Священная земля

Глава пятая

— Корабль! — закричал стоявший на носу "Афродиты" Аристид. — По правому борту корабль!

Менедем вгляделся в указанном направлении.

— Я не вижу паруса, — сказал он, но тем не менее немного отвернул акатос к югу. За последние пару лет он привык полагаться на острые глаза Аристида.

— Паруса нет, шкипер, — ответил вперёдсмотрящий. — Корпус, видишь? Наверное, рыбацкая лодка.

— Ага, — Менедем искал совсем не то, и после объяснений Аристида сразу его заметил. — Подойдем поближе, спросим, где мы находимся.

Береговая линия Финикии показалась незадолго до этого — низкая тёмная клякса, поднимающаяся над синей равниной Внутреннего моря. Если бы Менедем увидел земли Эллады, то не долго бы размышлял, где находится. Но ни он, ни кто-либо другой из команды акатоса никогда прежде не заплывал так далеко к востоку, и силуэты далёких холмов на фоне неба не подсказывали, где находится их корабль, как случилось бы в землях, где он уже побывал.

— Он ставит парус, — крикнул Аристид, и Менедем кивнул в знак того, что видит распускающийся светлый прямоугольник. — Наверное, принял нас за пиратский корабль, как многие из этих лодочек, — добавил вперёдсмотрящий.

— Ну, все равно пойдем за ним, — сказал Менедем, — иначе что мы за пираты, если не можем нагнать эту пузатую шаланду. — он повысил голос: — Соклей!

Насколько он мог судить, брат вообще не заметил лодку — он следил за дельфинами, кувыркавшимися по левому борту. При звуке своего имени, Соклей вздрогнул и резко дёрнулся, удивлённый, что же случилось, пока его мысли где-то витали.

— Что такое? — испуганно спросил он.

— Видишь ту рыбацкую лодку? — по лицу Соклея можно было подумать, что он никогда и не слышал о рыбацких лодках, не говоря о том, чтобы их видеть. Когда он погружался в свои мысли, то погружался глубоко. Менедем терпеливо показал, куда смотреть, и с облегчением увидел, как огонек разума вернулся в глаза брата. — Не хочешь попрактиковаться в арамейском с тем, кто там на её борту?

— Полагаю, я это смогу. Что нужно сказать?

Может это был вовсе и не огонек разума. Менедем побарабанил пальцами по рулевому веслу.

— Ты знаешь, где мы, драгоценный мой? — ласково спросил он. — К какому финикийскому городу мы ближе всего?

— Конечно, нет, — оскорбленно ответил Соклей. — Откуда мне это знать?

— Ну, можно тогда спросить у людей в той лодке, ты так не считаешь?

Соклей ойкнул, и на этот раз в его глазах действительно вспыхнул проблеск разума или нечто похожее. Все ещё немного обиженно он спросил:

— Почему ты не сказал мне раньше?

Менедем снова забарабанил пальцами по веслу:

— Неважно, — ему не хотелось сейчас затевать ссору. — Просто спроси, когда мы подойдем поближе.

— Безусловно, о наилучший, — со всем возможным достоинством ответил Соклей. — И эта лодка свидетельствует о том, что люди в здешних местах ловят рыбу, не так ли?

Менедем полагал, что так и есть. Он об этом даже не задумался.

Той лодкой управляли хорошие моряки: они с похвальной скоростью опустили парус и выжимали из своего суденышка всю возможную скорость. В результате "Афродите" потребовалось больше времени, чтобы догнать его, но никаких шансов удрать у него всё равно не было. Рыбаки слишком далеко отошли от берега, чтобы успеть добрать до него раньше, чем акатос настигнет их. Но даже сейчас они приготовились к схватке. Пара рыбаков потрясала то ли разделочными ножами, то ли короткими мечами, а третий пустил стрелу, упавшую в море локтях в пятнадцати от акатоса.

— Скажи им, что мы друзья и не собираемся их убивать или продавать в рабство, — сказал Менедем. Рыбак пустил ещё одну стрелу, почти без недолета. Менедем нахмурился: — Хотя с каждой минутой мне хочется этого все сильнее.

Его двоюродный брат что-то крикнул по-арамейски. Рыбаки что-то прокричали в ответ. Менедем вопросительно поднял бровь. Соклей кашлянул:

— Они сказали мне сделать с моей матерью такое, чего не приходило в голову даже Софоклу в "Царе Эдипе".

— Варвары так ругаются, да? — спросил Менедем.

— Уж точно не комплименты мне отвешивают, дорогой мой.

— Хм. Ладно. Узнай, что нам нужно, и скажи им, что, если не выучатся хорошим манерам, мы их протараним и утопим, просто чтобы научить уважению к тем, кто их превосходит.

— Не думаю, что смогу выразить все это на арамейском, — предупредил Соклей.

— Попытайся.

Соклей наклонил голову и издал поток жутких харкающих звуков. Финикийцы что-то прокричали, но уже не с такой горячностью. Соклей тоже ответил им уже спокойнее. Через некоторое время он повернулся к Менедему и сказал:

— Отлично. Сидон в паре часов к югу. Прекрасный пример кораблевождения.

— Он прав, шкипер, — согласился Диоклей. — Столько проплыть, чтобы оказаться прямо там, где мы и хотели… — он повысил голос и крикнул гребцам, — Поздравьте капитана, ребята! Он привел нас прямо туда, куда следовало.

Моряки одобрительно зашумели, а Менедем просиял и помахал им.

— Шкипер всегда попадает, куда хочет, — произнес кто-то, и Менедем засмеялся. Но через секунду его радость померкла. Благодаря сделке с братом, у него может не оказаться возможности попадать туда, куда хочет.

— Можно их отпустить? — спросил Соклей.

— Да, валяй, — разрешил Менедем. — Мы узнали все, что нужно. Если они не соврали, конечно.

— Нет смысла лгать о таких вещах, — сказал Соклей. — Мы быстро узнаем правду, а обман никак нам не повредит, как бы им этого ни хотелось. — Он снова выкрикнул что-то на непостижимом арамейском. Однако, рыбаки, в отличие от Менедема, его прекрасно поняли. Они отвернули от "Афродиты" и без сомнения были счастливы, когда огромный акатос не последовал их курсом.

Сидон расположился на маленьком полуострове позади цепи островков, идущей вдоль побережья.

— Не слишком-то большой город, а? — безрадостно сказал Менедем: он мечтал о хорошем рынке для товаров "Афродиты".

— Но посмотри на дома, — возразил Соклей. — Я слышал, что финикийцы строят высокие здания, и теперь вижу, что это правда. Они тянутся вверх, вверх и вверх.

Он был прав. В эллинских городах редко встречались постройки выше двух этажей, чтобы храмы и общественные здания выделялись на их фоне. В Сидоне все было иначе. Каждый второй дом высился в четыре, а то и пять этажей.

— У сидонцев от хождения туда-сюда по лестницам, наверное, сильные ноги, — заметил Менедем.

— Не удивлюсь, если ты прав, — ответил его брат. — Но нужно же им где-то упражняться. В городе явно нет места для гимнасия. — он задумался и рассмеялся: — Честно говоря, сама мысль о гимнасии в таком месте, как Сидон, кажется абсурдной.

— Почему? Они могли бы куда-нибудь его втиснуть, если бы очень захотели.

Соклей одарил Менедема одним из тех ненавистных взглядов, говоривших, что ему должно быть стыдно за свою непроходимую тупость. Менедем поскреб в затылке. Он не мог понять причину, от чего было только хуже. Твердо решив быть терпеливым, Соклей спросил:

— Что такое гимнасий? Буквально, что означает это слово?

— Место, где ходят голы… — Менедем запнулся. — Ой. Финикийцы же не ходят голыми, да?

Он сам мог в этом убедиться. Стоял теплый день, теплее, чем обычно на Родосе в это время года. Достаточно тепло, чтобы большинство мужчин-эллинов не задумываясь сбросили хитоны и ходили по улицам голышом. Они принимали наготу как само собой разумеющееся.

Но большинство людей в Сидоне были закутаны в ткань до самых пяток. За исключением некоторых мужчин, вероятно, рабов, тащивших тяжелые грузы, но даже они в набедренных повязках. По крайней мере, они были единственным исключением, которое заметил Менедем.

— Смотри, — Соклей указал на группу людей на причале, — это эллины или, возможно, македоняне.

Он не ошибся. Как и всегда. На некоторых были короткие туники как у них с Менедемом. На паре других — льняные корселеты[6] и бронзовые шлемы с высокими гребнями. Менедем понятия не имел, зачем они так подчеркивают свой статус в городе, на который вряд ли кто-то нападет. От этого они лишь сильнее вспотеют. Но это их забота, не его.

Соклей снова принялся показывать, на этот раз на корабли и, главное, большие корабельные навесы у кромки воды.

— Смотри, сколько тут у Антигона военных галер. Думаешь, Менелай в Саламине знает о них?

Менедем рассмеялся. Порой, несмотря на все свои знания, Соклей был наивен как дитя.

— Дорогой мой, подумай, сколько кораблей курсирует туда-сюда между Сидоном и Саламином. На месте Менелая я знал бы не только, сколько кораблей держит тут Одноглазый, но и как зовут каждого гребца и его отца тоже. Можешь поставить последний обол, что Менелай это знает.

Теперь пришел черед его брата тихо сказать:

— Ой, да. Это разумно.

Менедем направил "Афродиту" к свободному месту в конце причала. Портовые грузчики поймали канаты, чтобы привязать корабль, и уставились на едва одетых эллинов на борту, попутно громко вопрошая на своем гортанном языке. Соклей запинаясь отвечал. Менедем различил название акатоса, имена отца и дяди и Родос. Но помимо имен и названий не понял ничего из сказанного кузеном.

Рядом с акатосом стояло крутобокое судно. Грузчики выгружали с него и уносили в город мешки с зерном, распевая: "Hilni hiya holla ouahillok holya".

— Что это значит? — поинтересовался у Соклея Менедем.

— Что именно?

Менедем показал на людей, разгружавших корабль. Соклей наклонил голову на бок. Менедем понял, что брат до этого момента даже не заметил этого пения. Через какое-то время Соклей пожал плечами:

— Понятия не имею. Не думаю, что оно вообще что-то значит, хотя руку на отсечение не дам. Могу предположить, что это нечто ритмичное, что поют для того, чтобы время за работой пролетало быстрее.

— Возможно, — отозвался Менедем. — У нас тоже есть такие распевы. Мне просто стало интересно, есть ли в нем какой-нибудь смысл.

— Только не для меня. — Соклей указал на дальний конец пристани: — Вон идёт офицер, чтобы задать нам пару вопросов.

— Радость-то какая, — иронично отозвался Менедем. — Презираемые богами заносчивые проныры, вот они кто. Мне все равно, на кого они работают, на Антигона, Птолемея или какого-то другого македонского маршала. К воронам их всех.

Человек Антигона оказался высоким, на несколько пальцев выше Соклея и почти в два раза шире в плечах, голубоглазым блондином. Его рыжеватую бороду посеребрила седина. Менедем на минуту принял его за наемника из кельтов, но тот оказался македонянином.

— Кто вы и откуда? — спросил он, не потрудившись говорить четче. — Здесь не так много незнакомых греков, это факт.

— "Афродита" с Родоса, — сообщил ему Менедем.

— С Родоса? — македонянин явно не понимал, как к этому отнестись. — Ваш маленький остров строил корабли Антигону, но вы ведёте дела и с Птолемеем.

— Да, мы держим нейтралитет, — сказал Менедем, сам сомневаясь, существует ли такое понятие в эти дни. — Мы ни с кем не ссоримся.

— Да, но что бывает, когда кто-то ссорится с вами? — поинтересовался македонянин, потом пожал плечами. — Что везёте?

— Папирус, чернила, косский шелк, великолепные родосские благовония, лучшее в мире оливковое масло, ликийские окорока, копченые угри из Фазелиса и книги для приятного времяпрепровождения.

Офицер Антигона не рассмеялся при упоминании оливкового масла, и Менедем счел это добрым знаком.

— Книги? Зачем вы привезли книги?

— Разве сам Александр не брал их с собой? — ответил Менедем. — И если они были хороши для него, то чем плохи для тебя?

— Тем, что он умел читать, а я нет. — Македонянин посерьезнел. — На пути с запада вы должны были зайти в Саламин, не так ли?

— Верно, — подтвердил Менедем.

— И что вы там видели? Сколько военных галер в гавани? Строят ли они ещё? Менелай в городе или где-то в другом месте Кипра? Что он замышляет?

Менедем многозначительно посмотрел на Соклея. Если люди Антигона так интересовались происходящим на Кипре, как мог брат сомневаться в том, что воины Птолемея так же допрашивают моряков, приходящих из Финикии?

— Как-то не обращали особого внимания, — ответил Менедем.

— Да-да, конечно, — офицер Антигона скривился в, по его мнению, аристократической усмешке.

— Клянусь богами, так и есть. Меня не волнуют галеры, нет дела до них. Если бы в гавани стояла пара акатосов, не сомневайся, я бы их заметил. Но мы видели Менелая, он там.

— Это уже кое-что, — Македонянин с радостью схватил брошенную кость. — Где вы его видели? Что он делал?

— В таверне, недалеко от гавани.

— Что он делал? Напивался? — да уж, офицер был весь в нетерпении. — Он много пьет? — учитывая репутацию македонян, опрокидывающих неразбавленное вино чашу за чашей, в вопросах не было ничего удивительного. Если командующий на Кипре постоянно пьет, Антигону будет проще атаковать.

Но Менедем и Соклей дружно помотали головами.

— Он вообще не выглядел пьяным, — сказал Соклей. — Он пришел по той же причине, что и мы: послушать пение и игру Арейоса-кифариста.

Это привлекло внимание македонянина, но не в том смысле, как ожидал Менедем.

— В самом деле? — спросил он. — И как он? Я слышал о нем, но никогда не видел вживую. В Элладе я несколько раз видел Стратоника. Он лучший из тех, кого я знаю, но его язык! Будь у гадюки такой язык, ей не нужно было бы никого кусать, просто высунуть язык, и все валились бы замертво.

— Ты совершенно прав! — воскликнул Соклей, и следующую четверть часа они провели за разговором, порой начиная спорить о достоинствах разных кифаристов и обмениваясь историями о Стратонике. Несмотря на грубый акцент, офицер явно разбирался в предмете. Менедем слушал с растущим удивлением. Он ожидал от него любви к кифаре не больше, чем от финикийца можно было ждать любви к философии. "Да уж, никогда не суди загодя", — подумал он.

Наконец, с видимой неохотой, офицер Антигона собрался восвояси.

Соклей его совершенно очаровал, и он пожелал на прощание:

— Я насладился нашей беседой, о наилучший. Пусть боги даруют вам прибыль в Сидоне.

Возвращаясь в город, он насвистывал мелодию одной из любовных песен Арейоса, которой научил его Соклей.

— Не такой уж он и осел, — заметил Менедем.

— Да, но ревел в точности как ишак. Ох уж эти македоняне! — ответил Соклей. — Когда он разволновался, я перестал понимать одно слово из четырех.

— Это не важно, — сказал Менедем. — Важно, что ты ему понравился, и он будет о нас хорошо отзываться. Хорошая работа, мой дорогой.

— Благодарю. Завтра посмотрим, что тут, в Сидоне, найдется.

— Да.

Обычно первое, что искал Менедем в новом городе, это скучающая жена какого-нибудь купца или чиновника. Из-за своей клятвы сейчас он этого не мог. "Все лето одни шлюхи", — со вздохом подумал он, потом пожал плечами. Соклей хотя бы не потребовал, чтобы он вообще не прикасался к женщинам. Брат понимал, что это невозможно.

Проходя по узким улицам Сидона, Соклей не переставал задирать голову. Он этого не хотел, но ничего не мог с собой поделать. Взглянув на Менедема, он с облегчением увидел, что брат занят тем же самым. Менедем пристыженно посмотрел на него:

— Я знаю, что эти здания не свалятся прямо на нас, но не могу перестать об этом думать.

— Да, мне тоже так кажется. Не могу понять, зачем они строят такие высокие дома. И что бывает во время землетрясения?

— Все рушится, я думаю. — Менедем сплюнул в подол туники, чтобы отвести беду. Через пару шагов Соклей последовал его примеру. Логически он не видел связи между плевком и землетрясением, которое случится немедленно или не случится ещё сто лет. Как плевок может предотвратить его, он не понимал.

Но тем не менее сплюнул. Уроки логики и анализа, полученные в афинском Лицее, боролись с суевериями, которых он набрался в море. И частенько суеверия побеждали. Во-первых, сейчас он проводил время с моряками, а не философами. Во-вторых, чем мог повредить плевок?

— Почему бы и нет? — пробормотал он.

— Что? — переспросил Менедем.

— Ничего, — смутился Соклей.

Жители Сидона относились к своим высоким домам так же спокойно, как Соклей к их низеньким собратьям на Родосе и в других греческих городах. Местные роились вокруг пары родосцев, иногда ворча на медленно передвигающихся, зевающих по сторонам чужестранцев. Все мужчины носили бороды, греческая мода на бритьё, особенно распространенная среди молодежи, сюда ещё не добралась. На одеяниях, зачастую выкрашенных яркими полосами темно-синего или ржаво-красного, имелась странная бахрома на подоле, которую придерживали одной рукой, чтобы не мела уличную пыль. На головах носили высокие цилиндрические шапки или наматывали яркие полоски ткани.

Женщин на улице было больше, чем в греческих городах. Некоторые закрыты покрывалами от взглядов посторонних мужчин, но многие — нет. Кое-кто с неприкрытым любопытством рассматривал родосцев, и Соклею понадобилось время, чтобы догадаться, почему.

— Мы тут в диковинку, — сказал он. — Эллины, я имею в виду.

— Ну, конечно, — ответил Менедем. — Я тоже видел не так много финикийских женщин. А они ничего.

— Да, — согласился Соклей. Он тоже заметил яркие глаза, красные губы и белые зубы. — Они красятся сильнее, чем наши женщины, за исключением гетер, конечно.

— Они больше привыкли находиться на публике, чем наши, и стараются извлечь из этого пользу.

— Думаю, ты прав, — склонил голову Соклей, затем принюхался. — Сидон пахнет не так, как я ожидал.

— Он пахнет дымом, людьми, животными и дерьмом, — сказал Менедем. — Может, он пахнет чуть хуже, чем большинство городов из-за этих моллюсков, из которых они делают красную краску. Но чего ты ожидал?

— Не знаю. — Но Соклей знал и, наконец, стыдливо признался: — Я думал, он будет пахнуть специями и фимиамом, поскольку они попадают в Грецию отсюда. Перец, корица, мирт, ладан и прочее. Но, — он втянул воздух, — нос чувствует совсем другое.

— Да уж, — согласился Менедем. — Сидон пахнет как отбросы в жаркий полдень, после того как предыдущим вечером Сикон подавал к столу дары моря.

— Ты прав, именно так он и пахнет. У вашей семьи прекрасный повар. Отец тут же купил бы его, если дядя Филодем соберется продать.

— Это вряд ли!

— Я бы не стал так говорить, если бы он не расхаживал по Родосу мрачнее тучи. Мы с отцом оба это заметили. Если у Сикона проблемы с твоим отцом…

— Нет, нет, нет. Не с отцом. Отец хочет, чтобы он остался у нас и был доволен. Как я уже говорил, Бавкида думает, что Сикон тратит слишком много на наш опсон, и они ссорятся.

— Да, понятно, — сказал Соклей. — Это проблема, но я считаю, что твой отец должен встать между поваром и женой, чтобы прекратить ссоры. Почему он этого не делает?

— Почему? — рассмеялся Менедем. — Я уже объяснял тебе, дорогой. По той же причине, почему никто не встаёт между Антигоном и Птолемеем. Они раздавят его и продолжат свару. Отец достаточно умен, чтобы понимать это. Иногда он думает, что может устанавливать правила, — судя по тому, как скривился Менедем, дядя Филодем делал это довольно часто, — но в данном случае даже не пытается.

— Он мог бы использовать тебя как посредника, — заметил Соклей.

Он совсем не ожидал того, что произошло дальше. Лицо брата внезапно закрылось, как дверь перед лицом нежеланного гостя.

— Нет, — ледяным, как фракийская зима, голосом ответил Менедем. — Не мог. Он этого никак не мог.

— Почему? — спросил Соклей. — Это же логично, и…

Тем же тоном Менедем перебил его:

— Многое, что кажется логичным, превращается в невероятную глупость, когда пробуешь это в реальном мире. Тебе такое не приходило в голову, да? Поверь мне, твое предложение как раз из числа подобных.

— Что ж, извини меня за бестактность, — ответил Соклей, обиженный, но и сбитый с толку, поскольку не понимал, чем он на этот раз прогневал своего двоюродного брата.

— Я об этом подумаю, дорогой, — сказал Менедем. Если бы он продолжал в том же холодном и раздражённом тоне, случилась бы реальная ссора. Однако, на этот раз, во взгляд и усмешку Менедема вернулся проблеск прежней иронии. Соклей перестал расспрашивать брата о семейных делах, но и тот не чувствовал больше желания выяснять и поддразнивать.

Они прошли мимо храма. На первый взгляд его фасад с колоннами напомнил Соклею святилище в любом греческом полисе. Но терракотовые статуэтки, украшавшие цоколь, совсем не походили на греческие. Массивные, угловатые рельефы на фризе, плод совершенно иной скульптурной традиции, изображали сцену из незнакомой мифологии.

Менедем заметил кое-что ещё.

— Что говорят все эти странные письмена?

Соклей попытался расшифровать их, но махнул головой.

— Будь у нас время, возможно я бы разгадал их. Но пока даже не могу прочесть. Извини.

Он ненавидел, когда не мог дать точного и подробного ответа на поставленный вопрос. В конце концов, это же то, что удавалось ему лучше всего.

Но Менедем ответил:

— Да не переживай. Я просто полюбопытствовал, — и как в Патаре, добавил: — Если это не греческий, значит там вряд ли что-то важное.

Что ответил бы на это Химилкон? Наверняка что-нибудь запоминающееся. Финикийский купец высмеивал греков за незнание других языков, кроме своего собственного. На Родосе Соклей не принимал это всерьёз. Зачем ему другие языки в греческом полисе? Но здесь, в Сидоне, его окружали мурлыкающие, кашляющие, вздыхающие ритмы арамейского. Кто здесь говорит по-гречески? Разве что солдаты и чиновники Антигона, да горстка финикийцев, ведущих дела с греками. Плавание по морю незнакомых слов немного пугало.

Соклей мрачно подумал, что в стране иудеев будет ещё хуже. Там никто не торгует с греками, и насколько ему известно, Антигон не посылает туда солдат. Действительно ли он хочет попробовать обойтись без переводчика?

"Хочу, — напомнил себе Соклей, несколько удивленно. — Зачем же я потратил столько времени и денег с Химилконом, если не для этого?"

Он улыбнулся.

По правде говоря, он ещё молод и жаждет приключений. Он был слишком юн для путешествия на край земли с Александром Великим. Мужчины старшего поколения, те, что отправились на завоевание мира, должны смотреть на него и его ровесников сверху вниз, считая домоседами, не испытавшими себя в самых тяжелых условиях.

"Я не могу завоевать Персию или биться на берегах Инда, — думал Соклей. — Так уж вышло. Но могу немного исследовать мир. Могу и сделаю".

— Когда отправишься в Иудею, то поедешь на лошади или на осле? — поинтересовался Менедем, когда мимо них протиснулся ослик с несколькими амфорами на спине.

— Думаю, на осле. Я не наездник, и никогда им не стану. Кроме того, разбойники с меньшей вероятностью захотят украсть осла, чем лошадь.

— Они крадут, и это все, что нужно знать, — возразил Менедем. — На лошади больше шансов ускакать от них.

— Только если все моряки, которые пойдут со мной, будут на лошадях. Или ты думаешь, я стану спасать свою шкуру, а их брошу?

Менедем пожал плечами.

— Такое бывало, но забудь, если тебя это расстраивает. Следующий вопрос: ты наймешь животное или купишь?

— Скорее всего и то, и другое. На одном я поеду, а другой повезет вещи. Я думаю купить их, а перед отплытием домой продать. Если повезет, так выйдет дешевле, чем нанять. Если продавцы вздумают обобрать меня, я подумаю о найме.

— Конечно они постараются тебя обобрать. Поэтому они в деле.

— Да, я знаю. Но обобрать можно по-разному, если ты понимаешь, о чем я. Получить прибыль это одно, а обмануть чужестранца — совсем другое, и я не намерен с этим мириться.

Его брат склонил голову.

— Ты говоришь разумно. Только нужно вернуться за несколько дней до отплытия, чтобы не продавать в спешке, соглашаясь на первое же предложение.

— Конечно, если смогу. Я не хочу терять на этом деньги, а если и потерять, то как можно меньше, но и не могу быть уверен, чем займусь в Иудее.

— Чем бы ты там ни занимался, не увлекайся, чтобы не застрять до зимы, — предостерег Менедем. — Если надеешься, что мы станем ждать тебя, рискуя потом плыть в плохую погоду, ты глупец.

— Это ты глупец, если думаешь, что я могу так поступить, — возразил Соклей. Менедем только рассмеялся, и Соклей понял, что брат его дразнит.

Прежде чем он успел что-то сказать или начать строить планы возмездия, к ним на плохом греческом обратился тощий финикиец примерно их возраста.

— Вы двое, вы эллины, да?

— Конечно, нет, — не моргнув глазом ответил Менедем. — Мы Сакаи с далёких равнин позади Персии.

Финикиец захлопал глазами. Соклей с упреком посмотрел на Менедема:

— Не обращай внимания на моего двоюродного брата. Да, мы эллины. Чем мы можем тебе помочь?

— Вы торговцы? Хотите торговать?

— Да, мы торговцы, — осторожно ответил Соклей. — Я пока не знаю, хотим мы торговать с тобой или нет. Что у тебя есть, и чего ты хочешь?

— У меня есть корица, господа. Вы знаете, что такое корица? Хотите корицу?

Братья переглянулись. Насколько вероятно, что у этого тощего и явно бедного человека есть что-то стоящее? Не очень. Но все же Соклей сказал:

— Покажи, что у тебя есть.

— Да. — Парень вынул откуда-то из туники сложенный кусок ткани. — Протяните руки, я покажу. — Соклей послушался, и финикиец насыпал ему в ладонь какие-то высушенные растения. — Нюхай. Лучшее качество, да?

Острый, терпкий аромат корицы пощекотал Соклею нос. Но он переключился на арамейский и заявил:

— Собака! Собачий сын! Ты вор! Ты продаешь мусор, и говоришь "лучшее качество"? Ты лжец! — Химилкон научил его множеству ругательств. — Это сорняки со щепоткой растертой корицы для запаха. Вот чего они стоят, — он высыпал все на землю и растоптал.

Финикиец нисколько не смутился, да Соклей на это и не особенно рассчитывал.

Молодой человек только ухмыльнулся:

— О, мой господин, ты знаешь толк в этом деле, — сказал он на своем языке. — Мы можем работать вместе, больше заработаем на глупых ионийцах.

— Уходи, — по-арамейски сказал Соклей. Получилось слишком пресно, и он переключился на греческий: — К воронам тебя.

— Что это было? — спросил Менедем, когда беззастенчивый финикиец ушел своей дорогой. — Полагаю, он хотел обдурить нас, но вы говорили на его языке, и я не знаю, как именно.

— Ты видел, что он мне дал? Он пытался сбыть нам какие-то бесполезные листья вместо корицы. Может, у него бы и получилось, не знай я, как она выглядит. А когда я показал, что знаю, он пытался вовлечь нас в свое занятие, обманывать других эллинов.

Менедем рассмеялся.

— Этот пройдоха почти восхищает.

— Тебя — может быть, — возразил Соклей. — Но не меня. Желаю ему прыгнуть со скалы. В конце концов он обчистит какую-нибудь бедную доверчивую душу на кучу серебра.

— И пусть, если это не я, — сказал Менедем.

Соклей хотел было согласно склонить голову, но опомнился.

— Нет. Это неправильно. Нельзя хотеть, чтобы он кого-то обманул.

— Почему? Если кто-то так глуп, чтобы позволить этому финикийцу обдурить его, с чего мне об этом переживать? Это его промашка, не моя.

— Мошенникам нельзя позволять вести дела, — сказал Соклей. — Собственно, им и не позволено. У каждого полиса есть законы против тех, кто продает одно, выдавая его за другое, как и законы против людей с неправильными весами и мерами.

— Это не значит, что можно не держать ухо востро, — возразил Менедем. — Если незнакомец на улице говорит, что у него в руках все сокровища Александра, и он продаст их тебе за две мины, разве ты не заслуживаешь потерять деньги, если окажешься достаточно глуп и жаден, чтобы поверить ему?

— Конечно, да. — ответил Соклей. — Ты заслуживаешь стать посмешищем. Но это не значит, что того парня не следует наказать за то, что обманул тебя.

— Зануда. Меня восхищают умные воры.

— И долго ты будешь восхищаться тем, кто сумеет обмануть тебя?

Менедем не ответил, но, судя по тому, что он напыжился сильнее обычного, такой пройдоха ещё не родился. Соклей тоже промолчал, чтобы не начать новой ссоры.

Выйдя на главную рыночную площадь Сидона, Соклей и Менедем остановились у края и огляделись. Народ толпился гораздо плотнее, чем на агоре в любом эллинском полисе. Повсюду стояли палатки и прилавки, оставляя лишь узенькие проходы для покупателей и разносчиков, продававших с лотков всякую всячину вроде фиников или дешёвых украшений.

Шагнув в водоворот, Соклей ощутил головокружение. Повсюду торговались и спорили на гортанном арамейском, отчаянно жестикулируя.

— Эврика! — воскликнул он, щелкнув пальцами.

— Как мило. И что ты обнаружил? — поинтересовался Менедем.

— Я понял, чем это место отличается от нашей агоры.

— И чем же?

— Они говорят здесь о делах. Только о делах и больше ни о чем. Сколько стоит это, и сколько того можно купить на столько-то сиклей, или по-арамейски шекелей. И всё.

Менедем зевнул.

— Это же скучно. Не пойми меня неправильно, дела — это прекрасно, но жизнь не ограничивается только ими.

— Надеюсь на это, — ответил Соклей. В греческом полисе на агоре не только продавали и покупали. Там билось сердце города. Мужчины собирались обсудить политику и сплетни, похвастаться новой одеждой, встретиться с друзьями и ради всего прочего, наполняющего жизнь смыслом. А где же все это делали финикийцы? И делали ли они это вообще? На рыночной площади этим точно не занимались.

Оглядевшись, Менедем заметил:

— Пусть это и не полис, но тут есть что купить, согласен?

— О, несомненно. Никто никогда не спорил с тем, что финикийцы знаменитые торговцы. Собственно, поэтому мы и здесь. Но для эллина тут как-то… пустовато.

— Думаю, отчасти так кажется потому, что все говорят на чужом языке, — сказал Менедем. — Я заметил это, когда мы были в италийских городах, а армейский ещё меньше похож на греческий, чем италийский.

— Отчасти, — согласился Соклей, — но только отчасти. Италийцы хотя бы знали, для чего нужна агора.

— Наверное. Но даже так, уж коли нам придется провести здесь все лето, нужно нанять в городе комнату. Не представляю, как буду вести дела с "Афродиты".

— Не стану с тобой спорить, мой дорогой, — согласился Соклей. — Делай, что нужно. А я завтра поищу осла. — Он задумчиво оглядел Менедема. — Того, на котором можно ездить, я хотел сказать.

— Ха, ха, ха. Если бы твоя шутка была хоть наполовину такая смешная, как ты её считаешь, то она была бы в два раза смешнее, чем на самом деле.

Соклей подумал и решил, что брат прав.

Торгуясь с содержателем постоялого двора, Менедем жалел, что не ходил вместе с Соклеем к Химилкону учить арамейский. Хозяин знал несколько греческих слов: числа, "да" и "нет" и поразительное количество непристойностей. Но даже так, Менедем был уверен, что тот не понял всех тонкостей его аргументации.

— Нет, — сказал финикиец. — Слишком мало. Плати больше или… — он указал на дверь.

Ни стиля, ни изящества. Менедем потерял терпение:

— Радуйся, — сказал он и пошел к выходу.

Почти на пороге финикиец окликнул его:

— Подожди.

— Зачем? — спросил Менедем. Хозяин гостиницы недоуменно уставился на него. Может, никто раньше не задавал столь философского вопроса. Менедем попробовал ещё раз: — Зачем мне ждать? Чего? Насколько меньше ты предложишь цену?

До хозяина, наконец, дошло. Он назвал цену посередине между той, что предложил Менедем и той, на которой до сих пор настаивал он сам. Менедем склонил голову. Этот жест ничего не значил для финикийца. Вспомнив, что он в варварской стране, Менедем покачал головой, хотя движение казалось ему совершенно неестественным. Для убедительности он снова направился к двери.

— Вор, — сказал хозяин. Менедему показалось интересным, что это слово входило в его крайне скудный словарный запас. Родосец поклонился, будто ему отвесили комплимент. Финикиец сказал что-то на своем языке. По его тону Менедем предположил, что ничего лестного. Он снова поклонился. Финикиец добавил ещё поток гортанных звуков, но затем ещё раз вдвое сократил разницу в цене.

— Ну вот, видишь? Ты можешь быть разумным, — подбодрил Менедем. Скорее всего его слова прошли мимо ушей хозяина гостиницы. Менедем совсем чуть-чуть поднял свою цену. Финикиец застонал и двумя руками схватился за грудь, будто Менедем пустил в него стрелу. Поняв, что это представление не произвело должного впечатления, варвар энергично кивнул и протянул руку:

— Идёт.

Пожимая её, Менедем размышлял, хорошую ли он заключил сделку. На Родосе он был бы рад снять комнату за такую цену. Но выше здесь цены или ниже, он не знал. И выяснить это не так просто. От пересчитывания из драхм в сикли и наоборот у него разболелась голова. Местные серебряные монеты стоили чуть больше двух родосских драхм каждая. Судя по всему, Соклей без труда переключался между ними, но он родился со счетами между ушами, а математические способности Менедема намного скромнее.

Комната оказалась такой, как он и ожидал. Маленькая и тесная, с кроватью, парой шатких стульев и ночным горшком. Кто спал в этой кровати до них? Какие насекомые поджидали новых постояльцев? От одной только мысли Менедем принялся почесываться.

Он знал, что ничего нельзя оставить здесь без присмотра, и вздохнул. Это значит, придется приплачивать матросу, чтобы приглядел за вещами, пока он сам пойдет торговать. Расходы заставят Соклея поворчать. Но потеря товара будет ещё хуже.

Вернувшись из комнаты, Менедем застал финикийца ссорящимся с женой, и едва смог подавить смех. Вот та женщина, которой ни за что не соблазнить его. Толстая, седая, с огромным клювообразным носом. Её резкий голос нисколько не смягчал грубый арамейский язык.

Но, завидев Менедема, она перестала пилить мужа и неожиданно захлопала ресницами:

— Добрый дни! — её греческий был ещё хуже, чем у хозяина гостиницы. — Как поживать ты?

— Спасибо, хорошо, — ответил Менедем и вежливо добавил: — А ты?

— Хорошо. — Она улыбнулась и, отвернувшись от мужа, провела языком по губам и снова захлопала ресницами.

"О, боги! — встревожился Менедем. — Соклей не желает, чтобы я кого-то соблазнял, а я не хочу, чтобы меня соблазняла эта карга". Он подумал, не сменить ли гостиницу, но не захотел тратить время на торг из-за ещё одной паршивой комнатушки. "Чем меньше я буду здесь, тем меньше придется общаться с ней", — успокоил он себя.

Она что-то сказала мужу, и спор разгорелся вновь. Менедему не хотелось стать его участником, и он уже собрался сбежать в свою комнату, когда на пороге появился человек с куском свинины в руках. Менедем вспомнил, как Соклей говорил, что иудеи не едят свиное мясо. Очевидно, к финикийцам это не относилось. Вновь прибывший дал хозяину бронзовую монету, и тот бросил мясо в горячее масло, которое тут же запузырилось и зашкворчало. Комнату наполнил соблазнительный аромат.

Но не настолько соблазнительный, как хотелось бы. Мясо пахло как нельзя лучше, а вот масло… Оно было не слишком свежее, да и не лучшего качества. Менедем наморщил нос. То же сделал и владелец мяса и что-то сказал по-арамейски. Менедем не знал, что ответил хозяин гостиницы, но явно защищался. То, как он при этом разводил руками, лишь подтверждало догадку.

Менедема осенило. Пока хозяин поворачивал мясо деревянными щипцами, родосец спросил его:

— Не хочешь купить оливковое масло получше?

— Что ты говорить? — всё-таки его греческий был ужасен.

— Оливковое масло. Хорошее оливковое масло. Ты, купить? — растолковал Менедем, будто говоря с недоразвитым ребенком. Если бы недоразвитые дети интересовались покупкой масла, конечно.

Неизвестно, понял ли его хозяин, и Менедем пожалел, что с ним нет Соклея. Придется ему постараться самому. Он показал на сковороду и зажал нос. Владелец жарящейся там свинины сделал то же самое.

— Оливковое масло? Ты? Почем? — спросил хозяин гостиницы.

— Да. Оливковое масло. Я, — Менедем вовремя сообразил, что следует кивнуть, и назвал цену.

Сидонец воззрился на него и что-то сказал по-арамейски, вероятно, повторил цену на своем языке. Его жена и посетитель хором ужаснулись. Хозяин смог выдавить из себя лишь одно греческое слово:

— Нет.

Это было не приглашение поторговаться, а ясный и простой отказ. Хозяин вынул мясо, обтер лишний жир тряпкой и отдал посетителю.

— Ладно, сколько ты обычно платишь за оливковое масло? — спросил Менедем.

Ему пришлось упростить вопрос, чтобы его поняли. Получив ответ, он тоскливо вздохнул. Хозяин покупал самое дешёвое масло, прекрасное масло Дамонакса не заинтересует его ни за какую цену, которую мог бы предложить Менедем, даже совсем без прибыли. Вот тебе и озарение.

Обладатель жареного мяса ушел, откусывая его на ходу. Хозяин с женой не начали новую ссору, вместо этого женщина подмигнула Менедему и ухмыльнулась. Он отступил в свою комнату поспешнее, чем царь Персии после битвы с Александром, и обольстительный вздох финикийки только ускорил его бегство.

Когда Менедем рассказал обо всем Соклею, его брат сказал:

— Да-да, ври больше. Ты просто пытаешься обойти свою клятву, и только.

— О боги, нет же! — содрогнулся Менедем. — Пойдем со мной в гостиницу, и сам увидишь. Говорю тебе, я и на спор не стал бы соблазнять эту женщину, и к воронам меня, если я понимаю, почему тот варвар на ней женился.

— Может, она принесла богатое приданое, — предположил Соклей.

— Возможно, — согласился Менедем. — Это наиболее разумный вариант, но даже так… — он снова содрогнулся и попытался сменить тему. — Я попробовал продать хозяину гостиницы масло твоего зятя.

— Серьезно? Что ж, спасибо, — сказал Соклей. — Полагаю, безуспешно?

— Боюсь, что так, драгоценный мой. Он жарит мясо на какой-то жуткой вонючей жиже, и я надеялся, что он захочет приобрести что-то получше, но нет. Он покупает это паршивое масло из-за дешевизны, и аж позеленел, услышав мою цену, будто у него морская болезнь. Или будто своё масло попробовал. Ну, я хотя бы попытался.

Соклей вздохнул.

— Я уже поблагодарил тебя. Лишь боги знают, как нам избавиться от этого добра. Я бы с радостью разбил амфору-другую об голову Дамонакса.

— А ты уже обзавелся ослом? — спросил Менедем. — Кроме твоего зятя, я хотел сказать.

— Ещё нет. Цены на вьючных животных слишком высоки, потому что солдаты Антигона скупили всех, ну или украли, насколько я их знаю. Но я положил глаз на одного мула, если смогу уговорить его хозяина снизить цену до подобия разумной.

— Жаль, что тебя не было со мной. Ты бы объяснил хозяину, как ужасно его масло. Может, мне все же следовало выучить несколько арамейских слов.

— Я мог бы сказать "я тебе говорил", — заметил Соклей, и удивил Менедема, продолжив, — но не стану. Я говорил это весь день, и голова совсем распухла.

— Я тебе верю. — На самом деле Менедем хотел не говорить по-арамейски, а чтобы варвары говорили по-гречески. Обратное казалось ему не слишком удачной альтернативой.

Большой крутобокий корабль медленно и торжественно продвигался к сидонской гавани. Ему приходилось идти медленно и торжественно — ветер нёс его к югу, мимо мыса, на котором стоял Сидон, но когда корабль пытался повернуть в гавань, тот же ветер обращался против него. Гребцы старательно работали вёслами, пытаясь втащить корабль в порт, но под вёслами это судно могло сравниться с "Афродитой" как хромой ишак с персидским жеребцом.

Когда, наконец, крутобокий корабль причалил примерно в плетре от "Афродиты", на берег начали выгружаться солдаты. Некоторые были в доспехах и в бронзовых шлемах с навершиями, но большая часть тащила доспехи с собой. По такой тёплой погоде Менедем счёл это разумным. Он и сам не захотел бы надевать ничего сверх того, что на нём сейчас.

Губы Соклея шевелились. Когда с корабля сошел последний солдат, он сказал:

— Я насчитал двести восемь человек. Интересно, они останутся здесь или отправятся куда-то ещё, скажем, куда-нибудь дальше на юг?

— Если останутся здесь, значит Антигон или его генерал намерены использовать их против Кипра, — сказал Менедем, и брат согласно склонил голову. — А если двинутся на юг, то куда? На Египет? Как думаешь?

— Вполне вероятно, — сказал Соклей. — Следующий вопрос — как быстро Птолемей или его брат Менелай услышат о том, что они здесь и чем в итоге занимаются?

— До Кипра отсюда пара дней плавания, — сообщил Менедем. — До Александрии ненамного больше или столько же, поскольку до Нила ветер будет попутным. Если завтра до заката никто не отплывет с новостями, я очень удивлюсь.

— И я, — снова согласился Соклей. — Не могу дождаться, когда отправлюсь в земли иудеев. Интересно, сколько греков там побывало? Если не ошибаюсь, совсем немного.

— Можешь написать книгу, — предложил Менедем.

Ему не понравился огонек, загоревшийся в глазах брата.

— Ты прав, — промурлыкал Соклей. — Я могу, почему нет? Каждый эллин, побывавший в Индии, похоже, счел своим долгом записать все, что он видел и слышал. Может и я смогу сделать то же самое об Иудее.

— Это прекрасно, — сказал ему Менедем, — до тех пор, пока ты помнишь, что в первую очередь приплыл сюда за бальзамом и всем, что сможешь там отыскать. Если позаботишься об этом, делай все, что захочешь. Иначе тебе придется объясняться со мной, твоим отцом и моим тоже.

— Да, дорогой. Я это понимаю, отлично понимаю, — терпеливо ответил Соклей.

Менедем сомневался, стоит ли ему верить.

Купив мула, Соклей жалел, что не может покинуть Сидон без сопровождения. Мысль взять с собой несколько моряков нравилась ему все меньше. Но он заключил с Менедемом уговор и не мог нарушить свое слово. Однако, после того, как первые двое, кому он предложил отправиться с ним, ответили отказом, он засомневался, что сумеет сдержать его.

"Что делать, если все откажутся? — с тревогой размышлял Соклей. — Придется нанять охрану здесь, в Сидоне", — он скривился от этой мысли. Довериться незнакомцам казалось опаснее, чем поехать в одиночестве. Но согласится ли на это брат? Вряд ли.

Соклей подошел к Аристиду. Остроглазый моряк улыбнулся:

— Радуйся.

— Радуйся, — ответил Соклей. — Не хочешь ли поехать со мной в Энгеди и быть моим телохранителем в пути?

— Зависит от того, сколько заплатишь.

— Драхма в день сверх тех полутора, что ты уже зарабатываешь, — ответил Соклей. Двое других задавали тот же вопрос. Денег оказалось недостаточно, чтобы заинтересовать их. Они предпочли остаться в Сидоне и тратить свое серебро на вино и женщин.

Но Аристид, после недолгих колебаний, склонил голову.

— Я поеду, — снова улыбнулся он. Как большинство его ровесников, он брил бороду, отчего выглядел моложе. Вероятно, в юности он был потрясающе красив, но это прошло незамеченным, как у многих, выросших в бедности.

В любом случае, красота юношей действовала на Соклея не так сильно, как женская.

— О, прекрасно! — воскликнул он. — У тебя не только острый глаз, но и острый ум.

— Благодарю тебя. Не уверен, что это правда, но приятно слышать.

Следующим Соклей спросил Москхиона. Он не был ни юн, ни особенно умен, но всё же смог сообразить, что хоть жизнь гребца и нелегка, она все же куда лучше его прошлого занятия — ныряльщика за губками. И он был достаточно крупным и сильным, чтобы оказаться полезным в драке.

— Конечно, — ответил он. — Почему нет? Если повезет, мы всего лишь сходим туда и обратно, так?

— Да, если повезет, — ответил Соклей. — А если не очень повезет и придется драться?

— Думаю, я буду драться, а как иначе? — похоже, Москхиона вопрос совершенно не встревожил.

Соклей предположил, что, если человек привык прыгать с лодки с трезубцем в одной руке, а другой прижимая к груди камень, чтобы быстрее опуститься на глубину, его не смутит ничего из происходящего на суше.

— Я рад, что ты будешь со мной. Ты один стоишь целого войска.

— Может, и так. А может, и нет, — ответил Москхион. — Но люди так думают, глядя на меня, и порой из-за этого я попадаю в заварушки. Но все же чаще, наоборот, не попадаю.

— Это-то мне и нужно, — сказал Соклей. — Я не горю желанием драться с варварами.

— Хорошо. Некоторые дерутся ради развлечения, но я не из таких.

— Иначе я бы тебя и не взял, — сказал Соклей. Следующие трое моряков ему отказали. Сердясь на них и на то, что ему вообще нужны какие-то сопровождающие, Соклей пошел к Менедему и спросил, будет ли достаточно двоих.

Двоюродный брат разозлил его ещё больше, тряхнув головой.

— Найди ещё кого-то. Вас должно быть достаточно, чтобы у разбойников не возникало соблазна, в этом весь смысл.

— Можно взять всю команду и не преуспеть в этом, — возразил Соклей.

— Я не прошу взять всю команду. Возьми ещё одного.

Соклей был вынужден послушаться капитана. Он любил подчиняться не больше любого свободного эллина. Даже меньше, чем большинство. Но в этом случае ему ничего другого не оставалось.

Идя с кормы "Афродиты" мрачнее тучи, он вдруг услышал:

— Прости, но если ты ищешь кого-то, кто пойдет с тобой, то я могу.

— Ты, Телеф? — удивился Соклей, и не сказать, чтобы приятно. — Почему ты хочешь пойти?

— Ну, я солгу, если скажу, что мне ни к чему лишнее серебро. Драхма в день — это неплохо. Совсем неплохо, честно говоря. И это будут легкие деньги, если все пойдет хорошо.

— Да, но если нет?

Телеф поразмыслил над вопросом. Он был лет на десять старше Соклея, ближе к сорока годам. От работы под палящим летним солнцем его худое лицо потемнело и загрубело, кожу прорезали глубокие морщины и на первый взгляд он казался старше своих лет. Однако в глазах таилась детская невинность или же он умел как хамелеон скрывать свою истинную натуру. Он всегда работал ровно столько, сколько требовалось, и ни каплей больше, и имел привычку ворчать даже на это. Уже больше двух лет, с первого дня как он взял Телефа на "Афродиту", Соклей не переставал сомневаться, не совершил ли он ошибку.

Наконец Телеф сказал:

— Думаю, я могу справиться, что бы ни случилось.

— Точно? — Соклей переспросил не случайно. Однажды, в Италии, Телеф уже бросил их с Менедемом. Он быстро вернулся на агору с другими моряками с акатоса. Может быть, он просто побежал за помощью. Может быть.

— Думаю, да, — сказал он. Была ли его улыбка в самом деле такой открытой и дружеской, или за актёрской маской скрывалась трусость? Соклей не мог понять, как ни пытался. Телеф рассудительно продолжил, будто дискутировал в Лицее: — Я вряд ли сбегу в стране, полной варваров, так ведь? Можешь и дальше хмыкать, но это так.

"Как интересно, — подумал Соклей. — Он знает, что я ему не доверяю, и объясняет, почему на этот раз мне можно на него положиться. И объясняет разумно. С чего бы ему захотеть сделать что-то кроме того, за что ему платят, если Телеф не говорит ни слова по-арамейски? Там он не сможет так легко затеряться, как в городе, полном греков".

Соклей задумчиво потеребил бороду.

— Я знаю кое-что полезное, — добавил Телеф, — такое, что ты вряд ли знаешь.

— Да? Что, например?

— Да всякое, — ответил матрос. — Никогда не знаешь, что может пригодиться. — он явно не желал посвящать в детали, и Соклей задумался, что бы это значило. Не был ли Телеф некогда разбойником? Он говорил, как родосец, а родосцам обычно не требовалось грабить, чтобы выжить. Но если, к примеру, он был наемником и видел тяжелые времена, кто знает, что ему приходилось делать, чтобы не умереть с голоду? У него не было шрамов, обычных для солдата, но, может, он просто везунчик.

Внезапно решившись, Соклей наклонил голову:

— Ладно, Телеф, я тебя беру. Посмотрим, что из этого выйдет.

Телеф снова одарил его своей очаровательной улыбкой.

— Сердечно тебя благодарю. Ты не пожалеешь.

— Лучше бы так. Если ты заставишь меня пожалеть, обещаю, ты тоже пожалеешь. Ты мне веришь?

— Да, — ответил Телеф. Но что ещё он мог сказать? Многие не принимали Соклея всерьёз, поскольку он охотнее использовал ум, чем кулаки. Кое-кого он заставил в этом раскаиваться, и надеялся, что не придется проделывать это с Телефом.

Когда он сказал Менедему, что выбрал третьего сопровождающего, на лице кузена отразилось страдание.

— Клянусь собакой египетской, уж лучше бы ты взял кого другого. И разве можно доверять Телефу, когда он за твоей спиной? Скажу тебе, я бы не стал.

— Не буду врать, в Элладе я и сам бы этого не захотел, — ответил Соклей. — Но здесь — почему бы и нет? Да, думаю, что могу доверять. Он не сговорится с местными разбойниками, поскольку не знает их языка, ведь он по-арамейски ни слова. Так что, он совсем не опасен.

— Надеюсь, что так, — Менедем всё же не был убеждён до конца.

Поскольку и сам Соклей был не особенно убеждён, то не стал сердиться на брата, а добавил только:

— Думаю, всё пройдёт хорошо.

— Надеюсь, — сказал Менедем с ещё большим сомнением.

— Ну что он мне сделает? — спросил Соклей. — Я думал об этом много раз, но ничего не придумал.

— Я тоже не знаю, — признал Менедем. — Но это не значит, что такое невозможно.

— Мы сейчас на суше, мой дорогой, — улыбнулся Соклей. — Нам не нужно прислушиваться ко всем морским суевериям.

Менедем сумел рассмеяться в ответ. Он-то хоть признавал, что суеверен. Многие моряки с возмущением отвергали это — а сами плевали в хитон, чтобы прогнать неудачу.

— Ладно-ладно, — сказал Менедем. — Нет у меня настоящей причины не доверять Телефу. Но всё-таки не доверяю. Помнишь, он ведь был чуть ли не последним, когда мы взяли его пару лет назад, и по-прежнему остаётся первым, от кого я бы тут же избавился, если бы мог.

— Может, ты изменишь свое мнение, когда мы вернёмся из Иудеи.

— Надеюсь на это. Но, может и нет. И это меня как раз и беспокоит.

Соклей счел за благо сменить тему:

— Когда уеду из Сидона, могу я одолжить твой лук и стрелы?

— Да, конечно. Тебе они пригодятся больше, чем мне, я в этом уверен. Только постарайся вернуть лук в целости, будь так любезен.

— И что, по-твоему, я с ним сделаю? — со всем возможным негодованием поинтересовался Соклей.

— Не знаю. Не хочу знать. Но точно знаю, что, когда ты берёшь в руки оружие, иногда случаются неприятности.

— Это несправедливо! Разве не я стрелял в пиратов? Разве не ты сравнил меня с Александром из Илиады?

Его брат наклонил голову.

— Да, ты. Да, я. Все так, но я видел тебя в гимнасии на Родосе, и порой ты выглядел так, будто понятия не имеешь, как обращаться с луком.

Это было обидно. И тем горше, потому что Соклей знал — это правда. Никогда он не был хорошим лучником. Никогда ему ничего не давалось то, где нужны сила и ловкость. Он пытался как мог, но способностей не имел, почти никаких. "А зато у меня есть мозги", — говорил он себе. Иногда это приносило ему немалое утешение, позволяло задирать нос перед теми, кто атлетичнее и сильнее. А в другие дни, как сегодня… Он старался не думать об этом.

Менедем положил руку ему на плечо, словно хотел сказать "ничего, не тревожься".

— Если боги будут добры, ни о чём этом можно не волноваться. И стрелять из лука тебе придётся только для пропитания.

— Это да, если боги будут добры, — согласился Соклей. Но с другой стороны, если боги будут добры, у Телефа вообще не будет ни забот, ни работы. Взгляд Соклея скользнул к Менедему. В некотором смысле, кузен напоминал ему Телефа (хотя Менедем не обрадовался бы, услышав такое). Эти двое оба хотели, чтобы всё складывалось легко и удобно. Правда, сходство на этом заканчивалось. Если вдруг легко и удобно не выходило, то Телеф, не имевший собственной цели, либо отстранялся, либо с лёгкостью выбирался из затруднений. Менедем же был более склонен менять окружающее ради собственного удобства, и, по большей части, ему хватало энергии и обаяния добиваться чего хотел.

Менедем со смехом продолжил:

— Конечно, если бы мы точно знали, что боги будут добры, то ни охрана, ни лук были бы ни к чему.

— Ты бы этого хотел, да? Тогда ты мог бы забыть о своей части сделки.

Менедем погрозил ему пальцем:

— Это обоюдоострый нож, и ты это знаешь. Ты не хочешь ехать с моряками, потому что они не дадут тебе совать свой нос во все подряд.

— А ты хочешь везде совать вовсе не нос, — огрызнулся Соклей.

Менедем снова расхохотался, так громко, что матросы повернули головы, пытаясь понять, что же его так насмешило. Он махнул им вернуться к работе и сказал:

— Ах, мой дорогой, ты меня хорошо знаешь.

— Ещё бы, после стольких лет жизни бок о бок на Родосе и ещё ближе в море. Но разве это важно? Важнее, чтобы ты знал сам себя.

— Опять какой-то твой философ, — укорил его Менедем. — Я тоже тебя знаю, ты все время пытаешься воткнуть их в разговор. Тебе кажется, что ты должен меня улучшать, хочу я этого или нет.

Поскольку во многом это соответствовало действительности, Соклей не стал отрицать.

— Конечно, это изречение одного из Семи мудрецов. А также оно написано в Дельфах. Если слова подходят оракулу, разве они не подойдут и тебе?

— Хм. Возможно, — сказал Менедем. — Я думал, это Платон или Сократ, которых ты вечно цитируешь.

— Почему бы нет? — Соклей понимал, что Менедем хотел его позлить, и у него это получалось. Он не смог скрыть раздражение в голосе, когда продолжил: — Или ты думаешь, что Сократ ошибался, когда говорил, что неосознанная жизнь не стоит того, чтобы её жить?

— Ну вот опять. Я не знаю, — сказал Менедем. Соклей торжествующе ухмыльнулся: даже его брат не решится это оспаривать. Но тот решился: — Я знаю только, что, если тратить слишком много времени на осмысление жизни, некогда будет её жить.

Соклей открыл рот и снова закрыл. Он надеялся никогда не услышать лучшего аргумента против философии.

— Один из Семи мудрецов также сказал: "Ничто не слишком", — как мог, возразил он.

— Я думаю, мы слишком много об этом спорим, — сказал Менедем. Соклей согласно наклонил голову, радуясь, что так легко отделался. Но тут Менедем добавил: — Я также думаю, что у нас слишком много масла твоего зятя.

— Согласен, — ответил Соклей. — Но иногда приходится делать одолжения семье. — Он посмотрел Менедему в глаза: — Вспомни обо всех одолжениях, что я сделал тебе.

— Понятия не имею, о чем ты. Я думал, что это я делаю одолжения тебе. Разве не я позволил тебе слоняться по Италии, когда мы стояли в Помпеях пару лет назад, хотя боялся, что кто-нибудь даст тебе по голове? Не я ли разрешил таскать череп грифона по всему Эгейскому морю прошлым летом, хотя был уверен, что мы не получим за него даже того, что заплатили?

— Не знаю, с чего ты был так уверен, если Дамонакс предлагал мне достаточно серебра, чтобы получить большую прибыль, — едко ответил Соклей.

— Ты отказал ему, что лишь доказывает то, что ты глупец, — сказал Менедем. — А он предложил, значит, он тоже глупец. Если он не дурак, то почему у нас на "Афродите" столько этого проклятого масла? Видишь, что я имею в виду под одолжениями семье?

— Что я вижу, — начал Соклей, но брызнул смехом и погрозил пальцем Менедему: — Тебе не понравится, но я сказу, что вижу. Я вижу человека, умеющего пользоваться логикой, но говорящего, что ему ни к чему философия. Я вижу человека, который хотел бы полюбить мудрость, но…

— …но лучше будет любить хорошеньких девушек и доброе вино, — перебил Менедем.

Соклей тряхнул головой.

— О, нет, мой дорогой. На этот раз ты шуточками не отделаешься. На этот раз ты дашь мне закончить. Я вижу человека, который хотел бы полюбить мудрость, но не может заставить себя относиться хоть к чему-нибудь серьезно. А это, если хочешь знать мое мнение, позор и пустая трата хорошего ума.

В воду гавани нырнула крачка и через мгновение появилась с извивающейся рыбешкой в клюве. Она проглотила рыбку и улетела.

— Эта птица не знает никакой философии, но свой опсон имеет, — показал на нее Менедем.

— Нет, — ответил Соклей.

— Что? Ты слепой? Поймала она рыбу или нет?

— Конечно поймала. Но чем питается крачка? Рыбой, и конечно рыба — это её ситос, основная еда. Если дашь ей ячменного хлеба, это будет её опсон, поскольку ей нужна рыба, а без хлеба она может обойтись.

Менедем задумчиво поскреб в затылке. Потом ещё раз, от души.

— Надеюсь, я не подцепил блох в этой жалкой гостинице. Ладно, ты прав насчет рыбы, для крачки она ситос, а не опсон. Полагаю, сейчас ты скажешь, что это тоже философия.

— Ничего такого я не скажу, просто задам вопрос. — Если Соклею что-то нравилось, так это возможность поиграть в Сократа. — Если старание подобрать правильное слово — это не любовь к мудрости, то что же тогда?

— Ты же не удовлетворишься таким простым ответом как "попытка сказать то, что нужно", так ведь?

— Значит, Гомер всего лишь пытался сказать то, что нужно, по-твоему?

— Гомер всегда говорил то, что нужно, — уверенно заявил Менедем, — и при этом он никогда не слышал о философии.

Соклей хотел поспорить с этим, но решил, что не сможет.

— Он вообще не использует слово "мудрость", не так ли?

— "София"? Дай-ка подумать. — Через мгновение Менедем сказал, — Нет, не так. Он использует его однажды, в пятнадцатой, кажется, песне "Илиады". Но он говорит не о философе, а о плотнике. И "софия" в "Илиаде" означает не абстрактное знание, как сейчас у нас, а владение ремеслом плотника.

— Так тоже можно это понимать, — согласился Соклей, — но вынужден признать, что не тогда, когда говоришь о философии.

— Да. Гомер очень приземлённый поэт. Даже его олимпийские боги приземленные, если ты понимаешь, о чем я.

— Это точно, они ведут себя как кучка злобных македонян, — сказал Соклей, и Менедем рассмеялся. Соклей продолжил уже серьезнее: — Они настолько приземленные, что некоторым людям, питающим любовь к мудрости, трудно в них верить.

Менедем скривился. Соклей не включал себя в число таких людей, но и не исключал. Кажется, он понял, почему Гомер ничего не говорил о философии. Поэт жил очень давно, когда эллины ещё не задавались серьезными вопросами о мире вокруг и не следовали логике, куда бы она ни заводила их. "Мы были невежественны, как варвары, — изумленно подумал он. — И некоторые до сих пор таковы и не хотят меняться".

— Кое-кто говорит, что любит мудрость, но на самом деле любит отравлять жизнь своим ближним, — сказал Менедем и со значением посмотрел на Соклея.

— А кое-кто думает, что, если прадеды верили во что-то, значит это истина, — парировал Соклей. — Если бы мы все так считали, никогда бы не начали использовать железо или даже бронзу, если на то пошло, и алфавит бы выкинули, как несъедобную рыбу.

Братья пристально смотрели друг на друга, и Менедем спросил:

— И что по-твоему случится, если ты заведёшь этот спор с финикийцем или иудеем?

— Ничего хорошего. Ничего приятного. Но они варвары, и не знают иного. А мы эллины. В чем смысл быть эллином, если не пользоваться умом, которым нас одарили боги, какими бы они ни были?

— Думаешь, у тебя на все есть ответ, да?

— Нет, вовсе нет, — тряхнул головой Соклей. — Но я думаю, что нам следует использовать свой ум, чтобы искать ответы, а не полагаться на мнение предков. Они могли ошибаться. По большей части они ошибались. Например, если бы я смог довезти тот череп грифона до Афин, он доказал бы, как они ошибались насчет этого зверя.

— Да, но так ли важны грифоны?

— Сами по себе они не важны. Но ученые мужи в Лицее и Академии посмотрели бы на него и изменили бы свои взгляды. Они не сказали бы: "Нет, мы не верим в то, что говорит нам этот череп, поскольку наши прадеды говорили иное". И это важно, разве не видишь? — Соклей говорил умоляюще, печально размышляя, понял ли его Менедем вообще.