Священная земля

Глава одиннадцатая

Менедем подтянул к себе одно рулевое весло и навалился на другое. "Афродита" огибала мыс Педалион, утес, отмечавший юго-восточную оконечность Кипра.

— Это священный мыс Афродиты, можете считать это добрым знаком для нашего корабля, если хотите, — заметил Диоклей.

— Люблю добрые предзнаменования, — ответил Менедем. — И нахожу их везде, где только можно.

— Почему эта часть острова посвящена богине любви? — спросил Соклей. — Разве она вышла из пены морской не на Пафосе? Ведь Пафос далеко отсюда?

— Да, молодой господин, Пафос далеко к западу, — ответил начальник гребцов. — Я не знаю, почему мыс Педалион посвящен ей. Просто знаю, что это так.

По всей видимости, Соклей этим не удовлетворился. Менедем бросил на него взгляд, говоривший: "Заткнись". К его удивлению, брат понял сообщение. Менедем хотел, чтобы моряки считали предзнаменования хорошими. Чем они счастливее, тем лучше работают. Если Диоклей не мог порадовать их настоящим, он мог и придумать добрый знак.

Берега к западу от мыса Педалион покрывал белый песок, дальше, вглубь суши, красная почва обещала богатые урожаи, хотя солнце выжгло поля, ожидающие дождей, чтобы вернуться к жизни. Но вот с ветром у мыса творились странные вещи — он стал порывистым и переменчивым, то по ходу торговой галеры, то против.

— Боги, как я рад, что плыву на акатосе, — сказал Менедем. — Не представляю, как идти вдоль этого побережья на крутобоком корабле. Можно много дней плыть, и никуда не сдвинуться. Впрочем, даже если бы ветер дул в одном направлении, он тебя вынесет на берег, вместо того, куда надо.

— Это нам ни к чему, — ответил Соклей. — Такого нигде не надо. И особенно на берегу, где тебя никто и не знает.

Диоклей склонил голову.

— Именно так. А особенно на этом побережье, где большинство жителей — финикийцы, а не эллины. Китион, ближайший отсюда город, — финикийский.

— Финикийцы ничем не хуже эллинов, если судить по Сидону, — сказал Соклей.

— Я не говорю, что они хуже. Они чужеземцы, — ответил келевст. — На месте финикийского капитана, я бы лучше сел на мель здесь, чем у Саламина, где живут в основном эллины.

— А я бы лучше вообще нигде не садился, — сказал Менедем. — И не собираюсь сейчас.

На другой день он причал в Китоне, купить свежего хлеба. Город выглядел финикийским — сгрудившиеся близко друг к другу здания, люди в шапках и длинных одеждах. Гортанная арамейская речь преобладала над мягкими восходящими и ниспадающими переливами греческой.

— Я могу понять, что они говорят! — воскликнул Соклей. — Когда мы высадились в прошлый раз, я и половины не понимал, а теперь почти всё.

— Ты же сам на этом языке говорил, — сказал Менедем. — Вот почему. Даже я немного начал их понимать! Но, надеюсь, забуду этот язык, как только мы вернёмся на Родос. Мне он больше тогда не понадобится.

— Не хочу забывать! — ответил Соклей. — Я вообще ничего не хочу забывать.

— А я могу назвать несколько вещей, о которых хотел бы забыть, — сказал Менедем, — и прежде всего, Эмастарт, — он смеясь покачал головой. — С ней с выполнением клятвы у меня проблем не было. Как насчёт тебя, наилучший? Раздразнил мужей в Иудее? Ты-то ведь не давал клятвы.

К удивлению Менедема, брат замялся, закашлялся, и вообще смутился.

— Ты откуда узнал? — спросил у него Соклей. — Говорил с Москхионом или Телефом? Разболтали?

— Они не сказали ни слова, мой дорогой, да я и не думал спрашивать, — сказал Менедем. — Но раз так, спрошу у тебя. Кто она? Хорошенькая? Ты же не стал бы этого делать, если она не очень?

— Её муж хозяин гостиницы, где мы останавливались в Иерусалиме, — нехотя объяснил Соклей. — Её звали Зильфа, — он изобразил что-то, напоминающее улыбку, — глядя на неё, я думал, что она самая прекрасная в этом мире.

Менедем громко расхохотался.

— О, да. Это мне хорошо знакомо. Я пытался тебе говорить, но ты же не слушал.

— Я теперь тоже больше узнал, — ответил Соклей. Ясно было, что он предпочёл бы не знать.

Всё ещё смеясь, Менедем спросил:

— Так в итоге, ты её получил?

— Да, на обратном пути из Энгеди, — в словах Соклея не слышалось особой гордости. — Если бы она не злилась на мужа, мне бы ничего не перепало.

— Все они так говорят, — успокоил Менедем. — Может, они даже сами в это верят. Это даёт им оправдание делать, что хотят. Ну, и как оно?

— Лучше, чем со шлюхой, в этом ты прав, — подтвердил Соклей.

— Ну а то, — согласился Менедем.

— Ты мне разное говорил, — сказал Соклей. — Что-то оказалось правдой, а что-то и нет. Знаешь, потом она разрыдалась, говорила, что лучше бы не делала этого. А до того всё было хорошо, и даже лучше, чем хорошо. Но когда мы закончили… — он покачал головой.

— А, одна из таких. Не повезло тебе нарваться в первый же раз, — Менедем сочувственно положил руку на плечо брата. — Что поделать, бывает.

— Наверное, раз уж случилось со мной, — ответил Соклей. — И это выглядело как игра. Неприятно.

— А почему нет? Что же ещё? — Менедем искренне удивился. — По-моему, лучшая игра в мире, но всё же, только игра.

Соклей с трудом подобрал слова для ответа.

— Это не должно быть только игрой. Это слишком важно. Тогда я ненадолго… думаю, я влюбился. Не знаю, как ещё это называть.

— И такое может случиться, — согласился с ним Менедем. Брат счастливым не выглядел, и Менедем его за это не осуждал. Любовь — опасная страсть, которую насылают на людей боги. Он продолжал: — Не думаю, что ты мог остановиться на полпути.

— А разве похоже, что так? — развёл руками Соклей. — Я рассказал тебе всё как есть, всю историю. Уверен, в ней нет ничего такого, что с тобой не случалось.

— Не в этом дело. Смысл в том, что с тобой раньше этого не случалось.

— Согласен, — нет, брат Менедема вовсе не был этому рад. — Теперь я знаю, в чём прелесть твоей игры. Но лучше б не знал.

— А почему? — спросил Менедем. — Теперь тебе стало труднее задирать передо мной нос?

Непоколебимо-честный Соклей опустил голову.

— Да, это основная причина, другой я не назову. Ещё потому, что не уверен, что и теперь смогу удержаться от чего-то подобного. Надеюсь, что да, но кто знает?

— Да ты особенно не переживай, — сказал ему Менедем. — Ты вырвался. Ты больше никогда не увидишь ни ту женщину, ни её мужа. Никто не пострадал. Так из-за чего ты так расстроился? Причины нет.

Соклей был столь же неуклонно щепетилен, сколь и честен.

— Я не сказал бы, что никто не пострадал. Если бы ты только видел Зильфу после того… — он плотно сжал губы. Оглядывался назад, на воспоминания, которые совершенно не доставляли ему удовольствия.

Но Менедем повторил:

— Не переживай из-за этого. Женщины просто так иногда развлекаются. Скорее всего, она о тебе и думать забыла на следующий день после того, как ты покинул гостиницу.

— Не думаю, — возразил Соклей. — Мне кажется, она думала, что любила меня, точно так же, как я думал, что любил её. Потом мы возлегли вместе, и это заставило её решить, что муж для неё важнее. И как ей ещё было это выразить? Винить меня в том, что я не то, или не тот, кем ей показался, — он вздохнул.

— И что, даже если и так? — спросил Менедем. — Какая в этом твоя вина? Ты не виновен ни в чём, дорогой, и говорить больше не о чем.

— И говорить больше не о чем, — упавшим голосом повторил Соклей. — Легко тебе говорить, о наилучший. Куда труднее мне убедить себя самого.

Менедем хотел было сказать брату, чтобы не вёл себя как дурак. Учитывая, сколько раз Соклей ему так говорил, Менедем с нетерпением ждал своей очереди. Но прежде, чем слова успели слететь с его губ, подал голос один из моряков на носу корабля:

— Шкипер, по пирсу идут солдаты, чтобы досмотреть нас.

— Благодарю, Дамагет, — вздохнул Менедем. Китион, может, и финикийский город, но, как и весь Кипр, теперь он подчиняется Птолемею. Здешний гарнизон обязан быть настороже. Да, "Афродита" совсем не похожа на корабль из флота вторжения Антигона, однако, на первый взгляд легко могла сойти за пирата. А с критикой Соклея придётся повременить.

— Вы кто такие, что за корабль? — неизбежный вопрос поплыл по воздуху, едва офицер оказался на расстоянии оклика.

— Мы с Родоса, "Афродита", — отвечал Менедем, сопротивляясь желанию завопить в ответ "А ты кто такой?" Ему случалось делать так раньше, и он узнал то, что и должен был знать: острить с типом, который способен создать тебе кучу проблем, плохая идея. Однако, желание оставалось.

— Где вы побывали, и что у тебя за груз? — спросил офицер Птолемея.

— Сидон, потом Саламин, — сказал Менедем. — У нас библосское вино, пурпурная краска, бальзам из Энгеди, несколько сосудов родосских благовоний и оливковое масло.

— Оливковое? — переспросил солдат. — Да ты, наверное, сумасшедший — возить масло на этом маленьком жалком кораблике.

Всякий, услышав об этой части их груза, говорил то же самое. И Менедем давно уже скрипел зубами каждый раз, когда это слышал.

— Ты можешь так думать, о наилучший, но большую часть масла мы уже продали, — сказал он. — Ты не желаешь попробовать то немногое, что осталось?

— Спасибо, нет, — рассмеялся офицер. — Ну ладно, вы, значит, торговцы. Добро пожаловать в Китион, — он развернулся и двинулся назад, в город.

Внезапный металлический лязг в небе заставил Менедема и добрую часть остальных посмотреть вверх. Он был изумлён.

— Это что такое?

— Летучие мыши, — спокойно ответил Соклей.

— Но я не раз видал летучих мышей, — возмутился Менедем. — Они же мелкие, как садовые сони с крыльями. А эти здоровые, туши как у щенков, а крылья прям как у воронов.

— И всё же, это летучие мыши, — упорствовал Соклей. — У них есть носы и нет клювов. У них есть уши. У них крылья голые, и мех вместо перьев. Кто ещё это по-твоему?

— Они чересчур большие для летучих мышей, — настаивал Менедем. — Да ради богов, ещё чуть-чуть, и были бы размером с ястребов.

— Считаешь, что не бывает таких крупных мышей? — спросил Соклей. Прекрасно. Будь по-твоему, мой дорогой. А это большие птички, которые, случайно, в точности похожи на летучих мышей.

У Менедема вспыхнули уши. Чтобы усугубить ситуацию, Соклей заговорил на арамейском с грузчиком-финикийцем. Тот отвечал многословно, указывая в сторону длинных пологих холмов за Китионом. Соклей поклонился в знак благодарности, в точности, как и сам финикиец.

Он опять обратился к Менедему.

— Это летучие мыши, — сказал он. — Они обитают в пещерах и едят фрукты. По крайней мере, так тот парень сказал. Я сам всегда думал, что летучие мыши едят жуков. Хотелось бы мне остаться, узнать побольше про них. Мы можем?

— Нет, — отрезал Менедем. — Тебе, видать, интереснее узнать про летучих мышей, чем про женщин.

Соклей поморщился.

— Я этого не говорил.

Хоть он и не говорил, но Менедем, пристыженный из-за мышей, был рад слегка отомстить. Невредно потрепать перья двоюродному брату (ну, или мех, раз те твари всё-таки мыши).

Соклей давно знал, что, когда злишься на кого-нибудь на акатосе, проблема в том, что тебе от него не уйти. Корабль не слишком большой. Поэтому, хотя он считал выпад Менедема совершенно несправедливым, не мог уйти и надуться. Единственное место, где можно побыть одному — на крошечной передней палубе, но дуться там Соклей позволить себе не мог. Когда стоишь впереди, приходится исполнять долг вперёдсмотрящего.

Так он и делал — всматривался в воды Внутреннего моря, лишь бы не видеть брата. Но первое же, что лезло теперь ему в голову — будь всё иначе, стоял бы здесь Аристид. Соклей винил себя за то, что глаза у него не такие острые, как у погибшего моряка. И виня себя, позабыл про обиду на Менедема.

На следующий вечер, когда "Афродита" подошла к городу Куриону, летучих мышей над головой стало ещё больше. Соклей делал вид, что не обращает на них внимания. Менедем тоже о мышах не заговаривал. Странное перемирие, но всё-таки перемирие.

Менедем даже постарался проявить дружелюбие, спросив брата:

— Что тебе известно о Курионе? Ты ведь знаешь что-нибудь почти обо всех местах, где мы останавливаемся.

— Боюсь, что не об этом, — ответил Соклей. — Курионский царь Стасанор перешел на сторону персов во время кипрского восстания почти двести лет назад. Благодаря его предательству персы выиграли битву на равнинах у Саламина, и восстание провалилось.

— Похоже, город не особенно знаменит, — сказал Менедем. — Что ещё ты знаешь?

Соклей нахмурился, собирая воедино обрывки воспоминаний.

— Курион — колония высланных из Аргоса, — вспомнил он. — Они тут поклоняются странному Аполлону.

— Верно, молодой господин, — склонил голову Диоклей. — Аполлону Гилату.

— Да, Аполлону Леса! Спасибо, — отозвался Соклей. — Я не смог припомнить подробности. Тебе известно больше, чем мне, Диоклей. Будь добр, продолжай.

— Ненамного больше мне известно, — ответил неожиданно засмущавшийся келевст. — Сам я был здесь всего пару раз. Но я знаю, что обычаи поклонения этому богу странные, и что всякий, кто посмеет коснуться его алтаря, будет сброшен вон с тех утёсов, — он указал на отвесные берега к западу от города. Высотой эти скалы не впечатляли, в Ликии и Иудее Соклей видал покруче и выше. Однако, тот, кто свалится с них, умрёт, ударившись оземь, поэтому их высоты достаточно для наказания за кощунство.

Менедем тут же задал пару вопросов, которые показались Соклею поразительно разумными:

— Чего ради кому-то желать прикоснуться к этому алтарю, и как часто находятся такие безумцы?

— На это я ответить не могу, шкипер, — сказал Диоклей. — Всё, что я знаю — только воспоминания, или то, что мне кажется воспоминаниями о пребывании здесь. С тех пор прошло много лет, и я могу ошибаться.

С моря Курион не охраняло ни единой боевой галеры, или Соклей их не видел. Впрочем, он не особо рассматривал окрестности Куриона. Похоже, весь свой флот Птолемей держал в Саламине, поскольку этот порт ближайший к финикийскому берегу, откуда Антигон мог атаковать Кипр. Если правитель Египта и держал в Курионе свой гарнизон, то командир тут попался самый равнодушный. Кроме грузчиков, которые помогли причалить, команде "Афродиты" никто никаких вопросов не задавал.

— Откуда явились вы? — на старомодном диалекте

спросил у них голый киприот, привязывая канат. — Куда изволите направляться?

Менедем отвечал как обычно:

— "Афродита", с Родоса. Возвращаемся домой из Сидона. Дорийская тягучесть речи брата Соклея казалась ещё заметнее после архаичного говора грузчика.

— Родос, говоришь ты, добрый господин? И Сидон? На юг путешествовали вы далеко, и много там лицезрели вы странных вещей. Как по-твоему, среди них которые самые любопытные?

— Я отвечу, если позволите, — сказал Соклей, и Менедем махнул ему, чтобы продолжал. Он продолжил: — В Иудее, земле в глубине Финикийского побережья, есть озеро, полное такой солёной воды, что в ней человек не тонет. Он плавает по поверхности, а голова, плечи и ступни его торчат из воды.

— Фу! Оставь это! — воскликнул киприот. — За простака меня ты считаешь? Как мошенник ты говоришь! Вода есть вода, солёная или пресная. Ты человека бросаешь в неё, и, если не плавает он, на дно уходит и тонет. Иное против природы. Кто сказал тебе подобную ложь?

— Никто мне не говорил, — ответил Соклей. — Я видел сам, своими собственными глазами. Я сам входил в это озеро, и говорю тебе, оно держало меня благодаря огромному количеству соли.

Как ни старался, он не смог заставить киприота поверить.

— Клянусь Аполлоном Гилатом, встречал я таких как ты в минувшие времена, — заявил он. — Всегда у них наготове небыль, которую ни один человек в округе нашей проверить не может. Оставь это, опять тебе говорю я! Меня не уловишь ты подобным бредом и враками.

Соклею хотелось настоять на том, что он рассказал чистую правду. Но он решил не утруждаться, ибо понимал, что только напрасно растратит время, и, в итоге, сам разозлится. Люди легко ведутся на самые абсурдные россказни местных, но не станут доверять чужаку, рассказывающему правду о далёкой стране. Киприот попросил у него историю о необычном, а получив её, отказался верить.

На корму подошёл Москхион.

— Не переживай из-за этого, молодой господин, — сказал он. — Некоторые просто родятся глупцами, и ничего тут не поделаешь.

— Знаю, — согласился Соклей. — Спорить с таким как он — только зря тратить воздух. Он не поверил бы даже тебе и Телефу.

— Вот почему я и промолчал, — склонил голову Москхион. — Смысла не видел спорить, и всё тут. Вовсе не потому, что не захотел тебя поддержать.

— Ну конечно нет, — ответил Соклей. После того, как мы вместе бок о бок дрались там, среди скал, я никогда бы так не подумал. Мы оба обязаны друг другу жизнью, и не поссоримся из-за дурацкого спора с человеком, который, наверное, ни разу не отходил от Куриона дальше, чем на пять стадий.

— У нас ещё есть время до заката, не сходить ли нам на агору? Посмотрим, что там продают. — предложил Менедем.

— Почему нет? — ответил Соклей. — Никогда не угадаешь. Я бы не поставил на то, что мы найдем что-нибудь стоящее, но могу ошибаться. И прогулка по рыночной площади напомнит, что я снова среди эллинов.

Брат склонил голову.

— Да, я подумал о том же. — Он побежал по сходням с кормы на причал. — Пошли.

Курион был не велик, но стар. Даже улицы покрупнее извивались во всех направлениях. Когда-нибудь, подумал Соклей, его перестроят по гипподамовой системе с аккуратной решеткой улиц, которой наслаждались Родос, Кос и другие новые поселения. Тогда как местные знали все направления, чужеземцам приходилось стараться изо всех сил. Наконец, Менедему и Соклею удалось найти агору.

Люди переходили от прилавка к прилавку, разглядывая овощи, фрукты, горшки, кожу, сети, резьбу по дереву, ткани и сотни других вещей. Продавцы расхваливали свой товар, покупатели высмеивали. По площади слонялись разносчики с вином, фигами, жареными креветками и медовыми лепешками. Там и сям собирались группы людей, споря и жестикулируя. Самая обычная картина для любого эллинского города на побережье Внутреннего моря.

У Соклея на глаза навернулись слезы.

— Во имя богов, не думал, что буду так по этому скучать.

— И я, — согласился Менедем. — Посмотрим, что тут у них?

— Конечно, дорогой. Никогда не знаешь, что найдешь. — Они принялись прогуливаться по агоре вместе. Соклей знал, что надеялся найти: череп грифона. То, что он вряд ли мог оказаться в этом забытом богами городишке, его не волновало. Он надеялся и будет надеяться до конца жизни.

Однако, в Курионе не нашлось и следа подобной диковины. Да и любой другой. Агора была сногсшибательно скучна, по крайней мере для того, кто ищет груз для торговой галеры. Здешний мельник или крестьянин, без сомнения, остался бы от нее в восторге.

Поняв, что не найдет ничего, что захочет купить, Соклей начал прислушиваться к разговорам на агоре. Разговоры — вторая по важности причина, по которой люди приходят на площадь. Из-за кипрского диалекта Соклею приходилось прислушиваться сильнее, чем на Родосе. Чем больше слушал, тем легче ему становилось понимать.

Люди говорили о ставках и рисках. Все понимали, в чем он заключается, и со знанием дела рассуждали о шансах того или иного человека. Кроме того, они говорили о цене неудачи, и тоже не называли, какова она будет.

Наконец любопытство Соклея взяло над ним верх. Он подошел к какому-то местному и сказал:

— Прости, о наилучший, могу ли я задать тебе вопрос?

— Без сомнения, чужеземец. Говори.

— Сердечно благодарю тебя. — Как и на Кипре, здешний акцент заставлял Соклея сильнее, чем обычно слышать собственный дорический диалект. Тем не менее, он продолжил: — Что за ставки, о которых все вы говорите?

— Дотронуться до алтаря Аполлона Гилата без ведома жрецов, конечно, — ответил курионец.

Соклей удивленно воззрился на него.

— Но разве это не верная смерть? Разве за это не сбрасывают со скал? — он указал на запад.

— Воистину так, господин. Если кто будет пойман, неизбежно постигнет его такая судьба. Такова цена неудачи.

— В таком случае, кто же захочет совершить подобное безумие? — спросил Менедем.

Пожав плечами, курионец ответил:

— Такова нынче страсть среди молодежи сего города. Собираясь по двое или трое, они поднимаются к храму, и другие свидетельствуют, как один дерзнёт возложить руку на алтарь, а затем все поспешно удаляются.

— Зачем? — спросил Соклей. И снова местный только пожал плечами. Увидев, что у родосцев больше нет вопросов к нему, он вновь вежливо склонил голову и пошел своей дорогой.

А Соклей все скреб в затылке, вопрос не давал ему покоя, как застрявший в зубах кусочек осьминожьего щупальца. Наконец он сказал:

— Кажется, я понял.

— Не могу сказать такого о себе, — ответил Менедем.

— Вспомни Афины больше ста лет назад, когда Алкивиад с приятелями осквернял Элевсинские мистерии и портил гермы у домов. Вероятно, они не желали причинять вред, а просто веселились, пьяные, и играли в дурацкие игры. Вот и здешняя молодежь занята тем же самым.

— Не такая уж это и игра, если попадешься жрецам, — заметил Менедем.

— Интересно, как они охраняют алтарь. Если это лишь игра, то, может, большую часть времени они смотрят в другую сторону… Хотя Алкивиаду не поздоровилось, когда те, кому следовало держать язык за зубами, проговорились.

— Завтра мы уплывем отсюда. Мы никогда не узнаем.

— Зря ты это сказал. Теперь я буду мучиться до конца жизни.

— Не будешь, если сам не захочешь. А меня волнуют товары на этой агоре. Не вижу ничего, что захотел бы увезти отсюда, — Менедем щелкнул пальцами. — А, нет, беру свои слова обратно. Там был один очень хорошенький мальчик.

— Иди ты к воронам, — сказал ему Соклей. Красота мальчиков привлекала его внимание примерно так же, как красота породистой лошади. Он восхищался, но не желал обладать. Думая об этом, он задавался вопросом, не потому ли так случилось, что в юности он никому не нравился. Может быть, то унижение до сих пор уязвляло его.

Про Менедема же, напротив, писали на стенах по всему Родосу: "Менедем прекрасен", "Менедем лучший", "Мальчик Менедем самый красивый". Он знал, что с Соклеем такого не бывало, но большую часть времени проявлял такт, как и сейчас:

— Что ж, мой дорогой, я его заметил. Но, вероятно, у него нет чести, всего лишь ещё один маленький мерзавец с упругой попкой.

Теперь Соклею захотелось защитить мальчика:

— Ты ничего о нем не знаешь.

— Да, но знаю породу. Кое-кто продает вот так свою красоту, — Менедем снова щелкнул пальцами, — поскольку ничего другого у них и нет.

Соклей хмыкнул.

— Что? Думаешь, я шучу? — спросил Менедем.

— Нет, дорогой, вовсе нет. — В юности, когда Менедем просто купался во внимании, а на Соклея никто и не смотрел, он говорил себе, что у брата есть только красота и, повзрослев, он станет бесполезным. Он ошибался, но это не значит, что это его не утешало.

Они возвратились на "Афродиту". Над ними пролетела одна из огромных летучих мышей.

— У неё острый нос, — сказал Менедем. — Как у хорошенького мальчика, о котором я говорил. Как ты думаешь, летучие мыши считают друг друга красивыми?

Поразмыслив, Соклей покачал головой.

— Что я думаю, так это то, что ты очень странный, раз такими вопросами задаёшься.

— Ну, спасибо! — ответил Менедем, словно Соклей его похвалил. И оба рассмеялись.

Некоторые моряки ушли в Курион напиваться. Впрочем, Диоклея не волновало, что придётся их собирать.

— Я об этом даже не думал, — сказал он, когда с этим было покончено. — Ведь никто не хочет застрять в этом жалком местечке.

Что идеально выражало отношение Соклея к Куриону. Он был рад, когда ранним утром торговая галера покинула городок. Конечно, им придётся на ночь остановиться в каком-нибудь другом маленьком кипрском городе, может даже меньше, чем Курион, но сейчас ему не хотелось об этом думать.

Было почти безветренно, Диоклей командовал гребцами, задавая неспешный темп. Неожиданно он указал в сторону недалёкого берега:

— Что это они там делают?

Соклей посмотрел на утёсы западнее Куриона. По гребням маршировала процессия. Нет, маршировали не все — одного, связанного и упирающегося, тащили к краю обрыва. Соклей похолодел.

— Ты это видишь, Менедем? — его голос задрожал.

Брат склонил голову.

— Вижу. — И мрачным тоном продолжил: — Что же, теперь мы видим, как серьёзно жрецы Аполлона Гилата относятся к прикосновениям к своему алтарю.

— Да уж. — Соклей продолжал смотреть, хотя очень хотел отвернуться. Процессия подошла к краю обрыва. Акатос находился довольно далеко в море, поэтому происходящее приходилось наблюдать не только в миниатюре, но и в жутком безмолвии. До ушей Соклея доносился лишь звук хлопающих о борт корабля волн, да мерные удары вёсел.

Что они говорили там, на вершине скал? Проклинали связанного за осквернение алтаря? Или хуже того — сочувствовали ему, говорили, как жаль, что он схвачен, но теперь придётся ему расплачиваться? Как Фукидиду, записывавшему речи, которых он не слышал, Соклею пришлось решать самому, что правдоподобнее и больше подходит к такому случаю.

Потом, внезапно — Соклей не успел понять, как это случилось — связанный полетел вниз с утёса. В одно мгновение сцена на берегу перестала быть тихой. Вопль ужаса и отчаяния несчастного достиг "Афродиты" через целую стадию морской воды. И ужасающе оборвался. Растерзанное тело лежало у подножия утёса, неподвижное, словно в нём никогда и не было жизни. Курионцы, убившие этого человека и довольные хорошо выполненной работой, двинулись назад, к храму, заниматься другими важными делами наступающего дня.

Моряки негромко переговаривались. Даже если кто-то из них и считал, что тот человек сам виноват в осквернении алтаря, тяжело смотреть на такую смерть, и нельзя это счесть добрым знаком. Диоклей тронул амулет Геракла Защитника, который носил, чтобы отвести от себя зло.

Соклей перешёл назад, на корму, и поднялся наверх. Тихим голосом произнёс:

— Рад я, что мы ничего не купили на агоре этого Куриона.

Теперь, чтобы взглянуть на тело, лежавшее на берегу под утёсами, Менедему пришлось оглянуться через плечо. Спустя мгновение, он снова перевёл взгляд на Соклея и медленно опустил голову.

— Да, — сказал он. — И я.

Перед "Афродитой" над горизонтом медленно поднималась Анатолия, позади уходил в море Кипр. Между ними корабль был один посреди бесконечности. Менедем правил от Пафоса, что на западной оконечности Кипра, к далёкой Анатолии. Это делало путешествие по открытому морю длиннее, чем если бы они ползли вдоль северного берега Кипра, зато на несколько дней сокращало дорогу обратно на Родос.

— Эге, — произнес Соклей. — Похоже, все идёт хорошо.

— Да, неплохо, — ответил Менедем. — Но я уже слышу, как отец ругает меня за то, что я выбрал этот маршрут, — вздохнул он. Чем ближе к Родосу, тем чаще он думал о доме. Он не слишком торопился встретиться с отцом, и какая-то его часть не торопилась увидеть и вторую жену отца. Но какая-то часть очень даже желала вновь повидать Бавкиду, и он точно знал, какая именно.

Соклей поднялся на корму и указал далеко вперёд.

— Отличный ты выбрал курс. Оставив побережье Ликии там, ты проскочил большую часть моря, где кишат пираты.

— Жаль, что я не могу проскочить его полностью. Если бы я мог проплыть прямо с Кипра на Родос, так бы и сделал. Тогда нам вообще не пришлось бы беспокоиться о пиратах.

— Возможно, — ответил Соклей. — Но если бы ты мог так легко пересечь открытое море, не думаешь, что и пираты могли бы?

Менедем об этом не подумал. И хотел бы, чтобы и двоюродный брат тоже не думал.

— Иногда твой разносторонний взгляд — это зло, а не достоинство, дорогой мой.

— Куда катится мир, если нельзя сказать правду, чтобы не услышать в ответ одни придирки? — Соклей возвёл глаза к небу, будто ожидая, что оттуда снизойдут Зевс или Афина и провозгласят его во всем правым.

Но ничего такого не случилось. Может, это доказывало, что Соклей ошибается. А может, то, что боги занимались где-то делами поважнее. Или вообще ничего не доказывало… Менедем отогнал эту мысль до того, как она окончательно сформировалась. И все же, хотел бы он, чтобы хоть раз бог, любой, явил себя ему на земле или прямо ответил на молитву. Так ему было бы куда легче поддерживать в себе веру, пусть искреннюю, но не особенно глубокую.

Так и не позволив себе обдумать этот вопрос, Менедем спросил:

— А как звали того нечестивца, что говорил, будто жрецы придумали богов, дабы заставить людей вести себя как следует?

— Критий, — сразу ответил Соклей. — Он уже девяносто лет как умер, но ты прав, он был нечестив, и не только в этом вопросе.

— Один из приятелей Сократа, да?

Соклей поморщился.

— Да, он какое-то время учился у Сократа, но они разорвали отношения, когда он совершил что-то постыдное, а Сократ публично обличил его.

— Вот как. — Менедем этого не знал. Ему нравилось дразнить Соклея насчет Сократа, но ответ на какое-то время закрыл все возможности. Он видел, что брат пристально наблюдает за ним. Соклей раскусил, что за игру затеял Менедем, а значит, лучше пока её отложить. Когда соперник предвидит, что сейчас полетят стрелы, и вполовину не так весело.

Менедем сосредоточился на управлении "Афродитой". Указав, как ранее Соклей, на вздымавшиеся вдалеке горы Ликии, он сказал:

— Вид красивый, но лучше бы их тут вообще не было.

— Согласен, дорогой, — Соклей прекрасно его понял. — Если бы не они, от ликийцев было бы намного меньше бед. Эти горы прячут разбойников, а устья рек, бухточки и мысы скрывают пиратские корабли. — Он помрачнел. — До этого путешествия я никогда не сталкивался с разбойниками.

— Это потому, что ты мало передвигался по суше, — сказал Менедем. — И никто бы не стал, если бы мог этого избежать.

— В море тоже небезопасно, — возразил Соклей. — Мы прочувствовали это на своей шкуре в прошлом году, когда пираты украли череп грифона.

— Они не хотели его красть. Просто так вышло. Знаю, что потеря не даёт тебе покоя, но они этого не желали. Хочу тебе напомнить, что они собирались украсть наши деньги и все, что имеет какую-то ценность, а нас самих убить или продать в рабство, или потребовать выкуп. Потеря черепа — это блошиный укус по сравнению с тем, что могло бы произойти.

У брата хватило совести устыдиться.

— Да, ты прав, конечно. Не помню, чтобы когда-либо говорил иначе, но если так, прости меня. Но скажу тебе, этот блошиный укус страшно зудит.

— Да знаю, ты говоришь об этом по поводу и без. Со временем от этих слов тоже начинаешь чесаться.

Менедем испугался, не слишком ли он прямолинеен. Иногда, если его погладить против шерсти, Соклей мог дуться нескольку дней, но сейчас лишь произнес:

— Мне так жаль, не буду больше обременять тебя своим присутствием, — и с видом оскорбленной египетской кошки ушел с кормы. Менедем вздохнул. Он несомненно перестарался и теперь должен как-то вернуть Соклея в хорошее расположение духа.

Но пока ему нужно управляться с кораблем, морем и приближающимся ликийским побережьем, а значит, брату придется подождать. Соклей прав в одном: как ни одна армия никогда не изгоняла разбойников с ликийских холмов, так и ни один флот не вычищал пиратов на побережье. Жаль, что "Афродита" не тригемолия, как бы ликийцы боялись её!

Но сейчас он находится на торговой галере, и ему следует проявлять осторожность. К концу дня из моря поднялась гористая местность, высокая и темная от густого леса. Он мог бы попробовать найти город. Мог, но не стал этого делать. У него достаточно еды. Он взял на борт в Пафосе много воды. Он мог позволить себе провести ещё одну ночь в море. Мог и так и сделал.

Матросы не ворчали, только не в виду этого побережья. Может, когда-нибудь люди смогут плавать напрямую от Кипра на Родос. Был бы способ избегнуть хватки ликийских пиратов. Менедем задумался, можно ли на акатос погрузить достаточно хлеба, сыра, оливок, воды и вина для столько долгого плавания. Возможно. А возможно и нет. Появится дополнительный риск, он усмехнулся. В море всегда полно рисков.

Солнце закатилось, и якоря плюхнулись в море. Моряки поглощали припасы, запивая их разбавленным вином. Блестящая выпуклая луна светилась на юго-восточном небе. С наступлением сумерек на небе зажглись звезды. Блуждающая звезда Зевса висела низко на юго-западе. Немного к востоку от него сияла блуждающая звезда Ареса, входящая в созвездие Скорпиона и находилась близко к своему сопернику, красному Антаресу. Блуждающая звезда Кроноса, жёлтая как оливковое масло, светила с юга, немного к западу от Луны.

В ночной тишине набирал силу храп. Соклей пришел с кормы, завернулся в гиматий и растянулся рядом с Менедемом. Вообще-то он пока не хотел спать. Показывая на блуждающую звезду Ареса он прошептал.

— Интересно, почему сейчас звезда намного тусклее, чем весной. Раньше она легко затмевала Антарес. А теперь… — он покачал головой.

— Мне откуда знать, — проворчал сонный Менедем. — Потому, что так, да и всё. Хочешь подняться на небо и посмотреть?

— С радостью, если бы мог.

— Да, если бы. Но поскольку не можешь, может, тогда поспишь?

— Ладно, спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил Менедем.

Когда он проснулся следующим утром, на востоке за "Афродитой" начинал пробиваться рассвет.

— Прикосновение розового рассвета, — пробормотал Менедем и улыбнулся, потом зевнул, потянулся и поднялся на ноги. Чуть вздрогнув от холода, взял смятый хитон, который использовал как подушку, надел. Солнце скоро согреет, но ночь холодна. Он подошёл к поручням и помочился во Внутреннее море.

Соклей всё ещё храпел. Он, казалось, как лёг прошлой ночью, так больше и не пошевелился. Диоклей проснулся, поглядел на Менедема с гребной скамьи, где устроился на ночь, и кивнул. Занимался день, моряки понемногу просыпались. Наконец, когда солнце едва встало над горизонтом, Менедем махнул тем, что уже встали, и они принялись будить остальных.

Он потряс за плечо Соклея, чтобы разбудить и его. Брат что-то сонно пробормотал, потом испуганно подскочил, широко открыв глаза. На мгновение в них мелькнул животный страх. Потом рассудок вернулся, а с ним вместе и гнев.

— А чего ты просто не вонзил в меня копьё? — возмутился Соклей.

— Может быть, в другой раз, дорогой, — Менедем постарался говорить поласковее, чтобы ещё подразнить Соклея. Судя по тому, как тот хмурился, это сработало.

Они позавтракали ячменными лепёшками с маслом и сильно разбавленным вином. Моряки, кряхтя от усилия, налегли на подъёмник, поднимая якоря. Их вытащили из воды и закрепили у носа. Менедем проверил ветер. Это оказалось несложно — ветра, можно сказать, и не было. Он вздохнул. Гребцы сегодня отработают свою плату.

Он велел Диоклею поставить по восемь гребцов на борт — достаточно, чтобы держать скорость, но не слишком много, на случай, если свежие руки понадобятся, чтобы удирать от пиратов или же отбиваться. Менедем сплюнул в подол туники, отгоняя недоброе предзнаменование.

Как случалось часто, рыбацкие лодки разбегались от "Афродиты". Им достаточно было одного взгляда на многоножку галеры, рассекающую воды Внутреннего моря, и они видели в ней пиратский корабль. Менедема это всегда огорчало. Впрочем, если бы сам он правил одним из этих мелких судёнышек, то тоже бежал бы прочь от "Афродиты". Всякий, кто рискует свободой и жизнью своей команды — просто глупец.

Утро уже переходило в день, подул ветер и Менедем приказал опустить парус. Он сомневался, что оно того стоило — парус то наполнится ветром и потянет акатос вперёд, то спустя минуту ветер снова стихает, и парус обвисает, как пустая кожа на брюхе у толстяка после того, как его полис попал в осаду и сдался после длительной голодовки.

— Вот чума! — пробормотал он, когда ветер спал в четвёртый раз за половину часа. — Как девчонка, которая соблазняет и не даёт.

Соклей, стоявший достаточно близко, его услышал.

— Я так и думал, что ты это скажешь, — произнёс он.

— Не смею тебя разочаровывать.

Он ещё продолжил бы в том же духе, но Москхион, чья очередь была наблюдать, крикнул с носа:

— Из-за мыса показался корабль. Боги, нет, два корабля! Справа по носу! — и он указал в ту сторону.

Взгляд Менедема метнулся туда, куда указывал Москхион. И всё же, ему потребовалось несколько мгновений, чтобы разглядеть корабли. Две галеры, мачты опущены, борта и даже весла окрашены в зеленовато-синий, на фоне моря и неба их не просто заметить. Ни один честный шкипер так свой корабль не покрасит.

Соклей увидел то же самое.

— Пираты, — сказал он таким тоном, будто говорил о погоде.

— Боюсь, ты прав, дорогой, — склонил голову Менедем. Он прикинул скорость, с которой приближались эти длинные низкие галеры, и результат ему не понравился. — Я боюсь, что с таким набухшим корпусом мы не сможем разогнаться как следует. Они нас быстро поймают, и этот чёртов порывистый ветер помешает уйти под парусом.

— Значит, придется сражаться, — сказал Соклей.

— Да, — опять склонил голову Менедем. — Я боюсь, что придётся. — Он стал выкрикивать приказания: Поднять парус! Раздать всем оружие! Все на вёсла! Диоклей, как только у нас на каждой скамье будут гребцы, отбивай быстрый ритм. Мы не можем от них сбежать, но должны набрать как можно большую скорость.

— Точно, шкипер, — начальник гребцов показал в сторону приближающихся пиратских судов, между которыми было около пары плетров. — Как по мне, они малость поторопились. Подождали бы ещё выходить из укрытия, и у нас было бы меньше времени подготовиться.

Мы довольно далеко от берега, может, они опасались, что совсем уйдём, — сказал Менедем. — Раз они допустили ошибку, так докажем им это.

— Это триаконтеры, — заметил Соклей. — Всего по тридцать гребцов на каждом, но посмотрите, сколько ещё людей они взяли для абордажа.

— Ублюдки, — буркнул Менедем. — Хватай мой лук, о наилучший. Твое искусство лучника нам очень пригодится.

— Надеюсь, — ответил его брат. — Но, как бы я ни хотел, я не могу перестрелять их всех.

— Знаю. Я бы тоже хотел, — сказал Менедем. — Но чем больше подстрелишь, тем меньше нам придется отбиваться, когда они к нам полезут на борт.

"Если уж полезут к нам на борт, мы пропали", — подумал он. Как и брат, Менедем видел, как много на пиратских судах людей. Может, команда "Афродиты" и отразила бы нападение одного корабля, но обоих? Ни единого шанса. Вслух он этого не сказал, но по лицу Соклея видел, что тому это тоже понятно.

Парус заскользил вверх. Гребцы заспешили по местам. Свободные от гребли приготовили копья, мечи, топоры и дубинки, сложив их там, где можно быстро схватить. Все следили за триаконтерами, приближавшимися к торговой галере. Они тоже понимали, что от такого количества нападавших им не отбиться. Но они уже попадали в стычки на море, и Менедему всегда удавалось что-нибудь сделать, чтобы все остались живы и на свободе.

Что ты станешь делать на этот раз? — спрашивал он себя. И найти мог только один ответ: всё, что смогу. Вслух же сказал:

— Соклей, отвяжи с кормы лодку, а потом иди на нос и стреляй. Если выиграем, может потом за лодкой вернёмся, если нет… — он пожал плечами и обернулся к Диоклею. Брат подчинился. — Увеличь ещё ритм. Только не показывай им всё, на что мы способны, пока не стоит. Дай им подумать, что мы медленнее и неповоротливее, чем на самом деле.

— Понял, шкипер, — келевст возвысил голос, чтобы его все услышали: — Навалитесь, олухи! Если хотите ещё раз развлечься с родосскими шлюхами, делайте, что говорит капитан и я. А ну, навались! Риппапай! Риппапай! Риппапай! — и он задал ритм, колотя молоточком в медный квадрат.

"Афродита", словно собравшись с силами, бросилась навстречу пиратам. Гребцы на акатосе, конечно, не видали противника — они глядели назад, на Менедема и Диоклея. Келевст поступил мудро, напомнив им, чтобы подчинялись приказам. И гребцы полагались на него и на шкипера, доверяли им стать их глазами и разумом. На доверие они ставили свою жизнь и свободу. По беспокойству на лицах некоторых, они это тоже знали.

А потом у Менедема не осталось времени жалеть гребцов. Он повёл галеру прямо навстречу двум триаконтерам. На неё зло и пристально смотрели глаза, изображённые на носах кораблей пиратов. Их тараны взрезали море, поднимая белую пену. Вёсла падали и вздымались — не так слаженно, как на "Афродите", но довольно споро. Оба корабля шли быстрее акатоса. "Но не настолько уж", — сказал себе Менедем. — "Надежда есть".

— Я принесу тебе в жертву что-нибудь ценное, отец Посейдон, — пробормотал Менедем, — если позволишь мне добраться до дома. Обещаю тебе. — Он почти каждый день заключал сделки со смертными, так почему бы не попробовать и с богами?

На море все происходит неспешно. "Афродита" и пираты сближались быстрее, чем рысящие лошади, но до встречи оставалось ещё стадий двадцать — двадцать пять, то есть около четверти часа. У Менедема было время поразмыслить. И у пиратских капитанов тоже, вне всякого сомнения. Менедем подозревал, что знает, как они будут действовать: сохраняя дистанцию между собой, сначала засыпят "Афродиту" стрелами, а потом приблизятся и возьмут на абордаж с обоих бортов одновременно. Учитывая численный перевес, вряд ли их постигнет неудача.

В том, что касалось ответных действий, думы его были мрачнее, чем хотелось бы.

Корабли пиратов приближались. Менедем вдруг услышал крики, увидел блеск солнца на мечах и наконечниках копий. Крики, кажется, не на греческом, но оно и не важно. Когда в прошлом году в Эгейском море их торговую галеру атаковало пиратское судно, на нём оказалось немало эллинов. Они прежде всего — пираты.

Он правил "Афродиту" прямиком на ближайший триаконтер: на тот, что слева. Как пиратский корабль, а за ним и другой, ни меняли курс, Менедем с ловкостью бывалого морехода доворачивал рулевое весло, и носы опять указывали друг на друга.

— Ты решил таранить их, шкипер? — спросил Диоклей. — Теперь выжать из гребцов всё, что можно? Думаю, они способны ещё прибавить, хотя и сейчас выкладываются изо всех сил.

— Посмотрю, что станут делать пираты, и решу, — сказал Менедем. — Не прибавляй скорость, пока я тебе не крикну, независимо от происходящего.

— Понял, — в голосе келевта не прозвучало и тени сомнения, что бы он сам ни думал. И за это Менедем был ему благодарен. Если Диоклей выкажет беспокойство, это, наверняка, передастся гребцам, что сделает плохую ситуацию ещё хуже.

С ближнего пиратского корабля начали стрелять лучники. Стрелы плюхались во Внутреннее море, совсем немного не долетая до "Афродиты". Менедем с кривой усмешкой опустил голову. Лучники всегда начинают стрелять чересчур рано. Впрочем, вскоре стрелу начнут уже жалить. Ещё больше стрел вметнулось в воздух. Недолёт, но уже совсем близко.

Только что время не имело большого значения, и вот уже счёт пошёл на удары сердца, Менедем резко повернул "Афродиту" вправо, нацелясь тараном в борт второму пиратскому кораблю, который он до сих пор игнорировал.

— Давай, Диоклей, таранная скорость! — крикнул он.

— Понял! — без колебаний отозвался келевт. И ускорил ритм: — Ну, парни! Вы можете! Риппапай! Риппапай! Риппапай!

Даже бронзовый Талос долго такого ритма не выдержит. Задыхаясь, обливаясь потом, гребцы отдавали все силы. И акатос внезапно словно взлетел над морем.

Единственным преимуществом Менедема было то, что он знал, что делает, а пиратские капитаны — нет. Будь шкипер ближайшего корабля внимательнее и приготовься он к чему-то неожиданному со стороны "Афродиты", то ему следовало протаранить её, когда та развернулась к его товарищу. Он даже это попробовал, но опоздал на пару ударов сердца, прежде чем начинать разворот, да и внезапный рывок торговой галеры тоже стал для него сюрпризом. И его триаконтер прошёл всего в паре локтей за кормой "Афродиты".

Две стрелы просвистели позади Менедема, но он даже не обернулся. Он надеялся, если его сразят, Диоклей отбросит его тело в сторону и доведёт до конца атаку на пиратский корабль. Менедем направил галеру в точку между носом триаконтера и местом крепления мачты.

Кормчий пиратского корабля должен был начать разворачиваться к "Афродите" или от неё, чтобы таран акатоса пришелся по касательной. Чернобородый разбойник должен был так сделать. Он, возможно, даже успел бы — несмотря на внезапность времени было достаточно. Но Соклей с неверояной скоростью быстрой послал в него три стрелы. Две из них пролетели мимо, но третья попала в шею. Кормчий завопил, схватился за горло и забыл, что надо править триаконтером.

— Эгей! — ликующе вскричал Менедем.

Другой пират отпихнул в сторону раненого кормчего и схватил рулевые вёсла. Слишком поздно. Счёт уже пошёл на удары сердца, а второй корабль опоздал. Менедем услышал их крики, увидел разинутые рты, широко распахнутые глаза… и тут таран врезался. Один из пиратов попытался веслом оттолкнуть акатос — но это все равно что соломинкой отгонять злую собаку.

Хрясь! Менедема качнуло. Три горизонтальных острия тарана впились в борт триаконтера, ломая шипы и пазы соединений, морская вода хлынула в образовавшиеся щели когда-то непроницаемого корпуса.

— Табань! — крикнул Диоклей, и гребцы, ожидавшие этой команды, немедленно подчинились. Сердце Менедема гулко колотилось. Если таран застрял, пираты со своего смертельно раненого корабля могут перебраться на "Афродиту", и, возможно, ещё выиграют эту схватку. Но он облегчённо выдохнул — обошлось. Менедем развернул акатос к второму пиратскому кораблю.

Взвыл гребец, пронзённый стрелой с тонущего триаконтера, другой занял его место. Менедем возблагодарил богов, что это не случилось во время тарана — ему могло не хватить времени, или удар вышел бы менее эффективным. Он заметил ещё одного раненого моряка, не гребца, скрючившегося и державшегося за пронзённую стрелой икру. Должно быть, его ранило при атаке, а Менедем, чьё внимание сосредоточилось только на цели, заметил это только сейчас.

Стрелки на борту уцелевшего триаконтера продолжали пускать стрелы в "Афродиту". Соклей старался им отвечать. Одна из его стрел просвистела прямо перед лицом пиратского кормчего, отшатнувшегося с испуганным воплем, который Менедем услышал с расстояния двух плетров между галерами.

Он также слышал крики о помощи с протараненного корабля, погружавшегося всё глубже в воду. На дно морское корабль не уйдёт, поскольку сделан из дерева. Но вёсла уже бесполезны, весь корпус залит водой. И они на расстоянии многих стадий от берега. Сам Менедем, отличный пловец, возможно, отсюда до земли и доплыл бы. Но многие моряки вообще не умеют плавать.

Второй пиратский корабль мог бы снять с тонущего команду, но этот триаконтер и так переполнен. А кроме того, если он приблизится к тонущему собрату — придётся замереть неподвижно, ожидая тарана от "Афродиты".

Хорошенькая проблема у того шкипера, — подумал Менедем. И он, и капитан второго пирата, осторожно маневрировали — оба корабля теперь не в лучшем состоянии, и гребцы на обоих измучены. Однако, триаконтер всё же быстрее, и Менедему не мог за ним угнаться. Немного погодя он бросил эти попытки, боясь совсем истощить силы своих моряков — тогда они останутся на милость пиратов.

Пока они маневрировали, протараненный корабль продолжал тонуть. Вскоре пираты с него болтались в море, цепляясь за вёсла и всё, что могло плавать. Их крики звучали бы более жалостно, если не знать, что, обернись всё иначе, они людей с торговой галеры не пожалели бы.

Ветер начал усиливаться, на море поднялись волны, и пиратский корабль стал погружался в воду быстрее. Барахтающиеся пираты поднимались на гребнях волн и скользили вниз. Менедем проверил ветер послюнявленным пальцем.

— Как ты думаешь, ветер ещё продержится? — спросил он Диоклея.

— Надеюсь что да, — старший гребец склонился к ветру. Он пошевелил губами, будто бы пробуя его на вкус, затем кивнул. — Да, шкипер, думаю, продержится.

— Я тоже так думаю, — Менедем начал громко отдавать команды, — опустить парус с рея, думаю, эти грязные воры получили то, что хотели. Если оставшийся корабль попытается преследовать нас, мы заставим их пожалеть об этом ещё раз.

Все радовались, измученные, но счастливые. Теперь уже ветер с большей силой гнал галеру вперёд по морю, и Диоклей уменьшил частоту ударов. Менедем оглянулся через плечо. Конечно, один триаконтер спешил к другому, снимать людей. Никто на борту уцелевшего корабля, похоже, даже и не думал про "Афродиту". А если пираты о ней всё же думали — погоня будет долгой. Да и дополнительный вес нескольких десятков людей замедлит ход триаконтера.

Соклей прошёл на корму, помочь моряку, которого ранили в ногу. Менедем считал, что брат разбирался в лечении куда хуже, чем тот сам думал, но тут и лучший лекарь не сделал бы больше. Соклей извлёк стрелу и перевязал рану. Больной, казалось, был признателен за помощь, и Менедем полагал, что вреда Соклей не причинил.

Ещё Соклей отлично пострелял.

— Эгей! — ещё раз окликнул Менедем. — Того пирата, что стоял у рулевых весел, ты очень вовремя подстрелил.

— Я мог бы расправиться с тем мерзавцем быстрее, если бы два раза не промахнулся, — ответил Соклей. — На самом деле, я почти мог до него доплюнуть, но мои стрелы летели мимо, — он выглядел крайне недовольным собой.

— Не бери в голову, — ответил Менедем, — Ты попал в него, и это главное. Они потеряли драгоценное время и не смогли подстроиться под наш удар или уклониться от него. Мы ударили прямо в борт и с максимальной силой. Так таран наносит наибольший урон.

— Думаешь, второй погонится за нами? — спросил Соклей.

— Не знаю, увидим. Надеюсь, что нет, — ответил Менедем. — Я обещал Посейдону богатую жертву, если он выведет нас. Придется исполнить обещание, когда вернёмся на Родос.

— Бог её заслужил, — согласился брат. — А ты заслужил похвалу за свое мореходное искусство. — Он крикнул гребцам: — Ещё раз "ура!" капитану, ребята!

— Эгей! — зашумели они.

Менедем широко улыбнулся и оторвал от весла одну руку, чтобы помахать ею, потом оглянулся назад: второго пиратского корабля не видно. Он не только не преследовал их, но и вообще скрылся за горизонтом. Менедем ничего не сказал — пока ещё рано. Да, он не видит триаконтер, но с него ещё могут разглядеть мачту и парус "Афродиты", а потому продолжим плыть вперёд и посмотрим, что будет дальше.

Ветер свежел, и Менедем, наконец, снял людей с вёсел и пошёл только под парусом. Он подумал, что и пираты сделают то же самое — иначе их гребцы совсем из сил выбьются. Он всё оглядывался назад и по-прежнему не видел никакого паруса.

Наконец он позволил себе вздох облегчения:

— Я думаю, что они уже не гонятся за нами.

— Euge! — снова закричали моряки.

— Как твоя нога, Каллианакс? — с тревогой спросил Соклей.

— Болит так, что хуже некуда, молодой господин, — ответил моряк. — И думаю, ещё долго будет болеть, — тягучий дорический акцент у него был сильнее, чем у многих других. — Ведь не бывает так, чтобы не болело, если подстрелят. Но во имя богов, когда же оно перестанет.

— Это понятно. Но она горячая? Воспалённая? Рана гноится?

— Нет, ничего такого, просто болит.

— Если она не опухла, не покраснела и не загноилась, значит, заживает как следует. Продолжай поливать её вином.

Каллианакс скривился.

— Легко тебе говорить, нога-то не твоя. От вина её жжёт огнем.

— Знаю. Но оно помогает. Ты хочешь лишиться долгосрочного выигрыша из-за недолгой боли? Если рана загноится, ты можешь умереть. Наверняка, ты уже видел подобное.

— Ну, да, но не думаю, что сейчас так будет, — возразил Каллианакс.

— Прошу, не рискуй, — сказал Соклей. Моряк неохотно склонил голову. Соклей решил присматривать за ним: некоторые люди по привычке думают лишь о сегодняшнем дне, забывая о завтрашнем. Он знал это, но не понимал.

Менедем рассмеялся, когда Соклей выразил это вслух.

— Могу привести тебе на это пару причин.

— Просвети же меня, о наилучший.

Менедем только рассмеялся ещё громче.

— О, я тебя знаю, мой дорогой, ты меня не обманешь. Когда ты такой вежливый, это значит, что я не могу тебя просветить. Некоторые люди глупы, вот и всё. Они не станут думать о следующем месяце, даже если дашь им по голове.

— Но они глупы от рождения, или их просто не обучили должным образом? — спросил Соклей.

Он ожидал определенного ответа, так его учили. Но Менедем сказал:

— Думаю, и то, и другое. Некоторые люди глупы, как я уже сказал. Они будут вести себя глупо, хоть учи их, хоть нет. А про остальных, кто знает? Может, кому-то из них можно объяснить, что глупость, а что нет.

Соклей хмыкнул. Неопределённый ответ брата тем не менее оказался вполне разумным.

— Справедливо, — согласился он и хотел уйти.

Но Менедем сказал:

— Погоди, я не закончил.

— Да? Ну, продолжай.

— Спасибо за разрешение. — Саркастическая улыбка Менедема внушала опасения. — Если награда, которую получаешь сегодня, достаточно велика, никто не станет волноваться о завтрашних бедах. После того как Александр выбрал Афродиту прекраснейшей и вручил ей яблоко раздора, предпочтя её Гере и Афине, он в награду заполучил себе в постель Елену. Думаешь, он переживал о дальнейшей судьбе Трои? Вряд ли.

— Опять ты все свел к женщинам, — сказал Соклей. Менедем не выпуская из рук рулевых весел, сделал вид, что кланяется. Но Соклею после недолгого размышления пришлось признать: — Да, вероятно это правда.

— Значит, я тебя просветил?

— Полагаю, да.

— Хорошо, — ухмыльнулся Менедем. — Если снова возникнут такие сложности, просто скажи мне. Я все объясню.

— Да ну тебя к воронам, — буркнул Соклей, отчего Менедем рассмеялся ещё сильнее.

"Афродита" зашла ещё в несколько городков на Ликийском побережье, не столько ради торговли, столько из-за того, что города, охраняемые гарнизонами Птолемея, были единственными безопасными местами для ночевки в этой части света. Если к закату ни одного города не попадалось, галера проводила ночь в море подальше от берега.

Другой причиной, по которой родосцы не особо торговали в городах Ликии, была надежда следующей весной отвезти свои товары в Эгейское море и выручить за них больше, чем могли получить поблизости. Финикийские купцы иногда сами возили досюда свой товар, но лишь немногие добирались до полисов самой Эллады.

Один из офицеров Птолемея в Мире купил пару амфор библосского для своего симпосия.

— Такого ребята ещё не пили, — сказал он.

— Полагаю, что да, — согласился Соклей. — И как тебе тут служится?

— Как служится? — солдат состроил гримасу отвращения. — Если миру потребуется клизма, её следует воткнуть прямо сюда. — Соклей с Менедемом расхохотались. — Ликийцы просто шакалы, и ничего более, но, если их всех перебить, толку не будет, эти горы тут же наполнятся другими шакалами в человеческом обличье. Эта страна просто создана для разбойников.

— И пиратов, — добавил Соклей, и они с Менедемом по-очереди поведали о своей стычке.

— Вам повезло, — сказал офицер, когда они закончили. — Не сомневаюсь, что вы хорошие моряки, и команда у вас прекрасная, но всё равно — вам повезло.

— Я предпочитаю думать, что мы действовали умело, — скромность никогда не входила в число недостатков Менедема.

Соклей сухо сказал:

— Я тоже предпочитаю так думать, но нам, безусловно, повезло, и мы застали пиратов врасплох.

— Мы родосцы, — заявил Менедем. — Если не можем разделаться с подобным сбродом, то и свободы своей не заслуживаем. Наш друг, — он кивнул солдату, — хотел бы вычистить горы, а я хотел бы сделать то же самое с побережьем и сжечь все триаконтеры, пентеконторы и гемолии, что нам попадутся.

— Было бы хорошо, — согласился Соклей.

— Было бы чудесно, — согласился и офицер. — Кажется, ты забыл дышать.

Менедем надул щеки, как лягушка по весне. Соклей и офицер рассмеялись.

— Однако, печально, хоть и неудивительно, что большая часть этого города построена в пятнадцати-двадцати стадиях от моря, — сказал Менедем. — Все тут ждут пиратов, принимают их как должное и даже города планируют с этим расчетом. А это неправильно, как вы не понимаете? — он говорил с несвойственной горячностью.

— Нет, правильно, если стоит цель уберечь город от разграбления, — возразил офицер Птолемея.

— Я понимаю, что говорит мой брат, — сказал ему Соклей. — Он хочет сказать, людям следует бороться с пиратами, вместо того чтобы принимать их как неотъемлемую часть жизни. И я с ним согласен. Ненавижу пиратов.

— О, да я тоже согласен с тем, что людям следует делать. А вот что они на самом деле сделают — совершенно другая история.

Как бы Соклею ни хотелось поспорить с этим, он не мог.

Остаток пути вдоль побережья Ликии прошёл гладко. Один триаконтер, правда, выскочил из устья реки, когда "Афродита" проплывала мимо, но предпочёл с ней не связываться — одиночный пиратский корабль, даже с большой абордажной командой в дополнение к гребцам, вряд ли справится с захватом торговой галеры.

— Трусы! — вопили моряки с "Афродиты", когда триаконтер развернулся обратно к берегу. — Псы шелудивые! Бесхребетные евнухи!

К неимоверному облегчению Соклея эти выкрики не заставили пиратов повернуть назад. Позже он спросил Менедема:

— Зачем они кричат такое? Они что, в самом деле хотят драться с проклятыми ликийцами?

— Не думаю, — ответил брат. — Надеюсь, что нет. Но разве ты не станешь браниться, если враг решит, что не хочет иметь с тобой дела? Хочешь сказать, ты так никогда не делал?

Поразмыслив, Соклей тряхнул головой.

— Нет, не хочу. Но постараюсь больше так не делать. Это просто неразумно.

— Возможно, но и что с того? Люди не всегда разумны. Даже не всегда хотят быть разумными. Порой, ты этого не понимаешь, если хочешь знать мое мнение.

— Люди должны хотеть быть разумными,

— Офицер Птолемея правильно сказал, чего люди должны хотеть, и чего они хотят, это разные вещи.

До Родоса оставался день пути или чуть больше, если к западу от Патары, где они купили ещё окороков на продажу, ветер не будет благоприятным.

— Я подумывал зайти в Кавн, — сказал Менедем, — но к воронам его. Хочу поскорее оказаться в родном полисе.

— Не стану с тобой спорить, — ответил Соклей. — Мы покажем неплохую прибыль, которая станет ещё лучше, когда мы продадим всё, что привезли из Финикии. Никто не сможет сказать, что мы плохо поработали на востоке.

— Ха! — мрачно ответствовал Менедем. — Похоже, ты знаешь моего отца хуже, чем ты думаешь.

Соклей всегда считал, что в проблемах Менедема с отцом отчасти виноват он сам, но знал, что, если сказать об этом брату, тот только разозлится. Поэтому он вздохнул, пожал плечами и склонил голову, пробормотав:

— Может, ты и прав.

Моряки радостно зашумели, узнав, что Менедем намерен плыть прямиком на Родос. Они тоже хотели домой. Когда северный ветер становился неустойчивым, они сами требовали место на вёслах. С ветром или без него, "Афродита" шла, легко рассекая воды Внутреннего моря, как нож — нежное варёное мясо.

Раненая нога не давала Каллианаксу грести. Опираясь на древко копья, он занял место вперёдсмотрящего. Торговая галера всего пару часов как отошла от Патары, когда он закричал:

— Парус! Парус! Прямо по курсу парус!

— Только бы не проклятые богами пираты, не так близко к Родосу, — простонал Менедем и сжал рулевые весла так, что побелели пальцы.

Та же мысль пришла в голову и Соклею. Он стоял на корме неподалёку от Менедема и Диоклея и, как они, пристально глядел на корабль. Помогало то, что солнце у них за спиной. И…

— Мне кажется, он приближается как-то необычайно быстро? — пробормотал Соклей пару минут спустя.

— Это да, — в ответе брата слышалось удивление. — Никогда наяву не видел, чтобы что-то так быстро двигалось. — Он крикнул: — Ради богов, готовьте оружие! Кто бы там ни был, им нас так просто не взять!

Но тут с носа раздался крик Каллианакса:

— На ней фок-парус, шкипер!

— Отставить оружие! — крикнул Менедем. Галера, настолько большая, чтобы иметь кроме паруса на главной мачте ещё и фок, достаточно велика и для того, чтобы нести команду, которая одним махом справится с "Афродитой". На самом деле, это скорее военный корабль, чем пиратский.

Прикрыв глаза ладонью, Соклей заметил:

— А что за знак нарисован на её парусах. Это… это разве не родосская роза? — он сомневался, боясь ошибиться.

Но Менедем, чьи глаза, пожалуй, были острее, чем у брата, склонил голову.

— Она, во имя богов! — на этот раз он крикнул с радостным облегчением. — Один из наших кораблей, парни!

Моряки приветственно завопили и захлопали в ладоши. Однако, спустя мгновение, Менедем продолжал, уже гораздо спокойнее:

— Однако, что за корабль? Не просто трирема — иначе на палубе толпились бы вооружённые моряки, а скамьи гребцов были бы защищены досками от попадания стрел и ядер из катапульты. А для любого другого этот корабль слишком большой и быстрый. Во имя богов, что же это такое?

Соклея озарило.

— К воронам меня, если это не твоя тригемолия, мой дорогой.

— Ты так думаешь? — в голосе Менедема нечасто можно было услышать трепет. — Правда так думаешь?

— А что же ещё? Корабль совсем новый, посмотри, какая светлая у него обшивка.

Что бы это ни был за корабль, но он заинтересовался "Афродитой". Когда он подошёл поближе, Соклей заметил, что на нем три ряда вёсел. Команда убрала задние верхние скамьи гребцов-таламитов, чтобы мгновенно опустить убрать мачту, рей и грот, но пока этого не сделала. Офицер с носа корабля прокричал неизменный вызов.

— Что вы за корабль?

— "Афродита" с Родоса, возвращаемся домой из Финикии, — крикнул Менедем. — А у вас что за корабль? Это, часом, не тригемолия?

— Вы точно с Родоса, если знаете это название, — ответил офицер. — Да, это "Dikaiosyne".

— "Правосудие", — пробормотал Соклей. — Хорошее имя для охотника на пиратов.

Офицер продолжил:

— "Афродита", говорите? А кто у вас капитан, не Менедем ли, сын Филодема?

— Это я, — гордо сообщил Менедем.

— Это же ты придумал такой корабль? Так сказал адмирал Эвдем.

— Я, — ещё горделивее ответил Менедем и ухмыльнулся Соклею. — Теперь я знаю, каково это, увидеть своего ребенка, хоть от меня даже ни одна рабыня не беременела.

Соклей фыркнул и ухмыльнулся в ответ.