Карьера Пейджа в качестве студийного гитариста стартовала в начале 1963 года, а набрала серьезные обороты позже, в том же году, когда его пригласили отыграть сессию с Джоном Картером, певцом студийной группы Carter-Lewis and the Southerners. Песня Картера “Your Momma’s Out of Town”, где сыграл Пейдж стала средненьким хитом, но этого было достаточно чтобы заработать славу “нового козыря в колоде”.
То, как молодой гитарист управлялся с роком и блюзом, особенно сильно впечатлило легендарного продюсера Шэла Тэлми, пригласившего Пейджа поучаствовать в записи дебютного альбома группы The Kinks и исторического первого сингла “I Can’t Explain” группы The Who. И это была только верхушка айсберга. Джимми можно услышать на буквально сотнях треков того времени, в числе которых убойный хит Тома Джонса “It’s Not Unusual”, драматическая композиция Ширли Бэйси “Goldfinger” и волнительная классика гаражного блюз-рока “Baby Please Don’t Go” группы Them. Он был настолько востребованным, что его гитару можно услышать на 60 процентах записей, сделанных в Британии в начале шестидесятых.
В это время Джимми в основном рассчитывал на черный Gibson Les Paul Custom, который он купил, когда еще играл в группе “Neil Christian and the Crusaders”. Оснащенная тремя хамбакерами, модель по кличке “безладовое чудо” обеспечивала Пейджу широкий звуковой диапазон, делая инструмент идеально подходящим почти для всего, что Пейджу предлагали играть. А для акустической работы он использовал арчтоп 1937 Cromwell. В качестве усилителя его выбором в те дни являлся Burns, хотя в 2009 году он вспомнил, что иногда это был и Fender.
Электронные эффекты тогда только начали появляться на рынке, но Пейдж, который уже вращался в самом эпицентре лондонской сцены, часто первым узнавал о самых свежих технологических новинках. Например, когда неизвестный изобретатель по имени Роджер Майер создал одну из первых по-настоящему пригодных к использованию педалей фузза, Пейдж, раскусив её возможности, моментально взял в работу.
“Первая педаль фузза, что я сделал в 1964 году была та, на которой Джимми играл на некоторых записях P.J.Proby”, — сказал Майер журналисту Мику Тэйлору. “В то время он участвовал в двух-трех сессиях на дню, и в результате на некоторых хитовых записях есть какие-то мои фуззы”. Майер продолжил свою работу созданием множества революционных педалей для людей типа Джеффа Бека, Дика Тэйлора из Pretty Things и Джими Хендрикса, который играл на маейровском дисторшен в песне “Purple Haze”.
Отслужив два года в студийных окопах, Джимми взлетел на самую вершину. За очень короткий промежуток времени он стал невероятно подкованным в очень большом количестве стилей и жанров, научившись выдавать динамичные соло и ритмы в условиях сильного давления. Помимо этого, молодой музыкант держал свои глаза широко открытыми, наблюдая за лучшими Британскими продюсерами и обучаясь тем самым студийной работе. Вскоре у него начало складываться собственное представление о звукозаписи, микшировании, звукорежессировании, и том, как вообще нужно делать рок-записи.
Музыкальное образование Пейджа этим не ограничивалось. Даже за пределами студии он был в курсе всех новых и экзотических музыкальных веяний. Он стал одним из первых Английских музыкантов, кто приобрел ситар (годами раньше Джорджа Харрисона) и узнал у легендарного Рави Шанкара, как его настраивать. Так же он следил за растущей сценой традиционного британского фолка, который начал постепенно просачиваться в Лондонские кафе. Такие акустические виртуозы как Дэйви Грэм, Джон Ренборн и особенно Берт Дженш серьезно повлияли на Пейджа, открыв мир альтернативных гитарных строев и пальцевой техники, что потом было блестяще применено в классических цеппелиновских вещах “Black Mountain Side” и “Bron-Yr-Aur”.
Всё, чему Пейдж тогда научился, в дальнейшем сослужит ему хорошую службу, но в то время он стал замечать, что ему стала приедаться студийная жизнь, в которой было все меньше новизны. Шестидесятые мчались во весь опор, участники рок-групп все лучше справлялись со своими инструментами. В результате Пейдж все меньше записывал рок-музыки, в основном работая с коммерческими песенками и рекламными джинглами. На каждый интересный студийный день, типа того, когда он помогал Брайну Джонсу из Stones в работе над саундтреком к фильму “Убийство случайное и преднамеренное” немецкого режиссера Фолькера Шлёндорфа, приходилось множество отупляющих сессий для ширпотребных проектов. Нудятина тянулась изо дня в день, и пейджевская когда-то идиллическая студийная деятельность стала все больше напоминать пожизненное заключение в камере без окон.
В 1965 году, примерно за год до того, как Пейдж окончательно разочаровался в сессионной работе, Джорджио Гомельский, менеджер группы The Yardbirds, предложил ему заменить Эрика Клэптона, который решил покинуть команду первопроходцев блюз-рока. Пейдж побоялся обидеть своего приятеля Эрика, и поэтому порекомендовал им поиграть с Джеффом Беком, своим другом детства.
Ни капли не сожалея об отказе от работы в пользу Бека, Пейдж тем временем, уже изрядно уставший от своего неофициального титула “стоящего позади модных хитов человека в маске”, предпринял некоторые тонкие и не очень действия по избавлению от студийных оков. В начале 1965 года он выпустил на лейбле Fontana восхитительно агрессивный сингл “She Just Satisfies”, где спел и сыграл на всех инструментах кроме ударных. Запись характеризовалась отличным отбойно-драйвовым гитарным риффом, рычащим вокалом и, вот сюрприз, сильным проигрышем на губной гармошке.
В том же году Пейдж получил еще одно серьезное предложение. Эндрю Олдхэм, менеджер Rolling Stones, и его компаньон Тони Колдер, пригласили его на позицию продюсера по персоналу для их успешного независимого лейбла Immediate Records, который был родным домом для таких светил шестидесятых как Small Faces, The Nice и Fleetwood Mac. Гитарист ухватился за этот шанс. В числе его работ можно выделить продюсирование сингла немецкой певицы Нико, которая вскоре улетела в Нью-Йорк и работала с Velvet Underground.
Еще более значительным было продюсирование Пейджем нескольких революционных записей группы John Mayall and the Bluesbreakers с Эриком Клэптоном, ранее игравшим в Yardbirds. Среди треков, которые Пейдж сделал для Immediate Records были незабываемые “I’m Your Witchdoctor” и “Telephone Blues”. Пейдж, впечатленый большим мускулистым звуком Клэптона, был полон решимости зафиксировать на ленте все мельчайшие нюансы.
Пейдж вспоминает: “Эрик играл на лесполе с одним из новых усилителей Джима Маршала, и это была отличная пара. На этой сессии он использовал обратную связь, чтобы наполнить сустейном некоторые ноты, и это было забавно, потому что звукач никогда не слышал о таких гитарных фокусах, и от того двигал фейдеры вниз. Парень не мог поверить, что кто-то специально хотел получить такой звук.”
Невозможно переоценить значение этой сессии, где родился новый гитарный звук. И пока Клэптон играл, именно Пейдж поработал над тем, чтобы это было записано надлежащим образом.
Какой была обстановка в студиях, когда ты начинал сессионную деятельность?
Я еще был очень молод, большинство парней, работающих сессионно были в два раза старше, но им нужен был уличный пацан, который бы мог играть эти штуковины в рок-стиле. Хотя я очень скоро стал записывать абсолютно всё, включая акустику на фолковых альбомах и ритмы на джазовых записях. Сейчас мне страшно даже подумать об этом всем, но в то время я за это брался. Просто хватал и шел вперед. Это была отличная школа.
Ты скучал по игре с группой?
Ну не сразу, потому что, до того, как я стал напрягаться быть студийным музыкантом, было круто. Когда я начинал играть сессионно, то не знал нот, хотя потом пришлось дойти и до этого, поскольку работа становилась все сложнее. Это на первых сессиях продюсер мог просто сказать: “Да играй, что хочешь. Отлично”. Но потом такого уже не было. Чем больше сессий, тем чаще они хотели, чтобы я “ловил ворон на телеграфных проводах” — ну ты понимаешь, играй то, что там написано. В итоге, это становилось скучным.
Работая сессионно, ты вроде бы успевал еще и следить за тем, что происходило в мире снаружи. Не ты ли подкидывал Джеффу какую-то студийную работенку и продюсировал парочку довольно крепких Клэптоновских сессий после его ухода из Yardbirds?
Да. В какой-то момент меня подписали продюсером по персоналу в Immediate Records, и я пригласил Бека на несколько сессий. Аналогичная ситуация была и с Эриком. Immediate Records привлекли меня к продюсированию некоторых треков для специальной блюзовой серии (Антология Британского блюза, части 1 и 2). С Эриком, который только начал работать с Джоном Майалом, мы сделали четыре песни, в том числе Telephone Blues, в которой, я думаю, одно из его лучших соло.
После ухода Эрика тебя звали в Yardbirds.
Да. Они на самом деле обращались ко мне дважды. Первый раз еще до того как Эрик ушел. Их менеджер Джорджио Гомельский хотел развивать все в более коммерческом направлении, а Эрик был за блюзовые корни. Поэтому Джорджио хотел его выгнать. Потом они еще раз меня приглашали. Но я тогда еще беспокоился относительно возможных болячек на гастролях, и не был уверен, что Эрику это понравится — ведь мы дружили. И я посоветовал им Джеффа, который, как мне видится, просто поразил их, выведя Yardbirds на следующий уровень.
К сожалению, вскорости после этого у меня случилось много сессионной работы, где не было ничего интересного. Поэтому, когда позже Джефф предложил мне присоединиться к нему в Yardbirds, я очень хотел это сделать. Но о студийной работе я не жалею, потому что это была отличная тренировка.
В 1963–1964 годах ты много экспериментировал с эхо, дисторшен и обратной связью. Однако, особо это не афишировалось, поскольку все это происходило на многочисленных студийных сессиях, и ты был за кулисами. Что ты можешь вспомнить о развитии и использовании гитарных эффектов в то время?
Поворотный момент наступил когда Роджер Майер стал делать свои примочки искажения. Я помню выступал в начале шестидесятых, когда ко мне подошел Роджер и сказал, что работает в экспериментальном отделе Британского Адмиралтейства, и, скорее всего, сумеет сделать любой электронный гаджет, какой я захочу. Я предложил ему попробовать как-то улучшить дисторшен, который слышен на композиции “The 2000 Pound Bee” группы Ventures. Он ушел, а потом принес первую реально хорошую примочку фузз. Это было здорово, потому что это был первый эффект, способный выдавать этот замечательный сустейн. И потом он прошел через всю Британскую сцену. Он сделал один для Джефа, один для гитариста Pretty Things, а затем начал работать для Джими Хендрикса.
Кажется, что между записями ранних Beatles или Yardbirds 1966 года и дебютным альбомом Led Zeppelin в начале 1969 был реальный квантовый скачок. Многим старым записям не хватает глубины, имеющейся в песнях конца шестидесятых.
Не знаю, могу ли полностью с этим согласиться. Материал, записанный в студии Sun в Мемфисе до сих пор отлично звучит с любой точки зрения, а вот в адрес многих ранних альбомов из Англии, я думаю, этого нельзя сказать. Но надо помнить, что много групп начала шестидесятых шло на поводу у продюсеров и звукорежиссеров, которые не понимали и не любили рок-музыку. Качество записей стало улучшаться, когда группы стали больше контролировать процессы, и появились более толковые звукачи вроде Глина Джонса и Эдди Крамера.
Например, первый альбом Led Zeppelin так хорошо звучит, наверное, потому что у меня было столько опыта по части студийной записи, и я точно знал, что хочу получить, и как это сделать. Это громадное преимущество. Кроме того, в целом качество записи очень сильно улучшилось с появлением восьми-дорожечного катушечного магнитофона. Это открыло целый мир возможностей.
Ты сделал серьезный вклад в искусство записи. Первый альбом Led Zeppelin установил новые стандарты по части глубины и динамики, а ты сыграл важную роль в создании звучания.
По сути все сводилось к размещению микрофонов — отодвигаешь их дальше от инструментов, чтобы звук мог дышать. Когда я был сессионщиком, то работал с удивительным барабанщиком Бобби Грэмом. Видел бы ты, как он готовится к записи в небольшом помещении с микрофоном, стоящим прямо возле ударной установки. И он потом будет адски колотить в свои барабаны, а звук на записи будет детским.
Не нужно долго думать, чтобы понять причину. Барабаны — это же акустический инструмент, а акустическим нужно дышать. Это так просто. Поэтому, когда я записывал Led Zeppelin, особенно Джона Бонэма, то просто отодвигал микрофоны, чтобы получить немного звука окружающего пространства. Я не был первым, кто пришел к этой концепции, но я, конечно, сделал на ней сильный акцент, заставив работать на нас.
Странно, но твой подход к микрофонам является возвращением к стилю Сэма Филипса, который создавал фирменный звук Sun Records, работая микрофонами с пространством.
Это правда. Ты хочешь захватить расширение этого звука, даже если это впитывает большие, огромные куски пространства. Это то, почему рокабилли саунд так хорош.
Из барабанщиков, которых ты слышал, или с которыми играл, кто самые великие?
Это очевидно, но я все равно должен сказать, что Джон Бонэм. Я не знаю, слышал ли ты что-то из пиратских записей, скажем, “Trampled Underfoot”, когда он пробует другие ритмы, и у него много всего делается на райде. Он обладал непревзойденной независимостью (работы конечностей). Все, что вы когда-нибудь слышали о джазовых барабанщиках — это их независимость. Для него это было, как нехрен делать.
Ты продюсировал фирменный инструментал Джеффа Бека “Beck’s Bolero” в 1967 году. Джефф играл на гитаре, Кит Мун за барабанами, Джон Пол Джонс на басу и Ники Хопкинс на пианино.
Да, и я еще играл там ритм на 12-струнной электрогитаре Fender. Должен признаться, это было незабываемо. Мун разбил микрофон за двести пятьдесят долларов, просто случайно задев его палочкой, когда мы уже писались. В середине “Болеро” вы слышите его крик, потом удар по микрофону и дальше все, что слышно — это тарелки. А песня продолжается. Это было чем-то забавным.
До Led Zeppelin ты был лидер-гитаристом Yardbirds, а еще раньше стал одним из ведущих сессионных гитаристов Англии, и шел к тому чтобы стать продюсером. Как весь этот опыт сказался на твоей работе с Led Zeppelin?
Это было очень ценно. Я изучил невероятное количество вещей. Я узнал, как читать аккордовые сетки и начал играть в неожиданных вещах, типа музыки к фильмам и рекламных роликов. Я даже играл немного джаза, который никогда не был моей сильной стороной. Но аккомпанировать людям типа Тюьби Хейза, который был крутым английским саксофонистом, или играть на нескольких сессиях Берта Бакарака дало мне фантастическое видение и понимание аккордов. Однако, быть сессионным музыкантом — это не было по-настоящему моим — это не было рок-н-роллом. Я хотел играть громко!
Джимми Пейдж, Джефф Бек, Эрик Клэптон, возможно три самых важных электро-гитариста в истории рок-музыки, — все трое выросли в городках к юго-западу от Лондона, всего в нескольких милях друг от друга. Это как если бы Вилли Мэйз, Микки Мэнтл и Хэнк Аарон вместе играли бы в одной детской бейсбольной лиге.
“Там, наверное, было что-то особенное в воде, дружище”, — говорит Бек со смехом.
“Замечательно, не так ли?”, — продолжает Пейдж. “И это в радиусе двенадцати то миль? Мне кажется, самое поразительное — это то, что мы не были знакомы, когда росли, но при этом наши истории так похожи. Каждый из нас был фриком в своей школе, где только один из четырех сотен детей играл на электрогитаре”.
”Но в конце концов, когда до каждого из нас стали долетать слухи о парне или двух, играющих на странных гитарах, мы все встретились”, — рассказывает Бек. “Ну, ты знаешь, что виден свет огней соседнего города”.
И зажечься этому свету в какой-то мере помогла старшая сестра Джеффа, которая познакомила Бека и Пейджа в начале шестидесятых. “Она ходила в художественную школу, и сказала, что у них там есть парень, играющий на такой же смешной гитаре, как и я”, — вспоминает Бек. “Я спросил, что за смешная гитара? Она ответила, что не знает, но это одна из гитар той странной формы. Так оно и было. Я сел в автобус и поехал домой к Джимми. Думаю, нам было по 16–17 лет.”
Неудивительно, что гитаристы быстро подружились. Оба одинаково голодные до знаний, они начали вместе проводить время, часами джемуя дома у Джимми, обмениваясь гитарными ходами и делясь фишками, которые черпали у героев рока и блюза пятидесятых. С этого момента судьбы Джеффа и Джимми были постоянно связаны между собой. И даже после сорока лет безумной рок-н-рольной жизни, нет сомнений в том, что Пейджу и Беку удалась редчайшая вещь — остаться близкими друзьями. Без этих двоих мир гитары точно был бы другим. Такие привычные ныне вещи как дисторшен, фидбек, пауэр-аккорды, длинные джемы, искусственные флажолеты, экзотические строи, работа рычагом — все это началось с Пейджа и Бека. На звук рок-н-рола эти два гиганта повлияли также сильно как Чак Берри, Элвис и Битлз.
Как думаете, почему вы так быстро прогрессировали? Потому что друг друга подталкивали?
Джефф Бек: Да, я был очень рад, что Джимми жил так близко. Вам нужен приятель с которым можно делиться идеями.
Но еще одной важной частью моего роста была моя сестра, которая приносила домой пластинки. Она была на четыре года старше, у неё были какие-то деньги, она могла уезжать и покупать новые записи рокабилли. Тебе нужны пластинки, по которым ты будешь учиться, потому что на Британском радио ты никогда не услышишь рок-н-рола. Я имею в виду, ты можешь иногда услышать “Be-Bop-a-Lula” Джина Винсента или “Lucille” Литл Ричарда, но это должна быть какая-нибудь программа по заявкам, которую нужно слушать часами в надежде, что они поставят что-нибудь интересное.
Джимми Пейдж: Был один момент почему на Британском радио вообще не крутили рок-н-рол — само слово стало неприличным. Поэтому нам надо было стараться настроиться на волну American Forces Network из Германии.
Вы помните какие-то особенные гитарные фразы, которые показывали друг другу, когда тусовались вместе?
Джефф Бек: Мы играли песни Рики Нельсона “My Babe” и “It’s Late”, потому что его гитарист, Джеймс Бертон, был настолько крут. И просто много джемовали. Помню, у Джимми был двухдорожечный магнитофон, просто мечта. Микрофон, который шел с магнитофоном, он обычно приклеивал снизу под диванной подушкой. Я по ней колотил и это был лучший барабанный звук бочки, какой только можно было слышать.
Что за гитары у вас были в те далекие времена?
Джимми Пейдж: Тогда, думаю, я играл на Gretsch Country Gentleman.
Джефф Бек: В начале у меня было несколько гитар, в том числе одна, которую я сам сделал. У меня была японская Guyatone, Burns и, наконец, Fender Telecaster.
А что с усилителями?
Джефф Бек: У меня был усилитель и колонка, которые я сам сделал. Это было огромным и смешным, занимая чуть ли не весь дом. Бедные мои родители. Там был маленький динамик, но он создавал мощную стену звука.
Откуда ты взял информацию о том, как сделать усилитель?
Джефф Бек: Идешь в магазин электроники, покупаешь монтажную панель с какими-нибудь лампами, хватаешь какие-то динамики и потом собираешь вокруг этого всего колонку. Я купил динамики в магазине электроники, и спросил продавца, как получить больше высоких? А хозяин магазина ответил: “Что ты имеешь в виду? Тут уже есть все высокие, что тебе нужны. Понимаешь — все, что тебе надо, это убрать низы.” И я подумал, отличная вещь. Просто выкинь все низы.
Он так же заказал мне те динамики, называвшиеся Axiom 300s, которые отрывали тебе голову высокими частотами. Я был помешан на высоких, и моя мама просто сходила с ума, потому что её уши, так сказать, не были рассчитаны на такую громкость.
О скольких ваттах идет речь?
Джефф Бек: Ватт десять, семь. Я не знаю.
И этого хватало, чтобы вынести твоих родителей через крышу?
Джефф Бек: Забудь! Тебе будет больно от вывернутых на полную десяти ватт в маленькой комнате.
Джимми Пейдж: Я помню играл через радиоприемник своих родителей. Думаю, это был первый раз, когда я играл электро. Просто в какой-то момент обнаружил аудио вход на задней панели родительского приемника. И когда из динамиков вышел звук, то я не мог этому поверить. Джефф Бек: Да! Ты мог представить как-будто тебя передают по радио. Это было самой крутой вещью в мире. Ты мог воткнуть свое собственное маленькое соло прямо в транслируемую песню. Баланс был не очень хорошим, но это была волшебная игрушка.
Какой усилитель стал твоим первым покупным?
Джефф Бек: Я долго не мог позволить себе купить. Помню, просто пытался нарыть денег чтобы хватило на поездку в Лондон со своим приятелем, который тоже был гитарным фриком. Вдвоем мы могли справиться со своей робостью перед людьми, работавшими в гитарном магазине. Там были здоровенные усилки, типа Fender Bandmaster и ему подобных, и мы думали: “О, боже, у меня дома должен быть такой.”. Но тупо не было денег. Поэтому мы просто включались в хороший усилитель и играли пока нас не выгоняли. И потом нас еще по полгода колбасило просто от воспоминаний об этом крутом саунде.
Джефф, у тебя были какие-то сомнения относительно прихода на место Клэнтона в Yardbirds?
Джефф Бек: Ни секунды. Я играл в очень хорошей команде, называвшейся Tridents, и они бредили группой Yardbirds. Я никогда её не слышал, но зато вокруг постоянно были разговоры об Эрике. Дескать, Клэптон то, Клэптон сё. Я очень устал от этих восхвалений кого-то другого. Думал: “Да шел бы Эрик Клэптон нахрен, это же я ваш гитарист”.
И потом, когда однажды мы были в мелком магазинчике, и через маленький транзисторный приемник заиграла версия “Good Morning Little School Girl” от Yardbirds с Эриком Клэптоном, я сказал: “Вот круто, фантастика”. Я даже и не думал, что это будет так здорово.
В общем, я был немного на кураже, когда потом, как ты знаешь, уже стоял в составе долбанных Yardbirds перед Клэптоновской публикой в клубе Marquee. Слегка волновался, но знал, что это лучший шанс, который у меня мог быть. Поэтому я за него ухватился. По счастью вечер удался. Я вытащил все фишки, которые знал, и мне аплодировали стоя.
Следующей большой проверкой было выступление в клубе в Ричмонде, где собирались все настоящие фанаты блюза. Местечко, где мы играли, было брутальным, там пованивало, и народ стоял на плечах друг у друга. Это было впервые, когда почувствовал, что меня сейчас порешат. Но я был наглым. Типа, ну хорошо, ублюдки, получите по полной.
Твой более дикий, более эклектичный стиль игры достаточно сильно отличался от Клэптоновского? В Yardbirds сразу его приняли?
Джефф Бек: Да, они были чудесны. Но, возможно, это было просто следствие успеха их первого большого хита “For Your Love”, который уже выводил их на следующий после клубной сцены уровень. Если бы не это, они бы возможно потребовали от меня создания чего-то нового цепляющего, пришлось бы напрячься.
Но до того как я все осознал, мы взлетели ввысь за счет успеха записи, на которой я даже не играл. Мы взмыли как ракета, и я думал, что это зашибись. Я хочу сказать, у меня была лучшая работа, которая могла быть. У группы Yardbirds все уже было на мази, и поэтому я легко влился. Мне даже не надо было покупать новый костюм под стиль группы, я просто носил старый Эриковский, который просто замечательно на мне сидел.
Это понятно, но как остальные участники Yardbirds восприняли твой навороченный стиль игры?
Джефф Бек: Ну, на следующем сингле они позволили мне посходить с ума на обратной стороне пластинки. Я записал “Steeled Blues” чтобы продолжать блюзовую линию. А потом они стали меня подбивать на побольше безумств, типа “Как там на счет твоих звуковых фокусов?”. Ну и я начал втыкать все эти штуковины и фишки, которые у меня были в Tridents — эхо, дисторшен, удары по усилку, обратную связь и прочая веселуха типа этой.
“Heart Full of Soul”, твой первый крупный хит с Yardbirds был примечателен по двум причинам. Во-первых, это была одна из первых хорошо известных рок-песен с ярко выраженным восточным оттенком в риффе. Во-вторых, это был первый значительный хит, построенный с фуззовой примочкой перегруза, ставший предвестником вышедших несколькими месяцами позже песен “Satisfaction” группы Rolling Stone и “Taxman” группы Beatles.
Джефф Бек: После того как Yardbirds использовали клавесин в хите “For Your Love”, им захотелось сделать что-то еще с другими инструментами. Они пригласили классически обученных индийских музыкантов, чтобы те сыграли на ситаре и табла в песне “Heart Full of Soul”. Проблема была в том, что они не могли попасть в ритмический размер 4/4. А когда они свалили, то у меня в голове был рифф, который я через октаву сыграл в средней позиции на третьей струне. Потом, чтобы сымитировать звучание ситара, я записал дубль с бендами нот так, чтобы чуток не строило. И была идея использовать фузз, чтобы сделать звучание усилка грязнее.
Джимми тогда торчал в студии, и, чтобы поработать над идеей, я взял его фузз Roger Mayer. А потом, когда я записывал свою часть, то использовал Sola Sound Tone Bender, который был одним из первых фуззов, появившихся в продаже.
Джимми, какое у тебя любимое исполнение Джеффа Бека?
Джимми Пейдж: Я до сих пор помню как Джефф пришел ко мне домой, когда еще был в Yardibrds, и сыграл мне “Shapes of Things”. Это было настолько хорошо — просто не отсюда и опережало свое время. И, кажется, у меня та же реакция, каждый раз когда я его слышу, чего бы он ни играл.
Джефф, а какое у тебя любимое исполнение Джимми Пейджа?
Джефф Бек: Блин, что я могу сказать? У меня внутри такое чувство гордости, когда ты видишь людей, сходящих с ума по Led Zeppelin, и знаешь, как оно все начиналось. Это такая большая картина, как тут выбрать что-то из сделанного им? Я неровно дышу к “Kashmir”, и каждый раз, когда слышу Джимми по радио, тут же начинаю вспоминать о хороших деньках, что у нас были, и о музыке, что мы играли.
А что на счет Клэптона?
Джефф Бек: Это апостол, так ведь? Он — человек, на которого все ссылаются. Он лицо электрогитары.
Джимми Пейдж: Его явно Бог коснулся. “I Ain’t Got You” с группой Yardbirds была реально по-настоящему великой. Его работа и сейчас лучше некуда. Прикосновение еще работает.
Джефф Бек: У Эрика есть столько всего, чего можно показать. Помимо отличной игры, он дарит миру песни, в которых он весь.