В калошах на босу ногу,
В засаленном картузе́
Отец торопился к Богу
На встречу былых друзей.
И чтобы найти дорожку
В неведомых небесах, –
С собой прихватил он кошку,
Окликнул в дороге пса…
А кошка была худою,
Едва волочился пес,
И грязною бородою
Отец утирал свой нос.
Робел он, робел немало,
И слезы тайком лились, –
Напутственными громами
Его провожала высь…
Процессия никудышных
Застыла у божьих врат…
И глянул тогда Всевышний,
И вещий потупил взгляд.
– Михоэл, – сказал он тихо, –
Ко мне ты пришел не зря…
Ты столько изведал лиха,
Что светишься, как заря.
Ты столько изведал бедствий,
Тщедушный мой богатырь…
Позволь же и мне согреться
В лучах твоей доброты.
Позволь же и мне с сумою
Брести за тобой, как слепцу,
А ты называйся Мною –
Величье тебе к лицу…
БЛАЖЕННЫЙ
Как мужик с топором, побреду я по божьему небу.
А зачем мне топор? А затем, чтобы бес не упер
Благодати моей – сатане-куманьку на потребу…
Вот зачем, мужику, вот зачем, старику, мне топор!
Проберется бочком да состроит умильную рожу:
Я-де тоже святой, я-де тоже добра захотел…
Вот тогда-то его я топориком и огорошу –
По мужицкой своей, по святейшей своей простоте.
Не добра ты хотел, а вселенского скотского блуда,
Чтоб смердел сатана, чтобы имя святилось его,
Чтоб казался Христом казначей сатанинский – Иуда,
Чтобы рыжих иуд разнеслась сатанинская вонь…
А еще ты хотел, чтобы кланялись все понемногу
Незаметно, тишком – куманьку твоему сатане,
И уж так получалось, что молишься Господу-Богу,
А на деле – псалом запеваешь распутной жене…
Сокрушу тебя враз, изрублю топором, укокошу,
Чтобы в ад ты исчез и в аду по старинке издох,
Чтобы дух-искуситель Христовых небес не тревожил,
Коли бес, так уж бес, коли Бог – так воистину Бог…