Стойкий запах лосьона

22

Доктор Каширгова снова прилетела в пятницу вечером, чтобы субботу и часть воскресенья побыть дома, — обиходить своих мужиков — восьмилетнего сына и мужа. Родители Каширговой жили в Кабарде — в Баксане, и отъезд Каширговой на курсы лег определенным бременем на свекровь семидесятилетнюю, страдавшую тромбофлебитом, жившую к тому же в другом конце города…

В воскресенье утром Каширгова позвонила Костюковичу:

— Марк, здравствуйте. Это Каширгова.

— Я узнал вас, Сажи, здравствуйте. Вы совсем вернулись?

— Нет, на два дня, вечером опять улетаю… Есть новости?

— Есть.

— Какие?

— Неплохие.

— Давайте встретимся.

— Когда, где?

— Скажем, через час, там же, где в прошлый раз, у агентства «Аэрофлота».

— Хорошо…

Он обрадовался ее звонку. Может быть, не столько потому, что расскажет о последних событиях, о стеклах как о доказательстве их обоюдной невиновности, сколько потому, что просто успокоит Сажи, увидит, что она улыбнется. Она нравилась ему, хотя виделись нечасто и только в пределах, очерченных служебными обязанностями каждого. Это платоническое чувство создавало в его душе равновесие, которое он стремился сохранить, не нарушить, дабы не рисковать той красивой полутайной, какая, он полагал, существует между ними. Кто знает, рискни он внести некоторую определенность, как тогда во время танца, когда попытался ощутить ее плоть, не рухнет ли все вообще, не скажет ли ему Сажи: «Марк, вы заблуждаетесь». Ведь до сих пор ни слова не было меж ними на эту тему…

Как и уговорились, встретились через час. К скамье, на которой сидели прошлый раз, приближались одновременно, только с разных сторон, и еще издали улыбнулись друг другу.

— Вот, Сажи, — он достал из кейса коробку со стеклами. — Здесь почти все, что нам надо: почки, щитовидка, сердце и прочее.

Она открыла коробку, взглянула коротко на стекла, стоявшие ребром, и, закрыв крышку, возвратила их Костюковичу:

— Держите это у себя до моего возвращения. Я вернусь через десять дней… Сивак смотрел их?

— Смотрел. Он увидел то же, что и вы. Даже несколько больше.

Она не придала значение фразе «даже несколько больше», ибо не знала, что существует причина, по которой Костюкович произнес ее. Он же не стал говорить дальше, потому что еще не все и не до конца знал сам.

— Мне идти с ними к главному? — спросил Костюкович.

— Воздержитесь, пока я не вернусь. Я восстановлю протокол вскрытия и бланк гистологических исследований. Тогда мы вместе и пойдем утирать нос нашему болвану.

— Сопли его утирать не хочу, грязные они, Сажи, потом долго руки отмывать надо.

— Ладно, пусть утирается сам, рукавом своего накрахмаленного халата, — засмеялась она. — А, может, все же сходите к нему. Предъявите стекла и скажите, мол, вернется доктор Каширгова, оформит все официально.

— У меня есть еще один такой клиент — следователь прокуратуры. Как тут быть?

— Точно так же. Суньте ему под нос стекла, а бумажки пообещайте, когда я вернусь. Он что, роет копытом землю от нетерпения?

— Нет, весьма умеренно. Такое впечатление, что хотел бы от меня избавиться.

— Ну и прекрасно.

— Как курсы? Что-нибудь интересное?

— Ничего особенного. Через десять дней, как только приеду, позвоню…

Домой Костюкович пришел в хорошем настроении. Сестра это заметила:

— Что это ты такой, словно под радугой прошел?

— А тебе все надо знать! — ущипнул он ее легонько за щеку.

— Я все-таки Аленушка. А ты — Иванушка-дурачок. Уводи ее от мужа и женись.

— Не лезь не в свои дела.

— Разве я лезла?

— Прости? — он ушел в свою комнату, переоделся в джинсы и улегся на тахту.

Много из того, что казалось ему странным, но не имевшим, как он полагал, умысла, что было разрозненными эпизодами, внешне не связанными между собой (а такого в жизни каждого человека немало), сейчас, после разговора с профессором Сиваком во время просмотра стекол восстановленных некропсий, — сейчас все это, словно намагниченные кубики, начало сцепливаться воедино, обретало логическую последовательность, хотя и возникали вопросы. То, что мать Зимина противилась вскрытию — объяснимо, многие родственники умерших возражают. Но может это с чьей-то подсказки. То, что Зимина написала жалобы главврачу и в прокуратуру, тоже объяснимо: кто-то же виноват в смерти ее сына. Кто? В данном случае, конечно, врач. Но слишком уж «грамотны» эти жалобы. Подо все хорошим фундаментом легла кража из архива Каширговой. Совпадение? Или последовательность действия? Хищение совершено квалифицированно: пропал и весь исходный материал, стекла некропсий, а главное — блоки!..

Было что-то еще, недавно промелькнувшее в его сознании, но не задержавшееся, поскольку показалось случайным, вроде даже нелепым, о чем и думать-то серьезно не следовало… Он встал и вышел на кухню. Сестра молола мясо для котлет. Костюкович подошел сзади, обнял ее за плечи, уткнулся лицом в ее хорошо промытые, еще пахнувшие шампунем волосы.

— Ты чего? — спросила сестра.

— Ничего, — вдруг отстранился он и вспомнил: запах стойкого лосьона! В машине, где сидели Туровский, Алтунин и Гущин. Впервые запах этот он ощутил в тоннеле больницы, когда ночью пошел смотреть свой автомобиль. Ну и что?! Мало ли мужиков, которые любят кропить себя туалетной водой?! Потом Погосов обрызгал похожим лосьоном волосы и одежду Ирины… Лосьон ему кто-то подарил… Погосова вообще можно бы вывести за скобки… Однако… В свете того, что говорил профессор Сивак, по-иному виделся Погосов… В загородном ресторане, куда Погосов пригласил Ирину, были же Гущин, Туровский, Алтунин… Кто еще? Какой-то таможенник… Что тут связывается, как? Чем? Запахом лосьона? Чушь! Связывается ли это вообще?.. Или это мое больное воображение?..

— Ира, у меня к тебе просьба, — все же сказал он.

— Какая, братец? Ты не хочешь котлет? Ты не любишь молотое мясо, ты любишь цельное. Это я знаю: бифштекс из вырезки или хороший кусок свинины. Но в доме нет такого ассортимента.

— Я не о мясе. Ты не могла бы деликатно выяснить, кто подарил Погосову тот лосьон, которым он тебя поливал, и как он называется?

— Зачем тебе это? — удивилась сестра.

— Мне нужно, — упрямо произнес он. — Придет время, объясню.

— Как хочешь, — она пожала плечами. — Название я тебе могу сейчас сказать, запомнила: «Шанель „Эгоист“».

— Симпатично! — засмеялся Костюкович. — Не волнуйся, котлеты я буду есть. А что на гарнир?

— Я сбалансирую: нелюбимые котлеты и твоя любимая жареная картошка…