Столетняя война. Том I. Испытание битвой

Глава VI. Провал дипломатии. Угроза с моря 1335–1337 гг.

История сурово обошлась с авиньонскими папами, и мало что вызвало больше споров, чем их отношения с Францией. Это правда, что французские короли, включая Филиппа VI, часто вели себя так, как будто Папа был духовной рукой французской внешней политики. Верно и то, что большинство пап XIV века до Великого раскола 1378 года поддерживали более тесные отношения с Францией, чем с любой другой страной. Это было неудивительно. Папы были французами. Большинство из них, даже если они родились на территории, управляемой герцогами Аквитании, сформировались в роялистской традиции французской церкви. Они жили в Авиньоне, на имперской территории, но под тенью большой башни Филиппа IV Красивого в Вильневе стоявшей на французской стороне Роны. Более того, у них были свои политические заботы, которые делали их естественными союзниками Франции, самой могущественной европейской страны, чья защита и поддержка были фактором почти в каждом политическом расчете, который им приходилось делать. Но эти вопросы, какими бы важными они ни были, не делали папство владением Франции, и при решении деликатной темы англо-французских отношений большинство авиньонских пап старались сохранять нейтралитет. Действительно, были времена, когда Филипп VI, по общему признанию, невротичный и неуверенный правитель, считал, что папство находится в союзе с англичанами. Эдуард III был важным государем, как Иоанн XXII счел нужным указать в ответ на одно из таких обвинений; его желания не могли быть проигнорированы просто по приказу французского правительства[231].

В 1335 году Папой Римским стал Бенедикт XII. Из всех авиньонских Пап он меньше всего симпатизировал французским интересам. Он был цистерцианцем, теологом и бывшим инквизитором, человеком суровой жизни и строгого нрава. В его словах, писал один кардинал, "нет и намека на человеческую слабость". Такой человек вряд ли был подвержен профранцузским патриотическим чувствам. Бенедикт XII взошел на папский престол в декабре 1334 года, и его отношения с французским королем с самого начала были нейтральными. Он возмущался бесцеремонностью французского правительства и презирал Филиппа VI за его наивность и отсутствие рассудительности. Особенно он не любил Миля де Нуайе, который однажды оскорбил его в лицо[232].

Когда Бенедикт XII был проинформирован более обходительным послом о намерении Филиппа VI вторгнуться в Шотландию, он не был воодушевлен таким известием и охотно признался, что не изучал шотландскую проблему в деталях, но у него сложились определенные предварительные взгляды, которые не понравятся французскому правительству. Прежде всего, сказал Папа, он не согласен с тем, что Филипп VI был обязан по договору идти на помощь шотландцам, и считает, что он недостаточно хорошо продумал последствия своего решения. Мало того, что крестовый поход пришлось бы отменить, если бы Филипп VI вторгся в Шотландию, но и сама эта попытка ослабила бы французского короля в его собственном королевстве и стоила бы ему больше денег, чем он имел. Кроме того, как деликатно намекнул Бенедикт XII, Эдуард III, скорее всего, одержит победу в Шотландии, что бы ни предпринял Филипп VI. Что касается предложения (которое уже было сделано англичанам) о том, что Бенедикт XII и Филипп VI должны выступать в качестве совместных арбитров, Папа резко сказал Филиппу VI, что тот не может принять в этом участие из-за своей открытой поддержки одной из враждующих сторон. Бенедикт XII решил сам заняться посредничеством по достижению мира[233]. Это холодное отношение, по-видимому, оказало определенное влияние на Филиппа VI, поскольку он не предпринимал никаких дальнейших шагов по вторжению в Шотландию до апреля 1336 года. Промежуточный период был занят доблестной, но безуспешной попыткой Бенедикта XII примирить Эдуарда III и Давида II Брюса.

Папа назначил двух посредников, "сдержанных и рассудительных людей с большим опытом трудных переговоров". И эта характеристика папских представителей была справедливой. Гуго д'Эмери, старший из них, был провансальским епископом, который в течение многих лет выполнял деликатные миротворческие миссии, между 1324 и 1326 годами он провел несколько месяцев в Англии, пытаясь примирить Эдуарда II и Карла IV после инцидента в Сен-Сардо. В тот раз Гуго продемонстрировал свое умение найти и реализовать компромисс, который стороны и их юридические советники не смогли предложить сами. Но это также показало, насколько недолговечными могут быть такие договоренности перед лицом реальных претензий[234]. Став на десять лет старше, он теперь был обречен наблюдать повторение истории. Он и его коллега-посредник (папский чиновник) приехали в Париж, где узнали мнение французского короля, а затем отправились в Амьен, где их ждал эскорт, присланный из Англии. Они прибыли в Ньюкасл только 1 ноября 1335 года. В это же время явилось французское посольство, не отличавшееся особой представительностью, основной функцией которого, по-видимому, было следить за интересами собственного правительства и действовать в качестве канала связи с шотландцами.

Последующие переговоры длились более четырех месяцев, в течение которых посредники Папы заслужили репутацию благоразумных людей. Известны лишь общие очертания событий. Посредники провели череду бесконечных встреч в Ньюкасле и Бервике с представителями всех трех сторон в атмосфере напряженности, усиленной давлением, которое Эдуард III оказывал на них с целью добиться быстрого решения. Он с трудом и на короткое время соглашался на продление перемирия. На заднем плане шла суета подготовки к новым набегам на Шотландию, которые планировались на случай неудачи переговоров[235]. 26 января 1336 года, за пять дней до истечения срока действующего перемирия, наконец, было достигнуто соглашение. Угроза нового нападения на Шотландию была снята. Перемирие было продлено до середины апреля и фактически распространялось на всю Шотландию. Шотландцы согласились снять осаду с Лохиндорба и Купара — единственных значительных военных операций, которые велись на территории подконтрольной Баллиолу. Для более долгосрочной перспективы был составлен проект договора. Главным пунктом этого документа было то, что Эдуард Баллиол, который не был женат, должен был быть признан королем Шотландии, а Давид II — его наследником. Также было решено, что пока Давид II будет ждать своей очереди, он выйдет из-под вредоносного влияния Франции и будет жить в Англии. Это гениальное решение, похоже, было одобрено лидерами шотландцев, включая, предположительно, самого Эндрю Мюррея. Но для этого требовалось согласие Давида II, который все еще находился в Нормандии, а также согласие английского Парламента. Группа шотландцев пересекла Ла-Манш, чтобы передать это предложение Давиду II в Шато-Гайяр. Ожидалось, что они вернутся с его ответом до заседания Парламента в марте[236].

Затея оказалась неудачной. Парламент был созван в Вестминстер на 11 марта 1336 года, но когда он собрался, шотландские послы не явились. Они прислали гонцов низкого статуса, чтобы сообщить, что Давид II отверг проект соглашения и не заинтересован в дальнейших перемириях. Английское общественное мнение, лишь смутно осведомленное об этом деле, быстро перешло от оптимизма к возмущению. На продолжение войны были выделены новые субсидии, а 7 апреля 1336 года Эдуард III объявил, что как только истечет срок перемирия, его войска вторгнутся в Шотландию "в большом количестве". Большинство людей обвиняли Филиппа VI в том, что он побудил Давида II отклонить проект соглашения. И вероятно, это было справедливо. У Филиппа VI было не больше причин, чем у самого Давида II, принять соглашение, столь явно потворствующее интересам короля Англии. Те же гонцы, которые принесли Эдуарду III известие о провале его переговоров с шотландцами, принесли и послания от Филиппа VI с предложением о встрече двух королей. Но встреча на таком уровне должна была привести к потере лица, если бы не удалось достичь соглашения, а перспективы соглашения выглядели не очень хорошо. Эдуард III отверг это предложение. Два папских эмиссара сообщили Бенедикту XII, что больше сделать ничего нельзя, и он отозвал их[237].

Пока английский Парламент узнавал о провале единственной на сегодняшний день серьезной попытки достичь компромисса с Шотландией, французский король находился в Авиньоне и переживал собственное разочарование. В начале марта 1336 года Филипп VI имел длительную тайную аудиенцию у Бенедикта XII, без каких-либо свидетелей, что было весьма необычным обстоятельством, расстроившим агентов Эдуарда III в городе. Бенедикт XII узнал о провале миссии Гуго д'Эмери, и в ходе беседы и последовавших за ней конференций он сообщил французскому королю, что предлагает отменить крестовый поход. Для этого решения было несколько причин, некоторые из которых были озвучены более откровенно, чем другие. Подготовка к походу шла не очень хорошо. Были разногласия по поводу полномочий Филиппа VI как светского руководителя экспедиции. Набор войск велся вяло. Кроме того, возникли непреодолимые политические трудности, которые Бенедикт XII обрисовал в своем обзоре европейских дел. Германия и Северная Италия, по его словам, были в смятении. Анжуйцы из Неаполитанского королевства были на грани новой войны с арагонцами на Сицилии. Кроме того, сам Филипп VI был втянут в войну между Англией и Шотландией. Внутри Франции Папа знал, что у Филиппа VI есть враги, которые ждут удобного случая. Рассуждения Папы были безупречны, но решение нанесло серьезный удар по гордости Филиппа VI, а также по его реальным надеждам на освобождение Святой земли. Несколько месяцев он цеплялся за надежду, что Бенедикт XII смягчится, и что отмена крестового похода не более чем отсрочка. В середине марта 1336 года он покинул Авиньон, чтобы посетить Марсель, где его личная галера готовилась к экспедиции. Здесь его развлекли шуточным сражением, во время которого корабли обстреливали друг друга апельсинами. Папа был более реалистичен. Решение, как он напомнил Филиппу VI позднее в том же году, было принято после очень тщательного обдумывания, и король должен принять его причины. У Бенедикта XII сложилось твердое мнение о Филиппе VI. Он считал, что французский король был взрослым ребенком[238].

Отмена крестового похода имела для Эдуарда III гораздо более серьезные последствия, чем ущемление его гордости или потерю мечты о бессмертной славе. Одним махом Папа лишил Эдуарда III его самого ценного дипломатического козыря, а именно: расплывчатого и, вероятно, нечестного обещания, что он примет в нем участие. В то же время французские ресурсы были высвобождены для агрессивных авантюр в других местах. По пути на север Филипп VI отпраздновал Пасху в Лионе, где его встретили представители шотландцев. Они сообщили ему, что перемирие в Шотландии продлится всего пять недель, до 5 мая 1336 года, и напомнили ему о его прежних обещаниях помощи. Филипп VI подтвердил их.

Предыдущей зимой французский королевский Совет разработал запасные планы для морской экспедиции в Шотландию летом 1336 года. Был назначен командующий, граф д'Э, и заготовлены некоторые припасы. Теперь эти планы корректировались, и принимались меры по их реализации. Они были задуманы в амбициозных масштабах. На 200 транспортных судах предполагалось разместить армию в 1.200 латников, 5.000 арбалетчиков и 20.000 пехотинцев. Этот огромный флот, вместе с шестьюдесятью рыбацкими кораблями с провизией и эскортом из тридцати военных галер, должен был отправиться из портов Нормандии и Фландрии к восточному побережью Шотландии, чтобы там вернуть Давиду II Брюсу его трон. Авторы плана хорошо понимали все трудности. Это была бы крупнейшая десантная операция со времен пятого крестового похода по захвату дельты Нила в 1218 году. Корабли было бы трудно найти в достаточном количестве, и им пришлось бы совершить несколько рейсов, чтобы доставить всю армию к месту назначения. Затраты были бы огромными. Но королевский Совет это не остановило[239].

Военно-морская история Франции была недолгой. До конца XIII века единственными значительными военно-морскими силами Франции были те, которые требовались для эпизодических крестоносных экспедиций в Средиземноморье. Как правило, они приобретались путем найма кораблей вместе с экипажами в Италии, в основном у Генуэзской республики, которая в то время была одной из главных морских держав западного Средиземноморья. Первая попытка построить мощный французский военный флот была предпринята только в 1284 году, когда Филипп III решил вторгнуться в Арагон и Каталонию. Для этого ему нужно было снабжать свою армию, расположенную к югу от Пиренеев, по морю перед лицом очень сильного флота Арагона и его сицилийских союзников. Он с бешеной скоростью приступил к строительству и закупке кораблей для своего флота, в конечном итоге достигшего размера в 100 галер и около 200 крупных транспортных судов. Многие из этих кораблей были построены в специально созданном королевском арсенале в Нарбоне. Предприятие обернулось катастрофой. В двух сражениях у средиземноморского побережья Испании новый французский флот был почти полностью уничтожен арагонцами. Впоследствии арсенал в Нарбоне был заброшен. Но идея постоянного королевского флота выжила. В 1293 году Филипп IV Красивый задумал построить атлантический флот для борьбы с Англией за контроль над Ла-Маншем и Бискайским заливом, ведущим в Гасконь. Самым важным решением Филиппа IV было строительство большого военно-морского арсенала Clos des Galées в квартале Ришбур в Руане у южного конца городского моста, единственного сооружения такого рода в Северной Европе. Главной целью арсенала было строительство, хранение и ремонт военных галер — судов, основные характеристики которых почти не изменились с классических времен до XVIII века: длинные, узкие, гребные корпуса с низким бортом, и одним ярусом из тридцати весел с каждой стороны и несущие команду из 180 гребцов, по три человека на каждом весле. Генуэзский проект галер, который переняли французы, также включал одну мачту с латинским парусом, который обеспечивал движение при попутном ветре. Арсенал не был заброшен, когда в 1303 году закончилась война Филиппа IV Красивого с Англией. Вместо этого он поддерживался в рабочем состоянии на протяжении всего правления его сыновей, а в периоды напряженности оживал, как это было во время войн в Гаскони и Фландрии в середине 1320-х годов. Королевские офицеры в Котантене снова стали требовать заготовок гектаров леса, а в Руан хлынули группы южан, говоривших на своем заумном диалекте. Экипажи, как и строители, как правило, были провансальцами или нарбонцами с генуэзскими офицерами, признанными экспертами в управлении боевыми галерами.

К этим традиционным военным кораблям в 1330-х годах добавились другие, специально спроектированные для плавания атлантических морях. Это были построенные из клинкера норманнские баланжье с довольно высоким бортом, длиной до 90 футов, приводимые в движение веслами и одним квадратным парусом, мало чем отличавшиеся от старых драккаров викингов IX и X веков. Они имели деревянные боевые башни на носу и корме, а также экипаж из 100–200 человек[240].

Большинство из тридцати военных кораблей, необходимых для шотландской экспедиции Филиппа VI, уже имелись в наличии, хотя и находились в разных местах. В Руане и Ла-Рошели имелось восемь больших недавно построенных галер и пять малых. Двенадцать больших галер находились в Средиземном море либо в Марселе, либо на последних стадиях строительства в Бокере на Роне. Все эти корабли, предназначавшиеся для крестоносного флота, теперь можно было использовать в Атлантике, и был отдан приказ перевести их в порты Ла-Манша[241].

Транспортные суда — более сложная проблема — можно было получить только путем реквизиции торговых судов. Французский торговый флот имел ряд преимуществ для этой цели. Он был большим. Значительная часть его судов была самого большого типа, с высоким бортом для ведения боевых действий в море и большим пространством палубы для перевозки людей и лошадей. Сравнение с английским торговым флотом провести трудно, но правдоподобное предположение, основанное на реквизированных торговых флотах начала Столетней войны, позволяет предположить, что, хотя количество торговых судов, имевшихся в распоряжении каждой из сторон, было примерно одинаковым, средний тоннаж реквизированных французских торговых судов был больше. Более того, французский торговый флот, в отличие от английского, был географически сконцентрирован. Он почти полностью черпался из портов Нормандии, Пикардии и Булони (Фландрия и Бретань, будучи автономными княжествами, не вносили никакого вклада). Некоторые из этих портов, в частности Кале, Булонь и Дьепп, имели давние пиратские традиции, которые оказались бесценными в военное время. Тем не менее, даже этот богатый запас судов был не в состоянии перевезти через Северное море армию численностью более 26.000 человек со снаряжением и лошадьми. Исследование судоходства в атлантических портах показало, что в Гавре было тридцать подходящих кораблей; двадцать четыре находились в южной Нормандии; двадцать четыре в Дьеппе и шестнадцать разбросаны по северо-восточным гаваням от Фекампа до Кале. Это было меньше половины того, что требовалось. И даже их было нелегко переоборудовать за отведенное время[242].

В 1336 году ресурсы Эдуарда III были напряжены до предела. Отчасти по этой причине, а отчасти потому, что внимание английского короля было приковано к Франции, шотландская кампания 1336 года была задумана как быстрый карательный рейд относительно небольшого масштаба. Эдуард III решил не принимать командование на себя, а назначил вместо себя Генри Ланкастера, сына старого графа Ланкастера. Он отправился на север в середине мая 1336 года с небольшим отрядом из примерно 500 латников и более 600 пехотинцев, почти все из которых передвигались на лошадях[243]. Силы шотландцев были разделены. Мюррей находился на севере у залива Морей, где он поддерживал осаду замка Лохиндорб. Другие шотландские вожди возобновили осаду Купара в Файфе. На юге Шотландии сопротивление ослабевало по мере приближения англичан. Осаждающие Купар были обращены в бегство рейдовым отрядом, набранным из гарнизона Эдинбурга, который тайно переправился через Ферт-оф-Форт и неожиданно обрушился на них. Генри Ланкастер достиг Перта в начале июня, встретив очень слабое сопротивление, и ждал там поставок провизии и подкреплений с юга[244]. Его целью почти наверняка был Абердин, который был одним из немногих портов восточной Шотландии, через который поставки из Франции могли достичь войск Мюррея. Одному из приближенных Ланкастера, сэру Томасу Росслину, было поручено создать надежную передовую базу. Росслин отплыл на восьми кораблях из Кингс-Линна к разрушенному прибрежному замку Данноттар в 15 милях к югу от Абердина со 160 людьми и лошадьми и отрядом каменщиков и плотников для восстановления укреплений. Когда он высадился на берег, то столкнулся с ожесточенным сопротивлением. Его люди были атакованы на берегу, а сам он был смертельно ранен. Но шотландцам не удалось помешать англичанам захватить Данноттар и укрепить его[245].

Новости, которые доходили до Эдуарда III в Англии, делали Абердин и южный берег Мори-Ферт как никогда важными. Уже в первую неделю мая английский шпион, посланный в Нормандию и Фландрию, привез известия о необычной активности в портах Ла-Манша. В течение первых десяти дней июня 1336 года разведданные стали еще более тревожными. Теперь Эдуард III узнал о встрече Филиппа VI с шотландцами в Лионе и получил удивительно подробную информацию о планах французского короля. Согласно его сообщениям, Александр Сетон и Уолтер Твинхэм, два члена двора Давида II в Шато-Гайяр, получили указание отправиться в Шотландию, чтобы принять командование над шотландскими войсками. Французские экспедиционные силы должны были высадиться несколько позже, в месте к северу от Ферт-оф-Форт, которое еще предстояло определить. Там они должны были объединиться с шотландцами и вторгнутся в северные графства Англии. Осведомитель Эдуарда III предоставил наглядные сведения о подготовке. 2.000 моряков и 300 транспортных судов собрались вокруг Арфлёра. Там же находились тридцать "непобедимых" галер с медными бортами для защиты от горящих снарядов. В арсенале в Лере, в устье Сены, делали арбалеты и павезы — большие щиты, которые защищали арбалетчика, пока он перезаряжал свое оружие. Арбалетные стрелы закупались оптом. На складе было 14.000 доспехов. Наемников набирали в Генуе и Брабанте. Все это было слишком точно, чтобы быть обнаруженным обычным шпионажем. Эдуард III либо получал информацию от кого-то, кто занимал хорошее место на службе Филиппа VI, либо проверил багаж шотландского или французского дипломатического агента[246].

Это в некоторой степени подтверждается тем фактом, что информация Эдуарда III имела гораздо большее отношение к планам Филиппа VI, чем к его реальным достижениям. Правда заключалась в том, что Филиппу VI удалось отправить в Шотландию небольшой передовой отряд под командованием молодого рыцаря по имени Йон де Гарансьер. Но основные силы еще не были готовы. Галеры, базирующиеся в Средиземном море, еще не прибыли. Те, что прибыли из других атлантических портов, еще не были оснащены или оборудованы. Транспортные суда были в дефиците. Граф д'Э, который должен был возглавить экспедицию, испытывал сомнения из-за своих земель в Англии и Ирландии и вскоре после этого отказался от командования. Другие французы разделяли двойственное отношение этого дворянина к предприятию Филиппа VI. Не было ли это, как считал один парижский хронист, недостойным для французского короля воевать против Эдуарда III в его собственной стране в интересах простых шотландцев?[247]

За этими проблемами стояла знакомая средневековым правительствам трудность сбора налогов на цели, которые не были явно и непосредственно связаны с обороной общин, выплачивающих их. Состояние финансов Филиппа VI летом 1336 года было не иначе как катастрофическим. В течение нескольких лет Франция наслаждалась низким уровнем налогов, а во многих регионах оно вообще отсутствовало. Последние общие субсидии, которые Филипп VI взимал со своих подданных, были собраны в 1328 и 1329 годах по случаю его вторжения во Фландрию, войны, которая была популярна, по крайней мере, среди знати. Очевидно, Филипп VI не чувствовал себя вправе требовать от своих подданных еще одной платы за вторжение в Шотландию. Вероятно, это суждение было обоснованным. К сожалению, традиционный альтернативный источник чрезвычайного финансирования, манипуляции с чеканкой монет, в 1336 году был недоступен. Филипп VI провел амбициозную ревальвацию в первый год своего правления, пытаясь восстановить сильные деньги Людовика IХ Святого после неоднократных и непопулярных девальваций предшественников. Результатом стало усугубление нехватки слитков серебра и, наконец, закрытие королевских монетных дворов в марте 1335 года из-за нехватки драгоценного металла. В начале 1336 года произошла смена политики с явной целью финансирования войны, которую Филиппу VI предстояло вести против Англии. Монеты были снова обесценены в надежде привлечь серебро на монетные дворы. Ожидалось, что это изменение сделает короля непопулярным, что и произошло. Но мероприятие полностью не достигло своей цели. Монетные дворы оставались закрытыми. Авторы плана французского вторжения предполагали, что его стоимость составит 180.000 ливров, что было значительно занижено, но даже в этом случае намного больше, чем Филипп VI мог себе позволить. Поступления в казну в 1336 году были меньше половины среднего уровня, и это был самый худший год царствования. Доходы составили немногим более 260.000 ливров. В отчаянии Филипп VI обратился к церкви, попросив у Папы разрешения взимать церковную десятину в свою пользу. Бенедикт XII не только отказал, но и прочитал королю как школьнику нотацию о его безрассудстве. Шотландский проект должен был финансироваться из всех источников: местные взносы, согласованные с затронутыми сообществами, в основном с приморскими районами Нормандии; займы от городов, отдельных дворян и государственных служащих; ограниченные и перенапряженные ресурсы королевского домена. Использование кредитов французским правительством было очень незначительным по сравнению с английской финансовой практикой, и его трудности с финансирование задуманного предприятия оказались фатальными[248].

В июне и июле 1336 года французское правительство только начинало осознавать масштабы предпринятого им дела, когда Эдуард III смелым стратегическим ударом сделал его достижение практически невозможным. Необходимыми условиями для успешной высадки французской армии в Шотландии были дружественно настроенное побережье и подходящие гавани, где можно было бы десантировать большое количество людей с их лошадьми и снаряжением. Более того, если армия не будет снабжаться в течение осенних и зимних месяцев из Фландрии, расположенной в 700 милях на другом берегу Северного моря, то продовольствие для нее должно быть доступно на месте. Единственной территорией, где существовали такие условия, была прибрежная равнина вдоль южного берега залива Мори-Ферт и между заливом Мори-Ферт и заливом Тей. Хотя нет никаких доказательств того, что Абердин был выбран для высадки, его расположение и важная гавань делали его очевидным выбором. Эдуард III, очевидно, так и думал, поскольку теперь Абердин и его окрестности должны были быть методично разорены. Эдуард III отказался от плана председательствовать на Большом Совете духовных и мирских лордов в Нортгемптоне. 11 июня он поспешно отправился в Ньюкасл, где ему удалось собрать небольшой отряд. Он состоял из чуть более 400 человек, набранных в основном из тех членов королевского двора, которые оказались под рукой, и из свиты Уильяма Монтегю. Несколько дворян присоединились к ним по пути, пока отряд двигался на север. Гарнизоны Стерлинга и Перта были поражены прибытием короля, а еще больше — риском, на который он пошел, пройдя через враждебную территорию с такими малыми силами. 12 июля, пополнив свои силы примерно 400 человек из войск Генри Ланкастера, он двинулся на север из Перта.

Скорость его продвижения удивила шотландцев не меньше, чем англичан. Силы Мюррея, которые все еще находились в районе Лохиндорба в ста милях к северу, едва избежали разгрома. В замке Лохиндорб графиня Атолл, ее дамы и солдаты доедали последние полчетверти ржи, когда пришло спасение. Эдуард III приступил к работе, ради которой он приехал. Весь домашний скот, который можно было найти, был собран и зарезаны, более 1.000 голов только в первый день. 17 июля 1336 года король достиг Мори-Ферт. Продовольственные склады аббатства Кинлосс были опустошены. Форрес был сожжен. Знаменитая церковь Элгина была пощажена, но вокруг нее ничего не осталось. Созревающие посевы были сожжены так далеко вглубь острова, как только могли проникнуть люди Эдуарда III. В ночь на 21 июля Эдуард III подошел к Абердину с севера. Весь следующий день был потрачен на сожжение города и разрушение того, что не удалось сжечь. Эдуард III остался, чтобы личным осмотром убедиться, что над землей ничего не осталось. Несмотря на скромные размеры английских войск, шотландцы не оказали никакого сопротивления. Мюррей отступил к югу от Ферта с тем количеством людей, которое смог собрать. Остальные "укрылись в болотах, горах и лесах"[249].

Большой Совет, который Эдуард III созвал перед отъездом в Шотландию, собрался в Нортгемптоне 25 июня 1336 года. Угроза со стороны Франции, похоже, была единственным пунктом повестки дня. Джон Стратфорд, архиепископ Кентерберийский, Генри Бергерш, епископ Линкольнский, и брат Эдуарда III Джон Элтем председательствовали в отсутствие короля. На данном этапе правительство просило совета, а не денег, и стремилось обязать дворянство проводить политику, которая в конечном итоге может оказаться дорогостоящей. Возможно, осознавая это, Совет был осторожен в своих предложениях. Собравшиеся считали, что во Францию следует отправить новое посольство, первое важное за год, чтобы выяснить, действительно ли планы французского короля настолько враждебны, как кажется, и предложить компромисс. Неясно, каким был этот компромисс, но в нем определенно участвовал Давид II Брюс, поскольку Совет предложил, чтобы посольство было уполномочено вести переговоры непосредственно с ним. Это само по себе было значительным изменением в английской политике[250].

Оба правительства уже вышли за пределы тех границ, до которых можно было вести переговоры об изменении курса. События развивались слишком быстро, а расстояния были слишком велики для координации. Когда Большой Совет разошелся, брат короля Джон Элтем отправился на север, чтобы проследить за сбором пошлин с северных графств. В конце июля 1336 года он вторгся в Шотландию с несколькими тысячами человек, чтобы продолжить процесс разрушения на юго-западе страны. Эти войска опустошили Кэррик и долину Клайда, сжигая, по словам шотландцев, целые общины в церквях, куда люди бежали в поисках спасения. Дипломаты же Эдуарда III продолжали свою миссию по установлению мира. 7 июля послами, были назначены епископы Даремский и Уинчестерский и еще два человека, и 24 июля они убыли в Дувр, как только эскорт для их сопровождения прибыл из Франции. Примерно в это же время французские галеры, базировавшиеся в Средиземном море, наконец-то прибыли в гавани Нормандии и Бретани, чтобы присоединиться к остальному галерному флоту Филиппа VI. Теперь насчитывалось двадцать шесть галер, достойная сила, только на четыре галеры меньше, чем планировалось. Английское правительство узнало об их прибытии в последнюю неделю июля, а к середине августа стало известно их точное количество[251].

В Средиземном море готовились новые силы, чтобы присоединиться к флоту Филиппа VI в Ла-Манше. Агенты французского короля приобрели в Генуе несколько галер, которые находились на последних стадиях оснащения; другие стояли на якоре в портах короля Сицилии, под предлогом, что они предназначены для крестового похода. Борьба между двумя северными державами начала перетекать в политику итальянских государств. Англичане имели небольшой дипломатический опыт в Южной Европе и, конечно, не могли сравниться с давним влиянием Франции на Апеннинском полуострове. Однако у них были хорошие неофициальные связи в Генуе. Эдуард II передал большую часть своих финансовых дел генуэзским банкирам, и во время его правления в Лондоне выросла значительная генуэзская община. Эдуард III поддерживал связи, заведенные его отцом. Два лондонских генуэзца, братья Антонио и Никколо Усомаре, более десяти лет в период с 1334 по 1345 год отвечали за финансы Гаскони и периодически принимали участие в делах короля с Генуэзской республикой. Основные контакты английского правительства с Генуей осуществлялись через Фиески, главную семью сторонников Гвельфов в городе, которая, несмотря на череду переворотов и изгнаний, никогда полностью не теряла своего влияния. Карло деи Фиески, один из капитанов Генуи, был почетным советником Эдуарда II, а Франческо деи Фиески, граф Лаваньи, принял ливрею короля во время визита в Англию в 1317 году. В 1330-х годах традицию продолжил Николино деи Фиески, который, возможно, был братом последнего. Этот искусный и хитрый человек был нанят генуэзским правительством для выполнения различных дипломатических миссий в Англии и Франции в начале 1330-х годов. В ходе одной из них он был принят на службу Эдуардом III и стал главным орудием английских интриг в Италии и Провансе. Первые плоды его работы были впечатляющими. Фиески убедил правительство своего города арестовать и сжечь корабли, которые были наняты за счет Филиппа VI. Однако цена дружбы с Фиески была высока. Эдуарду III пришлось урегулировать все оставшиеся претензии генуэзских купцов к своим подданным. Это обошлось ему в 8.000 марок серебра. Для сравнения, препятствование планам Филиппа VI на Сицилии обошлось недорого. Фиески достаточно было сообщить королю Федериго III Сицилийскому об истинном назначении кораблей французского короля, чтобы добиться их конфискации[252].

В течение августа епископы Даремский и Уинчестерский провели ряд встреч с Филиппом VI и его Советом в Париже и в королевской резиденции в Венсенском лесу. Обсуждения дел были крайне неприятными. Они завершились 20 августа, когда в Париже был объявлен окончательный ответ французского короля. Филипп VI полностью отверг предложения послов. Он заявил, что намерен помогать шотландцам всеми доступными ему средствами. Он объяснил, что набрал большую армию как во Франции, так и в других странах, и собрал флот из галер и других кораблей. С ними он намеревался немедленно вторгнуться как в Англию, так и в Шотландию. Послы сочли откровенность Филиппа VI поразительной, они не решились записать то, что им сказали, на случай, если бумага попадет в чужие руки. Поэтому они послали клерка Уильяма Тикхилла предупредить королевский Совет в Англии из уст в уста. Тикхилл сразу же покинул Париж с одним оруженосцем, добрался до Дувра 23 августа и скакал всю ночь, чтобы прибыть очень поздно 24 августа в Нортгемптон, где остановились Джон Стратфорд и некоторые высокопоставленные члены королевского Совета. Стратфорд, не дожидаясь аудиенции у короля и даже не дослушав до конца послание Тикхилла, распорядился о созыве еще одного Большого Совета в Ноттингеме 23 сентября, то есть в кратчайшее время. По этому случаю были созваны не только прелаты и бароны, но и представители графств и округов. Измученный Тикхилл был поспешно отправлен в Шотландию, чтобы сообщить новости Эдуарду III и передать настоятельную просьбу Большого Совета королю немедленно вернуться в Англию[253].

Боевые действия, обещанные Филиппом VI, уже начались. 22 августа 1336 года четыре французских военных корабля подошли к городу Орфорд. На пути к Орфорду они захватили большое торговое судно Caterine. Несколько моряков, находившихся его на борту, были убиты, а корабль уведен во Фландрию. На следующий день те же силы вернулись на побережье Саффолка и совершили набег на Уолтон-Роудс, еще одну гавань восточного побережья, теперь поглощенную городом Феликстоу. Здесь они захватили судно Paternoster с ценным грузом ткани, красителей и воска. У налетчиков были патенты от Филиппа VI. По возвращении они передали половину своей добычи его представителю. В течение следующих десяти дней гораздо большая французская эскадра покинула гавани Нормандии и Бретани. Этот отряд, состоявший из галер и транспортных судов, направился к острову Уайт, где стояли на якоре несколько кораблей английского короля и несколько груженых торговых судов. Англичане не были предупреждены о приближении налетчиков, и сопротивление было очень слабым. Корабли были взяты на абордаж, а их экипажи вырезаны и брошены в море. Некоторые из кораблей были пущены на дно; другие были отведены в Нормандию для продажи в качестве приза[254].

Нападавшие практически не встретили сопротивления на море. Эдуард III назначил адмиралов для реквизиции кораблей в мае, когда до правительства дошли первые слухи о военно-морской активности Франции. В июне небольшое число людей собралось в Портсмуте, чтобы предотвратить то, что произошло. К сожалению, в последнюю неделю июля эти суда были отправлены по своим портам из-за недостоверной информации с континента о том, что опасность отступила. Вскоре после этого они были вновь отозваны на свои места, но из-за беспорядка, вызванного этими приказами и контрприказами, к моменту прибытия французских кораблей южное побережье практически не было защищено. Оборонительные меры английского правительства, упорядоченные, по крайней мере, в их концепции, превратились в панику после возвращения Уильяма Тикхилла из Франции и известий о первых атаках. Кораблям западного адмиралтейства было приказано, слишком поздно, собраться в Даунсе у Сэндвича, чтобы перехватить врага. Затем, 6 сентября, объединенным флотам двух адмиралтейств было приказано атаковать отступающие французские галеры, но к этому времени они уже вернулись в свои базы. Это было жестокой насмешкой над притязаниями английского короля, который менее чем за неделю до начала французских набегов заявил, что его предки "всегда были суверенами английских морей со всех сторон"; поэтому, добавил он, "для нас будет большим горем и ущемлением нашей королевской чести, если защита нашего королевства от нападений врага будет ослаблена в наши дни"[255].

Сам Эдуард III все еще находился в Шотландии, и не знал об этих событиях. Уильям Тикхилл, проскакав ночью и днем через центральную и северную Англию, прибыл в Бервик и обнаружил, что восточные низины охвачены беспорядками в результате разбоя партизанских отрядов Дугласа. Его телохранитель отказался следовать за ним дальше Файфа. Не было ни одного корабля, который мог бы доставить его к побережью. Послание Большого Совета дошло до короля только на вторую неделю сентября. Когда оно было получено, на него сразу же отреагировали. Эдуард III планировал кампанию против Дугласа в низинах. Вместо этого он поспешил на юг, взяв с собой главных баронов армии, но оставив основную часть своих сил позади. Рыцари и бюргеры, а также остальные бароны уже собирались в Ноттингеме. Сам Эдуард III прибыл туда 24 сентября 1336 года[256].

Большой Совет открылся на следующее утро и обсудил мрачные новости о результатах посольства во Францию и набегах на Саффолк и остров Уайт. Пока он совещался, атмосфера резко накалилась благодаря поступающим обрывочным сведениям о нападениях французов на английское судоходство в Ла-Манше и вдоль морских путей у атлантического побережья Франции. Южная Англия была охвачена паникой. С середины августа королевские комиссары мобилизовывали людей в прибрежных городах и деревнях. На вершинах холмов разводили огромные костры в ожидании момента высадки французов. Ходили дикие и невероятные слухи о группах шотландцев, скупающих в Англии припасы для своей армии, шпионящих в городах и замышляющих акты саботажа. Большой Совет в Ноттингеме решил набрать огромную оборонительную армию. В каждом городе и графстве должны были быть назначены до четырех комиссаров, которые могли призвать каждого взрослого мужчину явиться с оружием в соответствии с его положением, с луком и ножом, копьем, алебардой или любым другим оружием, которое у него было под рукой. Из этой разношерстной толпы комиссары должны были выбрать лучших; остальные должны были предоставить за свой счет по одной большой телеге от каждой общины и продовольствие по крайней мере на три недели. Считалось, что таким образом можно собрать более 80.000 человек. Никто не осмелился предложить дальнейшие переговоры с Францией. Это был момент, когда английское политическое сообщество признало, что война с Францией неизбежна[257].

Английский король наполнял свою военную казну. Совет в Ноттингеме утвердил налог в размере одной десятой и пятнадцатой. Духовенство уступило десятину. Купцы разрешили ввести специальный налог на шерсть. Были получены новые займы от итальянцев, на этот раз не только от Барди, но и от другого крупного флорентийского банкирского дома Перуцци, который ранее не выдавал больших займов Эдуарду III. Английские купцы предоставили займы в щедром и беспрецедентном для них масштабе. С лета 1336 года по сентябрь 1337 года у банкиров было одолжено более 100.000 фунтов стерлингов и большая часть этой суммы была пущена в ход немедленно. В Бристоле корабли, реквизированные для обороны, стояли в гавани, поскольку их экипажи не получали жалованья и продовольствия. В Йоркшире произошел тревожный мятеж, почти наверняка по той же причине, среди войск, собранных для службы на границе. Как и Филипп VI, Эдуард III обратился к Папе Римскому за разрешением направить средства церкви, полученные для крестового похода, на собственные нужды; но в отличие от Филиппа VI он не принял отказа. В октябре 1336 года он конфисковал средства, накопленные для крестового похода в аббатстве Святой Марии в Йорке. Суммы для крестового похода были изъяты его чиновниками по всей Англии. Только в условиях ожидания вторжения врага и поднявшейся национальной солидарности эта возмутительная конфискация могла произойти так легко. Духовенство почти наверняка попустительствовало этому[258].

Во Франции министры короля уже начали относиться к английским купцам и путешественникам как к врагам. В течение сентября они были арестованы, а их товары конфискованы, в северных провинциях и, вероятно, по всему королевству. Во Фландрии, где всегда было много английских торговцев и моряков, очень многие из них были внезапно схвачены и брошены в тюрьмы. Англичане, узнавшие об арестах во Фландрии в октябре, приняли ответные меры[259].

После того, как Ноттингемский Большой Совет разошелся, Эдуард III и его друзья вернулись к своей незавершенной войне в Шотландии, которая теперь превратилась в партизанскую с осадами и засадами, с замками, которые поочередно захватывались и ремонтировались англичанами, вновь брались и разрушались шотландцами. Времени было мало. Зима затрудняла передвижение. 18 октября 1336 года английский король отправился в Ботвелл, частично разрушенную крепость на Клайде, которая была главным оплотом его деда в низинах. Ремонтные работы велись в тяжелых условиях. Наступила зима. Продовольствие и материалы приходилось доставлять под конвоем из Бервика. Партизанские отряды Уильяма Дугласа вились вокруг английского лагеря, нападая на обозы с продовольствием, убивая отставших и фуражиров. Пока Эдуард III занимался своими делами на Клайде, его успехи были сведены на нет на севере. В октябре Эндрю Мюррей захватил и разрушил изолированные английские опорные пункты Данноттар, Киннеф и Лористон. Гардиан начал жестокую кампанию опустошения на своих собственных территориях, зная, что у него нет других способов сделать их непригодными для существования английских армий. Гоури, Ангус и Мирнс были опустошены поочередно. С трагическими последствиями для самих шотландцев приходилось мириться:

В эти страшные годы от голода и болезней умерло гораздо больше шотландцев, чем было убито английскими солдатами[260].

На юге и востоке Англии октябрь 1336 года стал кульминацией страха перед французским вторжением. Были отданы приказы о задержании всех кораблей находившихся в Англии, из которых могли быть реквизированы подходящие суда с экипажами для усиления тех, которые уже находились под командованием адмиралов. Из Байонны в Ла-Манш были вызваны галеры, а в Геную были поданы заявки на новые. На побережье были накоплены запасы провизии для их снабжения. Стрелы были заказаны тысячами. Одному человеку по имени Николас Инженер было поручено изготовить тридцать спрингалдов (больших корабельных арбалетов). Во всех приморских графствах южной Англии была набрана береговая стража[261].

На море разномастный флот из реквизированных кораблей собиралась в Даунсе. Тревожное ожидание плохо сказывалось на дисциплине. Произошел мятеж экипажа королевского корабля Christopher, что было признаком грядущих трудностей. Люди из Грейт-Ярмута дезертировали, чтобы продолжить свою древнюю вражду против Пяти портов, а другие корабли, по сообщениям, нападали на дружественные торговые суда в Ла-Манше. Несмотря на настойчивые сообщения о том, что французы планируют новый набег на Солент, адмиралы держали оставшиеся корабли своего флота у устья Темзы, где они могли защитить столицу и преследовать врага в любом направлении. Это был разумный расчет. Но ничего не произошло. К концу октября англичане решили, что враг упустил свой момент. Большие корабли были нужны для ежегодного винного флота из Жиронды. Поэтому 22 октября они распустили флот западного адмиралтейства; северный флот был распущен четырьмя днями позже. 8 ноября был отменен массовый набор мужчин в прибрежных районах Англии, который был предписан Ноттингемским Большим Советом[262].

Намерения французского правительства не поддавались анализу. Лишенный подкреплений из Средиземноморья, не имея подходящего порта для высадки войск и находясь под угрозой наступления северной зимы, Филипп VI в какой-то момент осени отказался от своего плана высадки в Шотландии. Вместо этого было решено сосредоточить усилия французских адмиралов на морских рейдах в южную Англию, которые изначально задумывались как простое развлечение. В ноябре была проведена разрушительная, но стратегически незначительная атака на Нормандские острова. Небольшие группы французских кораблей и несколько испанских каперов под французскими флагами крейсировали у побережья, охотясь на английские и гасконские суда. Англичане избежали серьезных потерь, сформировав большие вооруженные конвои между Гасконью и портами Солента. К концу года французская кампания на море ослабла, а затем и вовсе прекратилась[263].

По мере ухудшения отношений с Францией гасконские дни Парижского Парламента становились все более напряженными. К концу лета 1336 года шквал судебных тяжб вызвал серьезное беспокойство в Англии. Становилось все труднее найти французских адвокатов, способных противостоять официальному давлению, и после череды неудач всерьез рассматривался вопрос об увольнении всех постоянных адвокатов Эдуарда III в Париже. Из самой Гаскони регулярно поступали сообщения о том, что офицеры французского короля входили в города и замки герцогства для исполнения приказов королевского двора. Если им отказывали в допуске, они иногда пытались взять власть силой. За этими юридическими маневрами скрывалась борьба за стратегическое преимущество, прелюдия к войне, которая теперь казалась неизбежной. После распада англо-французской комиссии в Лангоне в 1334 году крепость Бланкфор под Бордо стала предметом ожесточенных споров в Парламенте. Филипп VI намеренно повысил ставки в этом заумном споре за наследство, купив права графа Арманьяка, а затем передав их одному из своих самых верных союзников на юго-западе. Этому человеку была обещана поддержка королевских войск в случае войны с Эдуардом III. Это был самый серьезный случай, но не единичный. По другую сторону от Бордо аббат Ла Сов-Мажор вышел из-под юрисдикции Эдуарда III с благословения Парижского Парламента и вопреки протестам советников Эдуарда III. Сент, самый северный из крупных городов герцогства, был предметом древней тяжбы, которая до сих пор не утихла. Также как и оба важных пограничных города Блай и Сен-Макер. Некоторые из главных союзников Эдуарда III среди гасконской знати, как сообщалось, не выдержали судебного натиска и были готовы перейти на сторону Филиппа VI[264].

Неизбежно одно из этих дел привело бы к вынесению решения, которое Эдуард III счел бы политически невозможным выполнить. Когда это случилось в июле 1336 года, повод был характерно неясным: дело с участием некоего Гарсии Арно, сеньора де Наваль, беспокойного и склонного к судебным тяжбам барона из Беарна, который утверждал, что Эдуард III задолжал ему 30.000 флоринов. В течение многих лет Арно безуспешно добивался решения по своему иску в Париже. Парламент никогда не принимал решения по существу дела, поскольку адвокаты Эдуарда III использовали различные технические уловки для отсрочки рассмотрения дела, и их аргументы всегда одерживали верх. Однако 11 июля 1336 года технические уловки не сработали, и Эдуард III был объявлен неплательщиком. В пользу Арно была присуждена крупная компенсация, которую Парламент постановил удовлетворить за счет конфискации имущества Эдуарда III в Гаскони. После короткого периода мучений в Англии было принято решение бросить вызов Парламенту. Это решение мог принять только сам Эдуард III. Его советники не сомневались, что в конечном итоге это приведет к потере герцогства. Французы попытались привести приговор Гарсии Арно в исполнение около нового года. Местом была выбрана бастида Пюимироль в Ажене, анклав герцогства, полностью окруженный территорией, находящейся в подданстве короля Франции. Город был плохо приспособлен для обороны, его крепость находилась рядом с приходской церковью. Но Эдуард III должен был удерживать такие места, чтобы его претензии на возвращение остальной части Ажене воспринимались всерьез, и его офицеры были готовы к прибытию французов с небольшим эскортом. Французы были прогнаны с проклятьями[265].

Подготовка к захвату всего герцогства уже началась. Был заключен договор с графом Фуа. Он согласился в обмен на единовременную выплату собрать к 24 ноября 1336 года армию из 100 латников и 500 пехотинцев для вторжения в герцогство с юга. Графу было приказано быть готовым к двухмесячной кампании в Гаскони, как только война начнется. На северной границе, в Сентонже, был назначен новый сенешаль, получивший там титул капитана королевских войск[266]. Со своей стороны Эдуард III начал предпринимать запоздалые шаги по укреплению обороны своего герцогства. В начале осени правительство в Бордо приступило к ремонту и снабжению продовольствием, насколько позволяли ограниченные ресурсы, замков, которые простояли в запустении много лет. В Англии министры Эдуарда III разработали первые планы по укреплению Гаскони английскими войсками[267].

В начале нового года попытка Папы Римского выступить посредником была отвергнута даже без обычных вежливых уклонений. Ссора, сказал Филипп VI Бенедикту XII, была не между суверенными королями, а между сувереном и вассалом в деле, которое затрагивало власть французской короны. В таких обстоятельствах посредничество было дерзостью. В то же время французский король занялся опустошением церковной казны. Он не скрывал, что его целью было финансирование весенней кампании. Бенедикт XII отреагировал с характерной для него решительностью. Он отказался разрешить Филиппу VI взимать налоги с церковного имущества. Чтобы предотвратить любые преступные намерения французского правительства, он приказал сборщикам десятины для крестового похода вернуть собранные деньги тем, кто их заплатил[268].

Теперь Филипп VI сделал серьезное дело из обиды, которая до этого была не более чем незначительным раздражителем. Это было присутствие при английском дворе его самого настойчивого и желчного внутреннего врага, Роберта д'Артуа. Позже Филипп VI объявил интриги этого человека главной причиной войны, и его версия событий, какой бы изворотливой она ни была, нашла всеобщее признание во Франции. Правда оказалась не столь однозначной.

Роберт д'Артуа, одна из ключевых фигур первых лет Столетней войны, был свояком Филиппа VI. Это был умный и приятный человек пятидесяти лет, чьей жизнью управляла одна непреодолимая навязчивая идея, которой он посвятил большую часть своих сил и которая в конечном итоге привела его к смерти, когда он находился во главе иностранной армии сражаясь против своей собственной страны. Эта идея была связана с графством Артуа, которое по причуде закона о наследовании перешло от его деда к его тетке в конце XIII века, а не к нему самому. В разное время он добивался своего путем судебных тяжб, насилия и интриг при дворе, но всегда безуспешно. Когда Филипп VI стал королем Франции, Роберт увидел для себя новые возможности. Он стал ближайшим другом и советником короля, его "главным и особенным любимым компаньоном во всех его владениях, ― как выразился Фруассар, ― и в течение трех лет все, что делалось в королевстве Франция, делалось по его совету, и без него ничего не решалось"[269]. В течение нескольких месяцев Роберт убедил короля принять графство под управление короны на время пересмотра его претензий. Это дело вызвало необычайные страсти, разделило семью и двор Филиппа VI и создало опасную аристократическую коалицию против него. К несчастью для Роберта, старая графиня Артуа умерла в ноябре 1329 года, и по другой причуде наследования ее права в итоге унаследовала герцогиня Бургундская. Герцог Бургундский, ее муж, помимо того, что был одним из крупнейших территориальных магнатов королевства, являлся еще одним шурином Филиппа VI. Тогда Роберт зашел с козырей. В декабре 1330 года тяжба внезапно прекратилась. Было установлено, что документы, которые Роберт представил в поддержку своих претензий, были подделаны по его указанию. Филипп VI отказался от своего недавнего друга и разрешил возбудить против Роберта уголовное преследование. Но Роберт отказался предстать перед судом. Он бежал в Нидерланды и начал вести скитальческую жизнь на границах Франции, переезжая с места на место, поскольку его присутствие приносило неудобство его друзьям и родственникам. В апреле 1332 года он был изгнан из Франции, а все его имущество было конфисковано.

Неустанное преследование Роберта д'Артуа Филиппом VI еще долгое время после того, как тот превратился в одинокого и обнищавшего изгнанника, свидетельствует о его характере. Несомненно, это было вызвано влиянием королевы (сестры герцога Бургундского). Сам Филипп VI, хотя и не был по натуре злопамятным человеком, был крайне суеверным и неуверенным в себе. Он очень серьезно отнесся к угрозам, которые Роберт бросал ему из-за границы с целью разжечь восстание во Франции и поразить его детей колдовством. Более двух лет после того, как Роберт покинул Францию, Филипп VI посылал шпионов следить за ним и головорезов, чтобы схватить его. Он арестовал духовника Роберта, когда его нашли во Франции, посадил в тюрьму его супругу и детей, преследовал за измену тех, кто тепло отзывался о нем, и создавал военные коалиции против соседних князей, которые его укрывали[270].

Весной 1334 года Роберт д'Артуа прибыл в Англию под чужим именем и попросил убежища при дворе Эдуарда III. Он объяснил, что был оклеветан своими врагами во Франции и намеревался вернуться туда, чтобы оправдаться, как только сможет сделать это безопасно. На этом основании Эдуард III разрешил ему остаться. Но он отказался оказать ему какую-либо помощь против французского короля. Это версия была подготовленная самим Эдуардом III несколько лет спустя, когда решение стало спорным. Почти наверняка это правда, поскольку в течение следующих двух лет о Роберте ничего не было слышно. Поток угроз и оскорблений в адрес Филиппа VI и его семьи прекратился, а Филипп VI, со своей стороны, хотя и должен был знать, где находится Роберт, ничего не сказал по этому поводу в ходе долгих переговоров с английским двором. Пока политика Эдуарда III оставалась направлена на умиротворение Франции, присутствие Роберта д'Артуа в Англии могло быть неудобным только для самого Эдуарда III. Но когда отношения с Францией стали холодными, а затем и враждебными, Роберт стал пользоваться благосклонностью английского двора. Осенью 1336 года он сопровождал Эдуарда III в его экспедиции в Шотландию. Он начал получать денежные подарки, и ему разрешили жить в королевском поместье. Роберт был колоритным и обаятельным, отличным наездником и льстецом — таким человеком, который нравился Эдуарду III. Однако, что действительно понравилось английскому королю, так это потенциал, которым он, как считалось, мог доставить неприятности врагу. Роберт д'Артуа имел обширную и полезную сеть друзей во Франции. У него также были родственники среди независимых нидерландских князей на северной границе Франции — региона, где Эдуард III уже осенью 1336 года надеялся создать большой наступательный союз. Роберт преувеличивал собственную значимость, и Эдуард III поверил ему[271].

Филипп VI знал о растущей благосклонности, которой Роберт д'Артуа пользовался при английском дворе, хотя и преувеличивал ее значение. В конце 1336 года он начал направлять официальные жалобы на присутствие Роберта в Англии. Были отправлены гневные письма. Папу Римского пригласили выступить с речью против Эдуарда III, что он и сделал. Английский король, остроумно писал Бенедикт XII, мог бы вспомнить некоторые трудности, которые иностранные фавориты создавали для некоторых его предшественников. Его посланники смогли сообщить королю некоторые подробности о прошлом Роберта, которые было бы неучтиво излагать в письменном виде. 26 декабря 1336 года Филипп VI официально потребовал выдачи Роберта из Англии. Запрос был направлен не с дипломатическим посланником самому Эдуарду III, а английскому сенешалю в Гаскони. Сенешалю было сказано, что он должен иметь дело с магистром королевских арбалетчиков, которого Филипп VI послал в Гасконь с этой целью. Французское правительство явно намеревалось сделать это поводом для окончательного разрыва[272].

Почему французы выбрали в качестве casus belli интриги стареющего эмигранта — интересный вопрос. В случае с Филиппом VI, возможно, здесь сыграла роль личная неприязнь, но его министров, которые были проницательными и расчетливыми людьми, вряд ли интересовали личные соображения. Для этого решения были веские политические причины. Прежде всего, они должны были знать о деятельности английских агентов в Нидерландах, которая теперь началась всерьез. В отличие от Эдуарда III, они считали, что связь английского короля с Робертом д'Артуа будет для него там помехой. Филипп VI заключил договоры с несколькими важными князьями Нидерландов, которые обязывали их помогать ему против Роберта д'Артуа. Эти договоры были заключены несколькими годами ранее и при других обстоятельствах, но они все еще действовали, и французское правительство правильно предположило, что князья не захотят нарушать их слишком грубо. Существовали также соображения внутренней политики. Чтобы конфисковать герцогство Гасконь, Филипп VI нуждался в политической поддержке лидеров французской знати. С юридической точки зрения поведение Эдуарда III, укрывавшего Роберта д'Артуа в своем собственном королевстве, где он был суверенным государем, не было основанием для лишения его французского герцогства, но оно имело большое политическое значение. Во Франции было много людей, составлявших главенствующую партию среди знати, друзья и родственники королевы, ее брат герцог Бургундский и их бесчисленные протеже в высших эшелонах государственной власти, которые чувствовали угрозу от союза Эдуарда III и Роберта д'Артуа. Не все из них горели желанием лишить Эдуарда III герцогства из-за склоки в Парижском Парламенте, которая однажды могла затронуть их собственные владения.

Магистр королевских арбалетчиков, савойец, Этьен де Лабом по прозвищу Валлиец или Гэлл, прибыл на юго-запад в феврале 1337 года. Инструкции данные ему не сохранились, и вполне возможно, что он превысил их. Вскоре после своего прибытия он попытался захватить Сен-Макер врасплох. Сен-Макер был небольшим обнесенным стеной городом на северном берегу Гаронны примерно в 40 милях от Бордо, который охранял главное направление по которому могло быть осуществлено вторжение в оставшиеся территории Эдуарда III в Аквитании. Его потеря в этот момент была бы катастрофой. Но этому не суждено было случиться. Горожане вовремя закрыли ворота города, а де Лабом не привез с собой осадной техники. Он послал за ней в Тулузу, но арсенал там был пуст. Французы были вынуждены отступить. Чтобы предотвратить еще одно подобное фиаско, Филипп VI начал собирать осадный обоз, готовясь к весенней кампании. Оборудование было вывезено со складов на севере для "определенных секретных целей", скрытых даже от французских чиновников[273].

Несмотря на секретность, намерения Филиппа VI были известны или точно угаданы в Англии. Английский король покинул Шотландию в середине декабря 1336 года и провел Рождество в Хэтфилде. С начала нового года были разработаны планы защиты южного и восточного побережья Англии от возрождающегося флота Франции и отправки экспедиционных сил через Бискайский залив в Гасконь.

Оба плана требовали наличия большого количества боевых кораблей. Однако в то время, когда другие западноевропейские державы, не только итальянские морские города, но и Арагон, Кастилия и Франция, создавали большие постоянные военные флота из кораблей, построенных и укомплектованных экипажами за счет государства, английские короли едва ли обладали королевским флотом. В течение многих лет английские усилия зависели от импровизации и удачи. Лучшими боевыми кораблями и единственными специально построенными боевыми кораблями XIV века были галеры и другие большие гребные суда. Средиземноморская галера, правда, имела некоторые недостатки при плавании в северных водах. Но для наступательных операций она была превосходна. Это был единственный абсолютно маневренный корабль, способный развивать очень высокую максимальную скорость, двигаться независимо от силы и направления ветра и быстро выходить из боя при невыгодных условиях. Огромный экипаж (гребцы удваивали численность солдат) делал его чрезвычайно эффективным для набегов на незащищенные города и деревни английского побережья. К сожалению для английских королей, экономические условия, которые позволили итальянским городам-государствам создать большие флоты этих судов, не существовали в Атлантике. В Средиземноморье галеры имели как торговое, так и военное назначение. Для перевозки ценных грузов, таких как пряности, и паломников, которым требовалась скорость передвижения, а не пространство, они были очень выгодны. Но атлантические корабли перевозили громоздкие грузы относительно низкой стоимости: шерсть и ткани, соль, рыбу и вино. В Атлантике галеры были мертвым грузом на балансе государства. Поскольку они были очень дороги в строительстве и обслуживании и требовали квалифицированного обращения со стороны больших команд специалистов, владение галерным флотом требовало затраты огромных ресурсов. Насколько непомерных, можно судить по меморандуму, подготовленному для короля Франции около 1336 года. В нем указывалось, что строительство шестидесятивесельной галеры в Руане обошлось в 800 ливров, которая могла прослужить всего три года, что при равномерной амортизации составляло 266 ливров в год. Расходы на содержание экипажа за один восьмимесячный сезон превышали эту сумму более чем в десять раз: зарплата в размере 2.280 ливров плюс 180 ливров на доставку людей из Прованса. Если добавить расходы на мобилизацию, весла, канаты, паруса, броню и расходные материалы, то затраты составляли не менее 3.555 ливров (около 760 фунтов стерлингов) на галеру в год, не считая значительных расходов на содержание арсенала в Руане[274]. Только французская корона могла позволить себе тратить деньги в таких масштабах, и то только в тучные годы. Английское общество никогда не терпело больших расходов на военные материалы в мирное время, а военно-морские силы не могли быть внезапно созданы в начале войны.

Несмотря на все, что географическое положение Англии должно было предполагать, начало войны обычно заставало ее правительство неподготовленным к морским сражениям. Долгое время это не имело большого значения. В XII веке короли из Анжуйской династии и их континентальные союзники контролировали все атлантическое побережье Франции от Ла-Манша до Пиренеев. Король Иоанн Безземельный, монарх, который несет главную ответственность за потерю континентальной державы своей династии, был первым английским королем со времен Нормандского завоевания, который почувствовал необходимость в большом королевском флоте. В какой-то момент под его управлением находилось пятьдесят две галеры. Его сын, Генрих III, содержал флот из галер в 1240-х годах, в то время, когда он вынашивал большие амбиции по отвоеванию владений на континенте. Но это были недолговечные флоты, созданные для особых целей. Когда насущная необходимость в них отпадала, их оставляли гнить у причалов. В 1290-х годах, когда Филипп IV Красивый создал атлантический флот, Англия столкнулась с первым серьезным вызовом на море со времен Эсташа Монаха[275], восемьдесят лет назад. У государства не было военно-морских традиций, на которые оно могло бы опереться[276].

Эдуард I приказал быстро построить в Англии галеры, чтобы справиться с кризисом, но строительство галер было специализированным делом, и английские корабельщики не могли сравниться с итальянцами, нанятыми Филиппом IV. Кроме того, в Англии не было опытных экипажей для галер. Это были некоторые из причин, почему галеры Эдуарда I почти ничего не достигли в 1290-х годах, а специализированные военные корабли исчезли из флотов в начале XIV века. Но более важной причиной была скупость Эдуарда I в последние годы его жизни и импровизация его преемников. Эдуард II, когда в 1317 году ему понадобились галеры, был вынужден нанять их у генуэзцев или воспользоваться небольшим количеством торговых галер, которые имелись в Байонне. Но байоннцы были скупы на помощь так как эти суда были нужны им для торговли и для собственной обороны[277].

Эдуард III находился в не лучшем положении, чем его отец. Постоянный флот короны на этом этапе почти полностью состоял из круглокорпусных парусных судов, таких же, как и у его подданных. Даже этот флот был сильно изношен за три десятилетия до начала Столетней войны. В кампании 1314 года при Бэннокберне Эдуард II задействовал двадцать семь королевских кораблей и баланжье. Для следующей важной шотландской кампании, в 1322 году, их было собрано всего одиннадцать. К концу правления Эдуарда II его корабли несколько лет простояли без ремонта, а их смотрители не получали зарплату. Это было следствием политики экономии его отца, которую Эдуард III не отменил, когда взял на себя управление государством. Несколько судов были отданы или проданы. Другие были сданы в долгосрочную аренду купцам, некоторым из которых те позволили сгнить[278]. В начале 1336 года Эдуард III владел тремя кораблями: старым почтенным кораблем Christopher, который славился большой высотой бортов, и двумя коггами, очень большим Cog Edward, который король купил у купцов за 450 фунтов стерлингов в 1335 году, и меньшим судном Rodecogge. Эти корабли были приспособлены для ведения боевых действий. Также было несколько небольших кораблей и баланжье, которые использовались для перевозки войск и припасов. На кораблях короля обычно были постоянные капитаны, но не было постоянных экипажей. Моряков привлекали к службе, когда они требовались. Для многих операций, которые требовали большей морской мощи, чем эта, Эдуард III полагался на ресурсы своих подданных[279].

Традиционными поставщиками кораблей для службы в военное время были Пять портов, древняя федерация южных портов, насчитывавшая в то время уже семь портов. В обмен на иммунитет от налогообложения и военной службы и ряд других привилегий эти порты должны были предоставлять до пятидесяти семи кораблей в случае необходимости на срок до пятнадцати дней за свой счет. В XIV веке эта норма была увеличена до восьмидесяти кораблей на сорок дней. Но Пять портов испытывали трудности с обеспечением даже первоначального количества кораблей. Заиление гаваней привело к их обнищанию. Они уже не были той великой морской державой, которой были когда-то. В 1341 году Ромни мог содержать только один корабль, а Хайт — вообще ни одного. Остальные могли позволить себе несколько кораблей, но их было недостаточно, чтобы восполнить требуемое количество, и большинство из них были рыболовными судами. С последнего десятилетия XIII века корона все больше полагалась на другие приморские города. По давней традиции все они были обязаны предоставлять свои суда и моряков на службу королю в обмен на компенсацию, которая условно составляла 3 шиллинга 4 пенса за тонну грузоподъемности в квартал. Один из них, Грейт-Ярмут, к 1337 году стал величайшим военно-морским портом Англии, намного опередив Пять портов. Грейт-Ярмут предоставил пятьдесят девять кораблей для фламандской экспедиции Эдуарда I в 1297 году, что всего на четырнадцать меньше, чем Пять портов: их общий тоннаж должен был быть намного больше. Для первой большой морской экспедиции Эдуарда III, состоявшейся в 1338 году, вклад Пяти портов сократился до тридцати шести кораблей, что вдвое меньше, чем в 1297 году. Для сравнения, Грейт-Ярмут выставил шестьдесят четыре корабля. Многие из них были очень большими судами, грузоподъемностью от 100 до 300 тонн, а одно или два были монстрами, сравнимыми с самыми большими океанскими карраками Кастилии[280].

Преимущество этой системы, и единственное, чем она нравилась короне, заключалось в том, что в мирное время она почти ничего не стоила. Почти все остальное было против нее. Процесс реквизиции судов был настолько трудоемким и непредсказуемым, что Англии редко удавалось быстро реагировать на любой неожиданный вызов на море. Обязанность по превращению разномастных судов английских портов в военный флот делили между собой два адмирала. Как правило, это были профессиональные военные или знатные дворяне, занимавшие должности на время кампании. Адмирал севера отвечал за все порты к северу от устья Темзы, включая крупные города Ярмут и Линн. Он должен был не только обеспечивать корабли для действий против Франции в Ла-Манше и Северном море, но и поддерживать непрерывное паромное сообщение для перевозки войск и продовольствия в уцелевшие английские гарнизоны в восточной Шотландии. Адмирал запада отвечал за побережье Кента и всю южную и западную Англию — неуправляемо большую территорию, которую иногда приходилось делить в Соленте с третьим адмиралом. Пять портов организовывали свои собственные дела под номинальным руководством начальника (всегда знатного дворянина). Лондон, после многолетних споров между адмиралами, в конечном итоге был передан под непосредственный контроль королевского штаба. Реквизицией торговых судов занимались королевские клерки. Это были перегруженные работой чиновники, назначенные из Канцелярии или Казначейства, которые из года в год занимались этой работой и чьи навыки совершенствовались со временем. Однако никакое навыки не могли обеспечить абсолютно бесперебойную работу системы. Планы по реквизиции кораблей должны были составляться в начале года, в январе или феврале, если флот требовался летом. Чиновникам, осуществлявшим реквизицию, приходилось переезжать из гавани в гавань, когда погода была холодной и сырой, а лошадям приходилось нестись с невыносимой скоростью. В каждом месте необходимо было выяснить названия и количество кораблей, осмотреть их, классифицировать по вместимости, приспособить большие из них к боевым действиям и выплатить авансы на расходы их хозяев. Все это требовало времени. Также как и погрузка провизии на корабли, наем дополнительных членов экипажа, разгрузка бывших на кораблях грузов (без доков и кранов), изготовление пандусов для погрузки лошадей и стойл для их безопасного размещения на палубе, а также проводка кораблей в порты сбора. Корабли уходили из гавани к моменту прибытия реквизиторов либо потому, что об этом стало известно их хозяевам, либо для обычной торговли. Корабли, которые были должным образом реквизированы и хозяева которых получили авансы на свои расходы, часто сбегали до начала кампании или по пути к месту сбора. Менее хитрые хозяева кораблей просто оказывали реквизиторам сопротивление. Удивительно, как часто английское правительство разрабатывало планы, которые полностью зависели от идеального учета времени. Даже в оптимальных условиях реквизиция флота редко занимала меньше шести недель, и еще две недели уходило на то, чтобы собрать его в назначенном порту. Шесть месяцев были вполне нормальным сроком.

Зависимость английского правительства от реквизированных торговых судов имела и другие недостатки, вытекающие из конструкции самих судов. Это были короткие, пузатые суда, медленные и плохо управляемые. Из-за формы их корпусов и использования квадратных парусов лишь немногие из них могли галсировать ближе, чем на 80 градусов к ветру. Поэтому они были особенно зависимы от благоприятных условий ветра и моря и могли быть обездвижены на длительное время. Они имели ограниченное пространство палубы и глубокие трюмы, идеальные для перевозки сыпучих грузов, но менее удобные для перевозки людей и лошадей. Они требовали больших экипажей, удваиваемых для военной службы, которые занимали большую часть свободного пространства: один человек на каждые две с половиной тонны грузоподъемности — таково было правило[281]. Их главным преимуществом, как военных судов, была высота борта, что было важным фактором, когда основным оружием морской войны были луки, стрелы и абордажные команды. Более крупные английские торговые суда во время войны специально оснащались, чтобы увеличить это преимущество: на носу и корме строились деревянные башни, а иногда и специальные платформы на грот-мачтах. Достаточно большие корабли для этих целей были редкостью и очень ценились. Одной из вечных военно-морских проблем английского правительства была относительно небольшие размеры английских торговых судов. Они классифицировались в соответствии с их грузоподъемностью, измеряемой в туннах — стандартная винная бочка гасконской торговли весившая чуть меньше одной тонны при заполнении. Суда, пригодные для использования в качестве военных кораблей, должны были иметь грузоподъемность не менее 60 тонн, а предпочтительно больше. Большинство английских торговых судов были меньше. Их грузоподъемность, по-видимому, составляла от 30 до 60 тонн. Только в верхней части этого диапазона корабль мог перевозить лошадей или значительное количество солдат. Среднее количество полностью экипированных солдат на одном корабле, которых можно было перевозить за границу, было довольно постоянным на протяжении многих лет. Оно составляло около двенадцати человек. Только когда лошадей не брали с собой, удавалось добиться существенного улучшения этого среднего показателя. Армия в 6.000 человек была небольшой по меркам XIV века, но для ее перевозки за границу за один переход потребовалось бы не менее 500 кораблей.

5 января 1337 года представители портов западного и северного Адмиралтейств собрались в Лондоне, чтобы услышать от четырех самых высокопоставленных советников короля об амбициозных требованиях Эдуарда III к перевозкам в предстоящем году. Ему требовалось не что иное, как услуги его подданных и их кораблей в течение трех месяцев без выплаты компенсации. Министры красноречиво говорили о непосредственной угрозе для страны, которую представляло дальнейшее существование мощного франко-шотландского флота по ту сторону Ла-Манша. Их красноречие не помогло. Предложения были встречены бурной реакцией и отвергнуты с порога. В некоторой степени это свидетельствовало о растущей уверенности Эдуарда III в себе, а также о его страхе перед неминуемой катастрофой в Гаскони, поэтому он сразу же пошел на крайние меры. На следующий день, 10 января 1337 года, он получил согласие Совета магнатов на издание приказов, требующих службы в портах с согласия или без согласия моряков. Все корабли двух Адмиралтейств должны были собраться в Портсмуте 15 марта 1337 года с удвоенными экипажами и запасами на три месяца за свой счет. Назначение Роберта Уффорда и Уильяма Монтегю, двух ближайших доверенных лиц Эдуарда III, адмиралами последовало через несколько дней.[282] В маленьких гаванях восточного побережья Англии развернулась кампания строительства, запоздалое признание ущерба, нанесенного военной мощи Эдуарда III десятилетним пренебрежением к его кораблям. Большинство заказанных судов были прочными гребными баланжье, перевозящими войска и лошадей. В Линне строилась галера на шестьдесят весел "или больше". В Халле Уильям Поул строил еще одну. Правительство не терпело возражений. Августинского приора Хило, который отказался поставлять древесину судостроителям, заставили наблюдать, как срубили шесть его самых больших дубов[283].

Тщательность превратилась в панику, когда английское правительство узнало о требовании к сенешалю Гаскони о выдаче Роберта д'Артуа. В феврале 1337 года флоту северного Адмиралтейства было приказано собраться за месяц до назначенного дня и немедленно отправиться в устье реки Оруэлл для ожидания приказов. Офицеры адмирала странствовали по побережью от порта к порту, отдавая приказы всем кораблям, которые они находили. В западном Адмиралтействе двадцати кораблям, которые уже находились в Саутгемптоне, было приказано вооружиться и немедленно отправиться в Бордо[284].

На фоне этих тревог Шотландия была почти забыта. В начале февраля 1337 года, пока Эдуард III пытался собрать флот для обороны Гаскони, Мюррей взял замок Кинклавен, к северу от Перта. Затем, оставив прикрытие для сдерживания гарнизона Перта, он объединился с партизанами Уильяма Дугласа и вторгся в Файф. Английские гарнизоны там не надеялись на подкрепление и почти наверняка испытывали недостаток в припасах. Английское правительство знало о происходящем, но ничего не могло сделать. Эдуард III сказал Перси и Невиллу, своим командирам на севере, что на юге его сдерживает угроза еще более серьезная, чем армия Эндрю Мюррея, и приказал им сделать все возможное. Нет никаких доказательств того, что они вообще что-то сделали. Фолклендский замок и Лейчарс пали перед шотландцами почти сразу. Стены Сент-Эндрюса в течение трех недель обстреливались огромной осадной машиной, носившей имя Buster. 28 февраля 1337 года он капитулировал. В марте Мюррей атаковал замок Ботвелл, который англичане укрепили совсем недавно и с большими затратами. Его гарнизон сдался на условиях, пока он был еще достаточно силен, чтобы требовать каких-либо условий. Во всех этих крепостях укрепления были разрушены до основания, как только шотландцы завладели ими. Замок Ботвелл был разрушен до фундамента. Еще до начала традиционного сезона военных кампаний шотландцы получили контроль почти над всей Шотландией к северу от Ферта и свели на нет более чем годичные усилия Эдуарда III. В конце марта шотландцы прошли на запад через низменности и опустошили земли Эдуарда Баллиола и его сторонников в Галлоуэе. Как писал шотландский хронист:

Английский Парламент собрался 3 марта 1337 года, когда армия Мюррея приближалась к у. Хотя первоначально Парламент был созван в Йорке, он собрался в Вестминстере, что само по себе символизировало новые приоритеты Эдуарда III. Желательно, объяснил Эдуард III, находиться ближе к опасностям, которые угрожали королевству. К сожалению, не сохранилось никаких протоколов заседаний, но очевидно, что главным предметом обсуждения была предстоящая война с Францией. Правительству пришлось сообщить о неудачах в Шотландии, угрожающем скоплении шотландских и французских кораблей в Ла-Манше и открытой угрозе Гаскони. Чтобы справиться с кризисом, Эдуард III предложил набрать две армии, одна из которых должна была сразу же направиться в Гасконь, а другая в "подходящее время" — в Шотландию. Пока шли эти военные приготовления, на континент должно было быть отправлено большое посольство. Им должен был быть предоставлен королю Франции проект договора, фактически ультиматум. Лорды полностью одобрили эти планы, и действительно внесли свой вклад в разработку условий, которые должны были быть представлены Филиппу VI. Было принято решение о выделении субсидии. Это было только начало[286].

Тем не менее, это был поворот вспять традиционной подозрительности их сословия к иностранным авантюрам, гасконским интересам короля и крупным расходам на любые цели. Король сам осознавал эти перемены и в значительной степени нес за них ответственность. Меморандумы по внешней политике, подготовленные для него в это время, пестрели предупреждениями о противодействии общества, которое сорвало континентальные предприятия его предшественников, и советами о том, как не допустить повторения истории. Когда Эдуард III вырвал власть у своей матери и Мортимера в 1330 году, он не только провозгласил, что будет править в соответствии со "справедливостью и разумом" — достаточно обычные слова, но и что он будет делать это "по совету знати и никак иначе"[287]. И на самом деле он консультировался со знатью в Парламенте и в последовательных Больших Советах на каждом значительном этапе развивающегося кризиса в отношениях с Францией и почти всегда принимал их советы.

Эдуард III прилагал все усилия, чтобы получить нужный ему совет. В 1330-х годах не раз звучали отголоски традиции военной пропаганды, заложенной его дедом. Англичане поддавались убеждению. Они жили в относительно небольшой, сплоченной стране и были восприимчивы к пропаганде и общим эмоциям, которые быстро померкли бы на разрозненных просторах Франции. Филипп VI стал казаться многим англичанам главным препятствием для успешной оккупации Шотландии, а Шотландия была реальной угрозой, которую глубоко ненавидели. Ограниченность французской власти в 1330-х годах была гораздо менее очевидна для современных англичан, чем сейчас. Серьезность положения Англии была одним из пунктов, в котором пропагандисты Филиппа VI и Эдуарда III могли согласиться. Слухи свободно распространялись в обществе, где не было ни одного источника новостей, который хотя бы претендовал на авторитетность. В 1337 году говорили, что англичан истребляют во Франции, что пятая колонна помогает шотландцам на севере Англии и что для уничтожения Англии собираются силы неописуемой мощи. В этой атмосфере, несомненно, распространялись рассказы о сожжении рыбацких деревень, а правдоподобие им придавали меры предосторожности, посылавшие эшелоны сельских жителей на вершины скал, чтобы следить за морем у незажженных костров.

Многие дворяне испытывали не только страх и гнев, но и настоящий восторг от перспективы поучаствовать в сражениях. Война была героической и облагораживающей. С самого начала своего правления Эдуард III поощрял поединки и турниры, ритуальные праздничные битвы, которые обеспечивали тяжелой кавалерии наиболее близкую замену войне. Это были также публичные церемонии, тщательно срежиссированные в соответствии с традициями, за которыми наблюдала большая аудитория. На турнире в Чипсайде в сентябре 1331 года, когда король сражался с Генри Ланкастером, Уильямом Монтегю и еще несколькими десятками человек против всех желающих, публика была настолько велика числом, что трибуна, на которой находилась королева, рухнула[288].

Турниры занимали нечто среднее между реальным поединком и притворством, были опасными, но не серьезными и пользовались популярностью у английских дворян задолго до войны. Однако к 1337 году у дворян был пятилетний опыт войны в Шотландии, войны негламурных осад и выжженной земли, нескольких крупных стычек и двух сражений. Шотландские войны 1330-х годов завершили военную революцию в Англии, которая началась во времена Эдуарда I за полвека до этого. В кампаниях Эдуарда III участвовали высокомобильные армии, состоявшие из отборной элитной тяжелой кавалерии, а также конных лучников и хобеларов, быстро передвигавшихся по стране верхом на лошадях, но сражавшихся в пешем строю. В армии 1335 года, самой большой, которую Эдуард III когда-либо посылал в Шотландию, более половины лучников были конными. В небольших рейдовых отрядах, таких как тот, который с таким эффектом атаковал Абердин в 1336 году, вся пехота была конными лучниками или хобеларами. Шевоше, или крупномасштабный конный рейд, который должен был стать отличительной чертой английской стратегии во Франции в 1340-х и 1350-х годах, берет свое начало в ранних кампаниях Эдуарда III в Шотландии, так же как классические элементы плана сражения при Креси можно было увидеть в действиях при Дапплин-Мур и Халидон-Хилл[289].

Не менее примечательными, чем состав и тактика армий Эдуарда III в Шотландии, были способы, с помощью которых они были набраны. Феодальная призыв был основным методом набора кавалерии на протяжении всего правления отца и деда Эдуарда III, несмотря на решительные попытки обоих навязать более рациональную систему, лучше приспособленную к войне с длительными, частыми и агрессивными кампаниями. После 1327 года Эдуард III не объявил ни одного феодального призыва. Никто не говорил ему, как говорили Эдуарду I и Эдуарду II, что их военные обязанности ограничены коротким периодом срока службы, предписанным обычаем. Вся армия получала жалованье, начиная с главных графов и ниже. Королевский двор и личные свиты примерно трех десятков дворян (которые они предоставляли королю по контракту) обеспечивали не только всю кавалерию, но и значительную часть конных лучников, около половины в армии 1335 года, и гораздо больше в более мелких и специализированных полевых войсках последующих лет. Это было одной из причин заметного улучшения боевых качеств как пехоты, так и кавалерии. Эти войска обладали некоторыми сильными сторонами постоянных профессиональных армий. Они сражались вместе со своими друзьями и соседями, иногда из года в год в одних и тех же отрядах. Например, хобелары и конные лучники из Чешира следовали за сэром Джоном Уордом с личными войсками короля в трех последовательных кампаниях в Шотландии, а затем во Фландрии и Бретани[290]. Призванные дворяне, несомненно, были менее усердны, но очевидно, что они внесли большой вклад в прогрессирующую милитаризацию английской провинциальной жизни в 1330-х годах. Война стала еще одним фактором для сложной паутины интересов и обязательств, которая связывала их мир воедино.

Несмотря на отсутствие значительной полевой армии у противника, война в Шотландии имела репутацию рыцарского поля боя и привлекала добровольцев из многих стран Северной Европы. Добровольцы из графства отца королевы Филиппы Эно, присоединились к большинству армий Эдуарда III, включая Уолтера Мэнни, который остался в Англии, чтобы стать примерным англичанином, одним из великих капитанов первых лет французской войны. Немцы и французы прибывали небольшими группами. Граф Намюрский пересек море в 1335 году с более чем сотней человек, чтобы сражаться в Шотландии. Таким же постоянный был приток голландцев и брабантцев[291]. Этих людей не привлекала добыча или высокая плата, магнитом была личная репутация Эдуарда III и репутация его двора и армии. Личное участие Эдуарда III в кампаниях, смелое порой до безрассудства поведение короля, укрепило узы товарищества с его рыцарями и полевыми командирами, что лучше, чем тщательный политический расчет, объясняет, почему они поддержали его агрессивные замыслы против Франции в 1337 году. Король, считал Жан Лебель, "бросил англичан в свои походы и научил их сражаться". Этот священнослужитель из Льежа, сопровождавший дезорганизованную английскую экспедицию в Шотландию в 1327 году, помнил доспехи из кожи, в которых сражались ее предводители. Когда он в следующий раз увидел английскую армию, в 1339 году в Нидерландах, ее знатные воины блистали в пластинчатых доспехах. Хорошие доспехи были показательным символом, дорогим капиталовложением, сделанным дворянами добровольно. Генри Ланкастер был не единственным среди них, кто хвастался своим снаряжением и сидя на коне выставлял ноги, чтобы зрители могли полюбоваться его стременами[292].

Трудно сказать, в какой степени жадность способствовала воинственному настроению 1337 года. Война могла быть выгодной, особенно для агрессора. За каждым сражением следовало присвоение лошадей, доспехов и палаток побежденной армии, за падением каждого города — повальное разграбление товаров, драгоценностей и денег. Выкупы за пленных, сбор и распределение которых регулировались все более сложным кодексом, превратились в крупный бизнес, наиболее успешные дворяне, такие как Уолтер Мэнни, сколотили огромные состояния. Но какими бы привлекательными ни были эти перспективы, вряд ли на этом раннем этапе они были значительным стимулом, кроме как для профессиональных солдат удачи, таких как Мэнни. Их нужно было соизмерять с риском, возможностью поражения и разорения. В 1337 году даже не было ясно, что Англия будет агрессором. Вторжение северян во Францию было проектом на бумаге. Стратегия дальних набегов на французские провинции, которая оказалась столь прибыльной в 1340-х и 1350-х годах, все еще находилась в будущем. Для того чтобы разжечь аппетиты английских лидеров, требовался опыт, и если в 1337 году они отправились на войну за прибылью, то ожидалось, что ее обеспечит щедрость короны.

Характерно, что Эдуард III выбрал Парламент в марте 1337 года в качестве повода для публичной оценки заслуг друзей и слуг. Он создал шесть новых графов. Способный и амбициозный придворный Уильям Монтегю уже заслужил большие награды, спланировав арест Мортимера, благодаря своим толковым советам в череде дипломатических переговоров и сражениям в Шотландии, где его галантность лишила его глаза. И теперь он стал графом Солсбери и был назначен командующим предполагаемой экспедиции в Гасконь. Двое других придворных, Уильям Клинтон и Роберт Уффорд, которые вместе с Монтегю участвовали в аресте Мортимера, тоже получили графства. Генри Ланкастер, который командовал экспедиционными силами в Шотландии в предыдущем году, стал графом Дерби. Два графства были учреждены для отпрысков семей, тесно связанных с королевским. Один из них, Уильям Богун, хотя ему было всего около двадцати пяти лет, был ветераном государственного переворота 1330 года и нескольких шотландских кампаний. Он стал графом Нортгемптона, а в следующем году — констеблем Англии. Шестилетний наследник Эдуарда III, будущий Черный принц, стал герцогом Корнуолльским, что стало первым случаем, когда этот специфически французский титул был присвоен в Англии. Среди других дворян двадцать были посвящены в рыцари лично королем. Новые пэры и некоторые рыцари получили щедрые денежные гранты, чтобы они могли с достоинством поддерживать свое новое положение. Было несколько человек, в том числе и суровый солдат Томас Грей, которые считали, что Эдуарду III лучше было бы потратить деньги на набор и оснащение армии. Но это было мнение меньшинства, и оно было ошибочным даже с точки зрения интересов Эдуарда III. Король делал то, что общественное мнение ожидало от короля, раздавая милости тем, кто был их традиционным получателем: своей собственной семье, старой аристократии и другим, кто заслужил свой статус, оказывая королю услуги, приличествующие дворянину. Изменение настороженного отношения к дворянству существовавшее со времен его деда было вполне преднамеренным. "Мы считаем, — объяснял Эдуард III в хартии, учреждающей новых графов Хантингдона и Глостера, — что главным признаком королевской власти является то, что при правильном распределении рангов, почестей и должностей дворянство подкрепляет короля мудрым советом и влиятельными людьми. Однако в этом королевстве уже давно наблюдается серьезный упадок имен, почестей и дворянских титулов". Мотив был характерен для него. Как и то, что он объявил об этом[293].

Закрытие Парламента 16 марта 1337 года прошло с пышными церемониями при дворе, которые должны были последовать за столь великим распределением щедрот. Филипп VI действовал с меньшей пышностью. Во второй половине марта французский король находился в своем охотничьем домике в Сен-Кристоф-де-Халатте, а следующий месяц провел в лесах северной части Иль-де-Франс. В начале мая он приехал в Париж, где председательствовал на заседании своего Большого Совета, расширенного за счет присутствия главных представителей знати. Почва была хорошо подготовлена. Было решено, что герцогство Аквитания должно перейти в руки короля на том основании, что Эдуард III в нарушение своих вассальных обязательств предоставил убежище смертельному врагу короля Роберту д'Артуа, а также по "некоторым другим причинам", о которых было решено не распространяться. В конце апреля Филиппа VI просили принять послов с окончательными предложениями английского короля. Он отказался. Созыв арьер-бана был провозглашен по всему королевству с 30 апреля 1337 года[294].