Стулик

Она разбирает вещи, объясняя попутно происхождение некоторых, хотя я у неё не просил. Вот эта интересная кофточка, в лилово-жёлтых переливах – подарок Коли (ну, который продвигал её в модели), баксов 400, не меньше, есть ещё от него много других красивых шмоток, а он, бедный, так и не получил того, что хотел… Очень дорого и секси смотрится на шейке массивное серебряное колье с большим камнем и такой же браслет на тонком запястье – был некто Василий, он просто брал её с собой в рестораны и другие места, но смотрел ну совершенно, как на ребёнка… Однажды у него на даче чуть не подарил он Свете шикарного белого скакуна из своих конюшен (ну просто так – человек богатый), а там такие кони – по миллиону каждый. Долларов, конечно. Она, естественно, отказалась – где его держать?.. Ну, а солнечные очки и часы «Гуччи» – от… ни за что не угадаете! – от самого Осиновского. Это он так просто, он всем им, девчонкам, что-то дарил там, в Турции, но на Свету запал конкретно и несколько месяцев потом ещё звонил ей домой, а мама её, конечно, прятала. А вообще человек он очень интересный, такой… стремительный. Несусветные бабки тратил на них – они там обжирались, где и сколько хотели…

Я вот сейчас улыбаюсь вместе с нею, и внутри тоже улыбаюсь этой искренней и непрошеной болтовне… и всё пытаюсь определить, имеет ли сей мутный поток отношение ко мне. Скорее, не имеет – ведь это было до … Не едет же она сейчас ни в Италию, ни в Японию, ни в какую-нибудь Турцию… (Из-за меня?..)

– Знаешь, Светик, – говорю задумчиво. – Я даден тебе свыше…

– А я знаю, – отвечает Светик невозмутимо, растушёвывая пудру.

И мы ныряем в дискотеку, мы очень приятно напиваемся, мы носимся по полупустому танц-полу, мы кривляемся под это немного уже провинциальное техно, не замечая никого вокруг, мы дружим с барменом… Мы заходим почему-то в женский туалет (ах ну да, без меня она боится Фредди, Пиздермана и призраков) и выметаемся оттуда с хохотом, заслышав дикие улетающие стоны… («Дрочит девчонка», – комментирует Светик.) Мы встречаем петушка и пытаемся с ним подружиться, но прибегает какой-то щенок и портит нам всю малину. Тогда мы валяемся в ночной сочной траве, тонко и доверчиво говорим о жизни, расставляем всё на свои места. В номере нас ждёт бездонная бутылка мартини и безграничные возможности делать друг с другом разные удивительные вещи, насколько позволяют улётная весёлость и опьянение. Последнее, что помнится – стакан на периле балкона. (Я голый пытаюсь сфотографировать рассветное солнце, ловя его в стакане.) Флэш никак не включается. Всё-таки флэш и солнце – несовместимые субстанции.

Утром разбудил часов в двенадцать шальной звонок – была это давнишняя знакомая, чудом упомнившая мою дату (вот так устроен мир – тебя хотят люди почему-то глубоко тебе безразличные), и Светик тревожно насупилась спросонья, и всё расспрашивала потом, кто такая и что вообще у нас было.

Наконец бассейн, вечные дебаты о шапочках, живительное шампанское из горла прямо в воде, унылый обед с компотом, затем катание на каких-то проблемных лошадках по кругу в тесном загоне… Потный потухший Светик, еле переваливающийся в своих ботфортах – ой, быстрей бы в номер, там, конечно, уже чисто – хоть поспать часок перед ночным мероприятием…

Перед вечерним сном Светик долго читает мне свой дневник. Скороговоркой, как бы стесняясь. Да, иногда, когда ей плохо, она пишет дневник, она взяла его с собой, чтоб почитать мне… В нём всё самое-самое, она не показывала ещё никому!

Ну конечно. Признания в любви к Марине.

Что-то вроде:

…Я чувствую, как теряю самое ценное – тебя. Я так хочу от тебя избавиться, но от этого только больней. Я не могу так больше. Не будет тебя – не будет меня.

…Я живу прошлым. Я думаю о том, что самое приятное, – а это всё, что связано с ней. Вспоминая её, я делаюсь неуправляемой… Я хочу, чтобы она меня любила так же, как я её люблю. Объясняю, почему это нереально, – потому что моя любовь тоже нереальна. Она огромная до нереальности, просто необъяснимая.

…Я никому не хочу верить. Они все говорят неправду, все эти Фиса, Варька, Артист. Они все просто завидуют. Я верю только себе. Зачем же они говорят всю эту херню?… Значит, они не поняли главного: что ЭТА любовь мне – дороже всего на свете!

…Мне хочется исчезнуть. Взять и испариться. Я была уже готова, я уже одной ногой была там – Фиса просто вовремя вышла на балкон. Значит, пока не судьба.

…Почему, когда я тебя вижу, мне хочется тебя обнять и никогда не отпускать? Наверно, потому, что я тебя теряю. И вот опять я плачу на слове «теряю»…

…девочка, пытающаяся понять, что же такое любовь. Любовь, любовь, потеря, боль, мучения, реальность – нереальность, опять любовь… Всему этому, конечно, не хватает глубины и минимальной зрелости. Примитивный поток воспалённого детского сознания, как в той испанской песне, налетевшего на розин шип. Простые – и затёртые, миллионы раз говоренные слова барахтаются в необъятном озерке чувства, захлёбываясь в своей неадекватности.

…и ведь пытаешься выразить себя, ну пусть хоть так – вон сколько исписала…

…странно – я воспринимаю почти нормально однополость этих признаний, в однополости этой она органична, пусть даже по отношению к чёрной дьяволице…

…ведь чувство, к кому бы оно ни было, достойно уважения?..

– Светик. Марина… всё равно как-то держится за тебя. Потому что понимает, что такой искренности она не найдёт. Ты для неё – как соломинка, лучик в тёмном царстве!..

– Ну да, наверно, – с достоинством признаёт лучик. – Теперь уже всё равно. Теперь друзья – и точка. Вот!.. – протянула мне листок, с которого читала. За секунды, пока я говорил, уже успела нарисовать в нём что-то.

Это была, конечно, лошадка. Игривая такая лошадка – вместо подписи под свежайшим документом:

«Роман!! 1 апреля 2005 года я выйду за тебя замуж!»

(Ну что делать человеку. День рожденья вот первого апреля.)

Но что ведь интересно, я уже почти верил в это! Уже почти ощущал, что моя искрення молитва была услышана там, наверху – и таил в себе уверенность, что наша дружба со Светой, её малообъяснимая приверженность мне – не что иное, как зародыш будущей серьёзности, этакий плод божественного благоволения, призванный воздать мне, страждущему и натерпевшемуся вдоволь по женской линии… и уже и подрасслабился невольно, принимая почти как должное знаки её преданности.

– …Ромик! Ты можешь так?.. – вот опять она голая, с выпирающими косточками бёдер, в умопомрачительном мостике изогнулась посреди уже светлой комнаты. (Приехав, мы так и не ложились – всё бесимся.) Ну, а я – я в небывалом ударе, я смакую её, сейчас она уже в восхитительной берёзке с расставленными в воздухе ножками – и в огромном зеркале шкафа, куда она так любит посматривать между стонами и где так классно отражается наш паук – здоровый мужской силуэт, сверху таранящий хрупкий, тонюсенький, девичий – в моём рассветном розовом зеркале полыхнут иные зарницы, когда из пресыщенных труб забьёт опять этот острейший фейерверк, а вспухшие натруженные губки неутомимо примут его весь – без остатка. Проснуться пришлось уже часа через два, так как Светик резво выметалась к десяти на встречу со своей Алькой – в ясеневский аквапарк. С серьёзным видом она попросила у меня взаймы триста рублей и обещала, что обязательно в следующий раз отдаст, чем очень меня позабавила и сразу прогнала остатки сна. Одев своё укороченное платье, она каждые пять минут названила и докладывала обстановку с приставаниями. Она звонила и смеялась о чём-то по пути, она рассказывала мне какой-то анекдот, отвлекая от моих рабочих запарок, будоража и напрягая милой чепухой. Ромик, может, мы даже увидимся ещё с тобой сегодня!.. Ромик, аквапарк – фигня, четыре горки. Ромик, нас тут подвёз парнишка на мерсе, мы у него стибзили… кассету Круга! Ромик, мы в кафе. А хочешь, зайдём с Алькой ненадолго?.. Ромик, приезжай за нами! Ну где ты – тут уже пол-улицы машин выстроилась в очередь за нами!.. Ромик, алё, ну ты где – у тебя эклипс или что?! Ура! Ромик, я тебя уже вижу! Вон ты, красненький!.. Представляешь, мама разрешает мне остаться ещё на ночь!…

– Вот. Ромик, это моя лучшая подружка, Алька! Я – это она, а она – это я, мы всё-всё чувствуем одинаково!!

Алька оказалась совсем малышом. Разукрашенным чёрною тушью под Медузу Горгону. Такое недоразумение. Своим роковым и стеснительным видом она говорила: простите, я ещё не особо интересная, я тут посижу сзади, а вы займитесь… На ней была какая-то курточка, и я предложил ей раздеться.

– Раздеваться? Совсем?..

И пока я соображал, совсем или не надо, нарезая что-то под шампанское, они резвились по комнате, и дурачились с поцелуйчиками, и делали всякие там стойки, и кувыркались как-то по-своему, а когда я вошёл с подносом, две феи драже вытянулись застывши щека в щеку в некой мультяшной позе, известной только им – Света уже, конечно, в одних трусиках… – нет, малышня, втроём секса не будет, совсем детишек я не могу.

Девчата прыснули.

У Альки родители очень богатые и очень жестокие, держат бедняжку в невозможной узде. Потому через час бурных Светиных увещеваний и раздумий, как бы оставить подружку ещё, мы посадили её на такси.

– Будешь моим свидетелем на свадьбе? – спросила Света на прощанье.

– Ну… если это любовь… – протянула Алька неопределённо, заставив меня насторожиться насчёт каверзной девичьей породы.