Священная земля

Глава двенадцатая

Менедем вместе с Соклеем шел по бедному кварталу в юго-западной части Родоса, недалеко от городской стены и кладбища к югу от нее.

— Хотел бы я не иметь подобной обязанности, — со вздохом сказал Менедем.

— Знаю и чувствую то же самое, — отозвался Соклей. — Тем важнее исполнить её как следует.

— Согласен, — снова вздохнул Менедем.

На улице играли голые тощие дети. Ещё более тощие собаки грызлись из-за какого-то мусора, с опаской поглядывая на детей. Может, боялись, что те начнут швырять в них камни, а может того, что окажутся в чьем-то горшке над очагом. В этой части города такое беспокойство имело под собой основания. Из таверны вышел шатающийся пьянчуга, бессмысленно поглазел на Соклея и Менедема, затем повернулся к ним спиной, задрал тунику и помочился на стену.

— O pat! — окликнул Менедем, указав на одного из детей. Точно так же, "Мальчик!", он обратился бы к рабу.

— Чего надо? — подозрительно спросил мальчуган лет восьми.

— Где дом Аристайона, сына Аристея?

Мальчик принял придурковатый от рождения вид. Не зная, вздохнуть ли ещё раз или расхохотаться, Менедем вынул из-за щеки обол и протянул влажную монетку. Мальчик шустро схватил её и сунул в рот. Его приятели завопили от гнева и зависти.

— Меня, меня! Ты должен был спросить меня!

— Вот, ты получил деньги, — дружески сказал Менедем. — Теперь ответь на вопрос, или я выбью из тебя всю дурь.

Такой язык мальчишка понимал хорошо.

— Иди два квартала, потом поверни направо. Он будет на правой стороне, рядом с домом красильщика.

— Хорошо, благодарю тебя. — Менедем повернулся к Соклею. — Пойдем, дорогой. И берегись собачьего дерьма, не стоит наступать на него босыми ногами.

— Не стоит, — согласился Соклей.

Найти дом красильщика оказалось нетрудно: его выдавала вонь застарелой мочи. Рядом стоял маленький аккуратный домик, который, как и множество других домов в этой части города, служил также и лавкой. На прилавке стояли горшки, не особенно изящные, но крепкие и ровные. Менедем задался вопросом, насколько вонь из красильни вредит торговле горшечника. Помочь она точно не могла.

— Чем могу быть вам полезен? — спросил горшечник — лысеющий седой человек лет пятидесяти. За исключением бороды он выглядел постаревшей копией Аристида.

— Ты Аристайон, сын Аристея? — удостоверился Менедем.

— Да, это я. Боюсь, ты рассердишься на меня, о благороднейший, но я не знаю ни тебя, ни твоего друга. — Менедем и Соклей представились, и усталое лицо Аристайона осветилось радостью. — Конечно! Капитан и тойкарх Аристида! Клянусь богами, мой мальчик много рассказывал о вас! Я не знал, что "Афродита" уже вернулась, вы его опередили.

Менедем вздрогнул. Все оказалось даже труднее, чем он думал.

— Боюсь, потому мы и пришли, о благороднейший, — сказал он, а Соклей склонил голову.

— Я не понимаю, — сказал Аристайон, но внезапно его глаза наполнились страхом. Он вздрогнул, будто Менедем грозил ему оружием. — Вы хотите сказать, что-то случилось с Аристидом?

— Мне жаль, — с несчастным видом ответил Менедем. — Его убили разбойники в Иудее. Мой двоюродный брат был с ним, когда это случилось, он тебе всё расскажет.

Соклей поведал о бое с иудейскими разбойниками. Ради отца Аристида, он сказал, что тот получил удар копьем в грудь, а не в живот, и умер на месте.

— Уверен, он не почувствовал боли. — Соклей не обмолвился о том, что перерезал Аристиду горло, а просто закончил: — Нам всем очень его не хватает, не только его острых глаз, которые заметили приближающихся разбойников, но и его самого. Он был прекрасным человеком. Я всем сердцем хотел бы, чтобы все вышло иначе. Он храбро сражался, и ранили его не в спину. — Это была абсолютная правда.

Аристайон слушал, не говоря ни слова, лишь пару раз моргнул. Он слышал слова Соклея, но не понимал. Менедем положил на прилавок кожаный мешочек.

— Вот его плата за все путешествие. Знаю, она не заменит вам Аристида, но мы можем сделать лишь это.

Аристайон будто во сне потряс головой.

— Нет, это неправильно. Вам следовало вычесть то, что он уже потратил.

— Не волнуйся об этом, — сказал Менедем. — Во-первых, он тратил очень мало, берег серебро. Во-вторых, это наименьшее, что мы можем сделать, чтобы выразить свое отношение к твоему сыну.

— Когда он умер, все на "Афродите" очень горевали, — сказал Соклей, и это тоже была правда.

Когда он умер. Теперь Аристайон не только услышал, но и осознал. Со стоном он достал из-под прилавка нож. Кряхтя от усилий и от боли, он кое-как отрезал в знак горя прядь седых волос, и она упала на прилавок. Менедем взял нож и добавил к ней собственную. Соклей поступил так же: прядь, которую он отрезал в Иудее, уже начала отрастать, и он без колебаний пожертвовал ещё одну.

— Из моих сыновей выжил только он, — отстраненно сказал Аристайон. Другие двое умерли ещё в детстве. Я надеялся, что он займёт мое место. Может, так бы оно в конце концов и случилось, но он всегда хотел в море. И что же мне теперь делать? Во имя богов, о наилучшие, что мне теперь делать?

Менедем не мог ему ответить и посмотрел на Соклея. Его брат кусал губы, едва не плача. Очевидно, и у него нет ответа. Порой ответов просто не существует.

— Я оплакал отца, — продолжил Аристайон. — Мне было тяжко, но все же это естественный порядок вещей, когда сын оплакивает отца, но когда отец оплакивает сына… Лучше бы я сам умер. — Слезы, катившиеся по его щекам, блестели на солнце.

— Мне жаль, — прошептал Менедем, и Соклей склонил голову. Да, на некоторые вопросы нет ответа.

— Благодарю вас, о благороднейшие, за то, что известили меня, — с вымученным достоинством сказал Аристайон. — Не выпьете ли вы со мной?

— Конечно, — согласился Менедем, больше всего желавший поскорее убраться отсюда. Соклей вновь молча склонил голову. Он хотел исчезнуть ещё сильнее, чем Менедем, если такое вообще возможно. Но им следовало исполнить долг.

— Подождите немного, — попросил Аристайон и скрылся в жилой части дома. Через мгновение он вернулся с подносом, на котором стояло вино, чаша для смешивания, вода и ещё три чаши. Наверное, он сделал их сам, уж очень они напоминали горшки, которые он продавал. Смешав вино, он налил Менедему и Соклею, затем совершил либатий богам. Братья последовали его примеру.

— За Аристида, — сказал он.

— За Аристида, — отозвался Менедем.

— За Аристида, — повторил Соклей. — Если бы он не заметил разбойников, мы все могли бы погибнуть в Иудее, и много раз до этого, в море. Он был очень полезен на корабле, и мне будет его не хватать. Всем будет его не хватать.

— Благодарю тебя, благороднейший, за добрые слова. — Аристайон поднял чашу и выпил. Менедем и Соклей тоже выпили в память о своем товарище. Вино оказалось лучше, чем ожидал Менедем. Как и горшки Аристайона, оно было наилучшего качества из того, что можно купить за скромную цену.

— Никак не пойму, почему так происходит, — сказал Соклей. — Почему хорошие люди умирают молодыми, а дурные живут и живут. — Менедем понял, что тот думает сейчас о Телефе. Соклей сделал ещё глоток и продолжил: — Мудрецы много размышляли об этом.

— Такова воля богов, — сказал Аристайон. — У стен Трои Ахилл тоже прожил недолго, но люди до сих пор слагают о нем песни. — Он прочел первые строки "Илиады": — Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…

Соклей часто препирался с Менедемом о том, заслуживают ли "Илиада" и "Одиссея" столь почетного места в жизни эллинов. Он не всегда был самым тактичным из людей, а временами, особенно в погоне за правдой, становился одним из самых нетактичных. Менедем приготовился пнуть брата, если ему вздумается завести философский спор, но тот лишь снова склонил голову и пробормотал:

— Истинно так, о благороднейший. Так и Аристид не будет забыт, пока жив кто-то из нас, знавших его.

Менедем сделал долгий глоток из своей чаши, беззвучно прошептав Соклею "Euge". Брат только слегка пожал плечами, как бы говоря, что не сделал ничего, достойного похвалы, а всего лишь вёл себя соответственно случаю. Для Менедема это оказалось более чем достаточно. Лишь позже он задумался, не был ли он несправедлив к Соклею.

Братья позволили Аристайону вновь наполнить свои чаши, затем попрощались с ним.

— Благодарю вас ещё раз, о благороднейшие, за то, что пришли рассказать мне… рассказать то, что следовало, — сказал отец Аристида.

— Это наименьшее, что мы могли сделать, — ответил Менедем. — Только жаль, что нам пришлось.

— Да, — тихо согласился Соклей. По отстраненному выражению глаз было ясно, что он снова среди тех иудейских камней. — Да, очень жаль.

В последний раз выразив свои соболезнования Аристайону, они покинули лавку горшечника, и не успели далеко отойти, когда позади раздался женский крик.

— Должно быть, Аристайон рассказал жене, — поморщился Менедем.

— Да, — согласился Соклей. Они прошли ещё несколько шагов, и он продолжил: — Давай возвратимся в твой дом или в мой и напьёмся. У нас ведь больше нет на сегодня дел?

— Нет ничего такого, что не подождёт, — Менедем обнял Соклея за плечи. — Я думаю, это самая мудрая твоя мысль за весь день, наилучший.

— Но будем ли мы думать так же наутро? — спросил Соклей.

Менедем пожал плечами.

— Это же будет утром. Тогда мы об этом и позаботимся.

Соклей открыл глаза и тут же пожалел. Ему больно было смотреть на льющийся через ставни солнечный свет. Голова раскалывалась. Мочевой пузырь готов был лопнуть. Он полез под кровать за ночным горшком. Облегчившись, Соклей подошёл к окну, отворил ставни и, выкрикнув: "Берегись!", чтобы предупредить прохожих внизу, выплеснул содержимое горшка на улицу.

Потом, всё ещё еле двигаясь, он спустился по лестнице и сел в прохладном внутреннем дворике. Спустя пару минут во двор сунула курносое личико рыжеволосая Фракийка, рабыня семьи Соклея. Он ей помахал и увидел, что она прикидывает, нельзя ли удрать, сделав вид, что не видит его. Решила, что не получится, и подошла к нему.

— Что хотите, молодой господин? — спросила она по-гречески с заметным акцентом.

Время от времени он брал её в постель. Она подчинялась ему, но не наслаждалась, и потому Соклей не делал этого чаще. Не это было у него на уме и сейчас.

— Принеси мне чашу хорошо разбавленного вина и ломоть хлеба, — приказал он.

На её лице отразилось облегчение.

— Я делаю, — сказала она и поспешила прочь. Другие просьбы она исполняла не столь охотно. Соклей не стал даже пялиться на её зад, пока она удалялась в сторону кухни — доказательство того, что вчера он чересчур много выпил. Она мгновенно вернулась с вином и ячменной лепешкой.

— Вот. Лепешка только что из печи.

И правда, ещё тёплая.

— Спасибо, — сказал Соклей, и сделал жест, будто отсылает её прочь. — Ступай. Уверен, у тебя полно дел.

Она кивнула, и оставила его в одиночестве. Он откусил лепешку — вкусная и мягкая, как раз то, в чём нуждался его желудок. Он стал понемногу потягивать из чаши вино. Глоток за глотком, и головная боль утихала.

Соклей почти закончил свой завтрак, когда по лестнице спустился отец.

— Радуйся, — сказал Лисистрат. — Ну, как ты?

— Уже лучше, чем было, когда поднялся, — ответил Соклей. — Вино помогло.

— Жаль, что сейчас не весна, — заметил Лисистрат. — Сырая капуста хороша для больной головы, но сейчас не сезон, — он подошёл и сел рядом с сыном. — Я понимаю, почему вы с Менедемом сделали то, что сделали. Потерять человека тяжело. А иногда, ещё тяжелее сказать семье, что его больше нет.

— Да, — Соклей склонил голову. — Его отец стойко держался, а когда мы ушли, мать начала рыдать… — он схватил чашу и допил остатки.

— Да, тяжёлое дело. Очень тяжёлое. — Лисистрат замялся, потом продолжил: — Я слышал, ты, вроде, героем себя показал в той стычке?

— Из лука я не совсем уж плохо стреляю, — пожав плечами ответил Соклей, — но мне надо было сразить больше разбойников. Если бы я сумел, возможно, и не понадобился бы наш вчерашний визит к Аристайону.

Он пожалел, что вина больше нет. То, что он выпил, помогло унять головную боль, но ещё чаша могла бы разогнать его мрачные мысли. Он оглянулся, ища Фракийку, потом решил, что без неё даже лучше. Мужчине, который с утра набирается, к концу дня грош цена.

— Какие у тебя на сегодня планы? — спросил Лисистрат.

— Схожу повидать Дамонакса и рассчитаюсь с ним, — ответил Соклей. — Оливковое масло пошло лучше, чем я ожидал, но если следующей весной мы пойдём к Афинам, я больше не собираюсь заполнять маслом трюм "Афродиты". Это всё равно, что везти пурпурную краску в Финикию. Если сам он этого не понимает, придётся мне объяснить.

— Ясно, — улыбнулся отец. — Думаю, тебе не будет особенно трудно вбить это ему в голову. Мы с дядей Филодемом уже ему объяснили, что этой весной ему просто повезло. Один раз мы ему это спустили с рук, поскольку у его семьи есть долги, но не позволим постоянно, как якорь, топить доходы нашей семьи.

— Хвала! — обрадовался Соклей. — И как он это принял?

— Замечательно хорошо, — сказал Лисистрат. — Он славный парень, двух мнений тут быть не может.

— Ага, особенно когда добивается своего, — ответил Соклей, заставив отца рассмеяться. Он продолжал: — Надеюсь, я там увижусь с Эринной. Она счастлива с Дамонаксом?

— Вроде да, — сказал Лисистрат. — А ты прошлой ночью не слышал? Через несколько месяцев у неё будет ребёнок.

Соклей склонил голову.

— Нет, не слышал. Какая прекрасная новость! Я знаю, как она хочет иметь семью. — Поколебавшись, он спросил: — А если это окажется девочка, они оставят её или избавятся?

— Не знаю, — сказал отец. — Надеюсь, оставят, но выбор тут за Дамонаксом, а не за мной, — казалось, он обеспокоен. — Печально было бы, очень печально — твоей сестре наконец-то родить ребёнка и потерять.

— Согласен. Я именно так и подумал, — ответил Соклей. Однако, отец прав, у них обоих в этом нет права голоса. Он доел остатки ячменной лепешки и поднялся на ноги. — Пойду к ним прямо сейчас. Все цифры у меня записаны на клочке папируса. Может, мне повезёт, и я застану Дамонакса, пока он не ушёл на агору или в гимнасий. Счастливо оставаться, отец.

— Счастливо, — Лисистрат тоже встал и похлопал сына по спине. — Суда по всему, что я слышал, ты всю дорогу был молодцом там, в Финикии. Не будь к себе слишком строг, никто ведь не совершенен. Совершенство — удел богов.

Все говорили Соклею так же. И сам он много раз это себе говорил. Раз приходится повторять, значит, сам он в это не верит. Поверит ли когда-нибудь? Он пожал плечами и направился к двери.

Дом Дамонокса находился в западной части Родоса, неподалеку от гимнасия. Он был значительно больше и богаче дома Аристайона, но на улицу выходили только снежно-белые стены и вход. Дамонакс получал доход с земель за пределами полиса и не нуждался в лавке перед домом.

Жуя купленный у уличного торговца изюм, Соклей постучал в дверь. Он помнил свой визит сюда на свадьбу Эринны, и ещё один — когда показывал Дамонаксу череп грифона. Соклей вздохнул. Возьми он тогда шесть мин серебра у этого человека, ставшего теперь его зятем, и у пиратов в проливе между Эвбеей и Андросом не было бы шанса украсть череп.

Он постучал ещё раз.

— Иду! — крикнул раб на хорошем греческом. Мгновением позже открылось маленькое смотровое окошечко в двери.

— О, приветствую, господин Соклей! — воскликнул он, открывая дверь, — заходи, господин. Хозяин будет рад тебя видеть.

— Спасибо, — поблагодарил Соклей, — надеюсь, Дамонокс в добром здравии? И моя сестра? Я слышал от отца, что она ждёт ребенка.

— Да, всё верно. Они оба в добром здравии. Сюда, господин, сегодня хороший денёк. Почему бы тебе не присесть на скамью во дворике? Сейчас же оповещу хозяина о твоем визите. — Он крикнул во все горло. — Хозяин! Брат Эринны вернулся из-за моря!

"Брат Эринны", насмешливо подумал Соклей. Наверное, именно так будут звать его здесь до конца жизни. Что ж, вполне логично. Он опустился на предложенную скамью и осмотрелся. Первое, что бросилось в глаза — цветочная клумба и огородик с пряными травами. Соклей улыбнулся. Всё выглядело намного лучше, чем когда он был здесь в прошлый раз, прямо как у него дома. Эринна любила возиться с садом, и везде чувствовалась её рука.

Вернулся раб.

— Хозяин сейчас придет. Не желаешь ли вина, господин, оливок, миндаля?

— Миндаля, — ответил Соклей, — благодарю.

Дамонакс и раб одновременно вышли во дворик. Соклей поднялся и пожал руку зятя.

— Радуйся, — приветствовал Дамонакс, обнажая в улыбке белоснежные зубы.

Он выглядел привлекательным и ухоженным, как и обычно, от умащенной душистым маслом кожи исходил сладкий запах. Будь аромат чуть сильнее, это бы раздражало, однако, всего было в меру, показывая, что Дамонакс — любитель роскоши.

— Радуйся, — ответил Соклей, — мои поздравления!

— Благодарю! — улыбка зятя стала шире. Он выглядел довольным и удовлетворенным своей жизнью и женитьбой.

Соклей надеялся, что всё именно так. Поскольку, в этом случае и Эринна, скорее всего, довольна.

— Присядь, о наилучший, чувствуй себя как дома.

— Благодарю, — ответил Соклей. Раб накрыл на двоих и ушел. Соклей попробовал миндаль. — Обжарен с чесноком. Вкусно! — заметил он, кивая Дамонаксу.

— Да, мне он нравится именно в таком виде. Рад, что и тебе тоже, — ответил тот.

Дамонакс завязал разговор о том о сём, его манеры всегда были на высоте. Только спустя четверть часа болтовни и сплетен о том, что произошло на Родосе за время отсутствия Соклея, Дамонакс перешел к делу:

— Надеюсь, твое плавание оказалось удачным и выгодным?

— Думаю, мы получим весьма неплохую прибыль, — ответил Соклей, — хотя большую часть купленного — бальзам, пурпурную краску и вино из Библа нужно ещё перепродать, чтобы понять, какую точно.

— Понимаю, надеюсь, моё масло хорошо покупали? — он напрягся, но изо всех сил старался скрыть это. В этом цель всего разговора, это уж точно.

— Масло хорошее, — ответил Соклей, — мы продали большую его часть в Сидоне. Вот, что мы выручили за него, — Соклей вытащил клочок папируса, на котором рассчитал, сколько именно принесло оливковое масло.

Когда Дамонакс увидел число в конце расчётов, его лицо озарилось.

— Так это же просто чудесно! — воскликнул он, — это даже больше, чем я ожидал. Я смогу покрыть значительную часть своих долгов.

— Рад это слышать, о наилучший, — заметил Соклей, — но всё-таки, я слышал, мои отец и дядя сказали тебе, что вряд ли мы пожелаем ещё один груз оливкового масла, когда отплывем следующей весной. Я сообщаю тебе об этом сейчас, чтобы ты потом не говорил, что это для тебя неожиданность.

— Но почему, если вы так немало за него выручили? — удивился зять, — вы же заработали на этом.

— Да, это так, но не столько, как за остальные товары, более ценные и не такие громоздкие, — ответил Соклей. — И должен сказать, нам повезло, что мы хорошо закончили этот сезон. Сомневаюсь, что мы смогли бы заработать что-то подобное, отправься мы в Афины. Афины экспортируют масло, нет смысла его туда везти.

Дамонакс грустно присвистнул.

— Ты очень откровенен, не так ли?

— Приходится, как же иначе? — ответил Соклей. — Теперь ты часть нашей семьи. Я вёл для тебя дела, и рад, что неплохо справился. Ты должен понять, почему я не слишком верю, что так получится в другой раз. Я не имею ничего против тебя или твоего масла. Вот если большую партию, на крутобоком судне и без огромных каждодневных затрат на гребцов акатоса — прошло бы отлично. Но "Афродита" неподходящий корабль для перевозки масла. Менедем тоже так считает, даже ещё жёстче, чем я.

— Вот как? — сказал Дамонакс. Соклей опустил голову. Дамонакс фыркнул. — И он капитан, и не он женат на твоей сестре.

— Оба эти утверждения справедливы, — согласился Соклей и продолжил, пытаясь смягчить отказ: — Это не со зла, благороднейший, только в интересах дела. Серебро не выпрыгивает из земли, как солдаты, после того, как Кадм посеял зубы дракона.

— О да, понимаю, — его зять криво улыбнулся. — Мои неудачи за последние пару лет очень болезненно научили меня это осознавать.

Сильно ли он разозлился? Не слишком, иначе выказывал бы это более явно. Эллины презирают тех, кто притворяется, пряча чувства. Как доверять такому? Просто никак.

— Можно мне повидать сестру, хоть на пару минут? — спросил Соклей. — Я хотел бы лично её поздравить.

Как супруг Эринны Дамонакс мог ответить "да" или "нет", по своему усмотрению.

— Разумеется, что тут такого, ведь ты её брат, — пробормотал он. — Почему бы нет?

Он велел рабыне привести жену с женской половины дома.

Судя по тому, как быстро она явилась, Эринна надеялась, что брат захочет её повидать.

— Радуйся, — сказала она, беря его за руку. — Рада видеть тебя.

— Я тоже рад, дорогая, — ответил он. — Выглядишь хорошо. Я рад. И я очень рад, что у тебя будет ребёнок. Несказанно обрадовался, когда отец сообщил.

Она улыбнулась, глаза радостно засияли. Высвободив правую руку, положила её на живот, и Соклей заметил, что её хитон начал немного оттопыриваться.

— Кажется, пока всё в порядке, — сказала она. — Ещё до того, как ты уйдёшь в плавание следующей весной, у тебя появится племянник, — она даже не рассматривала, что может родиться девочка.

— Было бы здорово, — ответил Соклей, а дальше он не знал, о чём говорить. Когда рядом стоял Дамонакс, слышащий каждое слово, они с Эринной не могли говорить так, как в родительском доме. С его стороны было глупо на это надеяться. Судя по выражению лица сестры, она тоже так думала. Соклей вздохнул. — Я лучше пойду. Замечательно, что у тебя будет ребёнок. Я вам обоим помогу его баловать.

На это Дамонакс снисходительно усмехнулся. Эринна улыбалась, но когда Соклей направился к двери, казалась разочарованной. Его это удивило. Он знал, что она, как и он сам, хорошо понимает, что им не поболтать, как в прежние дни. Тогда какой смысл притворяться?

Потом понял — она думает "ты можешь выйти за эту дверь. Можешь пойти в город, куда угодно". Эринна — почтительная жена, а это значило, она должна сидеть здесь. Такие ограничения раздражали её ещё в доме отца. Теперь для неё как для замужней женщины, они стали ещё суровее и жёстче.

— Береги себя, — сказала ему вслед Эринна.

— И ты, моя дорогая, — ответил Соклей. — И ты.

И он, не оглядываясь, заторопился прочь.

Филодем сидел в андроне, попивал вино, ел оливки. Менедем, выходя из дома, хотел было сделать вид, что не заметил, как ему машет рукой отец. Да, хотел, только духу у него не хватило. Он остановился и махнул в ответ.

— Радуйся, отец, — сказал он. — Чем могу быть тебе полезен?

— Поди сюда, — голос Филодема звучал повелительно, как и обычно. — Ты ведь прямо сию минуту не спешишь идти напиваться или развратничать?

Менедем разозлился. Отцу вечно казалось, что он делает что-то плохое. Иногда, конечно, такое случалось, но не всегда же.

— Иду я, — он старался ответить со всем возможным достоинством. — Но на самом деле, я собирался на агору, а совсем не пить, и не к шлюхам.

— Легко такое сказать, — закатил глаза к небу Филодем. — Я всё равно не могу проверить.

Судя по его тону, вопрос проверки был сущей мелочью.

Угостившись оливкой из миски, стоявшей перед отцом на столе, Менедем попробовал отразить удар:

— Это ты тут сидишь над чашей вина.

— Да, но хорошо разбавленного, — парировал отец. — Хочешь попробовать и убедиться?

— Нет, неважно это, — ответил Менедем. — Ты зачем меня звал? — "если не только для придирок", — добавил он про себя. От такого лишь хуже будет.

— Зачем я тебя звал? — переспросил Филодем и отхлебнул вино, возможно, скрывая смущение. А Менедем усомнился, была ли вообще причина или это только чтобы его позлить. Наконец, Филодем произнёс: — Звал поговорить о восточном маршруте. Да, вот для чего. Как думаешь, не стоит ли нам ходить туда каждый год?

Менедем вряд ли мог отрицать, что это законный вопрос.

— Мы-то можем, господин, — сказал он, — только я не думаю, что это будет разумно. Кажется, разгорается война между Антигоном и Птолемеем. В наши дни каждый корабль, направляющийся в Финикию, подвергается риску.

Филодем усмехнулся.

— Если так, то и "Афродиту" нам не следовало посылать.

— Может быть и не следовало, — согласился Менедем.

На это отец не просто фыркнул, а заморгал в изумлении.

— И это говоришь ты? Ты, кто пару лет назад повёл корабль в Сиракузы через карфагенскую осаду?

Менедем с пылающими ушами опустил голову.

— Да, отец, это я говорю. При переходе "Афродиты" до Сиракуз опасность была только одна. Как только мы прошли мимо карфагенского флота — мы в безопасности. Но на пути отсюда до Финикии риск есть на каждом шагу — и от пиратов, и от македонских генералов. Мы попали в переделку, и, думаю, так будет с любым кораблём на этом маршруте. Мы выбрались, а удастся ли это другим… Кто знает.

— Может быть, ты, в самом деле, начинаешь понемногу взрослеть, — пробормотал Филодем, скорее себе, чем Менедему. — Кто бы мог подумать?

— Отец, — нарушил молчание Менедем, он не хотел ссориться без необходимости, а потому продолжил разговор о борьбе наследников Александра: — А сестре Александра Великого удалось выбраться из Сард? Когда мы отплыли на восток, поговаривали. что она хочет сбежать от Антигона к Птолемею. Позволил ли ей это Одноглазый? Мы вообще ничего не слышали об этом ни на пути в Сидон, ни обратно.

— Клеопатра мертва. Я ответил на твой вопрос?

— Ого! — воскликнул не слишком удивленный Менедем. — Так Антигон прикончил её?

— Он это отрицает. Но когда она попыталась покинуть Сарды, его наместник помешал ей. А позже её убили собственные служанки. Они бы не сделали такого без приказа наместника, а тот бы не приказал, не будь на то воля Антигона. Потом он публично казнил их, конечно.

— Мда, — Менедем цокнул языком. — Соклей это предсказал, как только мы услышали, что Клеопатра хочет вырваться из лап Антигона. Она не соглашалась выйти за него замуж и была слишком ценна, чтобы отдать другим соперникам. — Он вздохнул. — Теперь из родни Александра не осталось никого. Эти македоняне просто кровожадные ублюдки.

— Они такие, — склонил голову Филодем. — А твой двоюродный брат — умный парень.

Что значило "ты-то нет". Отец этого не добавил, но Менедем всё равно услышал, и это ранило, как и всегда. Потом Филодем встрепенулся, как пёс, учуявший запах. — Или ты говоришь, что нам нельзя вернуться в Сидон, потому что ты сделал так, что любому кораблю нашей семьи теперь закрыт путь в Сидон? Чью жену ты на этот раз совратил? Командира гарнизона?

— Да ради богов, ничью, — сказал Менедем.

— Неужели? — но Филодем смягчился раньше, чем Менедем успел как следует разозлиться. — Я знаю, ты не врёшь про свои интрижки. Обычно ты ими упиваешься. Ну ладно тогда. Это хорошая новость.

— Я же говорю, не было у меня там чем упиваться, — ответил Менедем. — Это Соклей связался с женой трактирщика в Иудее, а не я.

— Соклей… твой брат… соблазнил чужую жену? — удивился отец. Менедем склонил голову. Филодем хлопнул себя ладонью по лбу. — Папай! Куда катится молодёжь?

— Примерно туда же, куда и вы, и те, кто жили до вас, — усмехнулся Менедем. — Аристофан сто лет назад жаловался на молодое поколение.

— И что с того? — парировал Филодем. — Он был афинянин, всем известно, какие они. А ты и твой кузен — родосцы. Порядочные люди. Разумные.

— А как насчёт Нестора в "Илиаде"? Он тоже возмущался молодым поколением.

Вопрос заставил Филодема задуматься. Он тоже любил Гомера, не меньше, чем сын. Любовь к "Илиаде" и "Одиссее" Менедем перенял у отца. Лучшее, что смог выдать в ответ Филодем:

— Нельзя сказать, что мы, эллины не пошли под откос со времён героев.

— Возможно и так, — сказал Менедем. — Насчёт "под откос" — как много речей на Ассамблее произнёс Ксанф, пока я отсутствовал?

Отец ответил ему кислым взглядом. Ксанф из поколения Филодема, он даже его друг, а ещё он — жуткий зануда, и Филодем не может это отрицать, но надо отдать ему должное, и не пытается.

— Ну, может быть, и слишком много, — ответил он и, опередив Менедема, добавил: — И да, он повторяет одно и тоже каждый раз, как меня увидит.

— А как поживает Сикон? — спросил Менедем. — Я не успел ещё пожелать ему доброго дня, но прошлым вечером угри были очень хороши, ты согласен?

— Угрей я всегда любил, — сказал Филодем. — Сикон — самый лучший повар, — он снова закатил глаза. Повара имели заслуженную репутацию домашних тиранов.

— Он до сих пор не ладит с твоей женой? — осторожно поинтересовался Менедем. Чем меньше при отце упоминать о Бавкиде, тем лучше. Тут он был уверен, но игнорировать её вражду с Сиконом никак не мог. Когда эти двое ссорились, никто во всём доме не мог остаться в стороне.

— Они… пока они не так хорошо ладят, как могли бы, — ответил Филодем.

— Тебе пора с этим что-то сделать, отец, — Менедем снова воспользовался шансом перейти в наступление.

— Вот погоди, когда у тебя будет жена… Когда тебе самому придётся иметь дело с темпераментным поваром, тогда и посмотрим, — возразил Филодем. — Пусть лучше эти двое орут друг на друга, чем на меня.

По мнению Менедема, это были оправдания труса.

— Лучше пусть прекратят орать, — сказал он. — Тебе следует быть пожёстче.

— Ха! — произнёс отец. — Сколько раз я пытался быть пожёстче с тобой? И много ли мне с того пользы?

— Не я гонялся за женщинами этим летом, — сказал Менедем. Отец только фыркнул на это оправдание, но сын продолжал: — И не я загрузил на "Афродиту" уйму оливкового масла. А я не только его продал, но и выручил невероятно хорошую цену.

— Я тебе уже говорил, такого больше не повторится, — сказал Филодем. — Дамонакс и его семья нуждались в серебре от продажи этого масла. Иногда бывает деваться некуда. Родне иногда приходится помогать.

Суда по брошенному на Менедема взгляду, думал он не об одном Дамонаксе.

— С твоего позволения, отец… — попрощался Менедем и вышел из андрона, не подождав, чтобы узнать, позволяет ли Филодем. Так же поспешно он покинул и дом. Если отец его и окликнул, он не прислушивался.

"И почему я расстроен? — думал он. — Что бы я ни делал, ему всё не так. И, зная, что никогда не смогу ему угодить, почему из-за этого огорчаюсь? — Однако, ответ был ясен. — Он мой отец. А если мужчина не может порадовать собственного отца — что он вообще за мужчина?"

Вокруг него прыгали и клевали что-то в пыли воробьи. Менедем замахнулся на одного, тот на пару локтей отлетел, а потом опять продолжил клевать. А тобой отец тоже недоволен — собираешь мало зёрна? Воробей скакал так и этак. Пустельги его беспокоят, хорьки или змеи, только не отец. Эх птичка, ты не знаешь, как тебе повезло.

Стоял тёплый солнечный день, и ставни на верхних окнах открыли, чтобы впустить свет и воздух. Оттуда слышалась музыка — Бавкида негромко пела, пока пряла шерсть. И песня была из тех, которые поют девушки, чтобы скоротать время за не слишком интересной работой. И в голосе, хоть и звонком, не было ничего необычного.

Но этот звук заставил Менедема пожелать закрыть уши воском — как Одиссей, когда тот плыл мимо сладко поющих сирен. Кулаки Менедема сжались так, что ногти вонзились в ладони. Когда ты зол на отца, от этого ещё хуже… а он так часто бывает зол. Он вылетел из дома прочь, словно за ним гнались фурии. И, может, так и было.

Соклей вошёл в забитый товарам склад Химилкона на пристани и приветственно кивнул финикийцу.

— Мир тебе, мой господин, — сказал он по-арамейски.

— Мир и тебе, — на том же языке ответил торговец, возвращая поклон. — Твой раб надеется, что скромное обучение языку, которое он тебе преподал, хоть капельку пригодилось в твоём путешествии.

— Так и есть, — Соклей нарочито кивнул вместо того, чтобы склонить голову. — Твой слуга явился сюда, чтобы высказать благодарность за твою неоценимую помощь.

Химилкон вздёрнул густые чёрные брови.

— Ты говоришь теперь куда лучше, чем когда уходил в Финикию. Не только более бегло, но и произношение улучшилось.

— Я думаю, это потому, что так много пришлось говорить и слушать, — ответил Соклей, по-прежнему на арамейском. — Но я бы не смог с этом справиться, если бы ты не помог мне в начале пути.

— Ты так добр, господин, добрее, чем нужно, — на лице Химилкона было всё то же оценивающее выражение. Он почесал свою чёрную кудрявую бороду. — Я думаю, большинство людей и не справились бы. Особенно это относится к ионийцам — они считают, что все должны знать греческий, и не особенно стремятся изучать чужие языки.

— Это не совсем так, — ответил Соклей, хотя знал, что это в значительной степени верно. — Даже Менедем выучил несколько слов пока был в Сидоне.

— Правда? — Химилкон опять вздёрнул брови. — Он, наверное, встретил там симпатичную женщину?

— Это нет, вернее, я так не думаю, — Соклей был слишком честен, чтобы врать финикийцу. — На самом деле, это я повстречал там симпатичную женщину. Правда, в Иерусалиме, а не в Сидоне.

— Неужели? Ты меня удивил, — сказал Химилкон. — Вот уж не думал, что в Иудее встречаются хорошенькие женщины, — он не потрудился скрыть усмешку. — Ты заметил, какие странные и нелепые обычаи у тамошних обитателей?

— На своём боге они помешаны, это точно, — отозвался Соклей. — Однако, мой господин, что о них беспокоиться? Им никогда и ничего не добиться, раз они отрезаны от моря на своём маленьком и никому не нужном клочке земли.

— Ты, как иониец, можешь так говорить, — ответил Химилкон. — Твой народ никогда не имел никаких проблем с иудеями. А вот мы, финикийцы — да.

— Расскажи мне об этом, мой господин, — попросил Соклей.

— Был, например, такой случай. Мелкий иудейский царек женился на дочери царя Сидона. Её звали Иезавель, и она хотела продолжать молиться своим богам, живя среди иудеев. Разрешили они ей это? Нет! А когда она всё-таки попыталась, убили её и скормили собакам. Её, царскую дочь и жену царя! Скормили собакам! Можешь представить, что это за народ такой?

— Ужасно, — ответил Соклей. Но история его не сильно удивила. Он с легкостью мог представить, как иудеи вытворяют подобное и продолжил: — Но я полагаю, что они станут более цивилизованными, больше общаясь с нами, ионийцами.

— Может, и так будет, — согласился Химилкон. Наверное он был из тех, кто не любит возражать людям, которые ему нравятся. — Что касается меня, то я поверю в это, только если увижу своими глазами.

Соклей не собирался спорить, тем более что пришёл он только поблагодарить финикийца за уроки арамейского языка. Снова поклонившись, он сказал:

— Твой раб благодарен, что ты выслушал его и теперь должен удалиться.

— Да хранят тебя боги, — ответил Химилкон, кланяясь в ответ. Соклей пошёл на выход со склада мимо полок, набитых сокровищами, и других полок, ещё более плотно набитых всяким хламом. Химилкон, без сомнения, страстно продавал хлам нараве с сокровищами. Торговец до мозга костей.

После темноты логова Химилкона яркое утреннее солнце, сверкающее в водах Великой гавани, заставило Соклея зажмуриться и некоторое время тереть глаза, пока к ним не вернулась способность видеть. Он увидел Менедема, разговаривающего с плотником у причальной стенки в плетре или около того. Приветственно помахав, он пошел к ним.

Менедем хлопнул плотника по спине и попрощался с ним.

— Увидимся, Кхремий.

Затем повернулся к Соклею.

— Привет! Как дела?

— Неплохо, — ответил Соклей, — а у тебя?

— Могли быть хуже, могли быть и лучше, но могли быть и хуже. Это вы с Химилконом так жутко рычали и шипели?

— Я говорил по-арамейски. И ты не можешь отрицать, что моё обучение нам не пригодилось.

— Действительно не могу, — согласился Менедем, — как бы ты соблазнил жену хозяина таверны, если бы не мог говорить на её языке?

— Я не это имел в виду, — ответил Соклей. — Я говорил про пчелиный воск, про бальзам и расшитую ткань, про помощь, которую я тебе оказал в Сидоне. Вот я о чём, а ты? Ничего кроме женщины?

— Я имею право о ней говорить. Я-то с ней не спал, — сказал Менедем. — И вообще я за весь сезон ни с кем не связывался, если не считать шлюх, и не стал бы, поверь. Это ты там весело провёл время.

— Не так уж и весело, — ответил Соклей. — Это было странно и грустно.

Его двоюродный брат затянул печальную любовную песню. Правда, в ней объектом влюблённости был хорошенький мальчик, но это Менедема не останавливало.

— Хватит выть! — оборвал Соклей. — Это было совсем не так.

Нет, само по себе занятие любовью было прекрасно. Он бы с нежностью его вспоминал, если бы после Зильфа не изменила своё отношение. Но она это сделала, и теперь тут ничего не поправить.

— Ну, а как оно было? — ухмыльнулся Менедем.

Не желая ничего говорить в ответ, Соклей перевёл взгляд на море.

— Эй! — произнёс он. — Что там за корабль?

Подобный вопрос всегда привлечёт внимание шкипера торгового судна. Менедем обернулся и тоже посмотрел на море, прикрывая от солнца глаза ладонью.

— Забери меня вороны, если это не "Правосудие" возвращается из похода, — ответил он. — Может, пройдём в военную гавань, посмотрим поближе?

— Почему бы и нет, наилучший? — ответил Соклей, но не сумел удержаться, и добавил: — По пути домой мы едва не посмотрели на него ближе, чем нам хотелось бы.

— Ерунда. Тригемолия создана специально для охоты на пиратов, конечно, она будет подходить к каждой встречной галере и обнюхивать, как собаки друг у друга под хвостом.

— У тебя просто дар вовремя ввернуть острое словцо, — заметил Соклей и кузен досадливо отвернулся от него.

Посмеиваясь они пошли к военной гавани, находившейся чуть севернее от Великой гавани. У обеих построены длинные молы для защиты от ветра и волн. Корабельные доки выстроены в линию, чтобы родосские военные корабли можно было вытаскивать на берег, предотвращая набухание древесины, чтобы корабли оставались быстрыми и легкими. В доках поуже держали триремы-охотники на пиратов, а в широких — квинквиремы, способные сразиться против любого флота, осмелившегося угрожать Родосу.

Менедем указал на "Справедливость", входящую в гавань через северный проход и заметил:

— Для неё не придется строить специальное укрытие, она войдёт туда, куда и трирема.

— Верно, — кивнул Соклей. Тригемолия заставила его задуматься о триреме, полностью избавленной от всего, что могло дать хотя бы драхму лишнего веса. В те дни на триремах устанавливали защиту, за которой гребли верхние гребцы-тараниты, прикрытые от стрел настилом сверху. Но не на "Справедливости", там все оставалось открытым. Кроме того, не вся её палуба была закрытой, что позволяло разместить максимальное количество солдат. От носа к корме шла только узкая полоса настила.

Гребцы "Справедливости" затабанили, остановив корабль прямо напротив укрытия. Из дока вышли обнаженные рабы и привязали толстый канат к кормовой стойке корабля. Один из них обернулся и что-то крикнул внутрь дока. Другие рабы внутри навалились на огромный кабестан, канат натянулся. Мало-помалу они вытянули тригемолию из моря и по наклонной рампе втянули внутрь. Буковые доски защитного фальшкиля заскребли о брусья.

Как только корма корабля вышла из воды, рабы на кабестане остановились. Моряки и солдаты начали покидать "Справедливость", облегчая труд тех, кто вытаскивал корабль. Конечно, относительно облегчая. Соклей не хотел бы утруждать свою спину и толкать одну из огромных ручек кабестана.

Он и Менедем помахали команде тригемолии.

— Приветствую, уважаемые! — крикнул Менедем, — Как прошла охота?

— Хорошо, — ответил моряк, одетый только в набедренную повязку. Он рассмеялся.

— Отплывая с Родоса мы до усрачки напугали одну из наших торговых галер, походившую на пиратскую, пока мы не подошли поближе. Мы уже собрались утопить корабль и отправить экипаж вплавь до Родоса, но они правильно ответили на вопросы и пришлось их отпустить, — произнес от с явным сожалением.

Теперь и Соклей мог посмеяться над этим. Он склонил голову.

— Капитан и тойкарх "Афродиты" к твоим услугам.

— Правда? — Моряк расхохотался и склонил голову в ответ. — Готов поспорить, вы рады, что мы остановились и начали задавать вопросы.

— О да, можно и так сказать, — Согласился Менедем, — Да, можно и так сказать. Как все прошло, когда вы добрались до Ликийского побережья?

— Довольно успешно, — отвечал моряк со "Справедливости", — наш кораблик быстр, как лошадь, скачущая галопом. Мы погнались за одной гемолией, точно пиратской. Обычно эти ублюдки ускользают ото всех кораблей, даже от триремы. Но мы не только удержались за ними, но и догнали в конце концов. В итоге их капитан выбросил корабль на берег. Пираты сбежали в лес и скрылись, но мы высадились на берег и сожгли их корабль.

— Браво! — воскликнул Соклей. — На крест пиратов! На корм воронам!

— Жалко, что вы их самих не сожгли, — добавил Менедем.

— Мы потопили ещё пару других кораблей, вместе с заслуживающих порки отребьем на них, — продолжил моряк, — тот, кто придумал "Справедливость", весьма сообразительный парень, хочу я заметить. А теперь прощайте, друзья, я мчусь глотнуть вина и зайти разок-другой в бордель к мальчикам.

Помахав, с улыбкой он убежал.

— Ну и что ты думаешь об этом, весьма сообразительный парень? — спросил Соклей.

— Я доволен! Пусть пираты теперь берегутся, во имя богов! Вот он, корабль, который им никогда не победить и от которого не скрыться. Надеюсь, что мы построим флот из тригемолий, большой флот. Это сделает жизнь торгового флота гораздо безопасней. А ты что думаешь, дружище?

— Поддерживаю, — ответил Соклей, — немного удачи и твоё имя заслуженно будет жить в веках.

Он ожидал, что теперь кузен ещё больше задерёт нос. Не каждый день от хвалил Менедема, и когда тот удостаивался похвалы, то знал, что она была заслуженной. Но Менедем отреагировал неожиданным образом. Вздохнув он сказал:

— Даже если я стану таким же знаменитым, как Александр, этого будет недостаточно для моего отца. Он останется убежден, что никто никогда не слышал обо мне.

— Должно быть, ты преувеличиваешь, — сказал Соклей, — не может же быть так плохо.

— На самом деле, может быть и хуже. Может и есть, — ответил Менедем.

— Жаль, что так все происходит, — посочувствовал Соклей, — а ведь ты даже не дал ему повода жаловаться в этом мореходном сезоне. Видишь, как удачно всё получилось с твоей клятвой?

— О, да, — в словах брата чувствовался сарказм, а не согласие, — теперь от ругает не только меня, но и все молодое поколение.

— А почему он стал ругаться? — Соклей запнулся, — Ты рассказал ему о Зильфе? — спросил он с тревогой.

— Боюсь, что да, о наилучший. Я сожалею. Ну, то есть, часть меня сожалеет. Он держал тебя за образец добродетели, и мне хотелось показать ему, что ты тоже сделан из плоти и крови, а не отлит из бронзы и не высечен из мрамора. Но он извлёк иной урок. Полагаю, я должен был догадаться, что ничего не выйдет.

— Да, должен был. — Соклей на мгновение разозлился, но гнев быстро прошел. — Ладно, ничего страшного. Уже ничего не поделаешь, и ты ему не солгал. — Он пнул ногой камешек. — Теперь я знаю, в чем искушение, которого не понимал раньше — заставить женщину желать тебя так сильно, чтобы отдаться несмотря на риск. Неудивительно, что тебе нравится ловить рыбку в этих водах.

— Совсем неудивительно, — согласился Менедем. — Хотя на рыбалке ты ешь то, что поймал, а с женщинами все наоборот, то, что ты поймал, ест тебя.

Соклей скривился.

— Зря я это сказал. Я пытался объяснить, что обрел сочувствие к твоим поступкам, и что получил взамен? Двусмысленные шуточки. У тебя в голове один Аристофан.

— О чем это ты, дорогой, — резко отозвался Менедем. Соклей снова скривился. Менедем продолжил серьезнее. — Да, ты прав. Именно этим жены лучше шлюх — они действительно этого хотят. Шлюху может купить любой. Жены — другое дело. Ну, некоторые жены.

— Согласен. Некоторые жёны остаются верными своим мужьям.

— Да, но я говорил не о них. Некоторые жены тоже отдаются первому встречному. На них не стоит тратить время. Взять хоть эту гарпию Эмастарт… — Менедема передернуло. — В этом путешествии вся удача с женщинами досталась тебе.

— Все было не так уж и хорошо.

— А у меня почти совсем плохо, — возразил Менедем. — Я мог бы кое-что улучшить, но… — он тряхнул головой.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего. Вообще ничего. Совсем, — быстро ответил Менедем.

Соклей не сомневался, что брат лжет, но ни за что не расскажет правды.

Из кухни донёсся изумительный аромат, и Менедем последовал за ним, принюхиваясь, как охотничий пес к заячьему следу.

— Что это? — спросил он Сикона, просунув нос в дверь. — Что бы это ни было, ты превзошел сам себя.

— Благодарю, молодой господин, — ответил повар. — Ничего особенного, просто креветки, запечённые с маслом, зирой и луком-пореем.

— И он говорит "ничего особенного". — Менедем вошёл внутрь. — Если бы боги взяли тебя в повара, они стали бы добрее.

— Это так любезно с твоей стороны, — Сикон подцепил в глиняной посудине для запекания одну креветку, ещё в раковине, и протянул Менедему.

— Вот, не хочешь попробовать? До ужина ещё далеко, а ты, наверное, голоден.

— Голоден, — согласился Менедем. Как нередко случалось, его лесть была вознаграждена, и он вышел из кухни, держа креветку за хвост. За порогом помедлил, чтобы очистить панцирь, откусил и блаженно вздохнул. Вкус был так же хорош, как и запах. Лучше просто некуда. Ещё укус — и он дошёл до хвоста. Прикусил, осторожно держа креветку за самый кончик, и мягко потянул изо рта. Плоть с хвоста осталась во рту. Насладившись последним сладким глотком, он бросил наземь обглоданный хвост вместе с панцирем.

— Я надеюсь, ты получил удовольствие.

Судя по тону Бавкиды, она надеялась, что Менедем этой креветкой подавится.

— А. Радуйся, — ответил он юной жене отца. Угощение вдруг показалось не таким уж сладким и сочным. Он продолжил: — Не заметил, что ты вышла во двор.

— Конечно, — сказала она ещё холоднее. — Ты пускал слюни, закрыв глаза.

— Ничего я не пускал, — ответил уязвленный Менедем. — И креветка очень вкусная. Сама убедишься, ужин уже скоро.

— Уверена, Сикон дал тебе креветку исключительно из свойственного ему добросердечия.

Менедем подивился, где Бавкида, такая молодая и, как любая женщина из хорошей семьи, ведущая затворническую жизнь, выучилась подобной иронии.

— А почему же ещё?

— Чтобы задобрить тебя, конечно! — вспыхнула Бавкида. — Пока ты получаешь мелкие подачки, тебе все равно, сколько они стоят. Твой язык доволен, живот доволен, и к воронам все остальное.

— Это несправедливо, — неуверенно возразил Менедем. Достало бы Сикону хитрости на такое? Безусловно. Следующий вопрос, который задал себе Менедем, был сложнее. Достаточно ли я глуп, чтобы на это купиться? Ответ, похоже, совпадал с предыдущим.

— Ты прав, это несправедливо, но что я могу поделать? — казалось, Бавкида сейчас расплачется. Если рабы в моем собственном доме не слушают меня, то кто я, жена или просто ребенок? И если никто из семьи не поддерживает меня против раба, то ребенок ли я или всего лишь рабыня?

В её словах чувствовалась мучительная правда, болезненная для неё, но Менедем ответил.

— Дорогая, у тебя нет союзников, потому что ты воюешь не на той войне. Боюсь, всё дело в этом. Мы легко можем позволить себе хорошо питаться, так почему бы и нет?

Она уставилась на него и разрыдалась.

— О! Ты ненавидишь меня! Все ненавидят меня! — кричала она. Она отвернулась от него и бросилась вверх по лестнице. Секунду спустя в женском помещении громко хлопнула дверь.

— Вот зараза, — пробормотал Менедем. Теперь ему придется примириться не только с Бавкидой, но и с отцом. Филодем раздражался на него по любому поводу, но Бавкида… Он продолжал бормотать в том же духе. Он меньше всего хотел, чтобы она от него убежала, даже если это и наилучший, и безопасный для него ход событий.

Шум хлопнувшей двери привлек во двор его отца.

— Во имя богов, что сейчас-то случилось? — нахмурился Филодем.

Несмотря на отцовское недовольство, Менедем испытывал некоторое облегчение, что первым рассказывает ему о случившемся. Если Филодем поговорил сначала с Бавкидой, то скорее всего никого другого бы уже потом не стал слушать. Менедем в общих чертах пояснил, что заставило её так резко уйти. Он закончил рассказ, ожидая, что отец обрушится на него.

Но Филодем лишь медленно опустил голову:

— Что ж, может, это и к лучшему.

— Что, отец? — Менедем не поверил своим ушам.

— Может, оно и к лучшему, — повторил Филодем. — Её ссора с Сиконом продолжалась слишком долго. Я не хотел совать в нее свой нос, иначе кто-нибудь из них откусил бы его. Но, может, тебя она послушает. Она принимает тебя всерьёз, хоть я и не понимаю, с чего бы.

— Вот спасибо, — пробормотал Менедем. Отец не мог похвалить его, не добавив в мед ложку уксуса. Но он все равно был рад узнать, что Бавкида принимает его всерьёз.

Она не спустилась вниз. Сикон послал ей креветок с белым ячменным хлебом и вином. Когда рабыня вернула блюдо пустым, повар выглядел почти неприлично самодовольным. Менедему хотелось дать ему затрещину. Даже Филодем заметил и сказал:

— Злорадствовать нехорошо.

Каким бы строгим он ни был с сыном, с поваром он обычно оставался мягок. Сикон все понял.

— Хорошо, хозяин, я это запомню.

— Да, уж постарайся.

Облака, плывущие с севера, не только предупреждали о начале сезона осенних дождей, но ещё и несли наступление темноты куда раньше, чем в солнечную погоду. Менедем был рад оказаться на Родосе. Не хотелось бы вести "Афродиту" сквозь дождь и туман, когда в лучшем случае, полусумерки. Он тряхнул головой. Нет, совсем не хотелось. Чересчур легко сесть на мель ещё прежде, чем поймёшь, что к чему.

Он зевнул и пошёл в постель. В эти длинные ночи хотелось свернуться клубком, как лесная соня, и спать, спать… Не успел Менедем погрузиться в сон, как отец тоже поднялся наверх и направился в женские комнаты. Через пару минут там начала ритмично скрипеть кровать.

Менедем натянул на голову гиматий, чтобы не слышать шум. Бесполезно. Через некоторое время все стихло, но заснул он далеко не сразу.

Пробудившись ещё до рассвета, он тихонько спустился в кухню за ячменным хлебом, оливковым маслом и вином, затем сел завтракать на скамью во дворе. Менедем криво усмехнулся, когда его взгляд упал на ступени. Как долго отец проспит после бурной ночи?

Он не вспомнил об этом, заслышав на лестнице шаги. Но спускался не отец, а Бавкида. Увидев Менедема, она остановилась. На мгновение ему показалось, что она уйдет. Однако, после короткой паузы она спустилась.

— Радуйся, — произнесла она, собравшись с силами. — Хороший день.

— Хороший день, — мрачно ответил он. — Как ты?

— Хорошо. — Подумав, Бавкида слегка исправилась: — Вполне хорошо.

— Я рад, — сказал Менедем, будто не слышал исправления. Он не хотел продолжения ссоры. — Вчерашний хлеб ещё вполне хорош, — предложил он. Что бы она ни думала про опсон Сикона, пенять на ситос она не могла… или могла?

Она подошла ближе.

— В самом деле? — ровным голосом спросила она. Менедем склонил голову. Бавкида тихонько вздохнула.

— Ладно, — пробормотала она и пошла в кухню за завтраком для себя.

Когда она вернулась, Менедем подвинулся, и Бавкида, поколебавшись, села рядом. Она выплеснула немного вина в жертву богам, отломила кусок хлеба, макнула его в масло и принялась есть.

Из своей комнатушки вышел Сикон.

— Добрый день, молодой господин. Добрый день, госпожа. — Что бы он ни думал о Бавкиде, раб запомнил предупреждение Филодема, и оставил свое мнение при себе.

— Радуйся, — сказал Менедем. Он задался вопросом, станет ли Бавкида бранить повара за то, что он встал позже нее и ещё не занялся работой. Она редко упускала возможность подогреть их вражду.

Но сегодня она произнесла лишь:

— Добрый день, Сикон.

Явно ожидавший от нее упрека, удивленный и обрадованный Сикон поспешил в кухню. Загремели горшки. Застучали дрова. Бавкида фыркнула от смеха.

— Он показывает, как сильно занят.

— Ну, да, — согласился Менедем. Повару не было никакой необходимости так шуметь.

Бавкида подумала о том же.

— Он просто старый мошенник.

— Ну, да, — снова сказал Менедем. — Но он и очень хороший повар.

— Полагаю, что так, — неохотно согласилась Бавкида и отпила вино. — Мне не нравится ссориться с тобой.

— Мне никогда не нравилось с тобой ссориться, — искренне ответил Менедем.

— Хорошо, — Бавкида сунула в рот ещё кусочек ячменного хлеба. — Это тоже неплохо, — добавила она, и парой у раз быстро слизнула с кончиков пальцев остатки масла и крошки хлеба.

Менедем зачарованно наблюдал.

— Да, точно, — сказал он на мгновение позже, чем следовало. Может, он говорил о хлебе, а может и нет.

К его облегчению Бавкида решила не искать подтекст.

— Сикону ситос удается почти так же хорошо, как опсон.

— Ты не должна говорить это мне, — сказал Менедем. Она удивленно вздёрнула бровь. — Во имя богов, Бавкида, — настаивал он, — ты должна пойти в кухню и сказать это самому Сикону.

Она без раздумий склонила голову.

— Ты прав, должна. Должна и скажу. — Она встала и устремилась в кухню с видом гоплита, идущего в бой. Однако Менедем вряд ли стал бы так смотреть на гоплита.

Он не смог прочесть выражение лица Бавкиды, когда та вернулась.

— Ну как? — спросил он.

— Он спросил, сколько вина я выпила и потрудилась ли разбавить его водой. Что за человек! — Казалось, Бавкида не знает, злиться или смеяться. Через мгновение смех победил.

— Что смешного? — окликнул их уже спустившийся Филодем.

Менедем встал.

— Радуйся, отец.

— Доброго дня, господин, — чопорно, как полагается молодой жене, добавила Бавкида.

— Так что смешного? — повторил вопрос Филодем. Бавкида объяснила, и он хохотнул. — Правильно ли я понял, дорогая, ты пошла к Сикону и сказала ему это? А он так тебе ответил?

— Так и есть, господин, — ответила Бавкида, — Это была идея Менедема.

— В самом деле? — отец одарил Менедема долгим взглядом. — Что ж, хорошо. Пора уже всем вспомнить, что мы здесь живём под одной крышей. — Он отправился в кухню за своим завтраком.

— Спасибо, Менедем, — прошептала Бавкида.

— За что? Я ничего не делал, это все ты, — он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Такой счастливой Менедем её не видел со дня, когда Бавкида вошла в этот дом.

Филодем появился с хлебом и вином.

— Говорил ли я тебе, сын, что собираюсь вечером на симпосий к Ксанфу? Ты тоже приглашен, если захочешь пойти.

— Нет, благодарю, — ответил Менедем, изобразив зевок.

Филодем снова рассмеялся.

— Я ответил его рабу, что ты уже занят, но решил, что всё-таки скажу тебе. Вино, еда и развлечения будут хороши.

— Без сомнения, господин, — согласился Менедем, — только это цена выслушивание пустых речей Ксанфа, и, возможно, не одной. Это больше, чем я готов заплатить, благодарю, но нет. У Сикона на кухне еда нисколько не хуже.

— Не хуже, — согласилась Бавкида, изо всех сил стараясь воздать повару должное. Менедем сомневался, что это продлится долго, но собирался насладиться покоем, пока может.

Филодем тоже выглядел довольным. Он вообще выглядел необычно радостным с самого утра. Менедем вспомнил скрип кровати прошлой ночью.

— Хорошо, — сказал отец, — я выполнил свой долг и рассказал о симпосии. Теперь тебе решать.

— Спасибо что не давишь на меня, — ответил Менедем, обычно его отец предпочитал пролаять приказ и не давал ему возможности сделать собственный выбор. Приказать ему пойти к Ксанфу это слишком даже для Филодема, но отказать было бы невозможно. Понимая это, Менедем тоже решил побыть обходительным.

— Жаль, что сейчас не сезон для капусты, она бы сняла твою головную боль завтра.

— Единственное, что действительно в таких случаях помогает — ещё немного вина, если твой желудок сможет его удержать, — ответил отец. Но, как случалось нечасто, сообразил, что отвергает добрые слова Менедема, и, поправился, сухо добавил: — Спасибо. Сырая капуста лучше, чем ничего, это точно.

В конце дня Филодем, одетый в лучший хитон, но босой, как подобает тому, кто немало лет провёл в море, отправился в дом Ксанфа. Менедем знал, что домой он явится где-нибудь среди ночи, с украшенным лентами венком в руке, с песнями на устах и в сопровождении пары факельщиков, освещающих ему путь по тёмным улицам Родоса.

Ну а я остаюсь дома, — подумал Менедем. — И кто из нас теперь молодой, а кто старый? Но потом он напомнил себе, куда направлялся отец. Правильным словом описал он те речи. В доме Ксанфа таится больше ветров, чем в мешке из воловьей кожи, который царь Эол подарил Одиссею, чтоб помочь вернуться домой. Этой ночью весь тот ветер вырвется. — Менедем засмеялся. Его выбор ему точно нравился больше, чем выбор отца.

А ещё он был абсолютно уверен, что и ужин у него будет лучше, чем у отца, чтобы там ни подавал повар Ксанфа. Сикон принёс с рынка прекрасного ската, и готовит его на сицилийский манер с сыром и киренским сильфием. А ещё печет какой-то лёгкий и пышный хлеб из пшеничной муки на ситос. И довольный Менедем произнёс:

— Такой роскоши не пробовали и цари царей Персии.

Наклонившись к нему поближе, повар сказал:

— Даже жена твоего отца не ворчала насчёт этой рыбы. Как по мне, это высшая роскошь.

После ужина, когда ночь уже опустилась, Менедем поднялся в свою спальню. Но полный живот, против обыкновения, не клонил в сон. Он поворочался на постели, потом опять натянул хитон и спустился во двор, ждать отца — подразнить его, когда тот придёт пьяным и похвалиться прекрасным скатом, которого Филодем упустил.

Вечер стоял тёмный, прохладный и тихий. Сикон и остальные рабы давно отошли ко сну. По небу плыли лёгкие облака, частенько закрывая луну, хотя дождём пока и не пахло. Над головой пролетел козодой, его хриплый крик напомнил Менедему лягушку. Вдалеке заухала сова. Где-то ещё дальше залаял пёс, потом подхватил другой.

Менедем зевнул. Стоило встать с постели — и тут же хочется вернуться обратно. Он засмеялся, глядя на звёзды, и удивлённо остановился — во двор вышел ещё кто-то.

Бавкида, тоже заметившая его движение, изумлённо замерла возле лестницы.

— Кто здесь? — негромко спросила она. Из-за облака выглянула луна. — А, это ты, Менедем? Я хотела подождать твоего отца.

— Как и я, — отозвался он. — Если хочешь, можем ждать вместе. Не дадим друг другу заснуть, а то меня здесь что-то клонит в сон.

— Давай, — Бавкида подошла к скамье. — Тебе не холодно в этом хитоне? Я замёрзла, а на мне-то накидка.

— Вовсе нет, — сказал он, присаживаясь рядом с ней. — Ты всегда можешь легко узнать в толпе моряка. Он босоног и не заботится о гиматии. Я взял с собой на "Афродиту" накидку, только чтобы укрываться ею во сне.

— Ого, — ответила она. Снова заухала сова. Облако закрыло луну. Она бросила взгляд на вход.

— Интересно, когда Филодем вернётся домой?

— Думаю, что не скоро, — произнес Менедем, имевший богатый опыт посещения симпозиумов. — Ксанф обычно наливает сильно разбавленное вино, и нужно выпить приличный объём, прежде чем должным образом напьешься.

— И к тому же им нужно посмотреть на всех флейтисток, танцовщиц и акробаток и кого там ещё он нанял в борделе, — голос Бавкиды оставался тихим, но в нем чувствовалось сдерживаемое ворчание.

— Ну да, — Менедему сделалось неловко, — это то, что мужчины делают на симпосии.

— Я знаю, — в эти два слова Бавкида вложила всё своё презрение.

Всякий ответ в этом случае был хуже молчания. Менедем даже не стал пожимать плечами. Снова выглянула луна. В её бледном свете Бавкида гневно хмурилась, глядя в пол. Что-то мелкое прошмыгнуло по двору, и Бавкида обернулась в ту сторону, как и Менедем.

— Просто мышь, — сказал он.

— Наверное, — отозвалась она, и, чуть вздрогнув, добавила: — Я замёрзла.

Менедем не успел оглянуться, как его рука уже обняла её. Вздохнув, Бавкида прильнула ближе. В следующее мгновение они уже целовались, его руки ласкали ей волосы, её пальцы гладили его щёки, нежная упругая грудь, сводя с ума, прижималась к его груди.

А спустя ещё миг они шарахнулись друг от друга, словно каждый обжёгся.

— Мы не можем, — выдохнула Бавкида.

— Нам нельзя, — согласился Менедем. Сердце громко стучало в его груди. — Но, дорогая, я так хочу!

— И я, — Бавкида склонила голову. Она не собиралась признаваться в этом даже себе и потому тут же сменила курс: — Я знаю, что ты чувствуешь, дорогой Мене, — она снова склонила голову. — Знаю. Но мы не можем. Мы не должны. Это позор! Я стараюсь, я хочу быть хорошей женой твоему отцу. И если кто-нибудь нас увидит… если кто-то видел… — она встревоженно оглянулась.

— Я понимаю, — мрачно ответил Менедем. — О, ради богов, как я тебя понимаю. И знаю, что это неправильно, нехорошо, — он вскочил на ноги и бросился вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки и не заботясь о поднимаемом шуме. Дверь своей комнаты он запер на засов, словно отгоняя искушение. Но только оно оставалось с ним вместе, внутри него. Но теперь он знал, что оно угнездилось и в жене отца…

Он снова лёг, но не мог заснуть. Филодем возвратился гораздо позже. Бавкида приветствовала его, как будто ничего не случилось, и Менедем знал, что утром ему тоже придётся. А это будет непросто — это он тоже слишком хорошо знал. Отныне в мире всё будет непросто.