Глава 4

Чем меньше дней оставалось до конца недели, тем больше я нервничал. Худшим моментом стало собрание по поводу окончания семестра: мне пришлось сидеть слева – вместе с теми, кто бросал учебу, в то время как все мои друзья сидели через проход, как поступающие в Старшую школу. Я чувствовал себя отщепенцем. И сидя там, я вдруг понял, что даже когда найду человека кармы, избавлюсь от него и поступлю в Стольскую гимназию, я буду отставать от моих друзей на год. А еще – мальчик, сидевший рядом со мной, получил работу на металлургическом заводе мэра Сейли, а девочка с другой стороны от меня отправлялась обучаться на горничную в доме мистера Гудвина. Мне же еще только предстояло получить работу.

Вдруг меня поразило осознанием, что я совершенно один еду в странное место, где не буду знать, что делать или как себя вести, и уже одно это достаточно плохо, а тут еще надо найти человека, ответственного за мой Рок. Я пытался говорить себе: «Либо он, либо я», – но это совершенно не помогало. Придя домой, я выглянул из окна моей комнаты на Столлери, и меня охватил ужас. Я понял, что ничегошеньки не знаю об этом месте за исключением того, что оно переполнено могущественной магией и что кто-то из его обитателей – страшный злодей. Когда пришел дядя Альфред и повел меня в свою мастерскую, чтобы наложить чары, благодаря которым мистер Амос даст мне работу в Столлери, я пошел очень медленно. У меня дрожали ноги.

Мастерская вернулась к своему обычному виду. Никаких следов удобных кресел или портвейна. Дядя Альфред нарисовал на полу круг мелом и велел мне встать в него. Во всем остальном магия ничем не отличалась от обычной жизни. Я не почувствовал ничего особенного и только в самом конце уловил едва слышное жужжание. Но, закончив, дядя Альфред лучезарно улыбнулся.

– Вот! – сказал он. – Пусть теперь хоть кто-нибудь попытается отказаться нанять тебя, Кон! Сидит плотно, как водолазный костюм.

Когда я ушел, меня трясло от нервного возбуждения. Я был так переполнен сомнениями и неведением, что пошел отвлекать маму от работы. Она сидела за своим скрипучим столом, читая громадные длинные листы бумаги и по мере чтения делая пометки на полях.

– Быстро говори, что там у тебя, – сказала она, – иначе я потеряю место на этих проклятых гранках.

Из всего, что я хотел узнать, я смог спросить только:

– Мне надо взять завтра с собой в Столлери какую-нибудь одежду?

– Спроси у дяди, – ответила мама. – Вы с ним вдвоем устроили всю эту глупость. И не забудь сегодня принять ванну и вымыть волосы.

Так что я пошел вниз, где дядя Альфред в дальней комнате распаковывал путеводители, и задал ему тот же вопрос.

– И могу я взять фотоаппарат? – спросил я.

Он потянул себя за губу и поразмышлял над этим.

– Честно говоря, – ответил он, – по-хорошему ты не должен ничего брать. Предполагается, что завтра будет только собеседование. Но, конечно, если чары сработают и ты получишь работу, ты, вероятно, приступишь к ней немедленно. Я знаю, они предоставляют униформы. Но не уверен насчет нижнего белья. Да, возможно, тебе стоит взять с собой нижнее белье. Только постарайся, чтобы твоя уверенность в том, что ты останешься, не бросалась в глаза. Им это не понравится.

От этих слов я занервничал еще сильнее. Я-то думал, чары уже всё обеспечили. А потом на одно короткое блаженное мгновение я подумал, что если буду достаточно груб, они вышвырнут меня и не возьмут на работу. Тогда я смогу в следующем семестре пойти в Стольскую гимназию. Но, конечно же, из-за моего Рока ничего не получится. Я вздохнул и пошел собираться.

Трамвай, который проходил мимо Столлери, отправлялся от рыночной площади в полдень. Дядя Альфред спустился туда со мной. Я был в своей лучшей одежде и нес полиэтиленовый пакет, будто бы с обедом. Сверху я искусно разложил сверток с сэндвичами и бутылку сока. А внизу лежали мои носки и трусы, обернутые вокруг фотоаппарата и последней книги о Питере Дженкинсе – я подумал, дядя Альфред может себе позволить выделить мне из магазинаодну книгу.

Когда мы дошли до площади, трамвай уже был там и наполнялся людьми.

– Лучше поднимайся сразу, иначе негде будет сесть, – сказал дядя. – Удачи, Кон, и как это ни печально, мне пора идти.

Я начал взбираться в трамвай по металлическим ступеням, но тут дядя окликнул меня:

– О, и, Кон.

Он поманил меня, и я спустился обратно.

– Забыл кое-что, – он отвел меня по тротуару немного в сторону. – Ты должен сказать мистеру Амосу, что твоя фамилия – Грант, как у меня. Если ты сообщишь им такую напыщенную фамилию, как Тесдиник, они решат, что ты слишком благородный для работы. Так что с этих пор тебя зовут Конрад Грант. Не забудь, ладно?

– Хорошо, – ответил я. – Грант.

Почему-то от этого я почувствовал себя гораздо лучше. Как будто у меня был псевдоним, как у тех людей в книгах про Питера Дженкинса, которые жили опасной двойной жизнью. Я начал думать о себе как о тайном агенте. Грант. Я ухмыльнулся и весело помахал дяде Альфреду, когда забрался обратно в трамвай и купил билет. Он махнул в ответ и суетливо поспешил прочь.

Где-то половина пассажиров трамвая была девочками и мальчиками моего возраста. Большинство держали полиэтиленовые пакеты с обедом, как у меня. Я подумал, что, возможно, это загородная прогулка одной из городских школ в Столлстид в честь окончания семестра. Трамвай в Столлери был единственной кружной дорогой, которая вела в горы до самого Столлстида, а потом – обратно вниз в Столлчестер мимо металлургических заводов. Столлстид – очаровательная деревушка на самом верху среди зеленых горных пастбищ. Люди всё лето ездят туда на пикники.

Затем трамвай звякнул и, дернувшись, тронулся. Мои сердце и желудок тоже дернулись – в противоположном направлении, и я мог думать только о том, как мне страшно. Вот и всё, подумал я. Я в самом деле уже еду туда. Не помню, чтобы я видел магазины, или дома, или предместья, мимо которых мы проезжали. Я начал что-то замечать, только когда мы добрались до первого лесистого предгорья, и зубцы на днище трамвая соединились с зубцами на дороге – дзынь, – и мы рывками начали подниматься круто наверх – хрусь, хрусь, хрусь.

От этого я немного очнулся. Я уставился за окно на скалы и зеленые деревья, забрызганные солнечным светом, и рассеянно подумал, что, наверное, это очень красиво. И тут до меня дошло, что в трамвае не слышно болтовни, смеха и дурачеств, которые обычно сопровождают школьные загородные прогулки. Все остальные дети тихо сидели, глядя на леса, прямо как я.

«Не может быть, чтобы все они ехали в Столлери на собеседование! – подумал я. – Не может!» Однако сопровождающих учителей в трамвае не было. Я стиснул в кармане немного липкую пробку и подумал, получу ли я когда-нибудь возможность воспользоваться ею, чтобы призвать Ходока, чем бы он ни являлся. Но я должен призвать его, иначе я умру. И я осознал, что если кто-нибудь из этих детей обойдет меня и получит работу, это станет для меня смертным приговором.

Мне стало по-настоящему страшно. Я всё время думал о том, как дядя Альфред велел мне скрывать, что я взял с собой одежду, и называть себя Грантом – будто не был до конца уверен, что чары сработают, и мне становилось страшнее, чем когда-либо в жизни. Когда трамвай выехал на следующую горизонтальную часть, я стал смотреть на Столлчестер, угнездившийся внизу, и на голубые пики, где находился ледник, и на Столовый утес – и от ужаса всё расплывалось у меня перед глазами.

До Столлери трамвай добирается час с лишним: поднимается по крутым отрезкам пути с помощью сцепляющихся зубцов, грохочет по скалистым расселинам и останавливается у одиноких гостиниц и уединенных пар домов на вершинах. Один-два человека садились или сходили на каждой остановке, но всё это были взрослые. Остальные дети продолжали сидеть, как я. «Пусть все они едут в Столлстид!» – подумал я. Но я заметил, что никто из них не пытался достать обед из пакетов, словно они слишком нервничали, чтобы есть – как я. Хотя, возможно, они берегли обед до Столлстида. Я надеялся на это.

Наконец, мы поехали по почти горизонтальной части с деревьями, лугами и даже фермой с одной стороны. Будто мы внезапно спустились в долину. Но с другой стороны дороги тянулась высокая темная стена с остриями наверху. Я даже чувствовал здесь едва заметное шипение магии. Мое сердце начало колотиться так сильно, что мне стало почти больно.

Казалось, стена простирается на целые мили, а дорога ее огибает. Ее темная масса шла сплошняком, пока трамвай не обогнул еще больший изгиб и не начал тормозить. Впереди в стене располагались высокие ворота с башенками, которые, похоже, одновременно являлись домом – во всяком случае, я видел там окна, – а на другой стороне дороги, на обочине возле живой изгороди, я с удивлением обнаружил цыганскую стоянку.

Я заметил пару полуразвалившихся фургонов, старую серую лошадь, пытавшуюся есть живую изгородь, и белую собаку, бегавшую туда-сюда по обочине. Я смутно заинтересовался, почему их не прогоняют. Непохоже на Столлери позволять цыганам устраиваться возле их ворот. Но я слишком нервничал, чтобы заинтересоваться сильнее.

«Дзынь, дзынь», – прозвенел трамвай, давая понять, что останавливается.

К воротам подошел человек в коричневой униформе и встал в ожидании. Он держал два коричневых бумажных свертка чудной формы. «Барометры? – подумал я. – Часы?» Когда трамвай остановился, он приблизился и протянул свертки водителю.

– Для часовых дел мастера в Столлстиде, – сказал он.

Затем, когда водитель раскрыл двери, человек поднялся прямо в трамвай.

– Это Южные Ворота Столлери, – громко объявил он. – Все молодые люди, претендующие на работу, сойдите, пожалуйста, здесь.

Я подпрыгнул. И, к моему ужасу, все остальные дети тоже. Мы столпились к дверям, и каждый протопал по ступенькам и спрыгнул на дорогу. Сторожка у ворот будто парила над нами. Трамвай снова звякнул и с завыванием продолжил свой путь, предоставив нас нашей судьбе.

– Следуйте за мной, – велел человек в коричневой униформе и повернулся к воротам.

Эти ворота были достаточно широкими, чтобы через них мог проехать трамвай – словно громадный изогнутый рот на высоченном лице сторожки, – и они медленно раскрывались, чтобы пропустить нас внутрь.

Все толпой устремились вперед, и я как-то оказался сзади. Мои ноги едва волочились. Я ничего не мог с собой поделать. Позади меня, на другой стороне дороги, раздался громкий веселый голос:

– Ну, пока. Спасибо, что подбросили.

Я обернулся и увидел, как из среднего фургона – а я и не заметил, что их три – спрыгнул высокий мальчик и зашагал через дорогу, чтобы присоединиться к нам.

Кого-то менее подходящего для появления из потрепанного разбитого фургона трудно было вообразить. Он был шикарно одет: шелковая рубашка, синяя льняная куртка, желтовато-коричневые брюки с безукоризненными стрелками. Черные волосы недавно пострижены у явно дорогого парикмахера. Он выглядел старше всех нас – лет пятнадцать по меньшей мере. И единственное, что в нем было цыганского – темные-темные глаза на самоуверенном красивом лице.

При виде него у меня упало сердце. Если кто и получит работу в Столлери, так это он.

Привратник оттеснил его, проходя мимо, и потряс кулаком на цыганский лагерь.

– Я вас предупредил! – крикнул он. – Убирайтесь!

Кто-то на козлах переднего фургона крикнул в ответ:

– Извините, папаша! Уже уезжаем!

– Так уезжайте! – завопил привратник. – Давайте. Валите. Иначе пеняйте на себя!

К моему удивлению, все пять фургонов тронулись в тот же миг. До сих пор я не замечал, что их так много, а еще я думал, что серая лошадь ест живую изгородь и не запряжена ни в один из них. Я смутно вспомнил, что там еще был костер с висящим над ним железным котлом. Но решил, что, наверное, ошибся, когда все шесть повозок выехали на дорогу, оставив за собой пустую траву, и, гремя, тронулись в направлении Столлстида. Белая собака, которая нюхала живую изгородь немного дальше вниз по дороге, бросилась за ними и подпрыгивала позади последнего фургона. Из его задней части высунулась тонкая коричневая рука, и отчаянно барахтающуюся собаку затащили внутрь. Выглядело так, словно собаку застали врасплох – как и меня.

Привратник поворчал и протолкался между нами обратно к раскрытым воротам.

– Проходите, – велел он.

Мы послушно прошаркали вперед между стенами сторожки. Как раз в то мгновение, когда я поравнялся с воротами, я почувствовал, как магическая защита Столлери перерезала меня словно циркулярная пила. К счастью, она представляла собой лишь тоненькую линию, но пока я пересекал ее, у меня возникло чувство, будто мое тело облепил рой электрических пчел. Я взвизгнул. Высокий мальчик, идущий рядом со мной, тихонько выдохнул что-то вроде:

– Ууф!

Я не заметил, почувствовал ли это кто-нибудь из остальных, поскольку, пройдя под сторожкой, мы почти сразу же попали на громадную аллею идеального парка. По нашим рядам пронесся ропот удовольствия.

Куда ни глянь, простирался идеальный зеленый газон с великолепно ухоженной дорогой, извивающейся по нему среди групп изящных деревьев. Зелень тут и там возвышалась холмами, а холмы либо увенчивались деревьями, либо на них стояли беседки с белыми колоннами. И всё это продолжалось и продолжалось, уходя в голубую даль.

– Где дом? – спросила одна из девочек.

Привратник засмеялся:

– В паре миль отсюда. Отправляйтесь. Когда дойдете до тропинки, которая ответвляется направо, сверните на нее и продолжайте идти. Когда увидите особняк, снова возьмите вправо. Там вас кто-нибудь встретит и проводит дальше.

– А вы разве не идете с нами? – спросила девочка.

– Нет. Я остаюсь на воротах. Всё, идите.

Сомневающейся кучкой мы устало потащились по дороге, словно заблудившееся стадо овец. Мы шли, пока стена и ворота не скрылись из виду за двумя зелеными холмами, но никаких признаков особняка по-прежнему не было. Начались вздохи и шарканье, особенно среди девочек. Они все были в туфлях того типа, от одного взгляда на которые делается больно, и на большинстве были платья по последней моде, которые сжимали колени и вынуждали делать крошечные семенящие шаги. Многие мальчики пришли в хороших костюмах из плотной ткани. Им было в них жарко, а один мальчик в зашитых вручную ботинках хромал, хуже девочек.

– Я уже натерла мозоль, – объявила одна из девочек. – Насколько же он далеко?

– Не думаете, что это что-то вроде испытания? – поинтересовался мальчик с ботинками.

– О, наверняка, – ответил высокий мальчик из цыганского табора. – Эта дорога специально создана, чтобы водить нас кругами, пока в живых останутся только сильнейшие.

Раздался дружный стон, и он добавил:

– Это была шутка. Почему бы нам всем не отдохнуть? – его яркие черные глаза осмотрели наши разнообразные полиэтиленовые пакеты. – Почему бы нам не сесть на этой чудесной мягкой траве и не устроить пикник?

Его предложение вызвало общий страх.

Нельзя! – воскликнула половина детей. – Нас ждут!

А почти все остальные сказали:

– Я не могу испортить мою хорошую одежду!

Высокий мальчик стоял, засунув руки в карманы, обозревая разгоряченные встревоженные лица.

– Если мы им так сильно нужны, – произнес он, словно прощупывая почву, – они могли бы иметь совесть прислать за нами машину.

– О-о-о, они не стали бы этого делать – не ради прислуги, – ответила одна из девочек.

Высокий мальчик кивнул:

– Полагаю, нет.

У меня возникло чувство, что до сих пор он не имел ни малейшего представления, зачем мы все здесь. Я прямо видел, как он переваривает эту идею.

– Однако, – сказал он, – прислуга мы или нет, ничто не может помешать нам снять обувь и пройтись по этой чудесной мягкой траве, не так ли? Здесь никто не увидит.

На всех обратившихся к нему лицах проступило страстное желание.

– Давайте, – сказал он. – Вы всегда можете надеть их обратно, когда мы увидим дом.

Больше половины последовали его совету. Девочки сорвали туфли; мальчики расшнуровали туго зашнурованные ботинки. Высокий мальчик прогулочным шагом шел позади с довольной, но слегка высокомерной улыбкой наблюдая, как они носятся босиком по мягкой обочине. Некоторые девочки подтянули повыше узкие юбки. Мальчики сняли теплые куртки.

– Так-то лучше, – сказал он и повернулся ко мне. – А ты не хочешь?

– Старые ботинки, – ответил я, указывая на них. – Они не трут.

Его собственные ботинки, похоже, были ручной работы. Я видел, что они сидели на нем как перчатки. Он внушал мне сильные подозрения.

– Если ты правда думал, что это испытание, – сказал я, – ты заставил их провалить его.

Он пожал плечами:

– Зависит от того, нужны ли Столлери босоногие горничные и лакеи с большими волосатыми пальцами на ногах.

Я мог поклясться, что он при этом внимательнее посмотрел на меня, пытаясь понять, согласен ли я, что именно к этой должности мы стремимся. Взгляд его пронзительных темных глаз опустился на мой пакет.

– Не поделишься сэндвичем, а? Я умираю с голоду. Странники едят, только когда им случается заполучить еду, а этого не случалось большую часть времени, что я провел с ними.

Я выудил для него один из моих сэндвичей и еще один для себя.

– Наверняка ты был с цыганами не так уж долго, – сказал я, – иначе твоя одежда помялась бы.

– Ты бы удивился. На самом деле почти месяц. Спасибо.

Мы шагали, жуя яйца и кресс-салат, в то время как дорога разматывалась перед нами и в поле зрения появлялись еще холмы с деревьями и кружевными белыми строениями, а остальные дети толпой бежали впереди нас. Большинство из них тоже пытались есть сэндвичи, крепко вцепившись в пиджаки, туфли и сумки.

– Как тебя зовут? – наконец спросил я.

– Зови меня Кристофер, – ответил он. – А тебя?

– Конрад Те… Грант, – ответил я, вовремя вспомнив о своем псевдониме.

– Конрад Т. Грант?

– Нет. Просто Грант.

– Очень хорошо. Грантом и будешь. И ты стремишься стать лакеем и с напыщенным видом расхаживать по Столлери в бархатных лосинах, так, Грант?

Лосинах? Я представил себя в бархатном костюме лося.

– Не знаю, во что они одевают, – сказал я. – Но знаю, что вряд ли они возьмут больше одного-двух.

– Это кажется очевидным, – ответил Кристофер. – Я считаю тебя своим главным соперником, Грант.

Я был потрясен, насколько точно это соответствовало тому, что я думал о нем. Я не ответил, и мы завернули за очередной поворот дороги. Там под некоторыми деревьями теперь располагались кучки цветов, как если бы мы начали приближаться к садам вокруг дома. От ближайших деревьев выпрыгнула большая собака и помчалась к нам, набирая скорость. Дети на обочине тут же суматошно заметались, вопя, что это одна из свирепых сторожевых собак вырвалась на волю. Одна девочка закричала. Мальчик в зашитых вручную ботинках стянул их, приготовившись швырнуть в собаку.

Не делай этого, идиот! – рявкнул на него Кристофер. – Хочешь, чтобы она набросилась на тебя?

И он широкими шагами пошел по траве навстречу собаке. Она побежала еще быстрее и словно змея бросилась к нему – вытянувшись и низко припав к земле.

Уверен, дети были правы насчет собаки. Она рычала так, словно хотела вырвать Кристоферу горло, а приблизившись, сгруппировалась, готовая прыгнуть. Девочка снова закричала.

– Прекрати, глупая собака, – велел Кристофер. – Прекрати немедленно.

И собака прекратила. И не только прекратила, но и завиляла хвостом, завиляла приподнятым задом, униженно поползла к Кристоферу, и попыталась лизнуть его красивые ботинки.

– Никаких слюней, – приказал Кристофер, и собака остановилась, униженно припав к земле. – Ты ошиблась. Здесь нет нарушителей. Уходи. Возвращайся туда, откуда пришла.

Он строго указал на деревья. Собака встала и медленно пошла обратно, время от времени оборачиваясь с надеждой, не позволит ли Кристофер ей вернуться и снова униженно ластиться. Кристофер спустился с холма и сказал:

– Думаю, она натаскана бросаться на любого, кто идет не по тропе. Боюсь, придется опять надеть обувь.

Все теперь смотрели на него как на героя, спасителя и командира. Несколько девочек, надевая туфли, одарили его влюбленными взглядами. И, хромая, мы в беспорядке побрели дальше по очередному изгибу дороги. Здесь стояли живые изгороди, сквозь которые просвечивали яркие цветы, а из-за деревьев сверкало множество окон. Тропа ответвилась направо.

– Сюда, отряд, – велел Кристофер и повел всех по ней.

Мы снова пошли по парку, и хорошо, что все надели обувь, поскольку эта тропа оказалась короткой и вскоре ответвилась в другую, пролегающую среди высоких блестящих кустов и закончившуюся каменными ступенями.

Мальчики поспешно надели куртки. Наверху этих ступеней нас ждал молодой мужчина. Он был тощим и всего на дюйм выше Кристофера. У него было приятное курносое лицо. Но все мы – даже Кристофер – уставились на него в благоговении, поскольку он был одет в черные бархатные бриджи до колен, чулки в желто-коричневую полоску и черные туфли с пряжками. Над бриджами у него поверх белой рубашки был жилет тоже в желто-коричневую полоску, а длинные светлые волосы были завязаны возле шеи гладким черным бантом. Вполне достаточно, чтобы кто угодно вытаращился.

Кристофер отступил назад ко мне.

– А, – произнес он, – вот и слуга или лакей. Но бархатные здесь, похоже, бриджи. Лосины – из полосатого шелка.

– Меня зовут Хьюго, – объявил молодой человек и мило улыбнулся нам. – Просто следуйте за мной, и я покажу вам дорогу. Мистер Амос ждет вас на собеседование в подвале.

Загрузка...