Стойкий запах лосьона

27

Ночь выдалась тяжелая: до половины третьего вызывали несколько раз на консультации: в хирургию, в терапию и в кардиологию, а затем подряд привезли четыре инсульта, да все тяжелые. Утром, когда ординаторская заполнилась, коллега сказал Костюковичу, что его разыскивала Каширгова. Он удивился — знал, что она на курсах, но не знал, что вернулась. После пятиминутки позвонил ей в отделение.

— Здравствуйте, Марк. Я уже на месте. Вернулась на неделю раньше, сказала она. — Вы с ночи?

— Да. Но я зайду.

— Заходите, угощу вас кофе…

Он шел по внутреннему двору уставшей походкой, ощущая от бессонной ночи тяжесть в затылке и резь в глазах. Он уже был у двери в отделение патологической анатомии, когда она отворилась. Костюкович машинально шагнул в сторону, чтобы пропустить выходившего оттуда человека. Им оказалась миловидная стройная девушка в белом халате и в белой шапочке. Он узнал ее не сразу, но узнал. Она тоже придержала шаг, видимо, от неожиданной встречи, смутилась.

— Что вы тут делаете? — вырвалось у него.

— Я тут работаю.

— Кем?

— Лаборанткой.

— Как вас зовут?

— Аня… Извините, я спешу, — вдруг заторопилась она…

Каширгова ждала его. Шнур чайника свисал из розетки, на столе стояла банка гранулированного кофе «Кафе Пеле», две чашки и сахарница.

— Совсем приехали, Сажи? — спросил он, усаживаясь.

— Да. Нас отпустили на неделю раньше… Что у вас слышно?

— Был у главного.

— Ну и?..

— Он утерся. В прокуратуре тоже все нормально.

— И я была у главного. Получила удовольствие, показав ему стекла.

— Обрадовался?

— Изобразил во всяком случае… Я подала ему заявление, Марк.

— Какое?

— По собственному желанию.

— То есть? — он поставил чашку в блюдце.

— Ухожу на кафедру. Там есть ставка ассистента. Сивак берет меня. Я все же кандидат, — усмехнулась она.

— Зачем, Сажи?

— Надоело. Буду наукой заниматься и читать лекции.

— Интересный поворот, — не скрывая огорчения, сказал он.

— Но будем видеться, Марк. Из вашего отделения до кафедры даже ближе, чем сюда… И потом — у вас есть мой телефон, а у меня ваш.

— Ну разве что, — хмыкнул он.

— Еще кофе, Марк?

— Нет, спасибо…

Пока произносились все эти слова, другие слова немо возникали на периферии его мозга, подыскивали свое место в логическом ряду, составляли теперь уже хорошо видимую и понятную картину. И когда последний мазок вроде завершил ее, Костюкович сказал:

— Сажи, у вас работает такая лаборантка — Аня? Беленькая, смазливенькая с хорошей фигуркой?

— Да, есть такая, — удивленно ответила Каширгова. — Понравилась?

— Внешность — весьма… Вы не могли бы пригласить ее сюда?

— Сюда?! Зачем?!

— Пригласите, пригласите.

— В чем дело, Марк?

— Она у вас старшая?

— Нет. Исполняла обязанности, пока старшая была в отпуске.

— А когда это было?

— Около двух месяцев тому, — Каширгова сняла трубку внутреннего телефона. — Так что, звать?

— Да-да. Непременно!

— Вы меня заинтриговали. Алло, Света, ты?.. Скажи, чтобы Аня Минеева срочно зашла ко мне… Разыщи ее…

— Пишет он неграмотно, но за это сочинение я ставлю ему пятерку брехни вроде нет. Ладно, проверим, — сказал Левин, дочитав последнюю страничку излияний Дугаева. — Где он сам?

— Рудько поехал с ним в его гараж. Я попросил Богдана, чтоб он подольше держал при себе этого писателя — вы успете к Алевтине Петровне Деркач до того, как он появится там, так будет веселей.

— На чем они поехали?

— А на его грузовике, Рудько с ним в кабине, а в кузове хмель, засмеялся Михальченко. — Бедняга Чекирда звонил?

— Нет… Ну что, начнем? — Левин взялся за телефон, набрал коммутатор пивзавода. — Будьте добры, 5-13… Алло!.. Алевтина Петровна? Здравствуйте. Моя фамилия Левин… Нет-нет, я не врач, я другой Левин. Мне срочно нужно повидать вас… Нет, по телефону это долго и не в ваших интересах, коммутатор дело ненадежное… Интригую?.. Нет, я не интригую… Есть такое бюро, занимается всякой всячиной… Уверяю вас, отлагательства не терпит. Поверьте, тут не мои, а ваши интересы… Это при встрече… Да, прямо сейчас, скажем, минут через тридцать-сорок… Левин Ефим Захарович… Какая? Ага, второй этаж, седьмая. Понял, — он опустил трубку и сказал Михальченко: — Дама наша очень занята, упиралась, хотела, чтобы все по телефону или завтра-послезавтра. Все же уговорил… Я поехал…

— Если Чекирда объявится, что ему сказать?

— Пока ничего. Сперва послушаем Алевтину Петровну…

— Куда едем, Ефим Захарович? — спросил Стасик, когда Левин уселся в машину.

— На пивзавод, Стасик. Любишь пиво?

— Нет, я люблю «сухарик», я ведь родом из Цимлянска. Знаете, какой там виноград давят?!

— Слышал…

Пропуск ему был заказан. Пройдя двор, Левин зашел в здание заводоуправления, поднялся на второй этаж. На двери комнаты «7» висела табличка «Начальник отдела снабжения и сбыта».

Алевтина Петровна Деркач оказалась женщиной весьма представительной. Было ей около пятидесяти, лицо спокойное, холеное, слегка украшенное косметикой, волосы ухожены, умеренная седина на них не скрывалась, и ростом хозяйка кабинета была высока, и фигурой ладна. Все это Левин оценил сразу и подумал: «Властна».

— Я — Левин, — сказал он кратко.

— Садитесь. Итак, из какого же вы бюро?

— Частное сыскное бюро или агентство, как угодно. Называется «След».

— Многозначительное название.

— Алевтина Петровна, сперва маленькое предисловие для того, чтобы ни я, ни вы не сетовали потом, что наша встреча оказалась потерей времени. Так вот: около сорока лет я проработал в прокуратуре следователем, а ушел на пенсию с должности прокурора следственного управления.

— К чему эта преамбула? — перебила она.

— Чтобы вы поверили, что я профессионал и посему дело, по которому я пришел к вам, для меня в общем-то рядовое. Если вы поверите, что у меня есть опыт, мы не будем морочить друг другу голову — он посмотрел на нее. Ничто не изменилось ни в лице, ни в осанке.

— Дальше, — спокойно сказала она, словно приняв его условие.

— Вот это — так сказать, исповедь шофера Дугаева, — Левин вынул из папочки сцепленные скрепкой серые странички. — Она весьма многословна, но я всегда любил подробности, лишние слова меня не угнетали. Прочитайте, пожалуйста. Потом, если захотите, прокомментируете.

— А где сам Дугаев?

— Его повезли в гараж, где он кое-что хранит.

Ничего не сказав, она стала читать. И снова на лице ее Левин не увидел ни смущения, ни волнения, словно читала она какую-нибудь рядовую бумажку, каких много приходится читать по службе начальнику отдела снабжения и сбыта.

— Что же требуется от меня — опровержение или подтверждение? спросила она, закончив читать.

— Ни то, ни другое. Некоторые уточнения. Поскольку опровергать затея безнадежная, а подтверждать или нет — дело ваше. Я ведь не из прокуратуры, не из милиции; протокол вести не собираюсь. Я просто выполняю договорные обязательства перед нашим клиентом.

— Какие тут возможны варианты? — не то Левина, не то себя спросила она, словно собираясь у него что-то выторговать за свою откровенность. Вы же сразу побежите в милицию.

— Я уже стар бегать, Алевтина Петровна. У меня артрит, ноги болят, поэтому чаще пользуюсь телефоном. Но даже, если бы я поленился снять телефонную трубку, есть еще шустрый и обиженный вами Чекирда и еще одно, уже официальное лицо — некто Рудько, следователь ГАИ, задержавший вашего Дугаева.

Она долго молчала, расхаживая по кабинету, а Левин сидел и ждал, какое же решение она примет. А их было три возможных: выставить его за дверь, заявив, что он обратился не по адресу; городить ложь, отвечая на его вопросы, или полуложь; и, наконец, — выложить все, как на духу, не зная, о чем осведомлен Левин, а что держит в запасе. Если она умная женщина, а Деркач производила впечатление женщины умной, опытной, то, конечно, пойдет на откровенный разговор. Во-первых, в расчете, что все-таки сможет договориться с Чекирдой полюбовно. Ясно, она его знает. Когда Левин упомянул его фамилию, даже не поинтересовалась, кто, мол, такой этот Чекирда. Во-вторых, зная этот тип женщин, достигших престижных постов, — деловых, властных, амбициозных, тщеславных — Левин полагал, она не станет врать, опасаясь, как бы он тут же не поймал ее на лжи, т. е. унизит таким образом и низведет с определенного пьедестала в их иерархии ценностей до положения заурядной продавщицы пива, которую поймали на недоливе. Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что она безусловно понимала: если дело дойдет до суда, то получит срок. Это и есть та обнаженная реальность, которую она, разумеется, вычислила прежде всего… И он не ошибся, она спросила:

— Какие вы даете мне гарантии за мою откровенность?

Он понял, что она имела в виду:

— Алевтина Петровна, все ваши ответы на мои вопросы я передам прежде всего Чекирде, своему клиенту. Мы же с вами, повторяю, будем беседовать без протокола, подписывать вам ничего не придется, вы всегда сможете отказаться от своих слов, даже заявить, что вы меня и в глаза не видели, просто мы друг другу приснились, как дурной сон.

— Что вы юлите?.. А не боитесь неприятностей?

— За что и от кого? — спросил Левин.

— От милиции, прокуратуры за то, что не зафиксировали письменно.

— Это уже мои заботы. Вас они не должны волновать. Что же касается Чекирды, — это выходит за пределы моих функций. Вы не боитесь с его стороны шантажа впоследствии?

— Вот уж этого я не боюсь! — воскликнула Деркач. — Мы с ним в некотором смысле были впряжены в одну телегу. Так что если одна из лошадей падает, телега все равно перевернется и потянет за собой вторую лошадь.

— Значит, вы знакомы с Чекирдой?

— А разве он вам не сказал? — удивилась Деркач.

— Я его об этом не спрашивал, — уклончиво ответил Левин.

— Знакомы. И давно. Прежде он занимал этот кабинет, а я была его заместительницей. Восемь лет…

— Странно для его профессии железнодорожника…

— Садись, Аня, — сказала Каширгова, когда девушка вошла. — Марк Григорьевич хочет задать тебе несколько вопросов.

Аня села. Костюкович видел, что она напряжена.

— Вы хорошо плаваете, Аня? — спросил он.

— Учусь, — ответила, удивившись. — А почему вы спрашиваете?

— Я видел вас в бассейне. Там, где работает Сева Алтунин. Кстати, вы не знаете, каким лосьоном он пользуется?

— Откуда мне знать? — смутилась.

— Тогда я вам скажу. «Шанель „Эгоист“».

— Может быть… Я с ним не очень знакома.

— Разве? А я полагал, что вы довольно близко знаете друг друга.

— Нет.

— Однажды во время ночного дежурства я пошел посмотреть, хорошо ли запер машину. В тоннеле-переходе почувствовал запах лосьона. Стойкий лосьон. Кто-то только что передо мной прошел по тоннелю во двор. Была ночь. Ни души. Но когда я вышел во двор, увидел две фигуры. Обе в белых халатах, мужская и женская. Они двигались от тоннеля в сторону вашего отделения, Сажи, — повернулся он к Каширговой. — Я решил, что это врачи со «скорой», поскольку за отделением подстанция «скорой», — он снова обратился к Ане. — Но недавно, Аня, я понял, что это были вы и Алтунин. Вы, должно быть, близко знакомы, если после плавания выходите из одной душевой кабины, — Костюкович взглянул на девушку. Лоб, щеки, шея ее густо покраснели, она опустила голову. Он снова обратился к ней: — Я и Сажи Алимовна сразу поняли, что похитивший протокол вскрытия и листок гистологического исследования знал, что к чему, поскольку прихватил с собой стекла и, главное, исходный материал — блоки. Явно это был человек, что-то понимавший в медицине. С запахом лосьона я встречался потом не однажды, и всякий раз он был как-то связан с присутствием Алтунина. Я видел вас, Аня, когда вы вместе с Алтуниным выходили из душевой, а сейчас узнал, что вы работаете здесь. Мне все стало ясно, тем более, что старшую лаборантку вы замещали именно тогда, когда была совершена кража. И произошла она, по-моему, как раз в ночь моего дежурства, когда я увидел мужскую и женскую фигуры, направлявшиеся в сторону вашего отделения. Тогда я ошибся, посчитав, что это два врача со «скорой». Теперь нет сомнения, что это были вы и любитель лосьона Алтунин.

— Да, — еле шевельнула она губами.

— А кто помогал матери Зимина сочинять жалобы?

— Я и Сева.

— Зачем?

— Я была у Сажи Алимовны, когда она по телефону читала вам листок гистологических исследований Зимина…

— И?

— Рассказала об этом Севе. Он решил, что надо внушить матери Зимина, что виноваты в смерти Юры вы, намекнуть, что хорошо бы подать на вас жалобы, — она приложила ладони к горящим щекам.

— Туровский и Гущин знали об этом?

— Сперва нет. А потом Сева им рассказал. Они всполошились, страшно его ругали, мол, зачем он подымает шум вокруг этого, привлекает внимание. Но они знали содержание вашего разговора с Сажи Алимовной, и теперь деваться было некуда: они и велели украсть из архива все, что нужно, они знали, что я и Сева понимаем, что должно исчезнуть, — подняв заплаканные глаза, тихо закончила лаборантка.

— Да, забыл: вы ведь с Алтуниным были и в загородном ресторане, где веселились вместе с Туровским, тренером Гущиным, каким-то таможенником, Погосовым. С последним пришла одна дама. Она моя сестра. Она мне передала привет от Алтунина и довольно точно нарисовала портрет его подруги — ваш, Аня, — Костюкович откинулся на спинку стула, словно устав после тяжкой работы и сказал Каширговой: «У меня все, Сажи.»

— Это все правда? — спросила Каширгова у лаборантки.

— Да, — едва слышно произнесла та.

— Тебе заплатили? Сколько? — Каширгова уставилась в ее склоненный лоб.

— Нет, — замотала та головой. — Я не брала никаких денег… Он попросил… Мы любим друг друга… Скоро поженимся… Он обещал.

— Обещал!.. Эх ты, дура!.. Сейчас же пиши подробную объяснительную на мое имя. И к ней приложи заявление, что увольняешься по собственному желанию. Большего я для тебя сделать не могу. Иди.

Лаборантка ни слова не сказав, пошла к двери, Каширгова взглянула на часы.

— Боже, опаздываю! У меня четыре вскрытия… Марк, зачем им это нужно было?

— Боялись, что докопаюсь до подлинной причины смерти Зимина, когда увидели, что очень интересуюсь этим случаем, хотя я был далек тогда от того, что знаю сейчас.

— Ладно, к подробностям вернемся, побегу…

Вышли вместе. Она направилась в прозекторскую, он — к двери на улицу…

Они стояли за зданием патологоанатомического отделения у большой трансформаторной будки.

— Чего глаза красные? Ревела? — спросил Володя Покатило.

— У меня неприятности, — ответила Аня.

— У всех свои неприятности… Быстро же ты Юрку забыла. Не успел помереть, а ты уже этому докторишке Алтунину на коленки села.

— Он женится на мне.

— Ага. Потрахает, потом передаст другому жениху.

— Не твое дело. Ты зачем пришел?

— Мне бабки нужны. Брат на дембель идет, офицер, служит под Курском, решил оставаться там, строиться хочет. У меня есть кое-какие шмотки и аппаратура. Прошлый год, когда мы с Юркой из Югославии привезли, ты хорошо толкнула. Может и сейчас кому из докторов предложишь? Все фирмовое.

— Не смогу я. Увольняюсь отсюда.

— Чего так?

— Нужно. Сам продай. Снеси в комиссионку.

— Там проценты большие берут, не выгодно.

— Уходи! — встрепенулась она, заметив вышедшего из подъезда Костюковича. — Не хочу с ним встречаться, — и, не прощаясь, быстро пошла в сторону подстанции «скорой».

— Чумная, — пожал плечами Володя.

Он шел по узкой, протоптанной по газону дорожке, по другой асфальтированной шел Костюкович. У входа в тоннель они сошлись.

— Здравствуйте, доктор, — поприветствовал Володя.

— Здравствуйте. Что вы у нас делаете?

— Надо было встретиться с одним шофером со «скорой». Он обещал канистру бензина.

— Как у вас дела? Готовитесь к чемпионату Европы? — спросил Костюкович. Через тоннель они прошли в вестибюль, оттуда через главный вход — на улицу.

— Кто готовится туда, а кто — в Будапешт, — усмехнулся чему-то Володя.

— А что в Будапеште?

— Дунайский кубок.

— Тоже хорошо.

— Кому как…

Они попрощались…

Сперва Деркач никак не могла начать говорить — произнесет фразу-другую, остановится, скажет Левину:

— Нет, не так, не то…

А потом пошло, как по накатанному, без заминок, вроде даже торопилась она. По долгому опыту Левин знал такое состояние допрашиваемых: сперва упор, не сдвинешь с места, тяжкое молчание, как сопротивление. Но когда дожмешь, раскачаешь — логикой ли своей, или жестким тоном, или мягким доверительным словом, или тоже молчанием — терпеливым, выжидательным, как бы безразличным, — или умышленно вывалишь все факты и улики, чтоб допрашиваемый ужаснулся — когда вот так дожмешь и, почувствовав, что вот-вот — бросаешь на чашу весов последнюю гирьку в виде: «Ну что, может отложим на завтра? Или покончим со всем этим сегодня?», — видишь по глазам, как хватается человек за возможность избавиться наконец от унизительного состояния и, заметив, что следователь как бы случайным движением придвигает к себе еще чистый протокол допроса и берется за ручку, — человек начинает говорить, говорить, говорить. Спешит, словно боясь, что не успеет выговориться…

Нечто подобное случилось и с Алевтиной Петровной Деркач. Как умная женщина, она поняла: этот пожилой, не очень опрятно одетый человек знает все или почти все, морочить ему, опытному следователю, голову бессмысленно, а, главное, опасно — встанет и уйдет разозленный, что его принимают за дурака… Он уловил главное — какой смысл похищать, чтоб тут же уничтожить? — и уже тянул за это звено.

— Завод, который затеял строить Чекирда, становился для нас костью в горле.

— Для кого «для нас»?

— Для меня и руководителей четырех из шести райторгов города. Ну и для сошки помельче — для продавцов. Вы представляете, что такое продавать пиво на улицах из этих железных бочек на колесах? Тут не только недолив, но и левое пиво. Вы видели в сезон, а длится он полгода, с мая по октябрь, какие очереди жаждущих выпить кружку; разочарование очереди, когда пиво кончается? И вдруг возникает завод, делающий баночное пиво. В достаточном количестве и цена пониже. Чекирда просто уничтожал нас своим заводом.

— Серьезный конкурент, — заметил Левин.

Но войдя в исповедальный раж, она не услышала иронии, сказала:

— Еще бы!.. И мы решили: заводу не быть! Сошлись во мнении, что единственный путь — уничтожать оборудование, которое он получает на валюту. Он не выдержит этого, разорится, валюты у него не хватит. Не буду вам говорить, сколько мы теряли, если бы Чекирда одолел нас. Скажу только, что если б вы расторгли с Чекирдой договор и забыли об этом деле, мы бы могли предложить вашему бюро, скажем, миллион, — она сделала паузу, как бы передыхая, но Левин понял эту уловку: дает возможность обдумать ее предложение.

Он, мысленно усмехнувшись, прикинул: «Купил бы Виталику видеомагнитофон. Японский „Панасоник“. Осенью с Раей поехали бы в круиз по Средиземному морю. В коммерческом купили бы ей хорошие осенние сапоги. Лучше всего австрийские, фирмы „Габор“, а мне — добротные ботинки на толстой каучуковой подошве. Может, что-то еще осталось бы на ремонт квартиры… Хорошо бы», — вздохнул он и мельком глянул на свои истоптанные, потерявшие уже форму туфли местной обувной фабрики, которые купил по блату…

— Почему вы так срочно отправили Дугаева на Волынь? — спросил Левин, покончив со своими мечтами.

— Во-первых, он нашел хороший способ избавиться от ящиков с краской. А главное — мне позвонили с Волыни, что надо немедленно забрать хмель. Он-то — «левый». Так что совпало, — ответила она, поняв, что предложенный миллион вроде отвергнут.

— А где в дальнейшем вы собирались хранить и уничтожать грузы для Чекирды?

— Что-нибудь придумали бы. Это самое несложное.

— Каким образом вы узнавали так оперативно о поступлении грузов Чекирды на склад базы «Промимпортторга».

— Из таможни.

— От кого именно?

— От Ягныша Федора Романовича.

— Платили ему за эти услуги?

— Разумеется. Последнее время он был удобен тем, что на месяц его откомандировали непосредственно на базу.

— Вы хоть приблизительно представляете себе, на какую сумму понес убытки Чекирда?

— Это его забота — посчитать. Но, полагаю, на большую. И это важно, поскольку застопорит пуск завода минимум года на два. Купить все заново, в особенности электронику для линии по разливу — тут напрячься не просто, валюта ведь, — она произнесла это цинично-спокойно.

— Ваша прямота восхитительна, — сказал Левин и спросил: — А если Чекирда все же даст делу официальный ход?

— Следователь прокуратуры от меня ничего не услышит. Протокола-то мы с вами не ведем, подписывать мне ничего не придется. А слова — вы лучше меня понимаете, что им, не подтвержденным моей подписью, грош цена. Я от всего откажусь.

— Резонно, — заметил Левин, а сам подумал: «Самообладание твое, милочка, вещь, конечно, хорошая. Но ты несколько преувеличиваешь свои способности. У приличного следователя ты хоть десять раз отказывайся от всего, а на одиннадцатый попросишь бумагу, чтобы самой все подробненько изложить. Может быть, подробней, чем мне сейчас». И сказал: — Что ж, Алевтина Петровна, мы неплохо побеседовали. Если мне понадобится что-нибудь уточнить, надеюсь, вы согласитесь?

— Возможно, — ответила она.

Он взялся было за дверную ручку, чтоб выйти, когда она остановила его:

— Мне нужен ваш совет… Знаете, на всякий случай, — лицо ее вдруг стало растерянным, голос — просительным. — Если все же… случится, что вы мне посоветуете?

«Вот и дала слабину, — понял Левин. — А все хорохорилась». И ответил:

— Ежели вам действительно необходим совет, то имеется лишь один вариант: явка с повинной, Алевтина Петровна. Все всегда нужно делать вовремя…