Стойкий запах лосьона

7

В конце дня, когда Костюкович делал записи в чьей-то истории болезни, в ординаторскую вошел следователь ГАИ старший лейтенант Рудько. Костюкович узнал его.

— Я к вам опять, доктор, — сказал Рудько.

— Догадываюсь. Садитесь, слушаю.

— Как там Зимин? Мне дело закрывать пора, побеседовать с ним надо коротенько. Возможно?

— Умер Зимин.

— Да вы что! Когда?

Костюкович назвал число.

— Меня-то не было девять дней, к матери ездил в Винницу… Что же это с ним?

— Инсульт…

Когда Рудько поднялся, Костюкович вдруг спросил:

— Прошлый раз, когда вы были у меня, вы упоминали, что за полгода до этой аварии Зимин тоже попал в аварию?

— Да.

— Вы с ним разбирались потом?

— А как же!

— И как он объяснил? Вы говорили что-то о внезапной потере зрения.

— Когда я приехал к нему в больницу брать объяснения, он сказал, что его за рулем вдруг замутило, на секунду потерял зрение и врезался.

— А в больницу он как попал? В какую?

— Мы вызвали «скорую» и его отвезли сюда к вам. Кажется, в 1-ю нейрохирургию. У него было сотрясение мозга.

— Вы не могли бы установить месяц и число, когда это случилось?

— Попробую, если нужно. Я позвоню вам.

В пятницу, когда Костюкович закончил обход, позвонил старший лейтенант Рудько:

— ДТП произошло 19 января.

— Он был один в машине?

— Нет, с дружком. В деле есть его показания. Тоже спортсмен: Владимир Анатольевич Покатило.

— Спасибо, старший лейтенант.

— Пожалуйста, если для дела — всегда готов.

— У меня тоже автомобиль есть, — засмеялся Костюкович.

— Тогда тем более.

— Еще раз спасибо, — Костюкович опустил трубку, — «Володя Покатило… Это тот парень, который был в приемном покое, когда я принимал Зимина», вспомнил Костюкович. Что-то в обрывочных сопоставлениях не вязалось. Поразмыслив, он отправился на шестой этаж в 1-ю нейрохирургию.

Завотделением была у себя, мыла руки, когда вошел Костюкович.

— Здравствуйте, доктор, — поприветствовал он.

— Здравствуйте. Вы ко мне? — куцым вафельным полотенцем она принялась протирать каждый палец.

— Я к вам с просьбой, — и он рассказал, в чем дело.

— Когда он к нам попал?

— 19-го января.

— Хорошо, я узнаю, у кого он лежал, поднимем из архива историю болезни.

— Буду очень признателен.

— Позвоните мне в конце дня, часа в четыре.

К трем Костюкович уже освободился, мог бы идти домой, но он ждал назначенного нейрохирургом времени. Около четырех раздался звонок.

— Слушаю, — сказал Костюкович.

— Доктор Костюкович? — спросил мужской голос.

— Да.

— Это из первой нейрохирургии Лернер. Вас интересовала история болезни Зимина? Она у меня, можете подняться, я в ординаторской. Только, пожалуйста, не задерживайтесь, мне нужно уходить, — все это было произнесено недовольным голосом. Костюкович знал доктора Лернера. Они встречались, когда Лернер приходил консультировать в неврологию или когда в нейрохирургию на консультацию вызывали Костюковича, сталкивались они и в приемном покое. Это был угрюмый раздражительный человек, постоянно чем-то недовольный, неуживчивый; коллеги его недолюбливали, но при этом признавали, что Лернер высокого класса оператор, золотые руки, хотя имел лишь вторую категорию…

— Вот, — Лернер указал на тоненькую папочку на столе, едва Костюкович переступил порог.

Зная его характер, Костюкович даже не удивился, что тот не поинтересовался, в чем дело.

— Он был ваш? — спросил Костюкович.

— Разумеется, — усмехнулся Лернер, — коль скоро мне было велено рыться в архиве.

Костюкович сел, начал читать. Ничего особенного: сотрясение мозга, поступил с высоким артериальным давлением — 180 на 80, что в этой ситуации объяснимо. Выписали Зимина через три недели. Артериальное в норме: 120 на 70…

— Все, доктор, спасибо, — Костюкович возвратил папочку.

Лернер пожал плечами, мол, стоило из-за этого морочить голову.

Поздно вечером Костюковичу позвонила начмед:

— Марк Григорьевич? Это Ильчук.

— Слушаю, Варвара Андреевна.

— Ну и камнепад вы устроили!

— С чем?

— Да с Зиминым, с этим спортсменом! Они пришли за телом, и когда узнали, что вскрытие все-таки было, подняли такой шум!

— Мать?

— И врач команды. Я сказала, что вы настояли. Но когда начали угрожать, что будут жаловаться, я их выставила. Так что вам они досаждать уже не станут… Просто имейте это в виду…

Но она ошиблась. Через час позвонил Туровский:

— Зачем ты настоял на вскрытии? Начмед матери пообещала. А ты настоял! У людей свои предрассудки, мать не желала, чтоб кромсали тело ее сына, — шумел Туровский.

— Не ори! — осадил его Костюкович. — Мать — ладно. Но ты же врач и обязан знать, какой порядок существует, если человек умер в больнице. А если этому человеку всего двадцать первый год и умирает он от внезапного инсульта, о чем тут может идти речь?! Мы вообще не имеем права выдавать труп без вскрытия. В данном случае к правилам прибавился и мой интерес: он мой больной!

— У тебя что, мало других загибается?! Тебе понадобился именно Зимин?

— Жаль парня… Успокой мать, объясни, что иначе было нельзя. Будь здоров! — Костюкович положил трубку.

Он, конечно, слукавил, сказав, что лишь соблюдение правил заставило его настоять на вскрытии. Редкий врач-ординатор и в редких ситуациях требует вскрытия. У Костюковича к смерти Зимина имелся свой интерес. Когда-то он был любимым студентом у заведующего кафедрой патологической анатомии профессора Сивака, ходил в его научное общество, хотя специализировался по терапии и после некоторых сомнений и метаний выбрал в ней неврологию. Все последующие годы встречался с Сиваком в больнице, кафедра Сивака работала на ее базе, но имела свою отдельную гистологическую лабораторию. Несмотря на разницу в возрасте и положении, Костюкович и Сивак поддерживали добрые отношения, которые поощрял деликатный Сивак. Года полтора назад у Костюковича умер больной. Диагноз Костюковича и патологоанатома больницы несколько расходился. Как к третейскому судье, отправились к Сиваку на кафедру. Он подтвердил правоту Костюковича. Когда все уходили, Сивак задержал Костюковича: «Присядь, Марк. Как жизнь?» — «В пределах профессии и возможностей нашего здравоохранения, — засмеялся Костюкович. — Беготня по коридорам, из палаты в палату, писанина». — «Сам виноват: изменил патологоанатомии расхлебывай. Женился?» — «Некогда, Владислав Иванович». — «Наукой не хочешь заняться? Ты же способный!» — с неким смыслом прищурил глаз Сивак. — «Поздно начинать в тридцать пять лет. Да и вести палаты, дежурства! Когда тут наукой заниматься?!» Он не врал, отделение было тяжелым: девяносто процентов — сосудистые больные, из них острых инсультов процентов пятьдесят пять, девять-десять дежурств в месяц — дневных, ночных, суточных без права сна (правда, этим запретом пренебрегали, не выдерживали нагрузок). Имелось две ставки врачей-дежурантов, но они были постоянно вакантны — за нищенскую зарплату никто не хотел идти на эту каторгу, даже свеженькие выпускники мединститута. Последним год назад сбежал врач-дежурант Сева Алтунин… — «Это все отговорки, доктор, сказал Сивак. — Лень. А я мог бы тебе кое-что предложить. Материал соберешь быстро, он у тебя под рукой каждый день. Тут ты в более выгодном положении, нежели какой-нибудь аспирант. Так и быть, я пошел бы к тебе в руководители», — подмигнул Сивак. — «А о чем речь, Владислав Иванович?» из вежливости спросил Костюкович. — «Скажем, инфаркты, инсульты в раннем возрасте, в группах риска… Подумай на досуге. Если решишь, зайди, поговорим подробней…»

После долгих колебаний Костюкович решил: займусь. Хватит времени и сил, — сделаю кандидатскую, а не удастся, не выдержу, — тоже ничего не потеряю…

Работа двигалась медленно, но материал накапливался. Вот почему смерть Юрия Зимина привлекла его внимание…

Через три дня в ординаторскую позвонила Каширгова, попросила Костюковича. Его позвали.

— Слушаю вас, Сажи, — сказал он.

— Диагноз ваш подтвердился, Марк, — геморрагический инсульт. Гистология готова. Но тут вот что… — она прервала разговор и обратилась к кому-то, вошедшему в ее кабинет: — Тебе чего, Аня?.. Хорошо… Посиди подожди, я разговариваю с доктором Костюковичем, закончу и подпишу, посиди… — И уже — Костюковичу: — Извините, Марк, тут лаборантка пришла, надо подписать бумаги на химикаты… Да, так вот — листок гистологических исследований передо мной, читаю, — она начала читать, а когда закончила, стала комментировать, в итоге спросила: — Вы удовлетворены?

— Пожалуй, — задумчиво ответил он. — Спасибо вам, Сажи, — Костюкович повесил трубку.

Несколько дней назад между Левиным и начальником ГАИ области состоялся такой разговор:

— Привет, Миша. Это Левин.

— Здравствуй, Ефим.

— Задавать тебе вопросы типа «как живешь?» не буду. О вашей жизни представление имею. У меня к тебе просьба.

— Что, машину раскурочили, угнали?

— У меня машины нет. Мы с Иваном Михальченко заняты тут одним делом. Наш заказчик — совместное предприятие «Золотой ячмень». Они получают из Чехии оборудование, краску. Арендуют склад у базы «Промимпортторга». Так вот с этого склада похищено несколько ящиков с электронным оборудованием и краской. Мне хотелось бы знать, не задерживали ли твои посты при выезде из города, из области какие-нибудь грузовики с этим добром. Документов на вывоз у похитителя быть не может.

— Я проверю. Оставь мне свой номер телефона…

И вот сегодня ответный звонок:

— Ефим? Здравствуй. Я по поводу твоей просьбы. У нас ничего такого не зарегистрировано. Хотя задержания были: левый сахар, шифер и прочее. Вашего товара не было. На всякий случай я дал твой телефон старшему лейтенанту Рудько. Он следователь, парень толковый. Если что где проклюнется, сообщит. Но ты особенно не обольщайся. Мы не в состоянии натыкать посты на каждом километре. Объехать их по проселкам несложно.

— Добро, Миша, спасибо, утешил.

— Рад бы… Будь здоров…

«И здесь глухо, — подумал Левин, хотя особых надежд не возлагал, так, отрабатывал одну из возможных версий. — Интересно, с чем приедет Иван?» подумал он о Михальченко, отправившемся в автопредприятие, где работал шофер Лукашин, обслуживавший фирму «Золотой ячмень»…

Михальченко вернулся ни с чем. Тяжело опустившись в мягкое кресло, с шипением выдохнувшее воздух, он утер уголки губ, сказал:

— Пожилой человек, год, как вышел на пенсию, но еще работает. Шоферский стаж тридцать восемь лет. Степенный, спокойный. Очень аккуратно одет и гладко выбрит. Вот вам и весь Лукашин.

— Просто ангел.

— Этого не знаю. Но к хищению он вряд ли имеет отношение. Что входит в его функцию по фирме «Золотой ячмень»? Вывезти со склада груз на строительную площадку. Ездит он всегда вдвоем с замом Чекирды, доверенность, накладные и прочие бумажки у этого зама. Вот и все. Так что…

— Может у тебя насморк, потому и нюх притупился? — усмехнулся Левин.

— Вроде я нигде не простыл. Да и перед тем, как беседовать с Лукашиным, я высморкался.

— Тогда разовьем другую тему. Краску у Чекирды увели всю, а электронику для контроля разлива пива по банкам — два ящика из четырех. С чего бы такая доброта, а, Иван?

— Не успели? Что-то помешало?

— Ну уж!.. А ведь без содержимого двух уворованных ящиков оставшееся в двух других монтировать нельзя. Это электроника. Так что считай, что уперли все.

— По логике так.

— «Золотой ячмень» арендует весь складской модуль?

— Нет, только левую его часть. Там есть такая выгородка для их грузов.

— И много у них там груза?

— Почти пусто. Груз по мере поступления с железной дороги за пять-шесть дней вывозится на стройплощадку.

— А что же в остальной части модуля?

— Склад импортной парфюмерии.

— Значит случайный вор прогадал: вместо двух-трех коробок с импортной парфюмерией прихватил в сущности бесполезное, некомплектное, электронное оборудование? А может, он специально шел за этим?

— На кой черт?! Ну, краску понятно, надеялся сбыть ее каким-нибудь дуракам под видом бытовой. А вот куски электроники зачем? Что от них проку? Это же не видеомагнитофон!

— Вот и я об этом подумал.

— Не пойму, куда вы клоните.

— Это не я клоню, Иван, это меня клонит одна мыслишка.

— Какая?

— Дай додумать до конца, дорогой мой опер, тогда и расколюсь, а сейчас я занят.

— Чем?

— Да вот сижу и разговариваю с тобой…

Зазвонил телефон.

Левин снял трубку:

— Слушаю… Да… Он у меня… Что стряслось?.. Боже! Этого еще не хватало! Понятно… Хорошо…

— Звонили из аптекоуправления. У них со склада похитили какие-то лекарства.

— Ночью или днем? — взволновался Михальченко.

— Еще неизвестно. Выясняют подробности, позвонят.

— Не дай бог ночью!

— А что это меняет? — Левин пожал плечами.

— Ночью там наши охраняют, а днем только один наш — на проходной, вместе с их человеком, да и то, лишь по будням до шести вечера. Бумаги и все, что вывозят, проверяет их вахтер. Но все равно неприятно.

— Подождем подробностей.