Священная земля

Глава первая

Нечто среднее между моросью и мелким дождём сыпало с неба на город Родос. Попадая на горящий факел в руках Соклея капли с шипением устремлялись в небытие.

— Гимен! Йо, Гимен! — выкрикивал Соклей, вместе с отцом возглавляя свадебную процессию своей сестры, направлявшуюся по улицам к дому Дамонакса, сына Полидора, который стал новым мужем Эринны.

Лисистрат тоже помахивал факелом и выкрикивал «Гимен!». Потом тихо проворчал:

— Отвратительная погодка для свадьбы.

— Зима — самое благоприятное время, — заметил Соклей, — но это ещё и сезон дождей. Так уж повелось.

Соклей — высокий и нескладный мужчина лет двадцати пяти. В отличие от большинства своих сверстников, предпочитавших бриться на манер Александра Македонского, он отпустил бороду. В своё время Соклей учился в Лицее в Афинах и считал, что борода придает его наружности нечто философское. И в благоприятные дни так оно и было.

Родственники и друзья возглавляли шествие. В паре локтей от него шествовал его двоюродный брат Менедем, с такой страстностью призывая бога брачных уз, как будто сам больше уже не соблазнял чужих жён.

Двоюродный брат Менедема, сын младшего брата его отца, Соклей был всего на пару месяцев старше и почти на голову выше, но менее привлекательный и ловкий.

И людям он нравится, про себя вздохнул Соклей. Он знал, что сам он приводил людей в замешательство: слишком много думал и мало чувствовал. Он читал Геродота и Фукидида и жаждал когда-нибудь сам написать исторический труд, а Менедем же мог цитировать огромные куски из «Илиады», «Одиссеи» и скабрезных комедий Аристофана. Соклей снова вздохнул. Неудивительно, что людям он нравится. Он их развлекает.

Менедем в венке из плюща и с яркими лентами в волосах вышагивал с важным видом рядом и послал поцелуй девушке-рабыне, спешащей навстречу с кувшином воды. Та захихикала и улыбнулась в ответ. Соклей с трудом сдержал порыв ревности — сам-то он не столь удачлив, проделай он то же самое, девчонка, скорее всего, рассмеялась бы ему прямо в лицо.

— Надеюсь, эта свадьба принесет тебе внуков, дядя, — пожелал Менедем Лисистрату.

— Благодарю, — отозвался отец Соклея. С племянником он вёл себя намного свободнее, чем с сыном. Но, следует отметить, сам Менедем частенько жаловался, что собственный отец приводил ему Соклея в качестве примера достойного поведения. Философскую часть ума Соклея это наполняло гордостью, но остальную приводила в смятение.

Он бросил взгляд через плечо. Вот идёт его дядя Филодем, неподалеку от запряжённой быками повозки с Дамонаксом и Эринной. Как и у прочих участников свадебной процессии у отца Менедема на голове лежал венок, а рука сжимала факел, но при этом, каким-то образом, весь его вид выражал недовольство. Он вообще редко выражал что-либо другое, так что неудивительно, что Менедем с трудом уживался с отцом, подумал Соклей.

Дамонакс жил в юго-западной части города, неподалеку от гимнасия, а поскольку Эринна после смерти своего первого мужа проживала в доме отца в северном конце города (и самой северной части острова), то свадебное шествие прошло через большую часть полиса. Куча встречных получила возможность поприветствовать их, похлопать в ладоши, выкрикнуть сальный совет жениху и невесте. Зная сестру, Соклей чувствовал, что под вуалью она заливается румянцем.

Последний раз скрипнув несмазанной осью, запряжённая быками повозка остановилась перед домом Дамонакса. Приветствовать Эринну как новую хозяйку следовало бы матери жениха, но и она, и отец уже умерли, так что эту роль исполнила его тётя. Свадебное шествие втянулось во двор. В андроне, истинно мужской территории, где дождь не мог намочить угощение, рабы уже приготовили вино, оливки, жареные кальмары, ячменный хлеб и мед.

Великолепное хиосское вино смешали с водой лишь один к одному: все быстро перепьются. Соклей сделал долгий глоток, сладкое вино скользнуло по горлу и побороло стужу дня, в голове мелькнула мысль: привезла ли его на Родос «Афродита» или какой-то другой корабль их семьи.

Вскоре кто-то во дворе выкрикнул:

— Эй, где вы все? Они направляются в спальню!

— Так быстро? — удивился кто-то.

— А ты что в свой свадебный день стал бы медлить? — вопросом на вопрос ответил третий… — Клянусь Зевсом, ты что, в день своей свадьбы пировал до последнего?

Раздались хриплые смешки.

Жуя нежный жаренный молодой кальмар, с чашей вина в руке, Соклей вышел из андрона.

Так и есть — Дамонакс открыл дверь и подталкивал Эринну внутрь комнаты, а когда она оказалась внутри, её новый муж обернулся к пирующим и ухмыльнулся:

— А теперь, дорогие мои, мы увидимся позже. Намного позже.

Собравшиеся засмеялись, зааплодировали. Дамонакс закрыл дверь, засов с грохотом задвинулся. Вместе со всеми Соклей запел эпиталаму[1] и вскоре услышал, как в такт свадебной песне заскрипела кровать. Как и следовало в таком случае, он выкрикнул пару непристойных советов.

Вернувшись в андрон за вином, Соклей фактически столкнулся с отцом.

— Надеюсь, она счастлива, — сказал он.

Лисистрат широко и глуповато улыбнулся — похоже, он уже немало выпил.

— Если уж прямо сейчас она несчастна, то, когда будет?

Соклей согласно кивнул, он точно не хотел испортить день, произнеся то, что потом могут счесть дурным предзнаменованием.

— А нам покажут окровавленную простынь? — спросил кто-то позади.

— Нет, придурок, — ответил другой голос, — это её второй брак, так что подобное весьма затруднительно, если только её первый муж не страдал полным бессилием.

Скрип в спальне становился всё сильнее и быстрее, затем резко оборвался.

— Это раз! — выкрикнул из-за двери Дамонакс. Все заулюлюкали и зааплодировали. Вскоре скрип кровати возобновился. Кто-то бился об заклад, сколько раундов продержится новоиспеченный муж.

Цифры, которые они называли, поразили Соклея своей невероятной величиной. Он огляделся в поисках Менедема, чтобы поделиться своим мнением. Разумеется, брат станет хвастать, что эти цифры скорее уж занижены, чем завышены, а он из тех, кто может доказать, что это не враньё.

Но Менедема во внутреннем дворике не наблюдалось. Соклей обошел его, заглянул в андрон, но брата и там не оказалось. Пожав плечами, Соклей глотнул ещё вина и тремя пальцами правой руки подхватил ещё одного кальмара. Возможно, скрип кровати вдохновил Менедема поискать немного забавы и себе.

А Менедем продирался по запутанным улочкам Родоса домой и ленточка, украшавшая гирлянду на его голове, закачалась прямо перед глазами, щекоча нос и заставив глаза сойтись в кучу. Менедем вспомнил о гирлянде, сорвал её с головы и бросил в лужу.

Ноги перепачкались, но его это не беспокоило — как и все моряки, он в любую погоду ходил босиком и надевал только хитон. Идущий ему навстречу пожилой мужчина, завернувшийся в огромный толстый шерстяной гиматий, странно посмотрел на молодого человека, как бы вопрошая: «А тебе не холодно?». Менедем ощущал прохладу, но не настолько, чтобы она ему как-то мешала.

На свадьбе двоюродной сестры он прилично выпил, чтобы не мерзнуть, а теперь укрылся, чтобы отлить у белой глухой стены какого-то дома. Сделав дело, он поспешил дальше. В это время года дни короткие, а ночи длинные и тянутся как смола в жаркий день. Ему бы не хотелось оказаться на улице после захода солнца, особенно без факела в руке и парочки приятелей для компании. Даже в таком мирном и спокойном полисе как Родос в темноте пошаливали разбойники.

Менедем надеялся, что Дамонакс станет для семьи ценным приобретением. Ему нравился и первый муж Эринны, но он казался ему довольно старым. Видимо это потому, что я сам был ещё совсем юнцом во время её первой свадьбы, с удивлением подумал Менедем. Её первому мужу было около тридцати — Дамонаксу сейчас столько же. Время творит странные вещи: пол десятка лет пролетели вообще незаметно.

Дом его отца и дом дяди Лисистрата стояли рядом, неподалеку от храма Деметры, в северной части города.

Когда он постучал в дверь, кто-то из домашних рабов крикнул:

— Ну кто ещё там?

— Я, Менедем.

Дверь немедленно распахнулась.

— Неужели свадебный пир закончился так рано, молодой хозяин? — удивленно поинтересовался раб. — Мы не ожидали, что ты вернёшься так рано.

Сказанное почти наверняка свидетельствовало, что рабы воспользовались шансом плюхнуться на задницу, поболтать и побездельничать. Рабы всегда старались увильнуть от работы, как только выдавалась такая возможность.

— Я просто решил вернуться домой немного раньше, вот и всё.

— Ты решил вернуться пораньше, хозяин? Вернуться с пира, хозяин? — выражение лица раба говорило красноречивее слов. — А где же твой отец, хозяин?

— Он пока остался там.

Раб изумился ещё сильнее, потому что обычно отец Менедема возвращался домой рано, а Менедем оставался до последнего.

Он прошел во внутренний дворик — из кухни раздались гневные крики. Менедем вздохнул. Его мачеха и повар Сикон снова ругались. Бавкида, которой хотелось быть хорошей домохозяйкой, считала, что Сикон тратит слишком много денег. А повар, в свою очередь, считал, что хозяйка хочет заставить его до конца жизни подавать на стол только ячменную кашу и соленую рыбу.

Бавкида вышла из кухни мрачная как туча, но её недовольство мгновенно сменилось изумлением при виде Менедема.

— Ой. Здравствуй, — произнесла она, а затем, как и раб минуту назад, — я не ожидала, что ты вернёшься так скоро.

— Здравствуй, — ответил Менедем и пожал плечами. Взглянув на нее, он с трудом заставил себя думать о ней как о своей мачехе, второй жене отца. Бавкида была младше него лет на десять. Не красавица, но у неё отличная фигура — намного лучше, чем тогда, когда пару лет назад впервые вошла в этот дом четырнадцатилетней девчонкой. — Околачиваться там не хотелось, поэтому я сам вернулся домой, пока не зашло солнце.

— Ладно. Не знаешь, когда вернётся Филодем?

Менедем покачал головой.

— Могу только предположить, что он, дядя Лисистрат и Соклей вернутся вместе, и пара рабов будет освещать им путь.

— Наверное, — согласилась Бавкида. — Мне нужно поговорить с ним о Сиконе. Что за наглец, можно подумать, он тут не раб, а хозяин!

Она старательно хмурилась, и между бровями появилась вертикальная линия.

Её гримаска заворожила Менедема. Впрочем, как всегда. Поскольку они жили в одном доме, она не покрывала себя, как полагается порядочной женщине в обществе мужчин. Видеть её неприкрытое лицо было почти так же волнительно, как обнаженное тело.

Ему пришлось напомнить себе, что нужно слушать, что она говорит.

У них с отцом и так достаточно поводов для ссор, он не хотел добавить к списку соблазнение его жены. За такое отец может и убить.

Точнее, большая его часть не хотела добавлять. Та, что хотела, зашевелилась. Он жёстко велел ей утихнуть — не хватало только, чтобы Бавкида это заметила.

— Сикон — гордый человек, — сказал он. Разговоры о кухонных ссорах помогут отвлечься. — Может, с самого начала лучше было бы попросить его внимательней относиться к расходам, чем вламываться сюда с приказами. Это его злит.

— Он раб, — повторила Бавкида. — Когда жена хозяина отдает ему распоряжение, он должен слушаться, или пожалеет.

В теории она была права, но на практике рабы, обладавшие особыми навыками или талантами — как Сикон — пользовались почти такой же свободой, как граждане. Если Бавкида этого не знала, значит, до замужества она вела беззаботную жизнь. Или её родители из тех, кто относится к рабам как к животным или говорящей мебели. Такие встречались.

— Сикон здесь уже давно, а мы до сих пор процветаем и едим не хуже тех, у кого больше серебра.

Бавкида нахмурилась сильнее:

— Дело не в этом. А в том, что, если я говорю ему, что делать, он должен исполнять.

«Так это философский диспут, вон оно что, — понял Менедем. — На моем месте вполне мог быть Соклей. Я веду философскую дискуссию с женой отца, когда хочу просто нагнуть её и.»..

Он потряс головой. Бавкида гневно взирала на него, посчитав, что он с ней не согласен. В общем-то, так и было, но в данный момент он не соглашался сам с собой.

— Ты должна понять, что ничего не добьёшься, прямо нападая на него. Если пойдешь на уступки, может, уступит и он.

— Возможно, — в голосе жены Филодема отсутствовала убежденность. — Но я думаю, он просто считает, что какая-то дурочка пытается им командовать, и ему это не нравится. Ну что ж, тем хуже для него.

Может, она и права. Ни один эллин не захочет подчиняться приказам женщины. Сикон не эллин, но он мужчина, и в некоторых вопросах мнения эллинов и варваров сходятся.

— Я уже говорил с ним, — сказал Менедем. — Хочешь, попробую ещё раз? Если повезет, я заставлю его понять. Или хотя бы запугаю.

— Мне это не удалось, но, с другой стороны, я всего лишь женщина, — едко заметила Бавкида. Однако, через мгновение её лицо осветилось надеждой: — Ты попробуешь? Я буду так благодарна.

— Конечно, попробую, — пообещал Менедем. — Никому не охота вечно слушать ругань. Сделаю все, что в моих силах.

«Может, я буду втихаря давать Сикону серебро, и мы будем питаться по-прежнему, но Бавкида увидит, что денег на хозяйство расходуется меньше. Может сработать».

— Большое спасибо тебе, Менедем! — с сияющими глазами сказала Бавкида и от избытка чувств обняла его.

На мгновение его руки сомкнулись вокруг нее. Он продержал её ровно столько, чтобы почувствовать, какая она спелая и сладкая и, может, чтобы она ощутила, как пробуждается его естество. Затем они отпрянули друг от друга, будто обожглись. Они были не одни. В таком богатом доме никто не мог рассчитывать на уединение — рабы видели или могли видеть всё, что происходит. Короткое дружеское объятие вполне допустимо. А что-то большее? Менедем снова тряхнул головой.

— Пожалуйста, поговори с ним поскорее, — попросила Бавкида.

Обнимая его, она думала лишь об этом или тоже обставляла все так, чтобы слугам не о чем было рассказать Филодему? Менедем не мог её спросить.

— Конечно, — ответил он и отвернулся. Шаги Бавкиды удалились к лестнице, ведущей на женскую половину. Сандалии зашлёпали по ступеням. Менедем не мог проводить её взглядом и пошел в кухню, вести ещё один тщетный разговор с Сиконом.

— Доброго дня, мой повелитель, — произнес Соклей на арамейском. Свободнорождённый грек, он бы никогда и никого не назвал бы «повелителем» на греческом. Но язык, на котором говорили в Финикии и прилежащих землях, да и вообще, там, где когда-то простиралась империя персов до того, как до нее добрался Александр Великий, был более цветистый и изысканно-вежливый.

— И тебе доброго дня, — ответил Химилкон из Библа на том же языке. Сколько себя Соклей помнил, этому финикийцу в Родосе принадлежал склад около гавани. Серебряные нити только-только начали вплетаться в его черную курчавую бороду, а в ушах поблескивали золотые кольца. — Твоё произношение значительно улучшилось, по сравнению с тем, когда ты начал заниматься пару месяцев назад. Теперь ты также знаешь и намного больше слов.

— Твой слуга покорно благодарит тебя за помощь, — ответил Соклей.

Темные глаза Химилкона блеснули, когда он одобрительно кивнул. Соклей ухмыльнулся — он верно запомнил нужное выражение.

— Скоро открывается мореходный сезон.

— Я знаю, — Соклей склонил голову в знак согласия: заставить себя кивать вызывало у него не меньшую сложность, чем Химилкону привыкнуть к жестам греков, — осталось меньше месяца до весеннего равноденствия.

Последние два слова Соклей произнес по-гречески, поскольку он не знал как это сказать на арамейском.

Химилкон тоже ему не подсказал: уроки купца носили чисто практический характер. С известной долей везения Соклей сможет объясниться, когда «Афродита» доберётся до Финикии. Проблема в другом — он сомневался, сможет ли он сам понять кого-то ещё. Когда он высказал свои сомнения вслух, Химилкон рассмеялся.

— А что ты скажешь, если возникнет затруднения?

— Прошу, мой повелитель, говори помедленнее.

Эту фразу Соклей заучил одной из первых.

— Хорошо. Очень хорошо, — Химилкон снова кивнул. — Мои соотечественники захотят получить твои деньги и сделают всё, чтобы ты понял их.

— Охотно верю, — Соклей перешел на греческий. Он уже вёл торговлю с финикийскими купцами во множестве городов Эгейского моря и знал, что они весьма упорно гонятся за прибылью. Как и он сам, потому то Соклею было проще вести дела с ними, чем большинству греков. — Но как быть с иудеями?

— Ах, они. — Химилкон выразительно пожал плечами и на гортанном греческом продолжил, — я по-прежнему считаю, что ты сумасшедший, раз хочешь иметь с ними дело.

— Почему? — спросил Соклей. — Лучший бальзам делают в Энгеди, а ты говоришь, что это в земле иудеев. Думаю, что я смогу получить лучшую цену у них, а не у финикийских посредников.

— Денег, скорее всего, ты заплатишь меньше, — согласился Химилкон, — но вот проблем получишь немало. Вот это я обещаю.

Соклей пожал плечами.

— В этом всё и дело, я имею в виду, торговец превращает проблемы в деньги.

— Точно. Верно подмечено. Я это запомню и напомню себе, когда придется вести дела с особенно неприятным греком. И таких много, клянусь богами.

— Много? — переспросил Соклей, и финикиец кивнул. Разве это не забавно? — подумал он. Варвары нас раздражают, но кто бы мог вообразить, что они относятся к нам так же? Да уж обычай — царь всего. По этому поводу Геродот цитировал Пиндара.

— Боги да хранят тебя в пути. Пусть ветры будут попутными, море спокойным, а бывшие полководцы Александра не станут воевать поблизости от тебя, — пожелал Химилкон.

— Да будет так, — согласился Соклей. — По всей видимости, Антигон крепко держит Финикию и окрестные земли. Не думаю, что Птолемей может надеяться отобрать её, как бы ни складывалось их противостояние на остальном побережье Внутреннего моря.

— Надеюсь, ты прав, мой повелитель, — ответил Химилкон на арамейском. — Затопчет ли слон льва или лев свалит слона, мышь, оказавшаяся в гуще их битвы, всегда проигрывает. Мы будем продолжать урок или ты хочешь закончить?

— Я хотел бы закончить, если так будет угодно моему повелителю, — также на арамейском ответил Соклей.

Химилкон хлопнул в ладоши и улыбнулся:

— Отличное произношение. Будь у меня ещё полгода, я сделал бы из тебя истинного торговца из Библа, чума меня забери, если я лгу.

— Благодарю тебя, — ответил Соклей, понимая, что это комплимент. Грек попытался представить себя сыном народа, не знавшего философии. «Что бы я делал? Как не сошел бы с ума? А может, я бы и не узнал, что чего-то лишён? Слепец с рождения не тоскует по красоте заката».

Он поднялся и вышел из ветхого склада финикийца. Снаружи стоял кариец Хиссалдом, раб Химилкона, и жевал кусок черного хлеба.

— Радуйся, о наилучший, — сказал он по-гречески.

— Радуйся и ты, — ответил Соклей и перешел на арамейский: — Ты понимаешь этот язык, Хиссалдом?

— Немного, — также на арамейском ответил раб. — Химилкон иногда его использует. Греческий проще.

Вероятно, это означало, что греческий ближе к его родному карийскому. Хотя, Соклей не был уверен. Родос недалеко от побережья Карии, и родосцы веками вели дела с карийцами, но в местный греческий диалект проникла лишь горстка карийских слов. Мало кто из родосцев говорил на языке ближайшего варварского соседа, и он сам не из их числа. Но всё больше карийцев говорили по-гречески наравне со своим языком или совсем переходили на него.

«Теперь, когда Александр завоевал Персию, всему миру придется выучить греческий», — подумал Соклей. Заменит ли через несколько поколений его язык не только местные языки вроде карийского и ликийского, но и персидский и арамейский? Почему бы и нет?

«Афродита» лежала на пляже в плетре от склада Химилкона. Доски торговой галеры за зиму хорошо просохли, и пока они снова не напитаются водой, скорость акатоса будет выше обычной.

Чайка спикировала на «Афродиту» и полетела прочь с трепыхающейся мышью в клюве. Ещё одним мелким вредителем меньше на корабле, подумал Соклей, идя к галере. Он был аккуратистом и не хотел связываться с грызунами в море. Пару лет назад он отплыл с павлинами на борту, и птицы отлично уничтожали тараканов, скорпионов, сколопендр и мышей. Правда, ещё и доказали, что большие вредители на корабле намного хуже мелких…

Соклей с любовью погладил бок галеры. Тонкие свинцовые пластины, прибитые к дубовым доскам ниже ватерлинии, помогали защитить корабль от древоточцев, а днище не обрастало ракушками и водорослями. Родосские корабелы закончили проверку ремонта, выполненного на Косе прошлым летом, когда в дождевом шквале на них навалилось крутобокое судно. В то время мастера на Косе вовсю ремонтировали военные корабли Птолемея, так что дело своё знать должны были хорошо. Но даже так, Соклей порадовался, что родосские мастера одобрили их работу. По его личному мнению, в родном полисе жили самые лучшие и упорные моряки среди всех эллинов-современников.

Один из портовых бездельников, работавший помаленьку то там, то тут, если требовалась пара оболов на вино или хлеб, подошел к Соклею и спросил:

— Здравствуй, ты отплываешь на этой галере, не так ли?

— Бывает такое время от времени, — сухо ответил Соклей. — А что?

— Да так, ничего. Просто интересно, что на ней перевозят. Вот и всё.

— Да всё, что угодно. На ней возили всё подряд: от павлинов, львиных шкур и черепа грифона, — сердце Соклея болезненно сжалась при мысли о черепе, украденном пиратами прошлым летом, когда он плыл в Афины, чтобы показать его там, — до таких обыденных вещей как мешки с зерном.

Бездельник укоризненно хмыкнул и попытался ещё раз.

— А что на ней повезут на этот раз?

— Всякую всячину, — без выражения ответил Соклей. Бездельник одарил его неодобрительным взглядом. Ответная улыбка Соклея сказала так же мало, как и его слова. Его отец и дядя — далеко не единственные торговцы в городе Родос, и конкуренты вполне могли заплатить драхму-другую, чтобы разузнать их планы. Зеваки в гавани могли заработать и не набивая мозоли на руках. Соклей помогать им не собирался.

Парень оказался настойчивым.

— И ты знаешь, куда поплывешь? — спросил он.

— Конечно, — ответил Соклей. Бездельник подождал продолжения, но его не последовало. Наконец, он сообразил, что больше ему ничего не скажут и удалился, бормоча себе под нос проклятия.

«Надо было ответить ему на арамейском, — подумал Соклей, — быстрее бы отвязался». Потом пожал плечами — он сделал все, что нужно.

— Здравствуй, Соклей! Как ты? — окликнул его другой человек.

— Здравствуй, Кхремий, — Соклей давно знал плотника, и тот ему нравился. С ним он не станет играть в игры, как с тем бездельником. — Все хорошо, а как ты?

— Как нельзя лучше, — ответил Кхремий. — А твой двоюродный брат весьма хитёр, да?

— Менедем? Уверен, он первым согласился бы с тобой, — ответил Соклей чуть резче, чем ему бы хотелось.

Добродушный по своей природе, Кхремий не уловил скрытого смысла в голосе Соклея — плотника охватил энтузиазм.

— Мысли Менедема в отношении боевой галеры-охотнике на пиратов оказались просто находкой, — пробормотал он, — тригемолия именно тот корабль, который сможет сражаться как обычная трирема и сравнится в скорости с командой пиратской гемолии. Великолепно! Почему никто раньше до этого не додумался?

Соклей ненавидел пиратов чистой, холодной ненавистью ещё до того, как они напали на «Афродиту» и украли череп грифона. А теперь…Теперь же он желал лицезреть, как всех до одного морских разбойников прибьют к кресту, и они умрут ужасной мучительной смертью. Если Менедема восхваляют за изобретение корабля, который затруднит этим шлюхиным отродьям жизнь — что ж, он не против.

— Когда моему брату что-то нужно, он к этому стремится.

Чаще всего таланты Менедема направлялись на чужих жён. Но он ненавидел пиратов не меньше Соклея. Соклей никогда не слышал о честном моряке, который бы их не ненавидел.

— И это хорошо, — сказал Кхремий, которому не приходилось страдать от результатов некоторых выходок Менедема.

— Наверное, — ответил Соклей, которому приходилось, и продолжил: — Мы правда собираемся строить тригемолии?

Плотник кивнул.

— Именно так. Адмиралы всю зиму это обсуждали. — Плотник приложил раскрытую ладонь ко рту и покачал ей как языком, — а теперь воплощение задуманного уже рядом. Решили начать с трех, а потом построить ещё, если тригемолии проявят себя настолько хорошо, как все надеются.

— Да будет так, — согласился Соклей. Мысль о Менедеме как о человеке, сделавшем что-то важное для Родоса, далась не легко. Слегка удивленно Соклей продолжил: — По правде говоря, я бы не возражал отправиться в море на одной их этих новых тригемолий вместо нашего акатоса. В этом году мы отправимся на восток, так что нам придется проплыть мимо ликийского побережья, а все ликийцы — пираты на море и разбойники — на суше.

— Истинно так. Проклятые варвары, — Кхремий сделал паузу: — Так ты считаешь, что мог бы использовать тригемолию как торговую галеру?

— Нет, — без колебаний ответил Соклей, покачав головой для большей убедительности. — Как бы я ни хотел, такого не будет.

— Почему? Стал бы самым быстрым торговцем в море.

— Да, а заодно и самым затратным, — указал очевидное Соклей, — на «Афродите» сорок гребцов, плюс ещё какое-то количество, чтобы управляться с парусом, когда все гребут. Всем платят по меньшей мере драхму в день, а многим даже полторы драхмы. Это означает примерно две мины серебра каждые три дня. На тригемолии же за вёслами будет сидеть втрое больше гребцов. А это, клянусь Зевсом, означает почти две мины в день. Нам придется возить только золото и рубины, чтобы покрывать ежедневные затраты.

— Ага, — Кхремий покачал головой, — ты несомненно прав. О расходах-то я не подумал, только о самом корабле.

На «Афродите» Соклей исполнял обязанности тойкарха, следя за всем, что касалось груза. О затратах он думал всегда и в первую очередь. Однако Кхремий ему нравился, потому он смягчил ситуацию:

— С другой стороны, друг мой, я и понятия не имею с чего начать строительство корабля.

— Всегда начинай с начала, как же ещё? Сначала делаешь каркас из досок, затем для прочности соединяешь их при помощи пазов и шипов и прибиваешь изнутри ребра для дополнительной жёсткости.

— Это-то все знают, — согласился Соклей, — но знать, как именно сделать — вот в чем твой секрет.

— Нет никакого секрета, — не согласился Кхремий, — всякий, кто работает в гавани, может это сделать.

Соклей не хотел спорить. С точки зрения плотника, гавань — и есть целый мир. Кхремий никогда не думал о кожевниках, горшечниках, фермерах, для которых кораблестроение представляло собой такую же странность, как их занятия — для плотника. Все его друзья — или плотники или прочие мастера-корабелы. Всё это делало его лучшим в своем ремесле, но никак не помогало в суждениях по вопросам, не относящимся к кораблям. Конечно же, Кхремий считал иначе.

— Когда вы отплывете в Финикию, надеюсь вам удастся облапошить этих варваров и оставить их кусать локти.

— Надеюсь на это, — и мнение Соклея о суждениях плотника резко улучшилось.

Менедем был в ярости и даже не пытался этого скрывать.

— Оливковое масло? — воздел он руки к небу, — во имя египетской собаки, зачем мы везём оливковое масло в Финикию? У них там полно своих оливок, разве нет?

— Да, — Соклей был смущен, что не так уж часто случалось. — Мы везём масло, потому что…

— Не говори, — перебил его Менедем, — дай угадаю. Мы его берём потому, что его делает семья вашего нового зятя. Я прав?

— Прав, — с несчастным видом признал Соклей. — На приданое Эринны Дамонакс выкупил из заклада часть урожая, и…

— И теперь ждёт, что мы продадим масло и принесем ему неплохие барыши, — снова прервал его Менедем. — Мы даже могли бы это сделать, если бы направлялись в Александрию, где не выращивают оливки. Но мы идём не туда. Ты сообщил ему об этом?

— Конечно, — ответил Соклей. — Но он не понимает в таких делах. Он не торговец. И… чума его побери, он мой новый зять, я не могу просто отмахнуться от него, как от постороннего. Так что нам придется постараться, вот и все.

— Я бы лучше постарался и вышвырнул его прямо в гавань, — рявкнул Менедем, потом неохотно смягчился: — Семейные узы, — он закатил глаза. — Отец взбешён, но он тоже не сказал Дамонаксу «нет». Ему куда сложнее отказать твоему зятю, чем мне, скажу я тебе.

Неспособность сказать «нет» Дамонаксу уязвляла его, как и многое другое, что делал его отец.

— Поверь, могло быть куда хуже, — сказал Соклей. — Сперва Дамонакс хотел заполнить «Афродиту» маслом по планширь, не оставив и на палец места для другого груза. У него есть масло, так почему бы нам не взять его?

— Почему? — воскликнул Менедем, — я объясню тебе.

На этот раз Соклей перебил его:

— Мы с отцом провели последние десять дней, переубеждая его. По крайней мере, мы не будем утопать в масле. Даже если будет сложно сбыть его с рук, мы повезем и то, что точно сможем продать. Добрые Родосские благовония не могут подвести.

— Не могут, — согласился Менедем. — И у нас ещё остался тот шелк с Коса, что мы заполучили прошлым летом. С востока привозят разные диковинки, но, думаю, финикийцам будет трудно найти что-то подобное.

— Полагаю, что так, — кивнул Соклей. — И кто знает, на что мы наткнемся по пути? В прошлом году мы не ожидали найти череп грифона, или львиные и тигровую шкуры.

— И мы получили за шкуры хорошие деньги, — сказал Менедем. — А череп… — он поддразнивал Соклея с того самого момента, как тот обнаружил череп на рыночной площади Кавна. — Могу поспорить, что тот пират с дружками ещё его не проел.

— Какая жалость, — буркнул его двоюродный брат: — И всё-таки мы могли кое-что выручить за него в Афинах. В конце концов, Дамонакс пытался купить его за шесть мин прямо здесь, на Родосе.

— И это лишь доказывает, что он понятия не имеет, что делать со своими деньгами, — сказал Менедем.

— Ой, как смешно. А ты так же торопишься поднять паруса, как в прошлом году? Помнится, ты не мог дождаться, когда мы отплывем с Родоса.

— И в этот раз я тоже не расстроюсь, когда он скроется за горизонтом, — подтвердил Менедем. Прошедшей зимой он попытался сделать это не столь очевидным и, судя по всему, преуспел.

Его брат нахмурился и поскреб затылок.

— Никогда не понимал, почему. За тобой не гонятся разъяренные мужья, насколько мне известно, — он изучающе оглядел Менедема, будто какой-то диковинный экземпляр вроде черепа грифона. Соклея раздирало любопытство.

— Нет, никаких разъяренных мужей, — только и ответил Менедем.

— Что же тогда? — не унимался Соклей.

— Какие мы сегодня любопытные, — пробормотал Менедем, и его двоюродный брат покраснел. Разговор снова вернулся к грузу, который повезет «Афродита». Соклей приложил к этому важному вопросу большую часть своего недюжинного ума. Большую, но не всю — Менедем видел, что брат ждёт возможности вновь начать расспросы.

«Нет, дорогой, я тебе её не предоставлю, — подумал Менедем. — Кстати, о разъяренных мужьях. Что будет, если я обману собственного отца со своей мачехой? Я не желаю знать и не буду пытаться. Но, боги, боюсь, она сама хочет оказаться в постели со мной».

Что сделает Филодем? Нет уж, Менедем не станет выяснять. Отец беспрерывно высмеивал его любовные интрижки. Если старик сам станет жертвой одной из них, словами дело точно не ограничится. Очень вероятно, что все закончится кровью.

«И значит, я не стану спать с Бавкидой, как бы я или, возможно, она этого не хотели. И, дорогой братец, как бы ни был ты любопытен, кое-какие секреты должны оставаться секретами, вот и всё».

— Мы можем раздобыть ещё папируса до того, как отплывем? — спросил Соклей.

— Папируса? — удивленно переспросил Менедем. — Конечно, он частенько бывает на заходящих сюда египетских кораблях с зерном. Но зачем он нам? Финикия намного ближе к Египту, чем мы.

Его брат не сказал «ну ты и тугодум» или нечто подобное, но взгляд, который он метнул на Менедема, был хуже крика «Идиот!» на всю гавань. Не так уж часто Соклей оказывался прав (хотя бывал нередко). Его мысли зачастую оказывались к месту, но когда на тебя смотрят с жалостью, что ты не можешь понять настолько очевидное… Я ещё не свернул ему шею, подумал Менедем, не знаю, почему, но не свернул.

— Птолемей и Антигон снова воюют, — объяснил Соклей. — Египетские корабли не станут заходить в финикийские порты, пока их удерживает Антигон. Если мы привезем папирус — возьмём за него хорошую цену.

И опять он прав, Менедем не мог этого отрицать.

— Ладно, — сказал он, — значит, возьмём папирус. Можно прихватить чернил — в прошлый раз мы неплохо на них заработали.

— Я подумаю, — ответил Соклей. — Не могу точно сказать, какие будут цены. В отличие от папируса, финикийцы умеют делать чернила. В таких делах они доки.

— Они копируют все, что делают соседи, — неодобрительно высказался Менедем. — А сами ничего не придумывают.

— Химилкону это бы не понравилось, — заметил Соклей.

— И что? Хочешь сказать, я ошибаюсь?

Соклей мотнул головой:

— Нет. Судя по моим наблюдениям, ты прав. Но это не значит, что Химилкон с этим согласится.

Менедем рассмеялся:

— Сразу видно, что ты учился у философов. Никто другой не умеет так намудрить.

— Благодарю тебя, мой дорогой братец, — ответил Соклей, и Менедем снова засмеялся.

— Когда ты планируешь отплыть? — продолжил его двоюродный брат.

— Если бы это зависело от меня, и весь груз был уже на корабле, мы могли бы отчалить завтра, — ответил Менедем. — Но не думаю, что отец позволит вывести «Афродиту» в море так рано, — он фыркнул, — я слышал, сам-то он выходил в самом начале мореходного сезона, когда был капитаном. Но мне не разрешает.

— Наверное, наш дед сетовал, что он безрассудный паршивец, — сказал Соклей.

— Скорее всего, — ухмыльнулся Менедем. Ему понравилось представлять отца мальчишкой, выполняющим приказы, вместо того, чтобы высокомерно отдавать их.

— Полагаю, так повелось испокон веков, — заметил Соклей. — В свое время и мы станем седобородыми тиранами.

— Не будет у меня никакой седой бороды, — заявил Менедем, потирая бритый подбородок.

— И ты ещё обвиняешь меня в излишней придирчивости, — сказал Соклей, и Менедем застонал. — Интересно, как вообще узнают о таком, — продолжил Соклей более серьезно.

— О чем? Что все старики одинаковые? Да посмотри хоть на Нестора в «Илиаде», — Менедем помедлил и начал декламировать:

Его двоюродный брат рассмеялся и поднял руку:

— Ладно, ладно, уговорил. Старики есть старики, и всегда такими были.

— Хорошо, что ты остановил меня, — сказал Менедем: — Нестор болтает ещё очень долго. Он довольно мил… когда не ведёт себя так, что хочется пнуть его. Мне хочется почти всегда.

— И почему же? — спросил Соклей. Менедем не ответил, но оба знали причину: Нестор напоминал ему отца.

— Если вы с дядей Филодемом поладите, Нестор понравится тебе больше, — заметил Соклей.

— Возможно. — Менедем не хотел углубляться в эту тему, и попытался нанести ответный удар:

— Если бы вы с дядей Лисистратом не ладили, ты бы любил Нестора меньше.

— Не пойми меня неправильно, я тоже считаю Нестора болтуном, — Соклей начал было говорить что-то ещё, скорее всего нечто, имеющее отношение к "Илиаде", как вдруг остановился и щелкнул пальцами: — О боги, я знаю, что ещё мы можем привезти в Финикию. Книги!

— Книги? — повторил Менедем, и Соклей кивнул.

— Ты вдруг ума лишился? Большинство финикийцев даже не говорит по-гречески, и уж тем более не читает.

— Я думал не о финикийцах, — ответил его брат, — а о греческих гарнизонах. Они должны быть немаленькие — Антигон строит почти весь свой флот на побережье. И они не могут покупать книги у местных писцов — ты верно заметил, что те не пишут по-гречески. Кто умеет читать, щедро заплатит за новые свитки, которые помогут скоротать время.

Менедем задумчиво потер подбородок.

— Знаешь, может, это и не такое глупое предложение, — наконец сказал он. Затем окинул Соклея подозрительным взглядом. — Ты же не потащишь туда труды по философии и истории, а?

— Нет, нет, нет, — тряхнул головой Соклей. — Мне такое нравится, но солдатам вряд ли. Нет, я думал о чем-то более занимательном, например, "Илиаде" и "Одиссее". Каждый, кто знает алфавит, может их читать, и у нас будет много покупателей.

— Отличная мысль. Умная, клянусь Зевсом. — Менедем умел признавать заслуги, когда следовало. — Книги легкие, занимают мало места, а стоят дорого, — он склонил голову, практически поклонившись Соклею. — Так и сделаем. Иди, поговори с переписчиками. Купи, что у них есть, и узнай, сколько копий они смогут сделать до нашего отплытия.

— Я позабочусь об этом, — сказал Соклей.

Менедем расхохотался.

— Не сомневаюсь. С таким нетерпением я мог бы бежать только к изысканной гетере, а не к какому-то близорукому парню с чернилами на пальцах.

Его брат даже не возмутился, что доказывало правоту Менедема.

— Я всегда рад поводу наведаться к переписчикам, — сказал Соклей. — Никогда не знаешь, что новенького и интересного может появиться на Родосе.

— Удачной охоты, — пожелал Менедем, не зная, слышал ли его брат — глаза Соклея уже были обращены куда-то вдаль, будто он вспоминал о возлюбленной.

Даже такой крупный и процветающий полис, как Родос, мог похвалиться лишь горсткой людей, зарабатывавших на жизнь переписыванием книг. Соклей знал их всех. Лучшим, без сомнения, был Главк, сын Каллимедона. Никто не мог сравниться с ним быстротой, точностью и красотой письма. Конечно, Соклей посетил его первым.

Как бы он ни был хорош, богатства Главк не нажил. Его лавка занимала пару комнат на первом этаже маленького дома рядом с Великой гаванью, а сам он с семьей жил над ней. Окна лавки выходили на юг, обеспечивая лучшее освещение для работы.

Войдя внутрь, Соклей натолкнулся на подозрительный взгляд тощего сердитого человека, диктовавшего Главку письмо. Он тут же отошел подальше, чтобы не подслушивать, и вернулся лишь после того, как человек расплатился и ушел восвояси.

— Радуйся, о наилучший, — приветствовал его Главк — сорокалетний обладатель больших ушей, кроличьих зубов и, конечно же, близоруких глаз и перемазанных чернилами пальцев. — Спасибо, что отошел, — продолжил он: — Теокл, тот человек, что был здесь, уверен, что торговец с Самоса обманывает его и нанял соглядатаев тут, на Родосе, чтобы не дать Теоклу получить то, что положено.

— Клянусь египетской собакой! — воскликнул Соклей. — Неужели это правда?

Главк закатил глаза.

— В том году он говорил то же самое о торговце с Эфеса, а годом раньше — с Галикарнаса… кажется. Он ссорится с людьми, как бойцовский петух. Умей он писать, обращался бы ко мне в два раза реже — он считает, что я тоже замешан в этих мошеннических планах.

— По мне, так он глуп. Почему ты продолжаешь писать для него?

— Почему? — грустно улыбнулся Главк. — Да потому, что он платит мне, а мне нужно серебро. И, кстати говоря, что я могу сделать для тебя?

Соклей объяснил, закончив словами:

— Так что я с радостью куплю все твои копии ссоры Ахиллеса с Агамемноном, или боя Ахиллеса с Гектором, или приключений Одиссея у циклопов, или его возвращения и мести претендентам — и другое подобное.

— Понятно. Тебе нужно все самое интересное.

— Точно. Люди не станут покупать книги в первую очередь. Мне нужны те части, что заставят их потратить деньги на Гомера вместо хиосского вина или ночи с гетерой.

— Люди не станут покупать книги в первую очередь, — грустным эхом отозвался переписчик. — Богам ведомо, насколько хорошо мне это известно. Но ты прав. Когда они что-то и покупают — так это то, что им нравится. Поэтому, когда у меня нет заказов, я копирую лучшее из эпических поэм. Давай глянем, что у меня есть. — Главк исчез в задней комнате, немного спустя вернувшись с десятью или двенадцатью свитками папируса.

— О, прекрасно! — воскликнул Соклей. — Это больше, чем я надеялся.

— Я работаю не покладая рук, — сказал Главк. — Если не работаю, я голодаю. Честно говоря, лучше бы у меня не было так много свитков для тебя — это значило бы, что их уже купил кто-то другой.

— И что у нас тут? — спросил Соклей.

— В основном то, что ты просил, — ответил писец, — и ещё я сделал пару копий предпоследней части "Илиады" — погребальные игры Патрокла.

— Пойдёт, — Соклей развернул один из свитков и принялся восхищённо его разглядывать. — Как жаль, что я так не умею. Твои письмена достойны быть высечены на мраморе.

— Я просто много практикуюсь, — польщенно ответил Главк.

— Я куплю все, — сказал Соклей. Лицо писца озарилось восторженной улыбкой. — Если твоя цена будет близка к разумной, — продолжил Соклей.

— Что ж, наилучший, ты знаешь, сколько они стоят, — ответил Главк. — Если бы ты просто зашёл с улицы купить одну книгу, я постарался бы выжать из тебя восемь или десять драхм. Такие люди не понимают, что почём, а тебе нужно немного подзаработать. Но тебе вот эти я продам по пять, а за погребальные игры возьму по шесть, ибо это особенно длинная книга, на нее уходит больше времени и папируса.

— По рукам, друг мой. — Соклей и правда знал цену книг. Он рассмеялся: — Не помню, когда последний раз заключал сделку, не торгуясь.

— Я тоже. — Казалось, Главк сейчас упадет в обморок. На деньги Соклея он сможет кормить семью пару месяцев. Соклей задумался, как давно у него купили последнюю книгу, и насколько плохи его дела. Когда Главк снова ушел в заднюю комнату и вернулся с двумя чашами вина, чтобы отпраздновать, Соклей заподозрил, что писец уже не просто отчаялся — он пересек эту черту уже некоторое время назад.

Вино оказалось отвратительным. Самое дешёвое, подумал Соклей, а вслух сказал:

— Всегда рад заключить с тобой сделку, Главк. Кто бы мы были без людей, делающих книги? Всего лишь дикари.

— Благодарю тебя, — в голосе писца прозвучали слезливые нотки. Что-то бормоча, он вытер глаза рукой. — Это действительно так, но разве кто-нибудь думает об этом? Сомневаюсь! Нет, я слышу лишь "Да ты рехнулся, столько просить за писанину!" Если я и мои собратья-переписчики умрут с голоду, откуда будут браться книги? Они не растут на деревьях, знаешь ли.

— Конечно, нет, — сказал Соклей, но Главк его не слушал. Может, из-за вина, а может, слова Соклея задели его за живое. В любом случае, Соклей был рад убраться из его лавки.

Но он ещё не закончил. В паре кварталов от Главка вёл свои дела Никандр, сын Никона. Его работа не так нравилась Соклею. Он писал быстро и мог переписать книгу быстрее Главка, но к скорости прилагался небрежный почерк и ошибки.

И сам похожий на хорька Никандр с его писклявым голосом и завышенной самооценкой нравился Соклею меньше Главка.

— Я не могу расстаться с книгой меньше, чем за девять драхм, — сказал он.

— До свидания, — Соклей повернулся, чтобы уйти. — Если образумишься до нашего отплытия, пришли гонца на "Афродиту".

Он уже почти поверил, что писец не окликнет его, когда Никандр наконец произнес:

— Погоди.

После долгого торга он получил книги за ту же цену, что у Главка, только Никандр не предложил ему вина.

— Ни к чему было тратить столько времени, — проворчал Соклей. — Мы оба знаем, сколько они стоят.

— Я знаю только, что ты ободрал меня.

Однако, это не помешало Никандру сгрести серебро в сундук.

— Я плачу тебе не меньше, чем Главку, — сказал Соклей, — но к воронам меня, если я понимаю, почему должен платить тебе больше.

— А, Главк, — фыркнул Никандр. — Все понятно. Я расплачиваюсь за то, что он не умеет торговаться. Справедливо, ничего не скажешь.

— За такие книги в Афинах дают не больше пяти драхм, — сказал Соклей. — Ты знаешь это не хуже меня, о великолепный. Так почему на Родосе должно быть иначе?

— И афинские писцы такие же тощие и голодные, как Главк, — возразил Никандр. — Я хочу для себя лучшей жизни. Я достоин иметь больше покупателей.

— Чего я только не хочу, — парировал Соклей. — Но это не значит, что я получу желаемое, и даже, что мне это нужно.

Никандр снова фыркнул.

— Доброго дня, — холодно сказал он. Теперь, когда торг закончился, он даже не мог оставаться вежливым. И откуда взяться покупателям, которых ты якобы заслуживаешь, если изо всех сил стараться отпугнуть людей?

Поликл, сын Аполлония, тоже переписывал книги на продажу, но его лавка оказалась закрыта. Сосед-плотник оторвал взгляд от стула, к которому приделывал ножку.

— Ты найдешь его в таверне вниз по улице, — сказал он.

— О, — замялся Соклей. — А он сможет говорить о делах?

— Тут не угадаешь, — ответил плотник и взял маленький напильник.

В таверне воняло прокисшим вином и жиром, в котором владелец жарил закуски, купленные посетителями где-нибудь в другом месте. Перед Поликлом стояла глубокая как море кружка. Взгляд писца — бледного человека с сухой левой рукой, по всей видимости не годившегося для более тяжелой работы, был таким мутным, что Соклей понял: он уже не раз осушил её.

— Радуйся, — сказал Соклей.

— Радуйся и ты, — Поликл еле ворочал языком, Соклей с трудом понимал его. Писец поморгал: — Я тебя где-то раньше видел, да? — он отхлебнул из своей огромной кружки.

— Да, — ответил Соклей, ни на что особо не надеясь, и назвал свое имя.

Поликл наклонил голову и едва не навалился на стол. Вновь обретя равновесие он сказал:

— А, да, я тебя знаю. Ты тот торговец, один из тех торговцев. Чё надо?

— Книги, — ответил Соклей. — Самые интересные книги из "Илиады" и "Одиссеи". Если они у тебя есть, я куплю.

— Книги? — Поликл будто впервые слышал это слово. Потом опять медленно склонил голову. На этот раз ему удалось усидеть прямо.

— А, да, — снова сказал он, — я их помню.

— Отлично. Мои поздравления, — удивительно, как он в таком состоянии хоть что-то помнил. — Так они у тебя есть?

— Есть что?

— Лучше поговори, когда он протрезвеет, приятель, — сказал хозяин таверны.

— А такое бывает? — поинтересовался Соклей. Хозяин лишь пожал плечами в ответ. Соклей снова взялся за Поликла:

— Пойдем. Давай сходим к тебе домой, если у тебя есть книги, которые мне нужны, я дам за них деньги.

— Деньги? — снова удивился Поликл.

— Деньги, — повторил Соклей и пояснил, будто говорил с идиотом: — Ты сможешь купить на них ещё вина, — и тут же устыдился того, что подстрекает писца к саморазрушению.

Как бы там ни было, это сработало. Поликл осушил кружку и мотнулся к нему:

— П'шли…П'шли д'мой. Я не… не знаю… что у меня есть. П'смотрим.

Он попытался пройти сквозь стену. Соклей перехватил его и повернул в нужном направлении, не дав расквасить нос о кирпичи.

— Пошли, друг. Сейчас дойдём потихоньку, — сказал Соклей, сам толком не веря своим словам.

Вести Поликла вниз по улице было все равно что вести парусное судно по бурному морю при переменчивом ветре. Переписчик шатался и спотыкался, и в итоге навернулся в фонтан.

Может позволить ему слегка промокнуть? — подумал Соклей, подхватывая его снова, — это может его слегка протрезвить. И отрицательно покачал головой. В фонтане Поликл просто может захлебнуться.

Сосед-плотник снова взглянул на них поверх стула:

— Ого, а я и не думал, что ты сумеешь вытащить его из таверны.

— Честно говоря, я тоже, — Соклей не испытывал гордости по этому поводу. — Теперь посмотрим, стоила ли овчинка выделки.

Когда они оказались внутри, Поликл покопался в свитках папируса и сунул один Соклею:

— Вот. То, что тебе нужно?

Соклей развязал верёвку, развернул свиток и горестно вздохнул. Он повернул свиток так, чтобы Поликл видел его. Он был пуст.

— З'раза, — пробормотал писец. — С'час найду др'гой… Вот!

Без особой надежды Соклей взял и развернул новый свиток. Не Гомер, это точно. Это оказалась какая-то поэма неизвестного автора, даже с первых строк такая непристойная, что и Аристофана вогнала бы в краску.

Соклей хотел было вернуть её писцу, но передумал. "Будь я скучающим солдатом-эллином в Финикии, хотел бы я это прочесть?"— задал он себе вопрос и кивнул. Несомненно. На самом деле, он и сам прочел ещё несколько строк — конечно, только чтобы убедиться, что дальше продолжается в том же духе. Поэма не подвела.

— Беру, — сказал он. — Что ещё у тебя есть?

— Н'знаю, — ответил Поликл, будто понятия не имел, чем занимался в последнее время. А может так и было.

— Вот. Эт' новая, — протянул он Соклею ещё один свиток.

Соклей начал читать: это оказался кусок трактата Ксенофонта об искусстве верховой езды. Подобное солдат может счесть интересным, или хотя бы полезным. Начиналось всё хорошо — аккуратным и четким почерком как у Главка, но уже вскоре качество начало падать. Соклей с грустью подумал, что Поликл переписывал, будучи нетрезвым. Почерк превращался в неразборчивые каракули — строчки ползли вкривь и вкось, появились грамматические ошибки. Ошибки, за которые мальчика, только встающего на путь грамоты, просто бы выпороли. Какие-то слова зачёркнуты и только часть пятен — от чернил. А уже посреди свитка слова попросту иссякли.

— Хорошая, но она не годится, — сказал он.

— Эт' п'чему же? — вопросил Поликл. Соклей показал ему дефекты. Писец отмахнулся:

— Кому какая разница?

— Тому, кто её купит у меня? — сухо предположил Соклей.

— И что? К'гда он это увидит, ты будешь уже далеко. Да-ле-коооо, — повторил он, замахав руками, как крыльями, и хрипло расхохотался.

— Прости, но нет. Я не вор, — сказал Соклей.

— Ты беспокоишься из-за всякой ерунды, — пожурил его Поликл.

Сколько таких книг он уже продал? Если он продавал их родосцам, дела у него скоро пойдут худо. Если дела пойдут плохо, он будет больше тревожиться. Если будет больше тревожиться, станет больше пить. Будет больше пить — появится больше книг, подобных Ксенофонту… если вообще будут книги.

Опечаленный Соклей поднял скабрезную поэму и сказал:

— Я дам тебе пять драхм за это, — щедрое предложение за не слишком длинный свиток. Поликл лишь таращился на него. — Пять драхм. Ты меня слышишь?

— Да, — сказал писец. — Пять драхм. Пр'сти, наилучший. Жаль, что больше у меня ничего нет, но… — Возможно, он хотел что-то объяснить, но не нашел слов. Да они ему и не очень-то требовались.

Соклей оставил пять драхм на виду и вышел, почти выбежал из лавки писца, сказав ему на прощание:

— Удачи.

Много ли удачи принесут эти пять драхм Поликлу? Или, что куда более вероятно, он их просто пропьет?

Он, безусловно, сочтет это удачей. Но Соклей покачал головой. Насколько то, что Поликл считал удачным в пьяном угаре, действительно принесет ему пользу? Соклей боялся, что лишь помог писцу продолжать спиваться.

Он вздохнул и поспешил прочь, обратно к своей обустроенной жизни. Он торопился уйти подальше и от того, что только что совершил. Хотя Поликл не последовал за ним, вероятно, он будет благодарен настолько, насколько вообще способен его одурманенный ум.

— Удачи! — крикнул отец Менедема с причала.

— Удачи! — повторил дядя Лисистрат, — Доброго пути и скорейшего возвращения.

— Спасибо, отец. Спасибо, дядя, — прокричал Менедем с кормы "Афродиты", готовой уже отплыть. Лишь пара канатов связывала её с Родосом: груз уже на борту, как и команда. Вскоре акатос выйдет в виноцветное море, чтобы узнать, какая прибыль их ждёт (если ждёт вообще) на востоке.

— Удачи! — крикнул финикиец Химилкон. Яркое весеннее солнце отражалось от массивных золотых колец в ушах торговца. Несколько гребцов "Афродиты", хотя и эллинов, носили свое богатство подобным же образом, а у ещё одного мочка уха была порванной и сморщенной, что говорило о том, что его богатство когда-то насильно у него вырвали.

Химилкон добавил что-то ещё на гортанно-свистящем языке. Соклей, стоящий в паре локтей от Менедема, запинаясь, что-то ответил на нем же.

— Что он сказал? — спросил Менедем, — и что ты ответил?

— Он сказал почти то же, что отец — пожелал нам удачи в пути. Я поблагодарил его.

— А, — склонил голову Менедем. — Ты и правда выучил эту варварскую болтовню, да?

— Немного, — ответил Соклей. — Я могу считать. Могу торговаться. Могу заказать еду или попросить комнату в таверне. Могу быть вежливым.

— Этого более чем достаточно, — Менедем указал на причал: — Вон идёт твой зять.

— Счастливого пути, — слегка задыхаясь крикнул Дамонакс. — Пусть боги даруют вам добрую погоду и хорошую прибыль. У вас отличное масло на продажу.

— Да, мой дорогой, — ответил Соклей, доказав, что может быть учтивым на греческом не хуже, чем на арамейском. Менедем коротко кивнул — он до сих пор не хотел везти оливковое масло в Финикию.

Соклей отвернулся от Дамонакса и обратился к Диоклею:

— Мы готовы?

— Будем, как только отдадим причальный канат, шкипер, — ответил Диоклей. Возраст начальника гребцов — лучшего моряка из известных Менедему — приближался к сорока пяти годам, его короткая борода поседела. Если он не мог чего-то добиться от корабля и команды, значит никто не мог.

Несколько человек на пирсе позаботились о последней детали, связывающей "Афродиту" — канатах, что удерживали её с носа и кормы. Моряки свернули канаты и уложили их. Ради отплытия гребцы заняли все сорок весел торговой галеры и выжидательно уставились на Диоклея, стоявшего на приподнятой корме рядом с Менедемом.

— Как только будешь готов, — прошептал Менедем.

— Хорошо.

Келевст вытащил бронзовый квадрат на цепочке и небольшой молоточек, которым отбивал ритм. Повысив голос, чтобы его расслышали и на носу, он громко произнес:

— Так, ленивые олухи, я знаю, что всю долгую зиму вы полировали отнюдь не весла, а свои хрены, но сейчас на нас смотрят, а потому мне не хочется выглядеть сборищем придурков, понятно? Так что, если вы даже не понимаете, что вы делаете, делайте вид, что понимаете, понятно?

— Если они ошибутся, он заставит их пожалеть об этом, — произнес Соклей.

— Именно так он и сделает, — отозвался брат, — такова его работа.

Диоклей поднял колотушку, Менедем положил руки на рукояти рулевых весел. Они не были такими гладкими, как ему бы хотелось, отполированными долгим тесным контактом с его мозолистыми ладонями: "Афродита" потеряла оба рулевых весла в двух отдельных столкновениях в прошлом году, а их замена все ещё вызывала жалость утраты. Время это исправит, подумал Менедем.

Донг! — Диоклей ударил по квадрату и одновременно выкрикнул, "Риппапай!", чтобы помочь гребцам поймать ритм. Донг! "Риппапай!" Донг! "Риппапай!".

Гребцы не подвели. Они гребли так, будто служили на триреме или пентере родосского военного флота. Несомненно, большая их часть там и служила когда-то. Сначала медленно, а потом всё быстрее "Афродита" заскользила прочь от пирса.

— Хорошего плаванья! — выкрикнул напоследок отец Менедема. Менедем оторвал руку от рулевого весла и, не оглядываясь назад, помахал.

— Удачи, — пожелал дядя Лисистрат.

— Пусть вам сопутствует удача! — добавил Дамонакс. Груз его оливкового масла на борту акатоса давал причины беспокоится об удаче.

Искусственные молы защищали Великую гавань Родоса от волн и ветра, и вода оставалась гладкой, как шлифованный мрамор, а башня в основании восточного мола, оснащенная метателями дротиков и камнеметами, удерживала вражеские военные корабли на расстоянии. Солдат на башне — с такого расстояния крохотный, как муравей, помахал "Афродите". Менедем помахал в ответ.

Группа солдат в сверкающих нагрудниках и шлемах шагала по молу в направлении его окончания. Раннее утреннее солнце играло на стальных наконечниках копий. Через воду донёсся приглушенный расстоянием голос офицера "Шевелитесь, жалкие сонные ублюдки! Мертвыми отоспитесь".

— Прямо как Диоклей, — тихо прокомментировал Соклей.

— Ага, его работа не слишком-то отличается, правда?

Мелкие рыбацкие лодки тоже устремились из гавани. Двигаться так быстро, как "Афродита", они не могли и потому спешили убраться с её пути. Их капитаны не желали, чтобы позеленевший бронзовый таран акатоса с треском врезался им в борт или корму. Рыбаки и Менедем махали друг другу, пока галера проскальзывала через узкий канал в открытое море.

К выходу устремилось и большое крутобокое парусное судно, сильно нагруженное зерном, вином или чем-то ещё объемным. Как и любое крутобокое судно оно двигалось только при помощи паруса. Малочисленная команда налегала на кормовые весла, но неуклюжее корыто не слушалось. Ждать, пока оно поравняется с галерой — абсурд. Менедем потянул рукоять одного кормового весла и толкнул от себя другое. Грациозно, как танцор, торговая галера развернулась вправо, проплывая мимо парусника Менедем крикнул его капитану:

— Как зовётся твоя неуклюжая баржа? Морская улитка?

— Я уж лучше побуду на её борту, чем на посейдоновой многоножке, — ответил тот.

Оба продолжали обмениваться беззлобными оскорблениями, пока быстро двигавшаяся "Афродита" не оставила посудину далеко за кормой.

Ещё одно крутобокое судно, на этот раз с раздутым северным ветром квадратным парусом, только входило в гавань, когда "Афродита" уже выплывала из неё. И опять галера оказалась намного маневреннее. Менедем прижался к молу, давая встречному кораблю место для маневра, хотя ширина входа в гавань не превышала пары плетров.

Когда акатос вышел в открытое море, характер движения изменился. Ветер бросал волны в лицо, галера стала раскачиваться. Менедем сохранял равновесие даже не задумываясь об этом, а Соклей ухватился за поручень, да так, что побелели костяшки — ему в начале каждого плавания требовалось какое-то время, чтобы обрести "морские ноги" и "морской желудок".

Некоторые гребцы тоже слегка позеленели. Может, они немного перебрали вина прошлой ночью, а может, тоже страдали от качки. Большая часть, как и Соклей, вскоре приспособится, а те, кто не сможет — так зачем они вообще тогда отправились в море?

— Думаю, теперь можно снять большую часть гребцов, — изрек Менедем.

— Согласен, шкипер, — отозвался Диоклей и выкрикнул, — суши весла!

Гребцы подняли весла из воды. Менедем удерживал нос галеры поперек волнам при помощи кормовых весел.

— По восемь человек с каждого борта хватит? — спросил келевст.

— Вполне, — Менедем одобрительно кивнул, — не нужно их изнурять.

Акатос использовал всех гребцов для шика, когда нужно было красиво отплыть в начале каждого торгового сезона, а также в экстренных случаях, когда требовалась максимальная скорость, когда удираешь от пиратов или поворачиваешь им навстречу для тарана. В остальных случаях гребцы сидели на вёслах посменно.

Пока отпущенные гребцы втягивали весла внутрь и укладывали, Менедем всмотрелся на север в сторону карийского побережья.

"Мы снова отплыли", — размышлял он, и пришло знакомое ощущение свободы. "И я снова плыву прочь от Родоса, прочь от отца. И от Бавкиды". Не слишком воодушевляюще, но действенно.