Столетняя война. Том I. Испытание битвой

Глава X. Слейс и Турне. Война д'Альбре 1340 г.

Основные направления английской военно-морской стратегии в 1340 году были определены 23 января в Вестминстере на встрече королевского Совета с капитанами кораблей из основных английских портов. Необычно для оперативного вопроса, что они были одобрены Парламентом, который в то время находился на сессии. По-видимому, были сделаны два, возможно, сомнительных предположения: во-первых, что французы будут тратить свою энергию на набеги на английское побережье, а не пытаться помешать переправе армии через Северное море; во-вторых, что, поскольку Франция больше не пользовалась фламандскими портами, реальной угрозе подвергалось только южное побережье Англии. Порты Уест-Кантри согласились предоставить семьдесят больших кораблей грузоподъемностью по 100 тонн и более, внеся в стоимость эксплуатации только то, что они могли себе позволить, что вряд ли было много. Пять портов согласились предоставить двадцать кораблей такого же размера, а Лондон — еще девять, стоимость которых должна была быть разделена поровну между местными общинами и королем. За исключением, пожалуй, лондонцев, все морские сообщества обещали больше крупных кораблей, чем они имели. Но правительство серьезно отнеслось к их обещаниям. 12 февраля 1340 года оно приказало всем этим судам собраться в Дартмуте и Уинчелси к 26 марта 1340 года. Позже, в апреле, обоим флотам было приказано ждать в бухте Рай, готовыми перехватить любую армаду, идущую из французских портов Ла-Манша. Таким образом, в распоряжении Эдуарда III для переправы через Северное море оставались все большие и малые океанские корабли северного Адмиралтейства и более мелкие суда из других районов Англии. 6 марта 1340 года был издан приказ об их реквизиции. Большинство из них были пригодны только в качестве транспортных судов. В качестве боевых кораблей Эдуард рассчитывал на суда из Ярмута и на небольшой контингент, предоставленный фламандцами[540].

Английское правительство предприняло еще одну решительную попытку нанять галеры в Средиземноморье. Была подана заявка в Венецианскую республику на сорок таких судов, аренда должна была быть оплачена заранее слитками серебра. Венецианцы ответили уклончиво. Николино Фиески, который теперь находился на полуофициальной основе в качестве агента Эдуарда III при папском дворе в Авиньоне, в основном занимался наймом военных кораблей на юге Франции и препятствовал попыткам Филиппа VI сделать то же самое. Чего именно он добился, неизвестно, но он был достаточно усерден, чтобы вызвать серьезное беспокойство у французских чиновников. Они решили помешать его планам смелым и незаконным способом. Однажды ночью в апреле его похитили из его дома в Авиньоне и притащили полураздетого в форт Сент-Андре, огромный замок в Вильнев-лез-Авиньон на французской стороне Роны. Это нарушение дипломатического иммунитета привело к короткому, но серьезному разрыву между папством и французским правительством. Фиески был освобожден в начале июня, но к тому времени было уже слишком поздно нанимать средиземноморские галеры для летней кампании[541].

Однако был и утешительный приз неизмеримой ценности. В первые несколько месяцев 1340 года англичанам удалось в результате целой череды политических переворотов лишить Филиппа VI большей части его собственного галерного флота.

В сентябре 1339 года в Генуе произошло народное восстание. Великие патрицианские семьи, как гвельфов, так и гибеллинов, были отстранены от управления республикой, и власть оказалась в руках плебейского демагога Симона Бокканегро. Это событие имело неожиданные последствия для французского правительства. Главной движущей силой восстания были недовольные моряки с галер Антонио Дориа, которые вернулись домой после мятежа в Булони. Поэтому у нового режима не было причин благоволить французскому правительству или помогать ему в замене убывших моряков. Англичане быстро воспользовались этим разрывом. В течение зимы оба правительства обзавелись агентами в Генуе, интригующими от их имени. Французским агентам удалось нанять несколько арбалетчиков и небольшое количество галер. Но владельцы кораблей были перекуплены англичанами, которые заплатили им в общей сложности 1.100 марок, чтобы они ничего не делали. Деньги были получены в кратчайшие сроки из банка Барди во Флоренции. Этот замечательный (и недорогой) переворот, похоже, был делом рук Никколо Усомаре, генуэзского коннетабля Эдуарда III в Бордо, который провел в городе много месяцев, занимаясь тем, что английское правительство мрачно назвало "большими опасностями, трудами и расходами"[542].

В начале 1340 года флот галер французской постройки насчитывал двадцать два судна. Обычно они оставались на зиму в арсенале в Руане. Однако, поскольку они должны были сопровождать конвой в Ла-Рошель, как только позволит погода, их держали на берегу готовыми к использованию[543]. В начале января 1340 года английские моряки из Пяти портов захватили в море корабль из Булони и пленили для выкупа четырех купцов, которых они нашли на борту. Когда этих людей допросили в Англии, они рассказали, что в гавани Булони стояло восемнадцать галер без экипажа, охраняемых всего шестью стражниками. Около 14 января 1340 года англичане совершили набег на Булонь. Флотилия небольших судов из Пяти портов подошла к этому месту под покровом сильного тумана. Стражники не видели их до тех пор, пока они не оказались в гавани. Нападение оказалось полной неожиданностью для французов. Англичане захватили нижний город, уничтожив корабли в гавани и здания вокруг. Французам в верхнем городе потребовалось несколько часов, чтобы собрать свои силы и атаковать налетчиков. После ожесточенных боев англичане были отбиты с большими потерями. Но к этому времени они успели сжечь все восемнадцать галер вместе со всем их снаряжением — веслами, парусами и оружием, которое хранилось на складе неподалеку. Также были уничтожены двадцать четыре торговых судна[544].

Потеря этих мощных кораблей и невозможность найти ни корабли, ни экипажи в Италии стали серьезной неудачей для французов. У них осталось всего четыре собственные галеры, которые стояли в устье Сены, а не в Булони. На службе у Филиппа VI оставалось достаточно итальянских гребцов для экипажа двух генуэзских галер. Ими командовал один из капитанов Дориа, колоритный средиземноморский корсар Пьетро Барбавера (Бокканегра), которому французские командиры никогда не доверяли. Кроме того, имелось двадцать два вместительных, но менее мощных гребных баланжье. Большинство из них находилось в Абвиле и Дьеппе[545]. Этот флот не был незначительным, но он не был флотом для крупномасштабных наступательных операций. Прямым результатом Булонского рейда стало то, что французы впервые с начала морской войны в 1336 году потеряли инициативу в Ла-Манше и Северном море. Англичане могли все более уверенно проводить рейды через Ла-Манш. Дьепп был атакован в конце января 1340 года. Ле-Трепор и Мер подверглись набегу (снова) в мае[546]. Гораздо более важным было решение, к которому французов вынудила потеря галер, вести чисто оборонительное сражение против флота вторжения Эдуарда III. Вместо того чтобы пытаться блокировать его в портах Англии или атаковать его посреди моря, было решено просто преградить ему доступ к устьям главных рек к северу от Фландрии. Мобильность была менее важна для этой цели. Это можно было сделать с помощью вооруженных торговых судов, тех самых, которые англичане уже много лет использовали в качестве импровизированных военных кораблей.

Это решение, которое привело к катастрофе при Слейсе в июне, было принято в конце января или начале февраля 1340 года и было приведено в исполнение с характерной решительностью и бюрократической тщательностью. Филипп VI издал указ о создании Великой морской армии. Она должна была состоять из 200 самых больших кораблей, которые можно было найти из его собственных ресурсов или реквизированных в портах Пикардии и Нормандии. В отличие от английского правительства, французы быстро выплачивали владельцам судов достаточно щедрую компенсацию за реквизицию кораблей, включая месячный наем и зарплату вперед. Расходы, которые были огромными, должны были быть покрыты за счет взимания большого налога с провинции Нормандия. О том, какое бремя легло на один регион Франции, говорит тот факт, что корона рассчитывала получить из этого источника не менее 300.000 ливров в дополнение к кораблям и экипажам (почти три четверти от общей суммы), которые предоставляли нормандские морские общины, и к платежам, которые многие нормандские города и округа должны были делать вместо военной службы в сухопутной армии. Тем не менее, нормандцы согласились. Сбор начался 12 февраля 1340 года[547].

Эдуард III был более или менее точно информирован о масштабах ущерба, нанесенного французам в Булони. Но он не смог сделать вывод о том, что вероятность мощного французского наступления на южное побережье теперь значительно уменьшилась. Более того, хотя шпионов (как правило, фламандцев) продолжали засылать во Францию, их донесения в 1340 году почему-то были менее информативны, чем до этого, и Эдуард III понял, что планировали сделать французы, на удивление поздно. Следовательно, меры, принятые в январе и феврале 1340 года, которые предусматривали использование многих самых больших кораблей для обороны южного побережья, были оставлены без изменений.

Транспорты для перевозки армии и припасов должны были быть готовы к Вербному воскресенью, 9 апреля 1340 года. Посадка на суда должна была происходить в двух местах: в гаванях Оруэлла и в Даунсе у Сэндвича. Хотя Эдуард III впервые ввел расписание, которое допускало некоторое отставание от графика, обычные трудности и задержки были крайне неприятны на фоне быстроразвивающихся военных действий на континенте. В начале мая 1340 года начались набеги французов на Эно, и в Англию стали поступать срочные призывы о помощи. Один из рыцарей графа Эно прибыл в Англию, чтобы сообщить о происходящем и столкнулся удручающей дезорганизацией и неподготовленностью. Набор войск проходил плохо. Для прибывших в Лондон валлийцев не нашлось ни кораблей, ни провизии, и их пришлось отправить домой. Кроме флотов Ярмута и Пяти портов, ни один корабль не прибыл ни в один из двух пунктов посадки войск. Таким образом посадка на суда была отложена на 4 мая и еще раз два дня спустя. 16 мая 1340 года, как раз перед назначенным отплытием армии герцога Нормандского из Сен-Кантена, английский королевский Совет собрался в нехорошем предчувствии и мрачном настроении в монастыре кармелитов в Лондоне, чтобы рассмотреть вопрос о дальнейшей и более длительной отсрочке. К этому времени официальный срок сбора кораблей был перенесен на 12 июня 1340 года, что означало дату отплытия примерно 20 июня. Задержка казалась неизбежной, но отсрочка была отвергнута[548].

Темпы военно-морской подготовки Франции диктовались сбором денег с нормандцев. Их налоговые сборы доставлялись наличными, провинциальными казначеями в Руан и грузились на вьючных животных для перевозки в порты. За семь недель, с 1 апреля по 20 мая 1340 года, было получено 61.000 ливров и выдано авансом корабельным мастерам. Весь нормандский флот был укомплектован, снаряжен и оплачен к последней неделе мая 1340 года. 26 мая числа он отплыл из Арфлёра. Корабли из Пикардии ждали в своих портах и присоединились к нормандцам, когда те проплывали мимо. Это был впечатляющий административный подвиг. В составе флота было 6 галер, 22 гребных баланжье, 7 королевских парусников и 167 реквизированных торговых судов, всего 202 судна. На флоте находилось более 19.000 человек из приморских городов. Но опытных солдат было очень мало: менее 500 арбалетчиков и около 150 латников[549].

4 июня 1340 года король Англии снова собрал свой Совет, на этот раз в Ипсвиче, чтобы проанализировать достигнутые успехи. Задержки в апреле и мае не были восполнены. Теперь было ясно, что единственным способом уложиться в график, который он для себя составил, было пересечь море с небольшой свитой, его личными войсками, главными дворянами и их свитами на тех кораблях, которые были готовы, оставив остальные следовать за ними, как только это будет возможно. В наличии было сорок кораблей, на которые можно было посадить до 600 человек, их лошадей и снаряжение. Так и решили поступить. Англичане еще не знали ни о масштабах французских военно-морских приготовлений, ни о передвижениях французского флота, который только что прошел Кале[550].

Великая морская армия появилась у берегов Фландрии 8 июня 1340 года. Французы быстро и жестоко захватили остров Кадсан и бросили якорь в устье реки Звин напротив гавани Слейса. Весть об этом быстро распространилась по стране, посеяв панику в прибрежных городах и привлекая огромные толпы зевак на берег. До английского правительства новости дошли 10 июня 1340 года, когда архиепископ Стратфорд принял в Ипсвиче посланника герцога Гельдерна. В покоях Эдуарда III произошла череда язвительных обменов мнениями между королем и его советниками. Архиепископ Стратфорд настаивал на том, что размер и сила французского флота в Слейсе делают невозможным продолжение экспедиции. Однако последствия отказа от поддержки антифранцузской коалиции (армия которой как раз в это время собиралась для похода на Тун-л'Эвек) были не столь серьезны, как пленение или смерть короля. Эдуард III ответил, что об отмене экспедиции не может быть и речи. После этого Стратфорд покинул собрание. Были вызваны Роберт Морли и Джон Краббе, два человека, отвечавшие за организацию перевозок. Они выразили то же мнение, что и Стратфорд. Эдуард, будучи в дурном расположении духа, обвинил их в том, что они заранее согласовали свои советы с архиепископом, и объявил, что экспедиция отплывет, как и планировалось. "Те, кто боится, могут оставаться дома". Самое большее, на что удалось уговорить Эдуарда III, это отложить отплытие на несколько дней, чтобы можно было найти дополнительные корабли и принять меры по превращению торговых кораблей в боевой флот. Лошадей, которые уже были погружены на корабли, сняли, чтобы освободить место для солдат. Во все порты, до которых можно было добраться вовремя, были отправлены грозные послания с требованием немедленно предоставить все корабли грузоподъемностью более 40 тонн. Офицерам короля было приказано не принимать никаких аргументов оправдывающих отказ. Эдуард III лично встретился с моряками из Грейт-Ярмута, которые к настоящему времени предоставили менее половины кораблей, запланированных для его службы в 1338 году. Роберт Уффорд, сын графа Саффолка, сразу же вышел в море с небольшой эскадрой и сотней солдат, чтобы разведать положение дел на фламандском побережье[551].

Результат всей этой деятельности был поистине поразительным. Близлежащие гавани были опустошены. Корабли, собравшиеся в Даунсе, и флот Пяти портов были приведены залив Оруэлл. К ним присоединились крупные корабли западного Адмиралтейства. Они больше не были нужны для обороны побережья, так как французский флот ушел в Северное море. К 20 июня 1340 года был собран флот вторжения, размер которого точно не известен, но, по современным оценкам, он состоял из 120–160 кораблей с продовольствием, снаряжением и экипажами. Эдуард III разместился на борту корабля Cog Thomas. Архиепископ Стратфорд отстранился от дел, а затем ушел в отставку[552].

Английский флот прошел мимо мыса Харвич на рассвете 22 июня 1340 года, подгоняемый сильным северо-западным ветром[553]. Поздно вечером 23 июня англичане стояли у фламандского побережья, к западу от устья реки Звин. В устье реки виднелась масса французского флота, борта кораблей были надстроены, а носы, полуюты и мачты укреплены деревянными сооружениями "рядами башен". Включая союзников (несколько фламандских кораблей, верных короне, и несколько испанских вспомогательных судов), их численность теперь составляла 213 кораблей. На борту одного из них французские командиры собрались на совет. Барбавера, самый опытный моряк среди них, начал беспокоиться из-за тесной якорной стоянки, на которой был пришвартован французский флот. В устье реки было недостаточно места для маневрирования такого огромного флота. Ветер дул со стороны моря. Он настоял на том, чтобы адмиралы, Гуго Кирье и Николя Бегюше, вывели свой флот в открытое море вечером того же дня и атаковали англичан с наветренной стороны, когда те попытаются высадить своих людей на берег. Но Кирье и Бегюше были склонны слушать старых морских волков не больше, чем Эдуард III. Их беспокоило, что если они уйдут в открытое море, то англичане могут проскользнуть мимо них и высадить свою армию во Фландрии прежде, чем они смогут помешать им. Поэтому они выстроили корабли в три линии поперек устья реки, как сухопутную армию. В первой линии они разместили девятнадцать самых больших судов, включая захваченный ранее Christopher, который выделялся из окружающей массы кораблей как монумент. Каждая линия была соединена цепями, чтобы образовать непроходимый барьер для врага.

Англичане провели свой военный совет немного позже французов. Реджинальд Кобэм и два рыцаря были высажены на берег в Бланкенберге, чтобы разведать якорную стоянку у Слейса. Они и представили полный отчет о боевом порядке французского флота. Из их отчета англичане могли убедиться в слабости французской позиции, о которой Барбавера предупреждал своих начальников и решили подождать до следующего дня, когда можно будет атаковать при попутном ветре и приливе.

Устье реки Звин заилилось в конце XV века, и сегодня место величайшего средневекового морского сражения покрыто мелиорированными сельскохозяйственными угодьями и песчаными дюнами. В 1340 году эстуарий[554] представлял собой участок мелководья шириной около 3 миль у входа с моря и простирался примерно на 10 миль вглубь страны в направлении города Брюгге. С северо-восточной стороны он был ограничен низменным островом Кадсан, а с западной — длинной дамбой, на которой находилась огромная толпа вооруженных фламандцев. Вдоль западной стороны располагались причалы Брюгге: Слейс, Дендермонде и Дамме. Как и французы, англичане выстроили свой флот в три боевые линии. Ранним днем 24 июня 1340 года они начали наступать с севера на устье Звина.

В построении французского флота не все было в порядке. Корабли слишком долго находились на своих боевых постах, и их линии, которые первоначально располагались по всей ширине залива, отдрейфовали на восток, нагромождая корабли друг на друга у острова Кадсан. В таких условиях цепи скреплявшие корабли были бесполезны. В момент запоздалого прозрения адмиралы приказали снять их. Затем французский флот попытался отойти на запад. Отделившееся судно их передней линии, Riche de Leure, сцепилось с первым из английских кораблей. Эти два корабля сошлись на краю сцены сражения, в то время как первая английская линия флота врезалась во французскую.

Две линии флотов включали самые большие корабли с каждой стороны: с английской стороны — корабли Ярмута и более крупные суда Пяти портов, включая флагманский корабль Эдуарда III Cog Thomas; с французской стороны — захваченный Christopher, St Denis, монстр, перевозивший 200 моряков, и другие крупные корабли королевского флота и портов Сены. Техника боя заключалась в том, что каждый корабль причаливал к врагу с помощью крючьев, экипаж осыпал стрелами палубу противника с носовых башен и мачт, а затем брал на абордаж и рубил оставшихся в живых. Обе стороны также использовали небольшие камнеметы и огромные арбалеты, известные как спрингалды, но роль этих машин была скорее драматической, чем эффективной. Решающее преимущество английских кораблей заключалось в гораздо большем количестве опытных и хорошо экипированных латников и лучников. Английский длинный лук (longbow) еще раз доказал свое превосходство над арбалетом, который использовали французы и их итальянские вспомогательные войска. Он был более точным и имел большую дальность стрельбы. Кроме того, из него можно было стрелять в очень быстром темпе, стрелы сыпались на французские экипажи "как град зимой", как описал это один лондонец; в то время как арбалет приходилось довольно долго заряжать перед каждым выстрелом. В течение сражения французские стрелки испытывали дополнительный дискомфорт от того, что им приходилось целиться под слепящим солнцем.

Передовые линии сцепились в схватке примерно с трех часов дня. Примерно к семи часам французским кораблям, находившимся в тылу, стало ясно, что в авангарде произошла ужасная резня их товарищей. Они не могли вступить в бой, так как их собственная линия находилась за французским авангардом и англичанами, и у них не хватало сил, чтобы обойти их западным галсом. Их черед настал вечером, когда англичане, прорвавшись через остатки первой французской линии и обрушились на них. Поскольку меньшие французские корабли были поставлены во второй линии, у англичан появилось дополнительное преимущество — большая высота бортов, с которой можно было вести огонь. Видя, как идет сражение, фламандцы стали выходить из Слейса и других гаваней Звина на своих кораблях и присоединяться к сражению, атакуя французов с тыла, в то время как англичане делали это с фронта. С наступлением ночи третья французская линия, состоявшая из нормандских торговых судов во главе с кораблями из Дьеппа и королевскими гребными баланжье, попыталась вырваться из ловушки. Сражение переросло в серию стычек, когда англичане пытались преградить им путь. Около десяти часов вечера бой затих. Два корабля продолжали сражаться всю ночь. Saint-Jame, самый большой из кораблей Дьеппа, и корабль из Сэндвича, принадлежавший приору Крайстчерча, не смогли расцепиться, и когда на рассвете следующего дня англичане наконец поднялись на борт Saint-Jame, они насчитали 400 трупов противника.

Французы потерпели морскую катастрофу такого масштаба, равной которой не было до этого. Из 213 французских кораблей, участвовавших в сражении, англичане захватили 190, включая Christopher и Cog Edward, отнятые у них в 1338 году, и еще несколько кораблей такого же размера. Шесть галер под командованием Барбавера использовали свою скорость и маневренность для бегства, как только стало ясно, что французская первая линия терпит поражение. Четырем из шести гребных баланжье, базировавшихся в Дьеппе, также удалось уйти[555]. Тринадцати другим удалось спастись утром 25 июня 1340 года, их безуспешно преследовал Джон Краббе с ярмутским флотом. Экипажи и войска на борту кораблей, которым не удалось спастись, были перебиты почти поголовно. При захвате корабля никого не щадили, а тех, кто пытался спастись бросившись в море, фламандцы встречали на берегу и забивали до смерти. Даже Фруассар, поэт-романтик сражений, с отвращением пишет о этой "свирепой и ужасной" бойне. "На море, — писал он, — нет ни отступления, ни бегства, ни плена, можно только сражаться и подчиняясь приговору судьбы"[556]. Эдуард III с удовлетворением писал своему сыну, что каждый прилив приносит все больше трупов на побережье Фландрии. Погибло от 16.000 до 18.000 французов, включая обоих адмиралов. Кирье был убит, когда его корабль был взят на абордаж. Бегюше был узнан и взят в плен. Но условности аристократической войны не были применены к опустошителю английского южного побережья. Эдуард III приказал повесить его на мачте корабля, которым он командовал.

Последствия для морального духа французов были очень серьезными. Капитаны морской границы, которые обычно имели в своем распоряжении ничтожно малые силы, получили подкрепления, чтобы противостоять опасности вспомогательной высадки на побережье Нормандии. Только на полуостров Котантен было направлено тринадцать сотен солдат, командовать которыми был назначен один из маршалов[557]. При дворе Филиппа VI начались препирательства и упреки. Барбавера, чье бегство в разгар битвы с горечью вспоминали оставшиеся в живых нормандцы, было приказано арестовать за измену. Он примирился с правительством только в следующем году, когда взвешенное осмысление катастрофы показало, что нормандцам было бы лучше прислушаться к его советам. Посмертно Бегюше осуждали за низкое происхождение и обвиняли в том, что он намеренно не допускал на свои корабли латников, чтобы сэкономить деньги. Так проявилась тенденция французской знати, которая становилась все более заметной по мере того, как продолжались несчастные 1340-е годы, обвинять во всех своих бедах грубость и трусость низших сословий. После этой битвы многие стали считать, что Франции было лучше без непокорных пиратов из нормандских портов и что экономия на их жалованьи была бы благом. Но Филипп VI, по крайней мере, так не считал. Он был глубоко потрясен судьбой общин нормандского побережья, которые потеряли почти все свои торговые суда и многих своих людей. Среди выживших, немногие из которых продолжали искать дорогу домой в течение июля и августа 1340 года, было много тех, кто был настолько изуродован полученными травмами, что уже никогда не смог бы работать. В 1342 году в Леур было основано благотворительное учреждение для некоторых из этих людей — вспышка сочувствия в эпоху, когда редко думали о благополучии солдат и почти никогда — о благополучии искалеченных мужчин, которые никогда больше не будут сражаться[558].

Реакция англичан была предсказуема:

Еще до того, как 28 июня победные реляции Эдуарда III достигли Лондона, столица была наполнена слухами о великой победе. Она означала нечто большее, чем удовлетворение национального самолюбия и радость для франкофобов. Преобладающее мнение о том, что она означала конец французской угрозы южному и восточному побережью, хотя и было ошибочным, позволило смириться со многими трудностями последних двух лет. Это стало, после последовавших за этим неудач, единственным светлым воспоминанием этих лет, событием, отмеченным на знаменитом золотом флорине Эдуарда III, отчеканенном при мрачных обстоятельствах три года спустя: "IHC TRANSIENS PER MEDIUM ILLORUM IBAT": "Иисус, пройдя среди них, пошел своей дорогой" (Лука 4:30)[559].

На последних этапах подготовки французской кампании в долине Шельды с юго-запада начали поступать тревожные сообщения. Спокойное время там было одной из предпосылок французского стратегического планирования. Но новости приходили все хуже и хуже. В течение нескольких недель с апреля по июль французские позиции, казалось, рушились не только на территориях, которые они завоевали с начала войны, но и дальше, в местах, которые они надежно удерживали в течение многих лет.

В основе этих событий лежали радикальные изменения в союзах трех великих дворянских домов юго-запада — Арманьяк, Альбре и Фуа. К началу боевых действий в 1337 году все три семьи с разной степенью твердости были союзниками Франции. Графы Арманьяк и Фуа обеспечили большую часть войск, сражавшихся с коннетаблем в кампании 1337 года, и меньшую, но все же значительную часть армий, которые были развернуты на юго-западе в последующие годы.

Графы Арманьяк и Фуа плохо ладили друг с другом. Их семьи на протяжении многих лет соперничали за влияние и территории, а также вели периодические частные войны с середины XIII века. Война между Англией и Францией озлобила и обострила соперничество. Главная причина заключалась в личности и амбициях Гастона II, графа Фуа, безжалостного и корыстного военачальника и умелого полководца, чьи владения могли в кратчайшие сроки предоставить большие отряды воинов. Он провел ряд самостоятельных кампаний на южных границах Гаскони и в процессе расширил свою власть далеко на север от своей традиционной базы в Беарне. К концу 1339 года вассалы и гарнизоны Гастона де Фуа контролировали земли, простирающиеся пятнами на карте вплоть до долины Адура и дальше. В некоторых частях этого региона, таких как верховья Адура и южных землях вокруг Мон-де-Марсан, пятна превращались в грозные территориальные блоки. Владения графа Арманьяка были сосредоточены в двух регионах, в Керси, Руэрге и Жеводане, к востоку от английского герцогства, и в полосе земель к северу от верховьев Адура, которая включала само графство Арманьяк. Именно в этом втором регионе он столкнулся с прожорливым и экспансивным Гастоном де Фуа. Последовала череда резких инцидентов. Еще зимой 1338–39 годов, когда оба барона сражались в составе французских королевских армий, граф Арманьяк строил планы и заключал союзы на тот день, когда прекращение военных действий между Англией и Францией позволит ему начать их против графа Фуа. В итоге он даже не стал ждать так долго. В конце 1339 года, вскоре после возвращения из кампании на севере, Арманьяк атаковал Мирамон, небольшой город, на который он претендовал, но который был расположен к югу от Адура на территории, где доминировали войска Гастона. В этой короткой и жестокой частной войне были совершены "огромные эксцессы". Город пришлось взять под королевскую опеку, чтобы разнять две враждующие стороны[560].

Почти в то же время Оливер Ингхэм совершил политический переворот, к которому он стремился с 1337 года, завербовав Бернара-Эзи, сеньора д'Альбре, на сторону своего господина. Д'Альбре до сих пор играл в войне крайне двусмысленную роль. Он был союзником французской короны со времен Войны Сен-Сардо, что стало результатом череды ожесточенных споров с Эдуардом II и разумного покровительства со стороны Карла IV и Филиппа VI. Но географическое положение его владений делало его естественным союзником англичан, поскольку его важнейшие земли лежали в самом сердце территории, которую они все еще контролировали: в Ландах и в нижней части долины Адура вокруг Байонны. В 1330-х годах Эдуард III и Оливер Ингхэм уладили многие ссоры времен Эдуарда II, и большая часть семьи Альбре перешла на сторону английской короны. Сестра Бернара-Эзи Мата была активной союзницей Эдуарда III. По крайней мере, два его брата сражались в войсках Ингхэм, а один из них попал в плен, защищая Блай от войск Филиппа VI. Сам Бернар-Эзи разрешил свою сложную дилемму, практически не принимая участия в войне ни с той, ни с другой стороны, — замечательный подвиг, которого мог добиться только человек его влияния и власти. Когда в 1338 году ожидалось прибытие мощной армии из Англии, Ингхэм счел себя достаточно сильным, чтобы пригрозить д'Альбре оккупацией его владений в Ландах, если он не возьмет на себя определенные обязательства. Все это сошло на нет, когда помощь из Англии так и не пришла, но в следующем году д'Альбре все еще испытывал явное беспокойство. В марте и апреле 1339 года эмиссар Филиппа VI совершил две поездки на юг, чтобы умолять его остаться верным французскому королю. Ему было обещана компенсация всего того, что он мог потерять у англичан, если бы остался на стороне французского короля. Аристократы двора французского короля писали личные письма, чтобы склонить его на свою сторону. "Мы знаем, — писал герцог Нормандский, — что в ваших силах нанести больший ущерб нашим интересам, чем любой другой человек в этих краях"[561].

Эти уговоры, в сочетании с триумфами французского оружия, сохраняли верность д'Альбре еще несколько месяцев, но осенью 1339 года он окончательно переметнулся на сторону Оливера Ингхэма. На первый взгляд, время принятия такого решения было неуместным так как совпадало с одним из самых напряженных моментов в судьбе самого Ингхэма. Почему? Некоторые из его мотивов были очень похожи на мотивы графа Арманьяка. Интересы д'Альбре также были сосредоточены в южной части герцогства, и Гастон де Фуа считался о ними не больше, чем с интересами Арманьяка. В 1338 году Бернар-Эзи уже упоминался как союзник графа Арманьяка. Эти два человека были тесно связаны браком Бернара-Эзи с сестрой графа Арманьяк и земельными интересами. В какой-то момент (который невозможно точно установить) они заключили союзный договор, который был направлен против Гастона де Фуа. Есть некоторые свидетельства того, что в августе 1339 года люди графа Фуа заняли Тарта, город в Ландах, который, хотя и удерживался войсками герцогства (и, следовательно, был подходящей целью), принадлежал Бернару-Эзи. Возможно, это стало последней каплей. Стало очевидно, д'Альбре ничего не выиграет, если английское герцогство исчезнет, а на смену ему в этом неспокойном регионе придет сильно разросшееся княжество Фуа-Беарн[562].

Однако на решение Бернара-Эзи повлиял и другой фактор. Он и его братья, хотя и были по разные стороны конфликта Англии и Франции, в течение многих лет стремились приобрести ценный комплекс земель вокруг Бержерака в южном Перигоре, центра дорожных и речных коммуникаций юго-западной Франции. Эти земли принадлежали древней династии Рудель, последний из которых, безрассудный простак, умер в 1334 году, и теперь тяжбу за его наследство вели две женщины — вдова и сестра. Сестра была замужем за графом Перигора; вдовой была Мата д'Альбре. Так началась самая желчная фаза другой давней вражды на юго-западе, между сеньорами д'Альбре и графами Перигора, людьми, которых еще десятилетием ранее называли закадычными врагами. Этот вопрос долго разбирался в Парижском Парламенте, но задолго до того, как этот орган вынес решение, обе стороны взяли закон в свои руки. Граф Перигора занял Бержерак силой, приставив меч к горлу королевского чиновника, охранявшего его. Д'Альбре захватили два важных вспомогательных замка Монкюк и Монтиньяк, а также несколько менее значимых мест. Они убили графа Перигора в сражении и продолжали вести открытую войну против его преемника. Когда началась война между Англией и Францией, Бержерак и его окрестности приобрели огромное стратегическое значение. Филипп VI, очевидно, считал графов Перигора более надежными друзьями и все чаще принимал их сторону. Граф оправдывал поддержку Филиппа. В отличие от Бернара-Эзи он приводил свои войска во французские армии и никогда не пытался улучшить свое положение, лавируя между двумя державами.

В мае 1338 года Мата д'Альбре, которая всегда была склонна поддерживать английскую сторону, продала Эдуарду III свои права на большую часть наследства Руделей, включая Бержерак, оставив за собой только те его части, которые она фактически занимала. Этот акт сделал остальные заседания Парламента практически неважными. В августе 1338 года Мата умерла. Ее права на земли, которые она удерживала, перешли к Бернару-Эзи, как ее брату. У сеньора д'Альбре и английского короля неожиданно появились общие интересы. Но Филипп VI быстро отреагировал. В конце 1338 года и в первые месяцы 1339 года его офицеры потребовали от Бернара-Эзи отдать все, что он заимел из наследства семьи Рудель. Конечная цель королевской политики была достаточно ясна. Она стала еще более ясной в начале следующего года, когда Филипп VI сначала признал претензии графа Перигора, а затем приобрел их для себя. Бернар-Эзи оказался вынужден сделать трудный выбор, которого до сих пор успешно избегал. В его расчетах, вероятно, что-то значили чувства, но гораздо большее значение имели земельные интересы его семьи на юго-западе[563].

В результате Гастон де Фуа отныне был занят защитой своих собственных завоеваний и перестал вносить сколько-нибудь существенный вклад в военные усилия Франции на юге. Граф Арманьяк же занял позицию нейтралитета в южной войне. В мае 1340 года они оба покинули Лангедок и отправились на северный фронт, каждый, несомненно, успокоенный присутствием другого вдали от дома. Оба они периодически делали предложения представителям Эдуарда III в течение следующих пяти лет[564]. Что касается д'Альбре, то он полностью отказался от своего прежнего нейтралитета, перейдя на сторону Англии с обширной сетью личных союзов, личной свитой из двух-трех сотен вассалов, которые сообща могли выставить вооруженную силу, по крайней мере, в десять раз превышающую это число, и богатством, которым ему не раз приходилось спасать хрупкое финансовое равновесие герцогства в его трудные времена. Когда осенью 1339 года Оливер Ингхэм отправился на юг герцогства и совершил набег на Тулузен, сеньор д'Альбре пошел вместе с ним[565].

Значение этих событий лучше понимали в Антверпене, чем в Венсене. Английский король прервал переговоры с фламандцами в самый ответственный момент, чтобы принять эмиссаров Ингхэма и д'Альбре. 3 января 1340 года (за день до того, как он согласился принять корону Франции) Эдуард III назначил двух лейтенантов, которые от его имени осуществляли все его полномочия в герцогстве. Одним из них был сам д'Альбре. Другим был Гуго (Юг) де Женева, крупный савойский дворянин и солдат удачи, который с 1337 года находился на службе Эдуарда III и с отличием сражался в кампании в Тьераш. Как и многие дворяне из Савойи и западных Альп, втянутые в Столетнюю войну, он был человеком отменной храбрости, чьим смыслом жизни были репутация и жалованье. Его родственники, графы Женевы и Савойи, сражались на стороне Филиппа VI[566].

Кампания 1340 года в Гаскони была самой масштабной из всех, которые англичане когда-либо вели там, и это достижение стало возможным для обанкротившегося правительства только благодаря тугому кошельку д'Альбре. Он потратил не менее 45.779 бордоских фунтов (9.156 фунтов стерлингов) наличными, из которых более половины было выдано коннетаблю Бордо, а остальное было выплачено в виде жалованья и субсидий его союзникам и вассалам, сражавшимся в армии. Это составляло примерно три четверти поступлений герцогского правительства в хороший год из всех других источников вместе взятых. д'Альбре также помогали его многочисленные друзья и союзники: сеньор Понса и Риберака, один из главных баронов Сентонжа; сеньор Мюсидана в Перигоре; Комоны из Сент-Базеля и большая часть их обширного клана. Все эти видные и влиятельные южные дворяне имели свои собственные связи, которые они могли использовать в деле Эдуарда III. Действительно, Бернар-Эзи почти совершил переворот, добившись для английского короля верности графа Арманьяка. Когда в мае 1340 года Арманьяк отправился в северную армию Филиппа VI, он сообщил Бернару-Эзи условия, на которых он был готов принести оммаж Эдуарду III как королю Франции и служить правительству Эдуарда III в Гаскони с 600 латниками и 2.000 пехотинцев. Бернар-Эзи отправил эти условия в Лондон Эдуарду III[567].

Гуго де Женева прибыл в Гасконь в начале марта 1340 года. Он вышел в поле 27 марта с армией, почти полностью состоящей из гасконцев. В то же время в долинах Гаронны и Ло происходило быстрое и хорошо скоординированное восстание друзей и союзников д'Альбре. Деревни и небольшие города, большинство из которых не имели гарнизонов, молча следовали за изменением верности своих господ, отказывая во въезде французским офицерам и конфискуя французские деньги и припасы. В больших городах с гарнизонами французские войска были вынуждены находиться за стенами для безопасности. В некоторых случаях они были блокированы в крепостях. В первую очередь пострадал западный Ажене и территория, простиравшаяся от Сент-Фуа на севере, через линию Гаронны и вниз к Базаде и Кондомуа. Эта территория включала два главных французских гарнизона на юго-западе — Марманд и Ла-Реоль. Она имела решающее значение для французской сети дорожных и речных коммуникаций, от которых зависела способность концентрировать свои разрозненные силы в нужное время. Здесь были сильны интересы д'Альбре, но главенствующей фигурой был один из его союзников, Гийом-Раймон, сеньор де Комон, семья которого была владельцем или со-владельцем нескольких важных городов региона: Сент-Фуа, Вильнев-сюр-Ло, Сент-Базель, Ла-Реоль, Базас и Кондом. Его родственник Александр де Комон был одним из командиров в армии Гуго де Женева, которая теперь ворвалась в долину средней Гаронны для поддержки восстания. 4 апреля 1340 года она обрушилась на Сент-Базель, небольшой городок на Гаронне, расположенный на полпути между Ла-Реолем и Мармандом. Сент-Базель защищал провансальский рыцарь с небольшим гарнизоном. Он вступил в сражение и проиграли битву перед воротами. Последовала короткая осада. Затем город был взят штурмом с большими разрушениями и кровопролитием. Отряды гасконских солдат разошлись по западному Ажене к северу от реки, уничтожая на своем пути беззащитные сельские общины[568].

Старшим французским офицером в регионе был другой савойец, Пьер де Ла Палю. Это был человек скромного звания и способностей, который в предыдущем году был назначен сенешалем Тулузы и оставлен для проведения операции по удержанию завоеванного, пока на севере происходили решающие события. В начале апреля 1340 года в его распоряжении было около 7.000 человек, в основном гарнизонные войска, разбросанные по обширной территории. Быстрый сбор и концентрация этих сил были почти невыполнимой задачей. Оккупация значительной части Ажене повстанцами и врагами полностью нарушила его коммуникации. Дороги между средней Гаронной и долиной Дордони были непроходимы, за исключением больших групп вооруженных людей. Движение между монетным двором в Домм и военной казной в Ажене приходилось перенаправлять на восток через Каор, что приводило к длительным задержкам. К несчастьям Ла Палю добавились весенние дожди, которые подняли уровень воды в Гаронне, сделав броды непроходимыми и смыв три наплавных моста, которые обеспечивали переправы в Ла Реоле, Марманде и Ле-Мас-д'Ажене с первых кампаний войны. Французские гарнизоны охватила паника. Было известно, что в самом Ажене влиятельные люди города склоняются к переходу на сторону врага. Горожан, входивших и выходивших из ворот, заставляли назвать себя по именам; заложников брали из семей подозреваемых в предательстве и запирали в тюрьме; во мраке доминиканской церкви при свечах люди приходили к комиссарам Пьера де Ла Палю, чтобы присягнуть на верность короне. И тем не менее, в Ажене была сильная традиция верности короне. Вряд ли в других местах положение могло быть лучше[569].

Июнь 1340 года стал самым опасным временем для французов. Восстание начало распространяться за пределы долины Гаронны. В начале месяца произошло мощное наступление англичан к югу от Ажене в Кондомуа и Габардане. Это были неплодородные, слабо заселенные районы, не имевшие большого стратегического значения. Нападение на них, вероятно, было связано с тайными переговорами, которые велись между представителями Эдуарда III и графом Арманьяком. Он не хотел выступать на стороне английского короля, если ему не будет гарантирована существенная компенсация за земли, которые он потеряет во Франции. Главной компенсацией, которую он требовал, была передача Монреаля, Мезена и Кондома, главных городов в регионе между Гаронной и его собственным графством Фезенсак. Все они находились на территории, принадлежавшей королю Франции. Монреаль был атакован первым, вероятно, в начале июня. В нем не было гарнизона. Жители оказывали ожесточенное сопротивление. Но их город был взят[570].

Столкнувшись с этой новой угрозой, Пьер де Ла Палю отреагировал более энергично, чем раньше. Сократив близлежащие гарнизоны до опасно низкой численности и приведя подкрепления из-за границы провинции, он смог отвоевать Монреаль, кажется, во второй неделе июля[571]. Это ненадолго восстановило положение к югу от Гаронны, но не успело это произойти, как основы французской власти начали давать сбои на севере. Большинство войск, с которыми Ла Палю отвоевал Монреаль, были собраны в Перигоре, провинции, до сих пор неизменно лояльной короне. Пока они отсутствовали, в долинах рек Иль и Дронна произошла согласованная серия восстаний.

Главным действующим лицом восстания в Перигоре был Раймон де Монто, сеньор Мюсидана. Во время Войны Сен-Сардо этот человек был охарактеризован королю Англии как "один из злейших врагов, которые есть у вас во всем вашем герцогстве". Всего за год до этого он привел свою свиту во французскую армию. Но он также был главным союзником и ставленником д'Альбре в провинции, злейшим врагом графа Перигора и человеком с множеством неудовлетворенных претензий. Д'Альбре обещал ему значительные территориальные приращения и компенсацию из собственных земель в Гаскони за то, что он потеряет, присоединившись к восстанию. Раймон был назначен капитаном Перигора для Эдуарда III. К началу июля 1340 года южный Перигор стал недосягаем для французских чиновников. В августе отряды Раймона де Монто продвинулись вдоль реки Иль. Сен-Астье был взят 21 августа с помощью его жителей. В начале сентября они достигли пригородов Периге[572].

Ла Палю отправился на север и в середине июля переправился через Гаронну, чтобы противостоять новой угрозе. Как только он это сделал, англичане снова нанесли удар в Кондомуа по Мезену, небольшому рыночному городку, второму из тех, которые надеялись передать графу Арманьяку. Мезен был взят штурмом 23 июля 1340 года. Неделю спустя англичане появились перед Кондомом, третьим из желанных Арманьяком мест и главным рыночным городом региона. Осада Кондома оказалась главной военной операцией года на южном фронте и тем, что оборвало предприятие герцогского правительства после его многообещающего начала. Французы вывели свой гарнизон из Кондома в мае для службы в других местах. Но англичане медлили после взятия Мезена и упустили свой шанс. Бертран де Л'Иль, который проявил себя как самый энергичный командир с французской стороны, 30 июля 1340 года по собственной инициативе ввел в город более пятидесяти человек и принял командование обороной. Англичане подошли к стенам города 1 или 2 августа, но не в достаточном количестве, чтобы штурмовать или полностью его блокировать. Пьер де Ла Палю, который находился в Ажене, узнал о нападении англичан 3 августа и начал собирать войска со всего Лангедока. Первые подкрепления подошли к Бертрану де Л'Иль в Кондоме 9 августа, прорвав английские осадные линии, и в дальнейшем прибывали ежедневно. К 23 августа в Кондоме находилось не менее 1.365 французских солдат, а также множество добровольцев из числа жителей города. Более крупные силы были уже на подходе. Англичане признали свое поражение и ушли[573].

К этому времени французы восстановили равновесие и значительно увеличили свои силы. В течение августа и сентября восстания методично подавлялись город за городом. Но не все места, занятые англичанами, были отвоеваны. Они удержали Мезен в Кондомуа. В Перигоре, хотя наступление Раймона де Монто в сентябре не увенчалось успехом и большинство его завоеваний было потеряно, англичане продолжали владеть Сент-Астье. Обе стороны понесли большие потери. Англичане еще раз продемонстрировали, что они не могут добиться ничего постоянного без значительного вливания живой силы и денег из Англии. Граф Арманьяк так и не перешел в их лагерь и, в конце концов, получил от Филиппа VI некоторые преференции, которые ему ранее предлагали англичане. Для французов подавление восстания потребовало огромных затрат сил и средств. В течение лета они создали более семидесяти новых гарнизонов. В конце сентября число солдат, состоящих на довольствии, достигло пика — более 20.000 человек (включая гарнизонные войска). О серьезности угрозы их положению говорило то, что это было самое большое количество войск, которое они когда-либо размещали на южном театре войны, превышающее даже то количество, которое участвовало в великом наступлении 1338–39 гг. Это было не намного меньше сил, которые Филипп VI в то же самое время развертывал для борьбы с гораздо более опасной угрозой его безопасности на севере. Это значительное отвлечение ресурсов было тем более серьезным, что оно было неожиданным и незапланированным. Войска из Лангедока, предназначенные для усиления северной армии, пришлось перераспределить в результате череды путаных приказов для проведения в основном оборонительных операций в долине Гаронны. Рауль, граф д'Э, коннетабль Франции, и Луис де ла Серда Кастильский, один из самых способных капитанов, были вынуждены поспешить на юг, в Сентонж, чтобы удержать северный берег Жиронды. Они все еще находились там, когда Эдуард III высаживал свою армию во Фландрии. Невыносимое дополнительное бремя было наложено на ограниченные ресурсы французской короны в самый сложный момент войны. Переписка военных казначеев в Ажене говорит сама за себя: мучительные, часто повторяющиеся требования о предоставлении монеты, адресованные главным монетным дворам в Домм и Сен-Пурсен; ответы, что нет слитков, из которых можно было бы ее изготовить; срочные обращения к сборщикам и получателям доходов; предупреждения Ла Палю и командирам гарнизонов о том, что авансы для их людей не могут быть выплачены; обращение к ресурсам казначейства в Париже; молчание в ответ[574].

Эдуард III, раненный стрелой в бедро, оставался на борту Cog Thomas в течение двух недель после битвы при Слейсе и проводил свои Советы в надстройке на юте корабля. Якоб ван Артевелде и ведущие люди Гента прибыли к нему на лодке 30 июня, и между англичанами и фламандцами были выработаны основные направления предстоящей кампании. Достоверных данных о численности армии, находящейся в их распоряжении, не существует. По лучшим оценкам, которые можно сделать, Эдуард III имел при себе не более 2.000 английских солдат, из которых около двух третей были лучниками. Лошади, снаряжение и продовольствие были в дефиците, и их пришлось переправлять через море в течение следующих нескольких недель. Вместе с ними прибыло и некоторое подкрепление. Английский король рассчитывал на своих союзников. Он считал, что получит в свое распоряжение не менее 150.000 фламандцев в дополнение к армиям Англии и немецких княжеств. Эти цифры были сильно завышены, но несомненно, что Эдуард III действительно имел под своим командованием очень большие силы, даже если основная их часть была наспех набрана на улицах промышленных городов Фландрии и была не обучена, неопытна и не оснащена.

Главная опасность, как казалось людям, собравшимся на борту Cog Thomas, заключалась в том, что пока они будут пробиваться во Францию занимая город за городом в долине Шельды, французская армия обойдет их с фланга и захватит Фландрию. Этому опасению способствовало известие о том, что через несколько дней после битвы при Слейсе очень крупные французские силы начали собираться в Артуа. Поэтому было решено разделить союзные войска на две отдельные армии. Большая армия под личным командованием Эдуарда III должна была двинуться в долину Шельды и осадить Турне в соответствии с планами, разработанными в январе. Вторая армия должна была собраться в южной Фландрии и атаковать Сент-Омер на западе Артуа. Возможно, что эта армия в случае победы должна была пойти дальше и захватить Кале, давнее стремление фламандцев и очевидную цель для англичан. Командующим этой армии Эдуард III назначил Роберта д'Артуа — решение, принятое в последний момент и неожиданное даже для самого Роберта, который оставил в Англии большую часть своих лошадей, снаряжения и слуг. Причины назначения были политическими. Эдуард III все еще был убежден, что в Артуа у Роберта много сторонников, которые поддержат его лично. Тем не менее, это было неудачное решение. Правда заключалась в том, что у Роберта в Артуа не было никаких сторонников. Он был пожилым человеком, полным воспоминаний и иллюзий. Как полководец он был храбр, но некомпетентен. Он должен был взять с собой большую часть английских лучников, все отряды немецких князей и 5.000 человек из южной Фландрии, включая отряды из Брюгге и Ипра. Сам Эдуард III готовился идти на Турне с английскими латниками, численностью около 1.000 человек, и 10.000 человек из Гента и северной Фландрии. На северном, как и на южном фронте, английский король стал главным действующим лицом в гражданской войне во Франции[575].

План кампании Филиппа VI был разумно задуман, но плохо выполнен. Как только он узнал о результатах битвы при Слейсе, он отрядил 4.000 человек для Камбре и продолжения набегов в южном Эно. Остальная часть французской армии двинулась на запад в Артуа. 4 июля 1340 года на севере Франции был объявлен арьер-бан для Артуа. Каждой французской общине было предложено отправить своих мужчин призывного возраста в Аррас до конца месяца или выплатить вместо них деньги. 6 июля Филипп VI сам прибыл в Аррас и организовал там свой штаб. Аррас был центром системы дорог северо-запада, из которого можно было наблюдать за всем 80-мильным участком между Кале и Камбре. Оборонительные мероприятия французов были грозными. Их полевая армия, которая с мая вела бои в Эно и Камбре, расположилась лагерем на равнине к северу от Арраса вдоль дороги на Ланс, которая намного позже стала одним из величайших полей сражений Первой мировой войны. Подкрепления увеличили численность армии до 24.000 человек в течение июля. Семь восьмых этих людей были конными латниками — удивительно высокая доля, которая давала французам преимущество в мобильности и подготовке над своими противниками, но делала их весьма слабо управляемой силой на поле боя. Вдоль границ Фландрии и западного Эно были размещены сильные гарнизоны в Эре, Сен-Венан, Лилле, Дуэ, Мортань, Сент-Аман и Камбре. Кроме того, герцог Бургундский в качестве правителя Артуа держал собственные гарнизоны в западном и прибрежном секторе границы[576].

Французы не ожидали нападения на Сент-Омер. Но медленная подготовка к походу Эдуарда III дала им достаточно предупреждений о готовящемся нападении. Примерно 15 июля герцог Бургундский вошел в город с несколькими тысячами войска и приступил к разрушению пригородов[577]. Роберт д'Артуа все еще находился в 15 милях от города в Касселе, ведя переговоры со своими войсками. Их было недостаточно: возможно, 1.000 английских лучников под командованием сэра Томаса, барона Угтреда, и от 10.000 до 15.000 фламандцев — менее трети от ожидаемого числа. Их боевой дух был низким, а дисциплина — слабой. Большинство из них были выходцами из небольших городов южной Фландрии, и у них не было причин разделять политические амбиции Гента и Артевелде. Они больше беспокоились о безопасности своих домов и совсем не были убеждены, что нападение — лучшая форма защиты. Роберт уговаривал их. У него были друзья, сказал он, которые прислали ему письменные обещания поддержки. Они откроют ворота при его появлении. Все закончится очень быстро. Примерно 16 июля 1340 года армия Роберта достигла грязного рва между реками Лисом и Аа, который обозначал границу, и в беспорядке перешла в графство Артуа. Некоторые продвигались вперед небольшими группами, но были отрезаны и перебиты французами. Другие оставались позади, чтобы грабить и жечь. Большая часть дня была потрачена на разрушение города Арк, в то время как в миле от него граф Арманьяк провел свежие войска в Сент-Омер для подкрепления герцога Бургундского. В течение следующих нескольких дней англо-фламандская армия расположилась на восточной стороне Сент-Омера. Основная часть армии Филиппа VI начала медленно продвигаться к ним с юго-востока.

26 июля 1340 года Роберт д'Артуа понял, что ему грозит опасность быть раздавленным между французскими войсками в Сент-Омере и значительно превосходящей армией под командованием Филиппа VI. Он предложил гарнизону сражение. Ранним утром Роберт тщательно выстроил своих людей на открытой местности между Сент-Омером и руинами Арка. В первой линии он расположил лучшие части своих войск: английских латников и лучников, а также войска из Брюгге. За ними в трех баталиях слева стояли люди из Ипра, в центре — люди из Фюрне и Берга, а справа — контингент из округи Брюгге. Остальные фламандцы оставались в тылу, чтобы служить резервом и охранять лагерь. По всему фронту армии и вдоль ее левого фланга Роберт построил линии рвов и валов, с тщательно замаскированными ловушками. Окопавшись таким образом, он ждал врага.

Ожидая подхода большой французской армией из Арраса, герцог Бургундский, очевидно, решил проигнорировать вызов Роберта и отсидеться за своими стенами. Король приказал ему поступить именно так, но его подчиненные взяли инициативу в свои руки. Примерно в середине дня, когда люди Роберта уже четыре часа стояли на своих местах, несколько горячих голов вырвались из юго-восточных ворот Сент-Омера, ведя за собой большую часть свиты герцога и большое количество местных ополченцев, и бросились на обороняемые укрепления на левом фланге англо-фламандской армии. Они были отбиты и вынуждены отступить. Однако, по глупости, люди из Ипра, защищавшие полевые укрепления, перепрыгнули через них и бросились в погоню за своими противниками по открытой местности. За ними последовали все остальные части второй линии. Видя, что фламандцы больше не защищены своими укреплениями, французы развернулись и контратаковали. Начался жестокий бой, который продолжался почти всю вторую половину дня. Герцог Бургундский, который мог видеть все это со стен, больше не мог этого выносить. Он и граф Арманьяк вывели свои свиты, около 850 человек, за городские ворота. Это произошло в конце дня. Граф Арманьяк и его люди галопом поскакали к южному краю поля боя, чтобы присоединиться к сражению, которое продолжалось с середины дня. Прибытие этих сил, включавших 300 человек тяжелой кавалерии, стало решающим. Люди из Ипра и другие фламандцы, которые когда-то составляли вторую линию армии Роберта д'Артуа, были отброшены назад с большими потерями и в конце концов бросились в бегство. Бежав через открытый лагерь англо-фламандской армии, они посеяли панику среди ожидавших там людей из арьергарда. Французы ворвались в лагерь вслед за ними и, загнав бегущих фламандцев в ловушку в излучине реки Аа, перебили многие тысячи из них.

Пока все это происходило, в другом месте разворачивалось отдельное сражение. Герцог Бургундский не последовал за графом Арманьяком на южный фланг. Вместо этого он поскакал прямо по дороге на Арк к передовой линии англо-фламандской армии. Здесь Роберт д'Артуа с англичанами и брюссельцами весь день неподвижно стояли за своими полевыми укреплениями. Когда они увидели приближающиеся к ним знамена герцога Бургундского, они бросились в атаку. Всадники герцога оказались неготовыми к такому повороту и были подавлены численностью противника. Они отступили в юго-восточные пригороды Сент-Омера, где оказались зажатыми в узких улочках, не имея возможности бежать и отступить через закрытые городские ворота. Одной из самых сложных задачей средневекового гарнизона было удержать ворота открытыми достаточно долго, чтобы впустить возвращающийся отряд, а затем закрыть их перед преследующими его врагами. Лучники на стенах сосредоточили огонь на преследователях, пока герцог Бургундский и его люди медленно протискивались в город и закрывали за собой ворота. В спускающихся сумерках герцога встречали на улицах с факелами и приветственными возгласами. Но он понес большие потери и потерпел унизительное тактическое поражение.

Ни герцог Бургундский, ни Роберт д'Артуа не знали, что в полутора милях от них основная часть англо-фламандской армии была уничтожена графом Арманьяком. На дороге на Арк произошла сюрреалистическая встреча. Победоносные войска Роберта д'Артуа, шедшие на восток к своему лагерю, наткнулись на победоносные войска графа Арманьяка, шедшие на запад к Сент-Омеру. Пока они не оказались на расстоянии броска копья, ни одна из сторон не опознала другую в темноте. Они прошли мимо друг друга, завязав лишь несколько отчаянных и неорганизованных схваток. Обе стороны были измотаны. Только когда Роберт добрался до места своего лагеря, он к своему ужасу обнаружил, что случилось с остатками его армии. Лагерь был опустошен, палатки пусты, лошади без присмотра на привязи. Когда 29 июля рассвело, стали видны тела около 8.000 фламандцев разбросанные по земле на протяжении нескольких миль вдоль дороги на Кассель. Фламандцы не стали дожидаться возвращения французов и бежали в Кассель и Ипр. Сам Роберт, после некоторого колебания, последовал за ними. Французы захватили англо-фламандский лагерь в целости и сохранности, забрав множество боевых коней, 600 повозок, все палатки, огромное количество запасов и большую часть фламандских штандартов.

Кампания Эдуарда III в 1340 году началась неудачно. Но потеря нескольких тысяч фламандцев была терпимой. Уцелевшие, включая почти всех ценных английских лучников, в конце концов, присоединились к нему под Турне. Но поражение имело более серьезные стратегические последствия. Оно подвергло южную Фландрию опасности мести со стороны Филиппа VI и позволило французам сконцентрировать свои силы против главной армии коалиции в Турне. Это подкосило престиж коалиции и подорвало ее сплоченность. В течение нескольких дней после битвы представители Ипра и Брюгге, а также враги Артевелде в Генте установили контакт с французским двором, чтобы выяснить, на каких условиях они могут пойти на мир с французским королем[578].

Пока первая армия Эдуарда III шла к своему поражению, он изо всех сил старался собрать вторую, более многочисленную, которая должна была атаковать Турне. Английский король сошел с корабля Cog Thomas 8 июля 1340 года и прибыл в Гент вечером 10-го числа. Там он впервые за шесть месяцев встретился с союзниками по коалиции. Эта встреча не была простой[579]. Решение Эдуарда III атаковать Сент-Омер было представлено им как свершившийся факт. Об отношении союзников к этому решению можно судить по тому, что никто из них не выступил в составе армии Роберта. Герцог Брабанта фактически распустил армию, которую он собрал для помощи Тун-л'Эвек три недели назад. Его энтузиазм по поводу войны заметно уменьшился по мере того, как Эдуард III сближался с фламандцами. Он лично недолюбливал Якоба ван Артевелде и был не высокого мнения об городских правительствах Фландрии. Его подданные завидовали экономической мощи Фландрии и были возмущены переводом поставок английской шерсти из Антверпена в Брюгге. Между такими людьми, как Артевелде и граф Эно, имевшими сильные политические мотивы для продолжения кампании, и другими, такими как герцог Брабанта и некоторые немцы, которым нужно было сохранить веру в своих партнеров и уберечься от гнева Филиппа VI, была непреодолимая пропасть, но кроме получения обещанных денег им больше ничего не светило. Если бы Эдуард III не заплатил им, у них не было бы даже денег.

Финансовое положение Эдуарда III на этом этапе было тяжелым и постоянно ухудшалось. Сбор Парламентской субсидии начался в апреле 1340 года. Но она должна была начисляться по совершенно новым принципам. Девятая часть всего зерна, шерсти и овец должна была собираться в графствах, а девятая часть всего движимого имущества — в городах. Все это собиралось в натуральном виде, а затем продавалось за государственный счет. Эта необычная форма налогообложения была создана по образцу церковной десятины. Она была предложена правительству в Парламенте (вместо традиционных десятой и пятнадцатой долей в денежной форме) из-за сильной сельскохозяйственной депрессии, в результате которой товары было трудно продать, а деньги — найти. Но по той же причине доходность сбора была небольшой и медленно поступала. К ноябрю 1340 года было собрано всего 15.000 фунтов стерлингов. Положение правительства было бы не намного лучше, даже если бы сбор налога оправдал его надежды. Оно рассчитывало собрать 100.000 фунтов стерлингов к 1 ноября 1340 года и еще 100.000 фунтов стерлингов в следующем году. Но за шесть недель до отъезда короля из Англии весь первый сбор и почти весь второй пришлось отдать главным банкирам и командирам английской армии в счет частичной выплаты долгов, за 1339 год. В результате Эдуард III прибыл в Нидерланды без гроша в кармане. Он не мог оплачивать даже ежедневные расходы своих придворных, разве что за счет снисхождения своих кредиторов. 24 июля 1340 года графы Нортгемптон, Дерби и Уорик, которые гарантировали некоторые из прошлых долгов короля, были арестованы в Брюсселе и помещены в тюрьму для должников в Мехелене. Они были освобождены для участия в кампании только в обмен на четырех рыцарей за каждого и твердые обещания вернуться в тюрьму позже. Эдуард III обращался к своим чиновникам с настойчивыми требованиями о деньгах. Он был твердо убежден, что деньги каким-то образом будут найдены в Англии и отправлены с ближайшим кораблем. Предположительно, именно это он сказал немецким князьям в Генте. Но это была иллюзия[580].

12 июля 1340 года, когда князья все еще находились в Генте, Парламент вновь собрался в Расписной палате Вестминстерского дворца. Во вступительной речи канцлера и последовавших за ней искренних мольбах звучали знакомые слова. Два графа и рыцарь от имени Эдуарда III прибыли 15 июля из Фландрии, чтобы подогреть энтузиазм собрания. Они привезли с собой официальный отчет о битве при Слейсе и письмо Эдуарда III, в котором объяснялась его военная стратегия на летнюю кампанию. Они излагали доводы короля в стиле, который, по крайней мере, показался присутствовавшим министрам короля наиболее убедительным. В них говорилось об ужасных опасностях, которым король подвергался во Фландрии и северной Франции, и о муках, которые он испытывал вместе со своей королевой и дворянами своей армии. Но все это будет напрасно, если он не найдет способа получить сбор последней парламентской субсидии. Если его союзники не получат денег, они заключат сепаратный мир с Филиппом VI, и Эдуард III останется на милость своих врагов. "Я и моя страна, мои дети, дворянство и весь мой народ будут уничтожены". Правительство хотело получить принудительный заем натурой, который должен был быть погашен в течение 1341 года за счет второй части субсидии. На Палату Общин это не произвело большого впечатления. Только 24 июля 1340 года после особенно долгих обсуждений они согласились на принудительный заем в размере 20.000 мешков шерсти, и даже тогда были установлены жесткие условия, призванные обеспечить, чтобы деньги не попали в руки финансистов войны, которые нажились на предыдущих сборах. Докладывая королю, его министры объяснили, что для получения займа необходимо будет провести сложные административные мероприятия, и что переговоры с торговцами шерстью уже ведутся. Правительство не собиралось само выступать в роли продавцов шерсти, как оно это сделало с такими плачевными результатами зимой 1337–38 гг. Вместо этого оно имели дело с рядом купеческих синдикатов, которые согласились покупать шерсть и выплачивать деньги непосредственно военному казначею Эдуарда III в Брюгге. 13 августа 1340 года члены Совета сообщили королю, что они ожидают, что очень скоро смогут посылать ему значительные суммы. Эдуард III серьезно отнесся к этому обещанию[581].

Но с каждым днем министрам в Вестминстере становилось все труднее выполнять его. Первое потрясение пришло в конце июля с возрождением французской морской мощи, которое, возможно, следовало предвидеть. Несмотря на победу при Слейсе, выяснилось, что французы по-прежнему способны совершать пиратские набеги на одинокие торговые суда в Северном море и даже переправлять подкрепления и припасы в Шотландию. Периодические захваты кораблей у восточного побережье Англии давали министрам Эдуарда III некоторое представление о происходящем. Шпионы начали сообщать о возобновлении активности в портах Французского канала в течение десяти дней после битвы. Французское правительство назначило Роберта де Худето, энергичного нормандского рыцаря, адмиралом вместо неудачливых Кирье и Бегюше. Он сразу же направился в порты Сены и начал реквизировать корабли и оборудование. В последнюю неделю июля Худето вышел в море с небольшой эскадрой: тремя галерами и семью вооруженными баланжье, большинство из которых были уцелевшими при Слейсе; а также с важным контингентом вооруженных испанских судов, нанятых в портах Бискайского залива[582].

Это произошло в самый неподходящий момент для планов английского правительства. Полагая, что они полностью устранили военно-морскую угрозу со стороны Франции, англичане вывели из строя большинство кораблей западного Адмиралтейства, на которые ранее была возложена задача обороны побережья. Через Северное море без конвоя шли грузы с продовольствием и снаряжением, а также мешки шерсти, принадлежавшие банкирам короля и магнатам его армии. В проливе Ла-Манш важные военные действия велись с начала июля, когда сэр Томас Феррерс отплыл из Саутгемптона для отвоевания островов Гернси, Олдерни и Сарк. Феррерс высадился на Гернси 12 июля 1340 года и установил контроль над всеми необороняемыми частями острова. 17 июля он осадил замок Корнет с отрядом в 330 человек. Для захвата замка, без которого завоевание остальной части острова было бы бесполезным, требовался постоянный приток подкреплений и снабжения из портов южного побережья[583].

Роберт де Худето начал решительные действия 26 июля 1340 года. Его эскадра застала врасплох английский конвой в Ла-Манше и захватила тридцать торговых судов, груженных шерстью. Их экипажи были перебиты. Затем, повернув на запад, он направился к Соленту и высадил своих людей на острове Уайт около 1 августа 1340 года. В конце концов, местные ополченцы загнали десант обратно на корабли, но не раньше, чем он причинил большой ущерб острову и нанес тяжелые потери его защитникам, включая командующего сэра Теобальда Рассела, который был убит. Следующей целью Худето был остров Портленд, который был разгромлен на следующий день. Тинмут также был неожиданно атакован и сожжен. Далее Худето попытался сделать то же самое в Плимуте, в одном дне пути на запад, но к этому времени он потерял преимущество внезапности. Французы сожгли предместье и взяли несколько пленных, но не смогли прорваться в город. К 5 августа 1340 года эскадра Худето вернулась на свои базы, чтобы провести ревизию и разработать планы для еще одной вылазки в Солент[584].

Англичане были шокированы. Флот западного Адмиралтейства пришлось вызывать на помощь и прибегнуть к новым реквизициям судов. Корабли Лондона, Ярмута и Пяти портов были спешно собраны в Даунсе. Роберт Морли был отправлен с другими кораблями северного Адмиралтейства к Нормандским островам, чтобы помешать французам освободить от осады замок Корнет по морю. Вдоль всего южного побережья было мобилизовано ополчение береговой охраны, а для всех отходящих судов была вновь введена система конвоев. Этих энергичных, но запоздалых мер оказалось достаточно, чтобы парировать угрозу со стороны небольшой эскадры де Худето. Его второй поход, начавшийся 29 августа, был неудачным. К тому времени, когда он покинул Сену, английский флот собрался с силами и стоял у Уинчелси. В сентябре флот Морли смог перейти в наступление, крейсируя у устья Сены и Нормандских островов и совершив разрушительный набег на Брест (нейтральный порт), где множество груженых торговых судов укрывались от враждующих флотов. В числе трофеев были шесть торговых галер из Генуи с грузом на сумму более 10.000 фунтов стерлингов[585].

Возобновление войны на море, хотя ее исход был достаточно удовлетворительным для англичан, было дорогостоящим и разрушительным, и оно совпало с другими требованиями к ресурсам английского правительства. В низменных районах Шотландии местные партизаны взяли под контроль открытую местность и вели войну "вплоть до ворот города", по словам старосты Бервика. Они совершали рейды по угону скота вглубь Нортумберленда. В середине августа 1340 года лидеры шотландцев решили предпринять осеннюю кампанию против Стерлинга, теперь самого северного форпоста английских сил. Это заставило королевский Совет отдать приказ о наборе новой армии в северных графствах и потратить деньги на доставку продовольствия и подкреплений по морю в свои изолированные гарнизоны в центральной Шотландии[586].

Когда английское правительство начало собирать принудительный заем в размере 20.000 мешков шерсти на своем недовольном и небезопасном острове, оно столкнулось с яростным сопротивлением. В конце июля каждому графству были выделены квоты, а стоимость была установлена в соответствии с Ноттингемской схемой 1337 года. Повсеместно были назначены комиссары графств. Но к 20 августа 1340 года, когда должны были быть собраны большие объемы, они не собрали почти ничего. 21 августа торговцы шерстью предстали перед Советом в Лондоне, чтобы договориться о покупке собранной шерсти, но покупать им было нечего. Из 20.000 необходимых мешков в распоряжение правительства поступило всего 854, две трети из которых были собраны в Лондоне. В других местах сбор был полностью провален. Совет, получавший частые и все более истеричные письма от короля из под Турне, не знал что делать. Он призвал чиновников графства в Вестминстер, чтобы те отчитались за свои действия. Он заменил одних и пригрозил другим худшими последствиями. Чиновники в свою очередь ополчились на население. Периодически происходили вспышки насилия. В Линкольншире шерсть свозили в укрепленные склады, чтобы защищать их от сборщиков. В Эссексе было оказано вооруженное и организованное сопротивление. В Сомерсете на сборщиков напали, ранили и оставили умирать. Совет явно терял контроль над ситуацией. Он серьезно считал, что эти инциденты перерастут во всеобщее восстание. Менее чем через месяц после того, как Совет сообщил королю, что он скоро получит необходимые средства, он посылали королю самые тревожные отчеты. "Мы не смеем делать больше, чем делаем, — говорили они, — потому что скоро мы получим гражданскую войну; население скорее будет сражаться с нами, чем отдаст нам свою шерсть"[587].

Датой нападения на Турне было назначено 29 июля 1340 года. 18 июля Эдуард III покинул Гент и медленно двинулся вверх по долине Шельды в сопровождении своих людей и фламандцев под командованием Артевелде. 23 июля они остановились в Шен, небольшой деревне в 3 милях к северу от Турне, где был мост через реку. Люди из Эно и большинство немцев присоединились к ним в течение следующей недели. О герцоге Брабанта, который должен был предоставить большую часть кавалерии, по-прежнему ничего не было слышно. 26 июля, не дожидаясь подкреплений, Эдуард III решился на взятие города. Он выступил с напыщенным вызовом, объявив себя законным королем Франции и предложил Филиппу де Валуа решить дело в личном поединке или, если это было бы для того невозможно по причине немощи и преклонного возраста, устроить сражение между 100 отборными рыцарей с каждой стороны. В противном случае, сказал он, он вернет свое наследство силой. Французский король дал отрывистый ответ. По его словам, он видел письмо, адресованное некоему Филиппу де Валуа, но поскольку оно явно предназначалось не ему, он не придал ему значения и в свое время он изгонит Эдуарда III и его союзников из своего королевства. Это послание дошло до Эдуарда III 31 июля 1340 года. В тот же день английский король двинул свою армию вниз по течению от моста Шен и осадил Турне[588].

Турне не имел для Эдуарда III особого стратегического значения[589]. Его захват расширил бы границы Фландрии, но не открыл бы ворота во Францию. Тем не менее, его потеря стала бы серьезным ударом по престижу Филиппа VI. Это был важный церковный и промышленный город, стоявший по обе стороны Шельды на границе Фландрии и Эно. Он контролировал дорогу на Антверпен и таким образом торговое сообщение между Францией и Нидерландами, а также имел небольшое суконное производство. Город славился на всю Европу резьбой по мрамору и производством металлических доспехов. Хотя он далеко не принадлежал к тому же классу, что Париж или Гент, его население в 1340 году, вероятно, составляло около 20.000 человек, что делало его одним из крупнейших провинциальных городов Франции. Стены Турне были современной постройки (строительство началось в 1295 году) и выглядели очень грозно. Их обвод, который примерно соответствует внутреннему кольцу бульваров современного города, имел длину около 3 миль и был защищен семьюдесятью четырьмя башнями[590]. Помимо постоянного гарнизона под командованием Годемара дю Фея, в Турне находились коннетабль и оба маршала Франции со своими контингентами. 23 июля 1340 года, в день прибытия Эдуарда III в Шен, граф Фуа, который был направлен Филиппом VI из основной части его армии под Аррасом, вошел в город с более чем 3.000 солдат. Теперь в Турне находилось почти 5.800 французских войск, две трети из которых составляли латники, а остальные — пиренейская легкая пехота, отличавшаяся известной свирепостью. Номинальными командирами были коннетабль Франции по праву старшинства и капитан города. Но фактически руководителем обороны стал граф Фуа. Он был самым умелым военачальником, не терпел возражений и большая часть гарнизона была его людьми.

Король Англии разбил лагерь у западного сектора городских стен. Его собственная армия состояла из свит английских магнатов и ранее побитых англичан и фламандцев, выживших в битве при Сент-Омере, которые присоединились к нему в конце июля. Они были распределены так, чтобы перекрыть дороги на Лилль и Дуэ, по которым можно было ожидать прихода любой армии спасения. На другом берегу реки, напротив северного сектора стен, находился обширный открытый луг, известный как Пре-о-Ноннен, по имени небольшой монастырской церкви, стоявшей посреди него. Якоб ван Артевелде и остальные фламандцы расположили здесь свой штаб. С колокольни церкви они могли наблюдать за действиями осажденного гарнизона. Граф Эно и (когда он, наконец, прибыл) герцог Брабанта прикрывали юго-восточный сектор, включая Валансьенские ворота, далее располагались немецкие князья. Чтобы поддерживать связь между лагерями союзников и перекрыть подходы к городу по реке, через Шельду, к северу и югу от города были наведены понтонные мосты.

На возвышенностях недалеко от стен, союзники разместили свои осадные машины — огромные камнеметы, требюше, установленные на деревянных рамах и собранные на месте специалистами-плотниками. Эксперименты, проведенные с реконструкциями этих машин в XIX веке, показали, что они могли бросать 25-фунтовый каменный шар почти на 200 ярдов, чтобы разрушить верхнюю часть стен и башен. Действия требюше были полезны для поднятия морального духа осаждающих, но в остальном они ничего не дали. Стены Турне были построены так, чтобы выдержать такой обстрел. С начала и до конца осады от обстрела из требюше погибло только шесть защитников, меньше чем по одному на каждую машину. Граф Эно экспериментировал с более сложными устройствами, которые могли бы бросать в город разрывные бомбы, но эта затея оказалась еще менее успешной. Инженер, которому было поручено изготовить бомбы, скрылся прихватив выданный ему аванс, и больше его не видели.

Учитывая численность гарнизона, штурм стен был бы дорогостоящей и опасной операцией. До четвертой недели осады союзники не предпринимали никаких попыток. Вместо этого они ждали, когда Турне перейдет в их руки в результате предательства или голода, или когда их каменные снаряды разрушат достаточно большой участок стены. Они пытались вызвать на сражение основную французскую армию традиционным методом — разоряя окрестности. Первой жертвой этого жестокого процесса стал город Орши, расположенный в 12 милях по дороге на Дуэ. Он подвергся нападению 1 августа 1340 года. Лучшие люди города Орши вышли на переговоры, но пока они происходили, солдаты ворвались в город и разграбили его. Здесь было захвачено большое количество добычи, а самые богатые горожане были взяты в плен для выкупа. Перед рассветом 3 августа граф Эно повел своих людей против Сент-Аман, расположенного в 10 милях к югу на границе его собственных владений. Войска из Валансьена атаковали одновременно с другой стороны. Из Сент-Аман, где был сильный гарнизон, французы вышли из города и вступили в затяжное сражение с нападавшими за пределами города, а когда их отбросили назад, они продолжали сражаться со стен. Но все же они были подавлены численным преимуществом нападавших. Многие из защитников были убиты, а остальные взяты в плен. Граф приказал полностью разрушить Сент-Аман. Люди графа обрушили стены и разрушили знаменитый монастырь, забрав оттуда за выкуп тех горожан, которые нашли в нем убежище. В добычу досталось большое количество золота, скота и семнадцать колоколов[591]. Десять дней спустя отряд осаждающей армии уничтожил большое бенедиктинское аббатство близ Маршьена и небольшой городок вокруг него. В тесных переулках и деревянных постройках, из которых состояли средневековые города и деревни, огонь распространялся очень быстро. На протяжении 15 миль от стен Турне ничего не осталось. На юго-западе рейдовые отряды подошли к воротам Дуэ.

Гарнизон и жители Турне стойко оборонялись. Из монастырских садов под стенами их собственные требюше вели непрерывный, и более или менее успешный обстрел вражеских лагерей. Они добились большего, чем осадная техника союзников. Один из их снарядов разрушил колокольню монастыря в Пре-о-Ноннен, тем самым лишив фламандцев наблюдательного пункта. Другой уничтожил фламандскую осадную машину в нескольких ярдах от палатки Якоба ван Артевелде. Третий попал в главного инженера графа Эно и оторвал ему голову. Оборона стен и ворот находилась в руках горожан, которые распределили между собой дозоры и посты. Гарнизон держали в резерве для отражения штурма и вылазок из ворот. Небольшие отряды добровольцев пробирались со стен, чтобы напасть на отдельные группы осаждающих, захватить ценные вещи и повозки с провизией. В одной смелой вылазке группе людей во главе с оруженосцем Годемара дю Фея удалось захватить часть добычи, которую граф Эно вез с собой из Сен-Аман. Во время другой вылазки, шестьдесят всадников ворвались в английский лагерь и кто-то из них, даже проник в палатку епископа Бергерша, когда тот ужинал. Французский рыцарь набросился на него с копьем. Бергерша спасла только преданность оруженосца, который встал на пути нападавшего и принял удар на себя. Эти приключения, хотя и способствовали поднятию настроения в городе, были очень дорогостоящими с точки зрения потери людей и лошадей и не привели ни к каким реальным результатам. Кроме того, существовала серьезная опасность, что преследующий враг прорвется через ворота, когда они открывались, чтобы впустить вернувшихся с вылазки. Это едва не произошло после нападения на палатку епископа Бергерша. В связи с подобными инцидентами городские власти приняли жесткие меры по пресечению несанкционированных вылазок. В какой-то момент они стали отбирать ключи от ворот, чтобы поумерить чрезмерных энтузиастов.

Главная опасность, грозившая городу, заключалась в том, что начинало подходить к концу продовольствие. В Турне не было времени накопить большие запасы, как это сделали французы в Камбре в 1339 году. Защитники оказались в затруднительном положении уже в самом начале осады. Стояло жаркое засушливое лето. Продовольствие невозможно было долго сохранить. Пастбища в пределах стен быстро истощались, а скот, выведенный на ночной выпас за стены, захватывался врагом. Зерна было много, но муки катастрофически не хватало, потому что помол зерна в Турне зависел от ветряных мельниц в пригороде, которые находились в руках врага. Сама численность гарнизона, равного четверти населения и обремененного несколькими тысячами лошадей, добавляла проблем. На ранней стадии осады из города были изгнаны старики, женщины и дети, бедные и слабые, все бесполезные рты. Цены на продовольствие выросли до астрономических высот. Любопытно, что не было предпринято никаких попыток ввести осадное положение с принудительным регулированием цен. Гарнизонные войска должны были покупать провизию у горожан из своего жалования по любой цене. В начале сентября они оказались в необычной ситуации, когда группе солдат пришлось ночью с большой опасностью для себя доставлять через осадные порядки врага в город деньги, чтобы их товарищи не умерли с голоду[592]. Граф Фуа, который в какой-то момент вместе со всеми своими домочадцами ужинал одной буханкой хлеба и одной рыбой, пригрозил покинуть город, если ничего не будет сделано, чтобы как-то поправить ситуацию. Ему удалось получить от городских властей старую и неиспользуемую переносную мельницу, которую его люди отремонтировали и установили в здании аббатства Святого Мартина. Это принесло некоторое облегчение. Но только в последние дни осады городские власти установили строгий контроль над запасами и ценами. Командиры французских гарнизонов, должно быть, часто испытывали искушение принять безжалостные меры против корыстных горожан, которых они должны были защищать. Но они никогда этого не делали. Город размером с Турне мог быть легко сдан врагу горсткой недовольных горожан, каким бы многочисленным ни был гарнизон.

Осаждающие не испытывали трудностей с обеспечением себя продовольствием. Вокруг них располагались одни из самых плодородных сельскохозяйственных районов Северной Европы. Баржи, груженные продуктами, регулярно прибывали по реке. Но у армий коалиции были другие трудности. Длительная осада всегда скучна, деморализует и с каждым днем приносит все меньше добычи. На третьей неделе августа среди осаждающих появились признаки нетерпения и требования смены тактики. Вместо того чтобы ждать сдачи города из-за начинающегося голода, было решено штурмовать его силой оружия. Первая важная попытка произошла 26 августа 1340 года. Штурмовой отряд из 2.000 фламандцев и неизвестного числа англичан попытался взять стены у ворот Сент-Фонтен на северной окраине города. Но штурмующие были отбиты с большими потерями. 2 сентября 1340 года в том же месте была предпринята еще одна попытка. Большое количество связок хвороста было доставлено к городским деревянным воротам и зажжено. Пока ворота горели, осадные машины били по ним камнями. Однако штурм, продолжавшийся почти весь день, снова был отбит. За свою храбрость защитники ворот Сент-Фонтен получили бочонок бургундского вина.

Эти попытки усугубили напряжение в отношениях между союзниками не только потому, что они провалились, но и потому, что в них участвовали только англичане и фламандцы. На другом конце города войска из Эно совершали свои великие дела, но немцы и брабантцы не сделали ничего. Это не осталось незамеченным. Фламандцы открыто обвинили брабантцев в предательстве. Произошел неприятный инцидент, когда трубача из армии Брабанта застали в английском секторе у стен за разговором с одним из защитников. Артевелде подверг его пытке, чтобы заставить сказать, что он действовал по приказу своих начальников[593]. Чуть позже Артевелде выступил с тирадой против трусости и бездействия герцога Брабанта, на собрании союзников в палатке короля Англии. Один из рыцарей герцога посоветовал ему вернуться и варить пиво в Генте. Артевелде ударил этого человека своим мечом. Все дипломатические способности Эдуарда III понадобились для того, чтобы не дать герцогу немедленно покинуть армию.

У брабантцев и немецких князей не было причин проявлять энтузиазм при осаде. Наемники соглашались действовать только тогда когда получат обещанную оплату. Эдуард III оправдывался и указывал на энергичные меры по сбору денег, которые его министры принимали в Англии. Но его мысли были не столь оптимистичны, как его слова. В середине августа, когда осада продолжалась всего две недели, он уже сделал первые предварительные шаги к переговорам с французским двором. Когда наступил сентябрь, а деньги из Англии не поступили, Эдуард III был вынужден занять их у ростовщиков под 20%, чтобы прокормить себя и свои войска[594]. К концу первой недели сентября 1340 года стало очевидно, что если переговоры с французами провалятся, то у него останется очень мало времени, чтобы захватить Турне или заставить своих противников сражаться до того, как его собственная армия покинет его.

Летом 1340 года у Филиппа VI была прекрасная возможность уничтожить притязания английского короля. Под его командованием находилась большая армия. Силы противника, хотя и более многочисленные, чем его собственные, включали в себя очень мало английских лучников, которых он опасался, и неоправданно большую долю плохо подготовленных фламандских горожан. Нерешительность в действиях Филиппа VI казались непонятными. Его армия оставалась в лагере под хребтом Вими до 22 или 23 июля, когда она начала медленно отходить в направлении Сент-Омера, прибыв слишком поздно, чтобы принять участие в сражении. Вечером 29 июля 1340 года Филипп VI подошел к Эр-сюр-ла-Лис на границе с Фландрией. Здесь из армии был выделен отряд численностью около 2.000 человек, передан под командование герцога Афинского и отправлен в погоню за остатками армии Роберта д'Артуа. Пока этот отряд, не сумев взять Кассель, занимался бесполезными разрушениями на фламандской границе, остальная армия ждала своих приказов.

В монастыре Сент-Андре под Эром собрался французский королевский Совет. Перед ним предстали два францисканских монаха из Турне, которые пробрались через ряды осаждающих с письмами от командира гарнизона. Он сообщал о положении в городе и о состоянии крепостных стен. Обсуждались два возможных пути: армия могла вторгнуться и разграбить Фландрию, свергнуть режим Артевелде и, возможно, отвлечь фламандцев от Турне; или она могла отправиться в поход, чтобы освободить Турне от осады. Решающим был голос графа Фландрии. Людовик Неверский страстно противился вторжению в свое графство, понимая, что уничтожение его французской армией навсегда лишит его шансов на примирение с подданными. Поэтому было решено вместо этого идти под Турне.

Два францисканца поспешили вернуться в осажденный город с новостями. Однако Филиппу VI потребовалось не менее пяти недель, чтобы добраться до Турне. Эта задержка лишь отчасти объяснялась неорганизованностью. В Бетюне состоялись длительные переговоры с представителями врагов Артевелде из трех больших городов Фландрии. Это был слишком многообещающий признак разногласия в лагере противника, чтобы им пренебречь. Но переговоры ни к чему не привели и задержали Филиппа VI на неделю. В Дуэ, куда Филипп VI прибыл на третьей неделе августа, были другие послания о мире, возможно, неискренние, на этот раз от самого Эдуарда III. Французский двор, казалось, очень хотел избежать решающей битвы и оставался в Дуэ почти две недели. В Турне медленное продвижение французской армии усугубляло бедственное положение жителей и гарнизона. В ночь на 10 августа 1340 года два гонца были тайно выведены из города, чтобы доложить французскому королю о состоянии обороны и наличии припасов. Он принял их с плохо скрываемым раздражением. Их задача, сказал он, заключалась в том, чтобы держаться, а он позаботится о том, чтобы они были вознаграждены после окончания кампании.

Наконец, 7 сентября 1340 года французская армия добралась до Бувина и разбила там лагерь, примерно в 10 милях к западу от города. Бувин был местом воспоминаний о великой битве 1214 года, в которой Филипп II Август победил немецких союзников английского короля Иоанна Безземельного, поставив точку в разрушении Анжуйской державы. Это была крошечная деревушка рядом с узким каменным мостом через реку Марк. Старая римская дорога из Турне в Эстер тянулась на восток и запад. По обе стороны река разливалась, превращаясь в непроходимое болото. За этим естественным препятствием остановилась французская армия. Несколько добровольцев пробрались через болота к городским стенам, принеся с собой мешки с сыром, мясом и другими деликатесами. Внутри города гарнизон готовился к большой вылазке в решающий момент предстоящего сражения. Командиры собрались на совещание в ратуше вместе с главными бюргерами. Им нужны были добровольцы из числа горожан. Бургомистры хотели получить обязательства, что те кто будет участвовать в вылазке оплатят свои счета до этого и вернутся защищать город после окончания сражения. В сумерках по улицам прошли глашатаи, призывая людей к оружию.

Эдуард III перераспределил свои войска вокруг города. Оставив лишь небольшие силы прикрытия у ворот, все княжеские армии и большинство фламандцев перешли на западный берег Шельды, чтобы встать между городскими стенами и врагом. Герцог Брабанта держал южный фланг перед деревней Шерк; граф Эно и его дядя стояли на севере; сам Эдуард III поднял свой штандарт в центре. Перед ними простиралось огромное пространство открытой, ровной местности, на которую должна была выйти французская армия.

Сражения так и не произошло. Французы занимали свои позиции, но не выходили на открытое поле, где их ждал враг. Провокации на флангах не привлекли их внимания. Рано утром 8 сентября 1340 года несколько добровольцев из Эно и других частей союзной армии под руководством местного разбойника, хорошо знавшего местность, провели разведку в направлении французского лагеря. В предрассветном тумане они столкнулись с большим отрядом фуражиров из контингента князя-епископа Льежского, который находился в составе французской армией. Произошла кровавая стычка на болотистых тропинках к югу от моста, после чего разведчики были отбиты. Чуть позже в тот же день отряд из войск графа Эно попытался обойти французские позиции с северной стороны у моста через Марк в Трессине. Здесь произошел еще один короткий, ожесточенный бой, в котором люди графа Эно потерпели поражение. Это был неважный результат не смотря на все их усилия.

Как только напряжение, вызванное прибытием Филиппа VI, спало, командиры союзников начали шумно ссориться в своих шатрах, а их армия начала распадаться. Неизбежность битвы сосредоточила мысли людей на отсутствии жалованья. За что им было умирать? Первый ропот недовольства исходил не от князей, а от их людей. В армии герцога Брабанта инициативу взяли на себя ополчения Брюсселя, Лувена и Антверпена, в состав которых входила большая часть пехоты герцога. Они угрожали уйти из армии "с согласия или без такового". В армии Эно были влиятельные люди, которые придерживались того же мнения. В течение нескольких дней после прибытия французов к Бувину между союзниками Эдуарда III и союзниками Филиппа VI велись предварительные переговоры. Эдуарду III сообщили об этих переговорах и он разрешил их. Но он сам не принимал в них никакого участия. Это было отмечено французскими переговорщиками. Они доложили Филиппу VI, что нервы врага не выдержали и возможно, удастся добиться больших уступок[595].

Французский король придерживался мнения, как и перед Ла-Капель в предыдущем году, что сражения следует избегать. Но у него было сильное чувство личной обиды на Эдуарда III, которого он считал неверным вассалом, и он не хотел вести официальные переговоры на французской территории с представителями человека, который вторгся на нее. Он также не хотел иметь никаких дел с восставшими и отлученными от церкви фламандцами. Только 22 сентября 1340 года, когда Филипп VI уже две недели находился в Бувине, его уговорили пойти на поблажки его брат граф Алансонский и его сестра Жанна де Валуа, аббатиса Фонтенель и вдовствующая графиня Эно. Эта смелая и строгая дама ночью с небольшим эскортом пересекла болота и явилась в шатер своего зятя, короля Англии. Эдуарда III не тронули ее обращения к тонким вопросам морали, но заинтересовала возможность заключить соглашения со своим врагом по более расчетливым причинам. Он очень хотел захватить Турне и спасти свою честь и считал, что город находится на грани капитуляции. Генри Ланкастер захватил гонца, отправленного из города во и французский лагерь. Этот человек рассказал на допросе то, что, по его мнению, от него хотели услышать: гарнизон сократился до 200 человек, а продовольствия осталось меньше чем на две недели. Но у Эдуарда III не было в запасе двух недель. Он знал, что большая часть его армии не будет сражаться и что кампания фактически проиграна. Ему нужен был только достойный выход из сложившейся ситуации. Лидеры коалиции были вызваны в его шатер. Роберт д'Артуа и Якоб ван Артевелде были против любых предложений о переговорах. Артевелде сослался на договоры коалиции и клятвы присутствующих лидеров. Герцог Брабанта решительно высказался за компромисс, и настроение большинства собравшихся, несомненно, было на его стороне. Без людей из Брабанта перспективы в битве были не очень хорошими и Артевелде, хоть и неохотно, но согласился.

Примерно на полпути между двумя армиями, за деревней Эсплешен, находилась небольшая часовня. Здесь 23 сентября 1340 года встретились полномочные представители: с французской стороны — Иоганн, король Богемии, епископ Льежа, брат короля граф Алансонский, графы Фландрии и Арманьяка; с английской стороны — Генри Бергерш и четыре главных союзника Англии — герцог Брабанта, Жан д'Эно, герцог Гельдерна и маркграф Юлиха. У французов была сильная позиция, и по мере продолжения переговоров она становилась все сильнее. Все в лагере союзников знали, что происходит. Трудно было сохранить энтузиазм в продолжении осады, которая уже практически закончилась. Брабантские войска вокруг Турне ослабли перед лицом вылазок из города. Фламандцы, боявшиеся за свое будущее, толпами прибывали во французский лагерь, чтобы смиренно броситься в ноги к Филиппу VI и просить его о помиловании[596]. Французы умело использовали раскол среди своих врагов. К концу 24 сентября 1340 года было достигнуто соглашение.

Перемирие на девять месяцев до 24 июня 1341 года должно было действовать не только на севере Франции, но и в Шотландии, в Гаскони, на море и на Нормандских островах. Все стороны должны были сохранять существующие позиции, какими бы ни были завоевания. Все военнопленные должны были быть освобождены условно-досрочно, чтобы вернуться в плен в случае возобновления военных действий. Все это очень устраивало союзников английского короля. Перемирие защищало их от мести короля французского достаточно долго, чтобы попытаться заключить с ним постоянное соглашение. Те, кто добился территориальных завоеваний (на практике только граф Эно), могли пока их удерживать. Фламандцам были сделаны значительные уступки. Филипп VI обязался, что на время перемирия он не допустит возвращения изгнанников, бежавших от режима Артевелде. Он обещал, что добьется отмены церковных санкций против Фландрии и не будет больше использовать пресловутую папскую привилегию, благодаря которой короли Франции могли налагать отлучение и интердикт на эту провинцию. Что касается Эдуарда III, то было бы неправильно сказать, что он ничего не выиграл от Эсплешенского перемирия. Огромная армия, которую Пьер де Ла Палю и Бертран де Л'Иль собрали на юго-западе и которая была готова захватить то, что осталось от английских владений в долине Гаронны, была остановлена и распущена. Шотландцы отменили свои планы нападения на Стерлинг, который они, вероятно, захватили бы. Но взоры Эдуарда III были прикованы к северной границе Францию, и его неудача там была полной. Все, что он получил, — это свободу изящно уйти. На следующее утро, 25 сентября 1340 года, перемирие было официально скреплено, и герольды в обоих лагерях провозгласили прекращение военных действий[597]. Брабантцы сразу же ушли. Княжеские армии тоже исчезли. Англичане и фламандцы два дня собирали свои вещи, а затем отправились на север.

Эдуард III был сильно разгневан. Он считал, что находился на пороге великой победы, когда земля ушла у него из-под ног. Он не винил своих союзников, как это делали многие его последователи и большинство хронистов. Он был слишком смущен своими собственными нарушенными обещаниями, чтобы делать это. Он винил своих министров в Англии, праздных, некомпетентных, вероломных или нелояльных, которые не прислали ему денег в трудную минуту. "Воистину, — писал он им в октябре, — если бы в нужный момент у нас был хоть грош, мы могли бы осуществить наше великое предприятие и добиться славы выше всех других государей"[598]. Это было нереально и абсурдно. Эдуард III был настолько обязан своим союзникам, что никакие деньги, которые могли бы предоставить его министры, не заставили бы их продолжать войну, из которой они хотели только безопасно и с честью выйти. Гарнизон Турне, конечно, находился в тяжелом положении, но его положение не было таким безнадежным, как это представлялось в преувеличенных рассказах захваченного англичанами гонца. Моральный дух в городе был высок, и некоторые проблемы с распределением продовольствия решались. Возможно, они могли продержаться еще несколько недель. А если бы все же город пал? Турне, по крайней мере временно, отошел бы к Фландрии, и Эдуарду III пришлось бы отступать на север или направить не проявлявших энтузиазма союзников против мощной французской армии. Скорее всего, он потерпел бы поражение. Однако этот вопрос так и не был решен, поскольку Филипп VI находился на безопасной позиции и не собирался рисковать в битве тем, что он, несомненно, мог бы получить и без нее. Это была бесславная и непопулярная политика и упущенная возможность покончить с притязаниями Эдуарда III. Но она достигла главной цели: английская коалиция распалась, и английский король ушел.

Эдуард III прибыл в Гент 28 сентября 1340 года якобы как король Франции, а на самом деле как заложник за свои огромные долги. Он участвовал в состязаниях и пировал с князьями коалиции и графом Фландрии, обменивался с ними великолепными подарками, в то время как со всех концов Нидерландов и немецкого Рейнланда собрались его кредиторы, чтобы предъявить свои требования. Королевский Совет в Англии с растущим отчаянием и страхом пытался удовлетворить их. В Вестминстере 2 октября 1340 года в ответ на императивную повестку перед Советом предстал целый сонм шерифов, мэров, бальи и сборщиков, чтобы объяснить, почему не была собрана шерсть. Они смогли предложить лишь "легкомысленные отговорки", например, что вся шерсть была тайно вывезена из графства до прибытия уполномоченных по сбору. Эти мрачные новости были быстро доставлены Эдуарду III во Фландрию. Он был не в состоянии оплачивать свои повседневные расходы в Генте, не говоря уже о долгах, накопившихся за время его походов. По прибытии туда он смог занять 100 фунтов стерлингов, чтобы оплатить питание своих лучников. После этого никто из торговцев уже не давал ему никаких кредитов. Он не мог даже купить корм для своих лошадей и вынужден был отправить большую их часть домой, чтобы они кормились в Англии. Очевидное бедственное положение короля, должно быть, затрудняло блеф пред его кредиторами. Они были очень настойчивы. Банковские синдикаты Мехелена и Лувена держали трех английских графов в качестве заложников. Барди и Перуцци обязались выплатить эти долги не позднее 12 ноября 1340 года в обмен на уступку шерсти. Но когда шерсть не прибыла, итальянцы объявили дефолт. Большая английская корона оказалась в руках наемников архиепископа Трирского, который грозился ее разрезать на части. Этой участи удалось избежать благодаря другому синдикату банкиров, который взял на себя залог. Но и они предполагали разрезать корону, если им не заплатят в течение года. Неоплаченные союзники Эдуарда III были рассержены и в некоторых случаях грубы. Сеньор Фалькенбурга написал "самое кислое" письмо (по выражению Эдуарда III). Беспомощность и разочарование подпитывали гнев этого немецкого князя. Другие были в гораздо более лучшем положении. В августе 1339 года Эдуард III пообещал некоторым из них, в том числе герцогу Брабанта, что ни он, ни знатные люди его двора не покинут Нидерланды до тех пор, пока их долги не будут полностью погашены. В конце октября 1340 года английский король предстал перед своими княжескими кредиторами на совещании по этому болезненному вопросу. Он предложил им в качестве частичной оплаты 12.000 мешков шерсти в два приема, что по хорошим рыночным ценам равнялось примерно 100.000 фунтов стерлингов. Но князья настаивали на выплате наличных[599].

Из Англии не пришло никаких денег, а только новости о бюрократической инертности и зарождающемся восстании подданных. Примерно в это время Эдуард III принял неизвестного чиновника из Англии, который привез с собой самый неутешительный отчет об обстановке в стране. Совет, по его словам, не только не подавлял оппозицию против взимания налога на шерсть, но и потворствовал оппозиции и способствовал агитации, обвиняя Эдуарда III в тяготах обрушившихся на нацию. Согласно этому источнику, советники умышленно игнорировали указания Эдуарда III и брали руководство политикой в свои руки. Это была чистая клевета. Но она оказала сильное воздействие на английского короля и небольшую группу чиновников и военачальников, которые были рядом с ним. Разочарование переросло в страх и гнев. "Я верю, — писал король Папе Римскому, — что архиепископ хотел, чтобы меня предали и убили из-за нехватки денег". Некоторые из придворных Эдуарда III открыто помышляли о казни архиепископа Стратфорда за измену.

В течение первых двух недель ноября 1340 года Эдуарду III чрезвычайными усилиями удалось занять около 9.000 фунтов стерлингов. Он получил 2.100 фунтов от Генри Ланкастера, который заложил свои драгоценности, и 44.000 флоринов (6.600 фунтов) до апреля следующего года от ростовщика, который получил личные гарантии от графа Нортгемптона, герцога Гельдерна и банков Барди и Перуцци и взял в заложники четырех рыцарей и партнера каждого банка. Считалось, что этого достаточно, чтобы обеспечить возврат долга даже от обанкротившегося короля. Это позволило Эдуарду III выторговать у герцога Брабанта разрешение вернуться в Англию, где в одиночку он смог бы собрать достаточно денег для выплаты долгов. Но даже тогда разрешение было дано неохотно и на условиях, что вместо него придется оставить заложников[600]. C администрацией Гента, в чьей власти находился Эдуард III, такой договоренности заключено не было. Но рано утром 28 ноября 1340 года Эдуард III написал гентцам письмо с извинениями, а затем сделал вид, что отправился верхом на прогулку в предместья города. Он взял с собой восемь спутников, включая графа Нортгемптона, Уолтера Мэнни и своего личного секретаря Уильяма Килсби. Когда они выбрались из Гента, то поскакали в Слейс и там сели на небольшое судно, чтобы отправиться на один из Зеландских островов, где был найден корабль, который доставил их в Англию.

Королевский отряд прибыл по Темзе 30 ноября 1340 года и достиг водных ворот лондонского Тауэра в полночь. О его прибытии никто не был предупрежден. Констебля Тауэра не было в городе. В крепости царила кромешная тьма. Королю пришлось пробираться через неохраняемые ворота. Его прибытие было подобно удару грома. Заместитель констебля приветствовал короля, стоя на коленях. Для его размещения сразу же были освещены комнаты. Мэр Лондона, главные финансисты войны, советники и высшие чиновники правительства были подняты со своих постелей. Канцлер (брат Джона Стратфорда, Роберт) и казначей прибыли на рассвете. Они были немедленно уволены с занимаемых должностей. Остальные были задержаны по мере их прибытия и помещены в отдельные комнаты для допроса. Во Франции сенсация, вызванная этими событиями, была первым достоверным сведением о том, что Эдуард III действительно покинул континент. 14 декабря 1340 года в Париж прибыл гонец из Амьена с вестью, полученной от путешественника, что Эдуард III находится в Лондоне и заключил в тюрьму большинство своих министров. Это было правдой. Почти все главные министры и чиновники (кроме епископов), финансисты Уильям и Ричард Поулы и Джон Полтни, главный судья и четыре других судьи были заключены в тюрьму. Двое из судей были схвачены, когда они председательствовали на Кембриджских слушаниях. Старший офицер палаты по внутренним делам сбежал из тюрьмы и был объявлен преступником. Архиепископ Джон Стратфорд укрылся в своем соборе, как обычный преступник ищущий убежища[601].

2 декабря 1340 года в Генте умерли, вероятно, от дизентерии, подхваченной при Турне, два человека, которые были наиболее тесно связаны с планами Эдуарда III в Нидерландах: сэр Джеффри Скроуп и Генри Бергерш, епископ Линкольна[602]. Их планы полностью провалились. Более того, они провалились не из-за военного поражения, а из-за недостатков замысла и вполне предсказуемых недостатков исполнения. Распад коалиции после ноября 1340 года последовал как само собой разумеющееся. От союза с императором Эдуард III не получил ничего, кроме юридической санкции на свои действия, скромного количества войск в 1339 году и украшенной церемониальной колесницы в 1340 году, которая была захвачена французами. Император, который так и не получил всех своих субсидий и нашел в союзе еще одно препятствие для своего примирения с Авиньоном, начал постепенно выходить из него в начале 1341 года. В марте он уладил свою ссору с королем Франции. В июне 1341 года он объявил об отмене полномочий Эдуарда III как императорского викария. За этим последовало дезертирство большинства немецких князей Рейнланда[603]. В Нидерландах союз с англичанами продолжал теплиться, он все еще юридически признавался, но практических не использовался для военных целей, пока немецкие князья полностью не отпали от него между 1343 и 1347 годами. Осталась только Фландрия. Но хотя Фландрия была ценной занозой на французской границе, ни одна значительная английская армия не воевала там до 1380-х годов.

Трехлетняя увлеченность Эдуарда III Нидерландами привела к катастрофическим территориальным потерям на всех остальных театрах военных действий. Из своих владений во Франции он потерял графство Понтье и большую часть остатков герцогства Аквитания (Гасконь), которыми он владел в 1337 году. Все герцогство к северу от Жиронды отпало, оставив северный путь через Сентонж открытым для врага, а Бордо — пограничным городом. Последний стратегический плацдарм в Ажене пал. Почти все к югу от Адура было либо потеряно, либо находилось в цепких руках графа Фуа. На Нормандских островах был потерян остров Гернси, и хотя большая его часть была вновь завоевана англичанами в 1340 году, осаду замка Корнет пришлось прекратить после известия о перемирии. Однако самые серьезные потери Эдуард III понес в Шотландии, где его успехи 1333–36 годов были в значительной степени сведены на нет. В начале французской войны англичане контролировали всю низменную Шотландию к югу от Форта и Файф к северу от него. К концу 1340 года они удерживали пограничные крепости Бервик, Роксбург, Джедбург и Лохмабен, а за границей — только Стерлинг и Эдинбург. Ни одной из них не суждено было долго оставаться в руках англичан. В апреле 1341 года сторонники Уильяма Дугласа застали Эдинбург врасплох и захватили его. В начале июня 1341 года Давид II высадился со своим двором и несколькими французскими советниками в Инверберви, положив конец своему семилетнему изгнанию в Нормандии[604].

Возможности восстановления положения были ограничены банкротством английского короля. Он исчерпал свой кредит и финансовые возможности своих подданных. Двухлетняя экспедиция Эдуарда III в Нидерланды была, безусловно, самым дорогостоящим военным предприятием, предпринятым средневековым английским королем. До конца мая 1340 года (время окончания сохранившихся счетов) она обошлась в 386.546 фунтов стерлингов, а в целом, вероятно, приблизилась к 500.000 фунтов стерлингов[605]. Это, конечно, была лишь часть расходов на управление государством, о чем так часто напоминали Эдуарду III его чиновники в Англии. За три года король занял около 400.000 фунтов стерлингов и обложил подданных налогами в таких масштабах, что некоторые районы страны оказались на грани восстания. Финансовая история последующих лет была историей беспорядочных выплат тем из кредиторов, которые были обеспечены или слишком влиятельны, чтобы опасаться их обиды. Графы Дерби и Уорик оставались в заложниках в Мехелене до мая 1341 года. Большая корона Англии была выкуплена только в 1345 году. Некоторые из континентальных кредиторов Эдуарда III, такие как банк Бартоломеи в Лукке, все еще выплачивали долги в 1360-х годах. Долг Уильяму Поулу так и не был полностью погашен. Что касается Барди и Перуцци, которые одолжили Эдуарду III больше, чем кто-либо другой, то после некоторых колебаний долги им были аннулированы. Банк Перуцци потерпел крах в 1343 году, Барди — в 1346 году, что, по мнению Джованни Виллани, стало результатом их "великой жадности и глупости". Это был конец первой великой эпохи флорентийского банковского дела и тесной связи между английской короной и итальянскими финансистами, которая продолжалась семьдесят лет[606].

К своим трудностям Эдуард III добавил самовнушение. Он позволил своему разочарованию и гневу, вызванному неудачей под Турне, взять верх над своими политическими суждениями и спровоцировал короткий, но опасный конституционный кризис, который практически парализовал его правительство в течение первых четырех месяцев 1341 года. Он не удовлетворился тем, что очистил центральную администрацию от козлов отпущения. Он взял все бразды правления в свои руки и в руки небольшой клики советников, которые были с ним на континенте в 1340 году и разделили худшие из его унижений там. Были даны инструкции подсчитать все недоимки 1340 года и незаконно возложить их на духовенство, которое предоставило свою собственную субсидию и во многих случаях честно выплачивало ее. Против провинциальных чиновников, вплоть до самых скромных местных приставов, таможенников, лесничих, и даже их клерков и слуг, была начата мстительная и беспорядочная кампания возмездия. Комиссары trailbaston (разъездной судебной комиссии) объезжали графства, проводя объединенные суды и налагая крупные штрафы не только на провинившихся чиновников за их расхлябанность, но и на население в целом за давние нарушения спокойствия и пустяковые провинности. Достаточно объективный хронист сообщал, что ни один человек, представший перед trailbaston, не избежал наказания, каким бы безупречным ни было его поведение; все должны были платить большие штрафы, чтобы не попасть в тюрьму. По словам другого хрониста, по всей Англии царила "великая сумятица". В Лондоне произошли беспорядки на Тауэрском холме. Архиепископ Стратфорд, которого Эдуард III и его друзья определили в качестве объекта своей особой мести, воспользовался растущим недовольством, чтобы начать непрерывную атаку на правительство из святилища Кентерберийского собора. Как Бог наказал Генриха II за его преследование и убийство архиепископа Бекета, лишив его большей части его континентальных владений, сказал Стратфорд, так и Эдуард III пострадает и потеряет остальное, если не исправится. Архиепископ разразился проповедями и памфлетами, в которых выступал против произвола властей, чрезмерного налогообложения и королевских фаворитов, тщательно рассчитанными, чтобы вызвать все те эмоции, которые настраивали английское политическое сообщество против короны во время кризисов трех последних царствований. Хотя Эдуард III сохранил лояльность большей части аристократии, радикализм Стратфорда вызвал достаточно сильную реакцию, чтобы показать, насколько близко эти эмоции все еще находились на поверхности английской политической жизни через пятнадцать лет после низложения Эдуарда II. Джон де Варенн, граф Суррей, назвал врагов Стратфорда в королевском Совете, таких как Уильям Килсби и королевский камергер сэр Джон Дарси, придурками: "Те, кто должен быть первыми среди нас, брошены в тюрьмы, — сказал он Эдуарду III в лицо, — в то время как такие люди, как эти, занимают места, принадлежащие по праву лордам страны, которые одни могут поддержать вас в вашем великом предприятии"[607].

Положение французской короны было не намного лучше, хотя ее проблемы были менее очевидны, а распри менее публичны. Филипп VI не был банкротом. Он отразил вторжение на севере. Он получил территории на юго-западе. По праву его правительство должно было уверенно смотреть в будущее. Но этого не произошло.

Основной потерей стала Фландрия, которая фактически отделилась от французского королевства. Уступки, которые король сделал фламандцам в Эсплешене, оставили провинцию под эффективным контролем городских правительств и обещали отмену папского интердикта. Будущая политическая лояльность Фландрии не упоминалась. Филипп VI, вероятно, полагал, что сможет восстановить свое влияние после поражения Эдуарда III. Однако этот тактичный компромисс был сорван упрямством Бенедикта XII. Папу раздражало откровенно политическое использование церковных наказаний, и когда делегаты фламандцев явились в Авиньон, чтобы обсудить вопрос о примирении, им сказали, что они должны поклясться оставаться верными подданными графа и короля. Поскольку они этого не сделали, наказание осталось в силе. Филипп VI громко протестовал. Бенедикт XII одним махом лишил его единственного козыря, отвратил фламандцев от короны и заставил его нарушить свои обещания. Во фламандских городах враги Филиппа VI, потрясенные провалом кампании при Турне, восстановили равновесие и контроль над территорией. Граф, Людовик Неверский, оставался в изгнании до своей гибели при Креси в 1346 году, а Фландрия оставалась в политической орбите Англии до 1360-х годов. Это означало потерю самой богатой провинции Франции и значительное дополнительное бремя для французской обороны. Большие гарнизоны теперь должны были находиться в готовности на северо-западной границе даже тогда, когда английская угроза была в другом месте[608].

Внутри страны, Франция в первые четыре года войны испытывала не меньшие трудности, чем Англия. Оборонительная война обходится дорого. Только агрессор может выбирать время и место начала войны. Французское правительство потратило гораздо больше средств на сопротивление Эдуарду III, чем Эдуард III на нападение на Францию. Французы содержали армии и флоты в несколько раз больше, чем у Эдуарда III, в течение более длительного времени. Налоговое бремя в 1339 и 1340 годах было тяжелее, чем в любой другой год правления Филиппа VI. В 1340 году северные провинции Франции одновременно выплачивали крупные единовременные суммы за то чтобы не служить в армии, налог с продаж в размере четырех пенсов с фунта, налог в размере 2% на имущество знати и десятину на церковные владения. Помимо этих открытых налогов существовали и скрытые: принудительные займы, произвольные реквизиции товаров и манипуляции с чеканкой монет. Серебряная монета была обесценена в феврале 1337 года, декабре 1338 года и трижды в 1340 году, что в общей сложности составило 60% от ее номинальной стоимости. Моннаж (доля стоимости серебра, которую король забирал в качестве платы за чеканку) весной 1340 года вырос до 25%[609].

Реквизиции, правда, не проводились во Франции с такой же регулярностью и в таких же масштабах, как в Англии, и выплаты жалования обычно производились более быстро и щедро. Поэтому они не вызывали такого всеобщего и яростного сопротивления. Но когда армия находилась в поле, эффект был разрушительным в тех районах, через которые она проходила. Требовалось огромное количество повозок, традиционно по одной на каждые пятьдесят солдат; колеса, инструменты и тягловые животные, средства заработка их владельцев, могли быть изъяты в обмен на долговую расписку; амбары и склады лишались фуража и провизии. Клюнийского приора Элинкура и его отряд стащили с лошадей по дороге в Париж, чтобы снабдить ими свиту графа Алансонского. Приор начал кампанию судебных тяжб. Но не все имели возможность жаловаться[610].

Бремя требований французского короля ложилось на разные провинции неравномерно, а на некоторые — с сокрушительной силой. Война, источник ужаса на севере и юго-западе, все еще оставалась предметом относительного безразличия на востоке и в центре. Ее начало увеличило центробежные тенденции во Франции и замкнутость провинций, удаленных от военных действий. Вторжение не стало для французов тем объединяющим фактором, каким были для англичан набеги на их побережье французских рейдеров. Наиболее пострадавшими провинциями были Нормандия, которая поддерживала Великую морскую армию людьми и деньгами; крупные и густонаселенные королевские бальяжи Амьен, Вермандуа и Санлис, а также графство Артуа, включавшее в себя северную часть Франции, которое лежало на пути вторжения и платило пропорционально наибольшую долю налогов. Эти же провинции несли основную тяжесть от военного ущерба и реквизиций, а также огромные расходы на военные работы, в основном на фортификацию.

Именно в этих провинциях находилась шелковая нить укрепленных городов, которую, по словам кардиналов, Эдуард III в 1339 году не сможет разорвать. Но эта линия укреплений была гораздо менее прочной, чем предполагали кардиналы. Регион не подвергался угрозе со стороны захватчиков со времен фламандского кризиса 1290-х годов, и это был последний случай, когда систематически уделялось внимание его обороне. В начале войны события развивались примерно так же, как и в Англии, хотя масштабы были более значительными. В 1335 году было предпринято общая инспекция французских крепостей, которая проходила довольно медленно. Результаты были неутешительными, но до начала военных действий мало что было сделано. Филипп VI был потрясен, проезжая через Нуайон во время кампании 1339 года, когда увидел плачевное состояние стен и рвов. Сен-Кантен и Реймс были открыты для атак с одной стороны, что стало результатом прекращения строительных работ, начатых к конце XIII века. Прибытие Эдуарда III в Антверпен в 1338 году произвело такой же каталитический эффект, как разграбление Саутгемптона в Англии. В панике была начата программа работ, плохо скоординированная, плохо выполненная и почти во всех случаях незавершенная, когда Эсплешенское перемирие дало еще один повод для расслабленности. Только в провинции Артуа в период с 1337 по 1340 год крупные работы были проведены по меньшей мере в семи городах и замках. Некоторые из них были очень масштабными. Бремя этих работ тяжело и неожиданно легло на тех, кто должен был их оплачивать, как правило, на сеньора города (если таковой имелся), епископа, горожан и отдаленные деревни в пропорциях, которые были неопределенно предписаны традицией и приводили к ожесточенным спорам и тяжбам. Работы в Реймсе между 1337 и 1340 годами, какими бы неудовлетворительными они ни были, обошлись в 10.000 турских ливров. В Аррасе за тот же период был проведен капитальный ремонт семи ворот, очищен и углублен городской ров и построены внешние укрепления с одной стороны, общей стоимостью 1.900 турских ливров. Расходы такого масштаба представляли собой огромные государственные инвестиции. Что это означало для Арраса, видно из того факта, что налог в 25% на доход от собственности собрал чуть больше половины того, что требовалось для оплаты счетов. Остальное пришлось собирать с помощью различных финансовых мер, таких как продажа аннуитетов, что стало бременем для жителей на целое поколение. Некоторые города оказались финансово несостоятельными. Ремонт стен Сен-Кантена, который в значительной степени финансировался за счет аннуитетов, привел к таким "огромным притеснениям" горожан, что в середине 1340-х годов в течение четырех лет с них не могли собрать налоги для центрального правительства[611].

К этому добавился прямой ущерб, нанесенный войсками. Ужасающее опустошение Тьераш Эдуардом III осенью 1339 года и Жаном д'Эно весной следующего года оказало глубокое влияние. Масштаб и система этих разрушительных экспедиций были относительно новыми для западноевропейской войны. Летом 1340 года провинция Артуа потеряла два пограничных города, Эр и Арк, оба были стерты с лица земли фламандскими войсками. Три значительных города возле Турне были разрушены во время семинедельной осады Турне, один из них (Сент-Аман) — ради показательного примера, остальные — ради грабежа и развлечения. Эти места находились в эпицентре военного землетрясения. Меньшие толчки распространились на большие расстояния: от Слейса до Дьеппа и других нормандских городов, потерявших многих взрослых мужчин в морском сражении; от Обантона, разрушенного людьми из Эно в апреле 1340 года, до Реймса и других северных городов, где весть об этом событии вызвала панику, беспорядок и бегство; от Ла-Капель, сожженного англичанами в 1339 году, до аббатства Сен-Дени, которому он принадлежал. Не все разрушения были делом рук врага. Такие города, как Сент-Омер, Эр и Лилль, были вынуждены уничтожать свои собственные пригороды при приближении врага. Часто это были самые новые и богатые районы. Когда в 1338 году король Англии высадился в Антверпене, всем французским чиновникам было приказано разрушить все речные мосты и дамбы в пограничных провинциях, по которым могли пройти захватчики[612].

В настроении, вызванном этими событиями, политика Филиппа VI по избеганию сражений, какой бы разумной она ни была со стратегической точки зрения, была серьезной политической ошибкой. Она серьезно подорвала его престиж, который был главным политическим активом любого французского короля и единственным объединяющим фактором среди разнообразных провинций Франции. Более того, из-за этого королевские налоги и цели, для которых они собирались, стали казаться неважными, расточительным отвлечением ресурсов от защиты собственной общины каждым человеком. Когда королевская армия, единственный национальный инструмент обороны, казалось, ничего не делала, почему бы людям не мыслить локальными категориями? Для рыцарей и дворян, шедших вместе с армией, бездействие короля было предательством убеждений, которые делали битву на поле боя высшей формой ведения войны, а ее избегание — равносильным поражению. Каждый из этих людей унес с собой домой свой собственный вид диссидентства и сплетен у костра. Мы не можем знать, сколько людей согласились с оруженосцем из Орлеана, который присоединялся к армии каждый год, начиная с 1337 года, и рассказывал своим друзьям, что Филипп VI был слишком напуган, чтобы напасть на Эдуарда III при Турне. Возможно, Эдуард III потерпел стратегическое поражение, но для оруженосца из Орлеана он был "самым доблестным из христианских королей". Смелость Эдуарда III снискала ему других поклонников, чья помощь оказалась в будущем очень эффективной. Французский кастелян Эстамбурка не только сдал город англичанам во время их похода на Турне, но и присоединился к армии Эдуарда III. Хоть это были незначительные фигуры, их поведение показательно. Нет сомнений, что некоторые более значительные, но более сдержанные люди придерживались того же мнения. Жан, граф Арманьяк, один из полномочных представителей, заключивших Эсплешенское перемирие от имени Филиппа VI, всего за четыре месяца до этого тайно предложил Эдуарду III перейти на его сторону. Графиня Эно сказала Филиппу VI в его палатке под Бувином, что при его дворе есть много тех, кто с радостью предаст его королю Англии. Много? Несомненно, это заявление было гиперболой. Но Филипп VI, чей страх перед предательством был навязчивым, воспринял это достаточно серьезно, чтобы выйти из себя.

написал однажды французскому королю один стихотворец. Филипп VI вовсе не чувствовал себя победителем[613].