Стулик

25

Гордый профиль Клеопатры с вычерченным глазом и мулатистыми губами тут же выплыл из тумана. Знакомый прогиб, те же черты и жесты, только глаза совсем другие, лисьи (кстати: в них вся Вселенная была когда-то), да волосы нарощенные – вместо каре. Ёкнуло что?.. – Пожалуй. Печаль вдруг несусветная, за себя стыдно да прошлого жалко. Начала жалко, начала – белого, восторженного пространства… Повиснув на небольшом еврейчике, Фиса посасывает из соломинки у бамбуковой барной стойки. (Ну и видение!)

Ах да. «Зима» же вовсю кругом, кутерьма, долбёжка, дым коромыслом из пушек… Жарко: Новый год!

…пойти, почесать за ушком?

И надо же умудриться, из таких полётов запредельных да снова в «Зиму» приземлиться, – подумываю, к Фисе продираючись. Нет, точно мы застряли – где-то в нижних слоях. Заколдованное место. Всё оно, в итоге, во сне, но и вместе с тем – реальнее реальности. На Фисе красный стеклярусный ошейник, подарок мой… И у еврейчика подбородок второй совсем не фигуральный, окладистая трёхдневная щетина… Даже на мне эта майка кожаная – будто специально в клуб. Но что-то во всём ощущении – не то. Астральное.

А сердце, сердце заходится наяву.

Ну – здравствуй, Фиса?!

Опустим, опустим округление глаз, гримасы узнавания, дежурные первые реплики… Нечто моментальное – глубинное, истинное – пробилось всё же сквозь лакированный взгляд. «Как ты?» – без всяких понтов спросили её бездонные зрачки. Единственная доподлинная фраза. Из загробья. Пока пробивались мы к выходу «подышать», я мучительно думал над ней. Так она меня тронула.

– Ну что, Роман, – развернувшись, взяла меня Фиса в оборот на воздухе. – Ты, конечно, молодец. Я бы х… когда подошла. Почему? А, на х… Ну что, б… Видал, какие у меня котлики, какие брюлики?.. Машина, кстати… – (по мобильному) – слышь, Серёж, подрули, а?.. Тут один м…к хочет посмотреть, как я живу… Не на-адо? Ладно – не надо! Ну что, что?! Вот та-а-ак! – (Смягчаясь, затягиваясь.) – А мой… конечно, любовь у нас, морковь, но… жена, дети. Вот так всё в этом мире… Тридцатку в месяц мне даёт, ты понял? Нет, ты понял?! И ещё пятнашка у меня с салона красоты – он же мне салон взял… – (Смягчаясь, затягиваясь.) – А мужики за…а-а-али – проходу не дадут. Девушка да девушка. А мне… на х… никто не нужен. Олигархи-хуегархи. Что я, проститутка?! – (Ещё смягчаясь.) – А ты всё качаешься. Всё жрёшь эту свою… как её. Я тут была с… ну, не важно. Главное – не это. Главное – душа. Конечно, хочется ребёнка. Двадцать пять уж на носу. – (Затягиваясь, ещё смягчаясь.) – Ну, хули смотришь. Думаешь, я другая стала?.. Не-е-ет, Ромочка. Я внутри всё такая же. – (Кроткий взгляд.) – Главное – что у человека внутри, а это всё… – (показывая руку с часами) – блеф…

…а передо мною стоял тот 18-летний ангел со свадебной фотографии, смотрел на меня задушевно глазёнками и всё крылышками шевелил: как же это, Рома, как же так?.. И улыбался я с достоинством сквозь него, напрягая немножко губы, чтобы комок свой из горла не выпустить, ибо совсем-совсем не знал я, что ответить ему. Можно было, конечно, и у Фисы прощения попросить, но удерживало меня что-то. Боялся адресом ошибиться, наверно, или проснуться резко – от несоответствия.

– …ладно, хули долго п…еть, – затушила Фиса сигарету точёной ножкой на красной шпильке. – Пошли уже внутрь, друзья ждут. Слушай, а давай… посидим как-нибудь – я угощаю? А то здесь ни поговорить, ни… Телефоны свои оставишь?..

Конечно, кивнул я. У меня всё те же. (Что за странность. Зачем это ей со мною встречаться.)

– Не-ет уж!.. На тебе мой, – протянула мне бумажку гордо: – Я мужчинам первая не звоню!

…теперь ясен манёвр тебе, Рома?.. Чего ты, не размышляй особо долго над смыслом – всё равно звонить не будешь. Смотри лучше: с кем это уже целуется Фиса щёчкой? Кого это взглядом многозначительным одаривает мимоходом, про тебя и вовсе якобы позабыв… Да это же – Сту-у-улик!.. Ей-богу!! Знакомый прогиб, только глаза совсем другие – лисьи, да волосы золотые распущены – вместо хвоста. Да штукатуркой ещё всё личико затонировано. Ну куколка. (Мраморная.) Ёкнуло что?.. – Пожалуй. Тоска вдруг несусветная, за девочку обида: так обжечься той самой розой моей испанскою – любовью, значит… что вроде смотрит на меня почти – и не узнает никак!

(А рядом всё еврейчик вертится.)

Подойти, усмиряя сердце, да обнять скорей обеих – здоровое чувство юмора проявить:

– Вот тут-то они все и встретились!

Отдёрнула плечо Фиса. Глазищами сверкнув, прочь пошла – с полным отрицанием прошлого, значит.

А Светик чуть губки выпятила, на глазки выражение своё тяжёлое надела да лицо ко мне ровно на три четверти развернула. (В какой-то образ вошла.)

– Это же я – Р-р-р-раман!! – кричу ей на ухо радостно…

Кивает, в строгой вуальке отрешённости.

– Как ты, Светик?! – с надеждой перекрикиваю долбёжку…

Кивает, в строгой вуальке отрешённости.

– Давно всё уже было, правда?! – отчаянно пытаюсь найти отклик…

Кивает, в строгой вуальке отрешённости.

– А мама?! – проигрывая, не сдаюсь…

Кивает, в строгой вуальке отрешённости.

Боже, что с ней?! – и тут я понял: этот утомлённый глянцевый образ, эта застывшая восковая личина призваны как бы Светикову непостижимость оттенить. К иным, параллельным, мирам принадлежность, куда мне доступ заказан. Штукатурка! Не даёт она лицу шевелиться.

Ну и видение.

И ещё почувствовал я, как что-то багровое, невысказанное и очень важное толчками из-под сердца моего отходит в Светину сторону, и увидел, как она, от этого потока порозовев и подбоченясь, с удовольствием включила свой знаменитый оскальчик свалившимся откуда-то, накрывшим её друзьям и, целуясь с ними щёчкой, вобрала заодно игривым глазом мой последний импульс… И вспомнил я о превращениях энергии… и увидел явственно в возбуждённом Светином зрачке глумливый водоворотик – ту чёрную дыру, куда сливаются остатки моего чувства.

И наступил тогда в теле вакуум, и зазвенело в нём что-то важное очень, да запоздалое.

…и виноваты мы всегда, господи, если даже искренни мы, и разрушаем невольно храмы наши, и истекают кровью любови наши… И зреет завязь конца в самом сердце – не оттого ли, что средство превращаем в цель?….

– Welcome to my dream, – вдруг кто-то чётко прошептал мне на ухо, заглушив полностью и дискотеку, и внутренний мой голос.

Я, конечно, оглянулся.

Пухловатый еврейчик улыбался мне глубокими чувственными глазами. И подмигивал снизу вверх – инфернально.