за счет общества, «свободе» целых государств вымогать помощь со стороны, а не создавать свою экономику. И еще о десятках видов мнимых «свобод». Но это в иных речах. А здесь Солженицын далее дерзает говорить о грехе.

Генезис неисцельных болезней цивилизации он — совсем по Апостолу — видит в ошибочном гуманистическом представлении, «что человек, хозяин этого мира, не несет в себе внутреннего зла, все пороки жизни происходят лишь от неверных социальных систем, которые и должны быть исправлены». «Странно, вот на Западе достигнуты наилучшие социальные условия, — а преступность несомненно велика и значительно больше, чем в нищем и беззаконном (о нищете и беззаконности можно и поспорить — А. Т.) советском обществе». Перед нами вполне христианский взгляд на главенство внутренней природы человека и на поврежденность этой природы грехом.

А на улице 1978-й. В СССР на газетных прилавках лежат «Известия» и «Правда», о которых шутят, что в «Известиях» нет правды, а в «Правде» нет известий. Запад же гордо хвалится четвертой властью. Свобода прессы кажется самоочевидной, а власть ее неслыханной. Власть газетчиков простирается вплоть до Уотергейта, то есть до смещения президента! Тем не менее эту священную корову Солженицын чуть ли не ведет на убой, утверждая, что молоко у нее отравленное. Где, — спрашивает он, — у газетчиков ответственность перед читающей публикой или перед историей? Исказили, сместили пропорции, грубо ошиблись в прогнозах, а известны ли случаи публичного раскаяния? Нет, ибо это подорвало бы продажу. Газетные полосы полны слухов, догадок, опрометчивых, незрелых суждений, которые никогда не будут опровергнуты, но осядут в памяти масс. Все так, и недавний «upset» с прогнозами о победе Хиллари не вызвал ни суицидальных попыток, ни отставок и извинений. «Акулы пера», давно изолгавшиеся до точки, даже не покраснели. Переобулись в воздухе. Очевидно, это не только американская болезнь. И мы с ней знакомы не понаслышке.

Медиа создают геростратову славу террористам (Бен Ладен, ИГИЛ — все на слуху, в 1990-х — наши бандиты и террористы), разглашают оборонные секреты, вмешиваются в личную жизнь известных лиц (примеров не счесть). Всюду наглость, поверхностность и поспешность. Все психические болезни XX века выражены, по Солженицыну, в прессе. Глубина ей противопоказана. Нужны лишь сенсационные формулировки. Прессой брошен ложный лозунг: «все имеют право все знать». Ложный лозунг, ибо есть высшее, утраченное ныне «право не знать», не забивать своей божественной души «сплетнями, суесловием, праздной чепухой». Сама свобода прессы мнима. Медиа хорошо чувствуют ветер века, то есть общее направление симпатий и действуют скорее унифицированно, нежели соревновательно.

Это я вольно пересказываю мысли Солженицына. И не знаю, как вам, а мне сдается, что он, как дантист, расчистил канал и добрался до самого гнилого корня.

«Безо всякой цензуры на Западе осуществляется придирчивый отбор мыслей модных от мыслей немодных — и последние, хотя никем не запрещены, не имеют реального пути ни в периодической прессе, ни через книги, ни с университетских кафедр. Дух ваших исследователей свободен юридически — но обставлен идолами сегодняшней моды». Поди поспорь. Ты или в тренде, или нет. И если нет, то в мнимом царстве свободы ты ощутишь себя в подлинной пустыне без права на то, чтобы быть услышанным.

Но раз все так плохо, мистер Солженицын, не хотели бы вернуться в красную Россию? Или вы нам предлагаете социализм как идеал? Такие вопросы были неизбежны и закономерны. Писатель отвечал, что социализм как модель он ни в коем случае не предлагает и не пропагандирует. Но и Запад как образец своему народу предложить бы поостерегся. Речь идет о поиске путей, а не о выборе готового. Здесь соль.

Мышление Запада бинарно: «плюс» — «минус», «хорошо» — «плохо». Но кроме «хорошо» и «плохо» есть еще «хуже» и «лучше». Ответы нужно искать, а не выбирать (сравни с тестовой системой оценивания знаний, убивающей умственные способности). Солженицын говорит, что Запад уже совсем не вождь человечества. И есть симптомы, как предупреждения. Например, «падение искусств или отсутствие великих государственных деятелей». Все это видно глазом невооруженным — на выставках и на совместных фотографиях мировых лидеров. Так что же? В духе ветхозаветных пророков Солженицын призывает Запад смиряться, ровно так, как призывал смиряться «гордого человека» Достоевский в Пушкинской речи. Запад привык к профессиональному анализу более, чем к пророчеству, однако насторожился и замер.

Наш писатель напоминает, что «в ХХ веке западная демократия самостоятельно не выиграла ни одной большой войны (очевидно, что и войну с ИГИЛ, ею порожденным, не выиграет — А.Т): каждый раз она загораживалась сильным сухопутным союзником, не придираясь к его мировоззрению». Ценное замечание. Еще одно ценное замечание: две войны, названные мировыми, не были мировыми. Это были войны Запада на самоуничтожение! Мировые войны (говорит Солженицын) еще впереди, когда Индокитай и прочая-прочая ввяжутся в жуткую бойню, и мы таких войн еще не видели. В тех будущих войнах Западу ничего не светит. Так почему же он, этот прежний мир христианства, свободы (более — борьбы за нее), науки и искусства, так ослабел? Почему лучшие люди Запада, вдумчивые и молящиеся, говорят хором о близкой гибели? И наш писатель, в силу традиции ищущий корешков, а не вершков, в поисках ответа переходит к истории.

Он говорит об «антропоцентризме», то есть о помещении человека в центр мира, взамен изгнанного из центра Бога. Это и есть гуманизм. Пусть, говорит автор, Средневековье было жестоко и тягостно. Но гуманистическое сознание «не признало за человеком иных задач выше земного счастья и положило в основу современной западной цивилизации опасный уклон преклонения перед человеком и его материальными потребностями». Все духовное осталось за скобками. «Так и оставлены были сквозняки для зла, которые сегодня и продувают свободно». Обнаженная свобода не решает проблем человечества, но лишь рождает проблемы новые. Солженицын имеет смелость напомнить, что идея свободы родилась в христианском, а не каком-либо ином, обществе. И эта идея предполагает более ответственность, нежели вседозволенность. Не только 200 лет назад, но даже 50 невозможно было, чтобы «человек получил необузданную свободу — просто так, для своих страстей». Но с тех пор Запад успешно сбросил со своих плеч иго благое и бремя легкое, и уже никакие достижения науки и прогресса не искупят «той моральной нищеты, в которую впал ХХ век, и которую нельзя было предположить, глядя даже из века ХIX-го».

Философский гуманизм есть предтеча коммунизма. И Маркс в 1844 году говорил, что «коммунизм есть натурализованный гуманизм». Бога вон! Человека в центр! Вот и гуманизм. И Запад с Востоком (красным) связан, ибо и те и другие — гуманисты. Только одни за частную собственность, а другие против. Одни за умеренный законами разврат, а другие — либо за разврат без ограничений, либо за безбожный и строжайший аскетизм. Родовая связь, совершенно очевидная, но не всем понятная. Мир расколот, и у двух наибольших осколков сходная болезнь. Мы, говорит автор, дети Просвещения. Просвещения феерического, яркого, но безбожного. И мы пожинаем плоды. У нас нет будущего, если мы замедлим оставаться в этой обветшалой парадигме земного счастья и несдержанной свободы.

Можно добавить сюда, без вреда, мысли Николая Сербского. Тот говорит, что Папа возгордился и обожил себя, сказав: «Я на земле вместо Бога. Я Наместник Его». Скрыто это означало: «Я и есть Бог!» Лютер восстал против этого и сказал: «Ты не Бог», — но добавил: «Мы все — боги». Началась затем вакханалия ложных богов и битва за первенство, и закончилась криком Ницше: «Бога нет! Он умер. Мы все убили Его!» Дальше — конец истории. Конец истории, ознаменованный войнами и мятежами, пожарами и грабежами. Если не будет покаяния. Вряд ли покаяние подлинное и массовое возможно на уставшем и пресытившемся Западе. Поэтому взоры мира — на Восток. Не буддистский или иной какой, а христианский — на Россию. Мир ждет света с Востока.

«Если не к гибели, то мир подошел сейчас к повороту истории, по значению равному повороту от Средних Веков к Возрождению, — и потребует от нас духовной вспышки, подъема на новую высоту обзора, на новый уровень жизни, где не будет, как в Средние Века, предана проклятью наша физическая природа, но и тем более не будет, как в Новейшее время, растоптана наша духовная». Далее — Аминь и продолжительные аплодисменты.

Сказано в Гарварде, в году 1978 от Рождества по плоти Бога Слова.