Всегда был наперсником смерти,
Всегда был ее оруженосцем,
Но старательно обходил муравья,
Не трогал букашки,
Бранил кошку –
Не за пристрастье к птичьим руладам,
А за острые когти.
Смертью называл все, что попадалось на глаза,
Отмахивался от жизни ( – жужжит, как муха! – ),
Смерть внушает больше доверия.
Мертвая женщина благосклонней к навязчивым поцелуям,
Чем госпожа N или гражданка NN с курносым носом.
(Курносый нос – а может быть, ноктюрн женской
взбалмошности?..)
Я часто забываю, кто я, ребенок или старик, –
Но ведь дети не кряхтят в отхожем месте,
А старики не рисуют цветными карандашами.
Как много вещей хотел бы я нарисовать –
И маму, розовощекую, как кукла,
И куклу, печальную, как мама.
И еще мне кажется, что кто-то рисует меня,
Но рисунок получился неудачным,
Вот отчего лицо мое заштриховано морщинами.
Но я мечтаю распустить их (морщины) как старую фуфайку, –
Какой славный моток оказался в руках у дедушки,
А дедушке восемь лет,
А котенок и вовсе не имеет возраста,
Он так же вечен, как детство и старческая улыбка, –
Ну так чего же ты ждешь,
Отдай моток пестрому котенку,
Уж он-то знает, как им распорядиться,
А позже ты будешь искать и шарить по всем углам –
Где мои нитки, где мое детство,
где мой котенок?..