Стойкий запах лосьона

10

Чекирду в его конторе Левин не застал.

— Вы договаривались с ним? — спросила секретарша.

— К сожалению, нет.

— Посидите, он вот-вот должен вернуться. Пошел в горисполком, а сейчас уже четверть второго, у них ведь там перерыв с часу до двух. Дать вам свежую газету?

— Давайте.

Она протянула ему последний номер «Коммерсанта». Он полистал его и отложил. Уставившись на дверь, обитую дерматином, стал опять думать о том, ради чего пришел сюда. Как и во всех делах, прошедших за долгую жизнь через его руки, он и в этом случае тыкался мыслями по тупикам, пятясь, выбирался из них, чтоб выйти на узенькую тропку, в конце которой призывно разок-другой ему взмахнет, как светлячок своими крылышками, истина… Но был он не уверен, что сегодня набрел именно на такую тропку, скорее опять тупичок, но это не очень обескураживало. Левин привычно успокаивал себя: «Надо потереться и об эти стены. Меня ведь уже давно никто не торопит: ни начальник следственного управления, ни прокурор области». Но была в этой успокоительной фразе и доля лукавства: не так сразу и не так легко он привык, что ему не надо утром идти на работу в прокуратуру, куда он ходил более трех десятилетий…

Раздумья эти прервал быстро вошедший Чекирда.

— О! Ефим Захарович! Давно ждете? Что ж не позвонили загодя?

— Ничего страшного, — успокоил его Левин.

Прошли в кабинет.

— Порадуете чем-нибудь? — когда уселись, спросил Чекирда.

— Пока нет, — ответил Левин. — Как у вас движется?

— Начали отдельные монтажные работы.

— Артур Сергеевич, вот что хотел спросить: вам никто не угрожал, не шантажировал, может есть враги или конкуренты?

— Ничего такого не было. Враги? Вроде ни с кем не враждую. Может, завистники и есть. Но так, чтобы… Нет, явного ничего определить не могу.

— Вы кто по профессии?

— Я? — удивился вопросу Чекирда. — Кончил институт инженеров железнодорожного транспорта. Факультет «Мосты и тоннели».

— Много мостов и тоннелей построили?

— Иронизируете? Вы в Доглядном бывали?

— Бывал.

— Железнодорожный мост через впадину и реку видели? Я один из его проектантов… Почему вы заговорили о возможных моих врагах, шантажистах, завистниках? Есть что-нибудь конкретное у вас?

— Ничего. В вашей профессии, очевидно, многовариантность опасна, а в моей без нее не обойдешься… Теперь у меня такой вопрос: в ближайшее время вы должны получать из Чехословакии какой-нибудь груз?

— Да. Порошок, из которого делается легкая прозрачная пластмасса, из нее штампуется ящичек-соты, в каждом — десять таких гнезд, в них ставится десять банок с пивом. В этой упаковке оно и поступает в продажу.

— В какой таре придет этот порошок?

— В трех полиэтиленовых мешках. По тридцать килограммов каждый. Это для пробной партии.

— Когда вы ждете его?

— В конце месяца. Наши партнеры позвонят о точной дате отгрузки.

— Проследите, пожалуйста, день и час, когда мешки поступят с железной дороги на склад. И тут же уведомите нас. Сообщите также завскладом, что забирать будете на следующий день утром. И сделайте так, чтобы на складе об этом знало как можно больше людей.

— Вы полагаете, что хищение электроники и краски — не случайность?

— Я уже вам говорил, что в моей профессии многовариантность необходимое неудобство.

— Значит, отрабатываете один из вариантов?

— Допустим.

— На чем он основан?

— Ни на чем, Артур Сергеевич. Мне пора, — Левин поднялся. — «Ну, зануда, — подумал он, — все ему надо знать. И как я целюсь, и как промахиваюсь, и почему…»

Вернувшись в бюро, Левин пересказал Михальченко разговор с Чекирдой, изложил свой замысел.

— Начнем хоть с этого, — согласился Михальченко. — Время идет, а ни я, ни вы ничего путного еще не вымучили.

— Вот именно, что не вымучили. И зацепиться не за что. Все по той же причине: кому выгодно, ради чего совершались кражи — мы не знаем. Пойдем наощупь. Может, вхолостую, а может, по дороге что-то полезное подвернется. Мы сейчас с тобой, как бычки, привязаны короткой веревкой к вбитому колу: ходим вокруг него, а кол этот — мысль, что хищения случайны. А то, что у одного и того же владельца, да еще подряд — расценивали, как совпадение. Крутиться вокруг этого кола можно до бесконечности, пока не свалимся. Вот и решил я попробовать порвать эту веревку, выйти из круга и на радостях, что освободился, побежать по первой попавшейся на глаза тропинке.

— Что ж, побегу за вами.

— Только ботагом не очень шуми, — сказал Левин…

— Слушай, забыла тебе привет передать, — сказала Ирина. — От Туровского. Знаешь такого?

— Знаю, учились вместе. Где это тебя с ним свело? — спросил Костюкович.

— Приходил на днях к Погосову. Принес пропуск в бассейн.

— Я его плохо знаю. Да и не виделись много лет.

— Ты сегодня на ночь идешь?

— Да.

— Я приготовлю тебе бутерброды…

Дежурств у Костюковича стало больше: кто-то ушел в отпуск, кто-то уехал на курсы, кого-то забрали в военкоматовскую комиссию. Остальным врачам отделения приходилось дежурить за убывших…

Ночь была теплая. Костюкович стоял у открытого окна ординаторской и курил, а с противоположной стороны, у подъезда приемного покоя время от времени слышался шум работающих моторов — подъезжали и, разгрузившись, уезжали машины «скорой помощи». Окно выходило во внутренний двор. Он был темен. Лишь в конце, где находилась подстанция «скорой», ее гаражи и заправочные бензоколонки, ярко горели прожектора, захватывая в полосу света отдельно стоявшее здание патологического отделения.

На дежурство сегодня он приехал на своем «жигуленке», завтра утром сразу собирался на станцию техобслуживания — застучал задний правый амортизатор. Вспомнив об автомобиле, забеспокоился: машину поставил во внутреннем дворе в проеме меж двух корпусов, противоугонную скобу надел, а вот хорошо ли запер ее, сейчас засомневался: надо бы проверить.

Он взял ключи, спустился вниз в цокольное помещение и пошел по гулкому тоннелю, ведшему во двор. И тут на фоне привычных больничных запахов вдруг ощутил инородный стойкий, резкий, но приятный запах лосьона. «Кто-то прошел здесь недавно», — подумал Костюкович. Противоугонная скоба оказалась запертой. Он глянул вдаль двора. Там по асфальтовой дорожке в сторону патологоанатомического отделения и подстанции «скорой» двигались две фигуры в белых халатах — мужская и женская. «Врачи со „скорой“», решил Костюкович, — полагая, что это именно они только что перед ним прошли по тоннелю во двор, оставив в тоннеле облачко запаха лосьона…

Костюкович вернулся в ординаторскую, включил приемник, чтоб послушать новости по «Свободе», но едва поймал волну, подстроился, как вызвали во 2-ю терапию на консультацию…

Он спал, когда в дверь позвонили. Голова после рабочей ночи была тяжелая, саднило затылок. С неохотой поднявшись, пошел открывать.

— Кто? — спросил хрипло и, сглотнув слюну, почувствовал боль в горле, на задней стенке.

— Из домоуправления, печник, — отозвался голос.

— Что вам? Я не одет, — сказал Костюкович.

— Проверить тягу.

— У нас в порядке, — пытался отделаться Костюкович.

— Тогда распишитесь.

Пришлось все-таки открыть. Маленький мужичок с морщинистым лицом протянул Костюковичу список. Ткнул пальцем в графу, где надо было расписаться, протянул шариковую ручку.

Когда он ушел, Костюкович, как обычно после дневного сна, собрался было в ванную почистить зубы и умыться, но передумал, очень хотелось опять лечь, что он сделал. И понял: заболевает. Простужался он часто — донимал трахеит, который подхватывал в больнице, где постоянная жара и сквозняки. Сестра над ним подтрунивала, когда он всякий раз пытался вспомнить, где мог простудиться, как будто это имело значение. Но это было уже привычкой, и сейчас, выясняя, вспомнил, что ночью, когда вызвали в приемный покой, потный понесся вниз, там из тоннельного перехода тянуло плотным сквозняком…

Утром следующего дня поднялась температура — 37 и 7, он позвонил в больницу доверенному врачу, чтоб открыли бюллетень, затем — завотделением, предупредить, что заболел и на работу не выйдет.

— Выздоравливай побыстрей, тут по тебе главный соскучился вдруг, дважды присылал секретаршу по твою душу, — сказал, посмеиваясь завотделением.

— А в чем дело?

— Ты что, не знаешь его?..

— Да пошел он!.. Постарайся узнать, в чем дело.

— Попытаюсь… Будь здоров…

Проболел Костюкович неделю, простуда, как говорится, пошла вниз, заложило грудь, он кашлял, голос сел. К концу недели полегчало, но еще два дня, выходные — субботу и воскресенье он пробыл дома. Итого — девять дней.

В воскресенье вечером позвонил завотделением:

— Ты как, Марк?

— Уже в порядке. Завтра выхожу на работу.

— У секретарши я выудил: на тебя поступила жалоба.

— От кого?

— Этого она якобы не знает. Сказала только, что телега лежит у главного уже недели две, но он был в командировке в Богуславском районе по заданию облздрава.

— Уже вернулся?

— Вернулся. Но ты будешь смеяться: его свалил радикулит.

— А когда же он меня искал?

— За день до отъезда в командировку… Так что завтра можешь не спешить к нему, он тебя сам достанет… Ну, пока…

«Кто бы это мог настрочить?» — весь вечер пытался вычислить Костюкович, но так ни к чему не пришел…

В понедельник после пятиминутки и обхода он поднялся в приемную главного врача. Секретарша сидела за своим столиком перед пишущей машинкой.

— У себя? — спросил у нее Костюкович, кивнув на дверь, обтянутую дерматином.

— Болен. Будет в среду.

— Катенька, у меня к вам просьба: я уже знаю, что меня разыскивали по поводу жалобы. Я не спрашиваю вас, кто автор, но хотя бы дату, когда она поступила…

— Хорошо, — она взяла толстую тетрадь, полистала и назвала дату.

Поблагодарив, Костюкович ушел. Спускаясь по ступеням, он высчитал: «Поступила за неделю до моего последнего ночного дежурства, а на следующий день я заболел».