Священная земля

Глава вторая

Подплывая к Кавну на Карийском побережье, Соклей ощутил прилив надежды. Так человек, вернувшийся в город, где не был двадцать лет, надеется, что гетера, с которой он проводил время, всё ещё прекрасна и рада его видеть, как и раньше. Соклей отсутствовал в Кавне всего год, но тем не менее…

— Как думаешь…? — спросил он Менедема.

Двух слов оказалось вполне достаточно, чтобы его брат понял, о чем идёт речь.

— Нет, дорогой, боюсь, я не думаю, — ответил Менедем. — Каковы вообще шансы?

Соклей гордился своей рациональностью. На самом деле, он отлично знал, каковы шансы, но старательно не принимал их в расчет, будто человек, надеющийся, что давно умершая любовь чудесным образом воскреснет.

— Мы нашли тут один череп грифона, почему бы не найти и второй?

— Лучше спроси, почему мы нашли первый, если их тут никогда раньше не видали, — ответил Менедем.

— Спрошу, — театрально вздохнул Соклей. — После всех бед, из ящика Пандоры явилась надежда, и я буду цепляться за нее до конца.

— Как тебе угодно, — ответил брат, направляя "Афродиту" к причалу с преувеличенной точностью корректируя курс легчайшими движениями рулевых весел. Наконец, удовлетворенный Менедем кивнул.

— Так и следует делать.

— Табань! — скомандовал Диоклей. Парой гребков моряки погасили движение галеры, келевст поднял руку вверх и произнес, — убрать весла.

Гребцы отдыхали. Кто-то втирал оливковое масло в ладони — за зиму кожа стала мягкой, и первые дни гребли принесут мозоли и потертости, а им уже пришлось грести весь путь от Родоса, но при встречном северном ветре другого выбора не осталось.

По причалу к "Афродите" направлялась пара солдат.

— Точно как в прошлом году, — заметил Соклей.

— Пытаешься разглядеть в этом предзнаменование? — засмеялся Менедем, и Соклей пристыжено склонил голову. — Согласен, порой, знаком может стать что угодно, но вспомни-ка, в прошлом году люди, встречавшие нас, служили Антигону. Гоплитов Одноглазого вышвырнули солдаты Птолемея.

— Вряд ли я это позабуду, — едко ответил Соклей. — Солдаты Антигона едва не поймали нас в гавани.

— Тише, — оборвал его Менедем, — ты же не хочешь, чтобы те ребята это услышали?

Вне всяких сомнений это был хороший совет.

— Что за корабль? Откуда? Что везёте? — крикнул солдат с самым пышным плюмажем на шлеме.

— "Афродита", о наилучший, с Родоса, — ответил Соклей. Родос стремился сохранить хорошие отношения со всеми дерущимися полководцами Александра, но особенно тесные отношения имел с Птолемеем Египетским, продававшим огромное количество пшеницы через гавань Родоса. — Везём благовония, отличное масло, косский шелк и книги…

— Покажи-ка мне книгу, — сказал солдат.

— Какую бы ты хотел? У нас есть лучшие части из "Илиады" и "Одиссеи", а ещё, эмм… самая пикантная поэма из тех, что ты когда-либо читал.

Солдат тряхнул головой:

— Я сроду ничего не читал, поскольку не умею, — похоже, он гордился своей неграмотностью. — Но, если у вас правда есть книги, я буду знать, что вы действительно торговцы, а не какие-нибудь богомерзкие шпионы.

Соклей не мог решить, глупо это или логично. Достаточно ли умны шпионы, чтобы притащить с собой книги на случай, если какому-то ревностному младшему офицеру захочется взглянуть на них? Как знать… Соклей наклонился, вынул из-под лавки промасленный кожаный мешок и вытащил свиток папируса. Он развернул его, чтобы показать, что там написаны слова.

— Ладно, ладно, я вам верю. Убери эту ерунду. Клянусь Зевсом, вы те, за кого себя выдаёте, — он повернулся на пятках и ушел. Второй солдат, так и не промолвивший ни слова, последовал за ним.

— Это оказалось проще, чем во многих других местах, — заметил Менедем.

— Знаю. — Соклей посмотрел на укрепления на холмах к западу от Кавна. В одном из них солдаты Антигона держались некоторое время уже после того, как Птолемей занял город. — Интересно, вернулся ли сюда проксен Родоса.

— Можем спросить, если правда интересно, — пожал плечами Менедем. Год назад "Афродита" увезла кавнийца, борющегося за интересы Родоса, на Родос — он боялся, что его арестуют люди Антигона, когда дойдут вести о том, что солдаты Птолемея продвигаются по южному побережью Анатолии на запад. Он имел причины опасаться — пришедшие его арестовать солдаты лишь чуть-чуть опоздали, как опоздали и к отплытию "Афродиты".

Соклей вернулся на корму, взял сходни и перебросил их на пирс. Обычно этим занимались моряки, а не тойкарх, но Соклею было всё равно. Он спешил и приглашающе махнул Менедему.

— Давай, дружище, пойдем глянем, что тут есть.

— Тебе не найти ещё один череп грифона, — сказал его двоюродный брат.

— Если не буду искать — точно не найду, — с достоинством ответил Соклей. — Ты идёшь?

— Конечно, — откликнулся Менедем: — Если думаешь, что я упущу возможность посмотреть, как ты выставляешь себя дураком, ты ошибаешься.

— Не понимаю, как поиски того, что мне нужно, делают меня дураком, — с ещё большим достоинством возразил Соклей. — То, что нужно тебе, обычно одето в прозрачный хитон и надушено.

— Ну, да, мне больше нравятся живые девушки, чем дохлые грифоны. Если это делает из меня дурака, я не возражаю.

Как и в любом старом городе, улочки Кавна изгибались и разбегались в разные стороны вместо того, чтобы выстроиться аккуратной прямоугольной сеткой, как в Родосе. Все надписи сделаны греческими буквами, но иногда не по-гречески, а на карийском языке — до того, как здесь обосновались греки, Кавн был карийским городом, и здесь до сих пор жили оба народа. Указав на надпись, которую не мог прочесть, Соклей сказал:

— Интересно, что здесь написано?

— Какая-то варварская ерунда, — равнодушно ответил Менедем. — Что-то важное написали бы по-гречески.

— И с таким настроем ты направляешься в Финикию? — возмутился Соклей. — Там почти никто не знает греческий. Иначе стал бы я всю зиму бороться с арамейским?

— Хочешь бороться — иди в палестру, — ответил Менедем, делая вид, что не понял. — Что касается финикийцев, к ним приезжает не так много греков. А у кавнийцев оправданий нет.

— Всегда видишь только то, что тебе удобно.

— А кто нет? — возразил брат.

Несмотря на извилистость улиц Соклей сумел вывести их на агору.

— Пришли! — сказал он, когда они оказались на рыночной площади.

— Да, пришли. — Менедем поскреб в затылке. — И как ты смог дойти сюда? Мне пришлось бы вынуть изо рта обол и дать кому-нибудь, чтобы указали путь.

— Зачем? — удивился Соклей. — Мы же были тут в прошлом году. Ты не запомнил дорогу?

— Если бы запомнил, стал бы я говорить иное? — ответил Менедем. — Дорогой мой, иногда ты забываешь, что у простых смертных не такая память, как у тебя. Да я даже не уверен, что сам Зевс обладает твоей памятью.

— Конечно нет, у него есть своя, — похвала Менедема доставила ему удовольствие. — Прилавок человека, продавшего нам череп, стоял вон там, — махнул он рукой через площадь.

— Да, точно, — Менедем пошел вперёд, пробираясь между продавцом сушеных фиг и человеком, набравшим в лугах и лесах близ Кавна огромную корзину грибов: — Давай уже покончим с этим, — тут он слегка приободрился: — Может, у него есть ещё шкуры на продажу.

Сердце Соклея стучало от волнения, пока он спешил вслед за двоюродным братом — на минуту надежда одержала верх над рассудком. Вот и прилавок, тот же торговец, что и в прошлом году, львиная шкура… черепа нет. Соклей вздохнул. Он изо всех сил старался убедить себя, что этого и следовало ожидать — ведь первый череп привезли откуда-то с востока, из-за пределов известного мира.

На то, чтобы скрыть разочарование, сил уже не хватило.

— Надо же, это же родосцы! — воскликнул торговец. — Радуйтесь, о наилучшие! Надеюсь, мы снова заключим сделку.

— Конечно, он надеется, — буркнул себе под нос Менедем. — Один раз он нас уже обдурил, всучив тот череп.

— Ой, не стони, — ответил Соклей и спросил кавнийца: — Быть может ты случайно где-то видел ещё один череп грифона?

— Нет, друг мой, прости, — тряхнул головой торговец, разрушив все надежды Соклея. К счастью, Менедем не сказал: "Я же говорил", иначе Соклей раскроил бы ему череп камнем.

— А тигровые шкуры? — спросил Менедем, — нет ещё одной?

— Тоже нет, — покачал головой кавниец. — Вам, друзья, нужны всякие диковины? У меня есть прекрасная львиная шкура.

— О, да, — равнодушно ответил Менедем. — Полагаю, мы её купим, но на более необычных товарах мы зарабатываем больше денег.

— Особенно в Финикии, — добавил Соклей. — В этом году мы плывем на восток, а там есть собственные львы. Нужна ли ещё одна шкура, например, в Библе?

— Этого я не знаю, но на пути в Финикию вы будете проплывать мимо Кипра, — сказал торговец. — Может, в Финикии и есть львы, но на острове их нет. Можете продать шкуру там за хорошие деньги.

Он был прав, но ни Соклей, ни Менедем не собирались этого признавать, это лишь увеличило бы цену. Менедем неохотно сказал:

— Ладно, полагаю, я могу дать тебе за шкуру столько же, сколько в прошлом году.

— Во имя богов, не делайте мне одолжений, — воскликнул кариец. — Эта шкура больше, чем те, что я продал в прошлом году. И посмотрите на гриву! Немейский лев по сравнению с этим просто ягненок!

— Это всего лишь львиная шкура. Я не смогу выручить за нее больше, и ты спятил, если думаешь, что я заплачу больше тебе.

— Мы зря потратили здесь время, — сказал Соклей. — Давай возвращаться на корабль.

Такого рода слова произносились при каждом торге — чаще всего, неискренне, и обе стороны это знали. Но сейчас Соклей сказал то, что думал. Увидев, что черепа грифона нет, он перестал интересоваться имеющимся товаром. Чем скорее он уплывет из Кавна подальше от воспоминаний, тем счастливее станет. Или, хотя бы, менее несчастным.

И кавниец по его голосу это понял.

— Не принимайте поспешных решений, о которых потом пожалеете, о наилучшие, — сказал он. — Вы заключили хорошую сделку в прошлом году, и в этом году по той же цене сделка будет хорошей, не так ли?

— По той же цене она может быть приемлемой, — ответил Соклей. — Всего лишь может. Но ты только что говорил, что хочешь за шкуру больше. "Посмотрите на гриву!" — передразнил он кавнийца.

— Ладно! — воздел тот руки к небу. — Вы торгуетесь по-своему, а я — по-моему. Когда вы это делаете — всё чудесно, а когда я — это преступление. Так по-вашему?

Менедем ухмыльнулся.

— Такова наша работа, приятель, а твоя — высмеивать любое наше предложение. Но мы заключили сделку, так ведь?

— Да, — не слишком радостно ответил кавниец, но кивнул и протянул руку. Соклей и Менедем по очереди пожали её.

Менедем вернулся на корабль за деньгами и парой матросов, чтобы не лишиться серебра по дороге обратно на агору. В ожидании двоюродного брата Соклей слонялся по рыночной площади. Он не рассчитывал обнаружить у кого-то череп грифона, зная, насколько это маловероятно. Как только подобная мысль всплывала в его голове, он отмахивался от неё. Но не мог не надеяться, хотя бы чуть-чуть.

На что бы он ни надеялся, его ждало разочарование. На агоре оказалось меньше интересного, чем годом ранее. Купив на обол сушеных фиг, он ел их на ходу. Будь они как-то особенно хороши, он мог бы подумать о покупке большой партии для "Афродиты". Но те оказались совершенно обычными. На Родосе росли куда лучше. Доев купленные, он не стал возвращаться к продавцу.

Соклей был рад вернуться на акатос после того, как Менедем отдал торговцу со шкурой мешочек серебряных монет.

— Эта шкура выделана лучше, чем прошлогодние. Её не унюхаешь через полкомнаты.

— Я это тоже заметил. Это одна из причин, почему я хотел её купить. — Менедем склонил голову на бок. — Мне жаль, что ты не унюхал череп грифона.

— Мне тоже, — вздохнул Соклей, — но ничего не поделаешь. Буду искать дальше, и, может, однажды мне повезет. "Может, — подумал он. — А может и нет".

— Риппапай! — выкрикивал Диоклей, когда "Афродита" уплывала из Кавна на юго-восток, — Риппапай!

Весла торговой галеры поднимались и опускались, поднимались и опускались. Вскоре келевст прекратил кричать и удовольствовался стуком молоточка в бронзовый квадрат. Это позволило ему поинтересоваться у Менедема:

— Шкипер, ты собираешься раздать людям оружие?

— Уж конечно! — воскликнул Менедем. — Хороши мы будем, если сунемся в ликийские воды без оружия под рукой.

На ликийском побережье пираты кишели как блохи на бродяге. Скалистое и изрезанное, изобиловавшее маленькими бухточками, где могли укрыться пентеконтор или гемолия, оно предоставляло пиратам прекрасную возможность напасть на проплывающего мимо торговца. И сами ликийцы не считали зазорным нападать на любого инородца.

Но не только ликийцы пиратствуют, подумал Менедем. Среди морских разбойников встречаются и представители прочих народов Анатолии: лидийцы, карийцы, памфилийцы, каппадокийцы и так далее. Немало попадалось и эллинов. Как и Кавн, города ликийского побережья наполовину, даже больше, успели эллинизироваться, но греческие пираты обосновывались здесь не реже обычных людей.

Гребцы передавали друг другу мечи, топорики, копья и бронзовые шлемы.

— Аристид! — позвал Менедем.

— Да, шкипер? — отозвался молодой человек за одним из весел.

— Пусть кто-нибудь займёт твое место, а ты отправляйся на нос. У тебя самые острые глаза на этом корабле, я хочу, чтобы они смотрели вперёд, а не назад.

— Хорошо, — с готовностью согласился Аристид, — Москхион, погребешь за меня?

Почти любой другой обозлился бы, что его принуждают к тяжелой работе, но Москхион только кивнул и сел на место Аристида.

— Почему бы и нет? Лучше уж это, чем нырять за губками.

Пройдя на нос, Аристид одной рукой ухватился за форштевень, а другую как козырек приставил к глазам и всмотрелся сначала вперёд, потом направо-налево.

— У него не только зрение лучше нашего, он ещё и показывает нам, насколько оно лучше, — хохотнул Соклей, — он мог бы быть дозорным в пьесе, скажем, в "Агамемноне" Эсхила.

— Мне все равно, насколько он из себя воображает, до тех пор, пока он вовремя высматривает нам проблемы, чтобы мы могли подготовиться к ним. Только это и важно.

— Несомненно, я ничего не имею против того, что он делает, только говорю, что делает он это намного театральнее, чем пару лет назад.

— Не вижу в этом ничего плохого.

Соклей удивленно посмотрел на брата.

— Мы оба говорим на греческом сейчас?

— Что ты этим хочешь сказать?

Соклей не ответил, дразня брата. Менедем знал, что брат не считает его таким уж одаренным. Зачастую это удивляло его, поскольку он считал, что Соклей получает от жизни меньше удовольствий, чем мог бы. Но иногда высокомерие Соклея задевало за живое, и это как раз тот случай.

— Что ты этим хочешь сказать? — сварливо повторил вопрос Менедем.

— Если ты и сам не можешь этого увидеть, то не вижу смысла объяснять, — парировал Соклей.

Менедем вспыхнул. Если бы с ним так непочтительно разговаривал простой моряк, то его рассчитали бы в ближайшем порту, но с братом так поступить он не мог. Как бы этого и не хотелось.

Прежде, чем он огрызнулся, Аристид выкрикнул:

— Ахой! Парус! Парус справа по борту!

Все глаза устремились направо. Потребовалось мгновение, чтобы разглядеть крохотный бледный квадрат. Да, глаза Аристида острее, чем у обычного человека. Заметив парус, Менедем постарался разглядеть и корпус. Принадлежал ли он крутобокому судну или морскому волку, рыщущему в поисках добычи?

— Я не думаю, что это пират, — заметил Соклей.

— Серьезно? Как ты можешь быть уверен? — огрызнулся Менедем. — У меня глаза видят получше твоих.

— Знаю, но я более внимателен к деталям, — ответил брат. — Большинство пиратов окрашивают паруса и корпус, чтобы те выглядели как небо и вода, и их трудно заметить. У этого корабля парус из простого некрашеного льна, так что, скорее всего, это не пират.

Он объяснял это словно неразумному ребенку. Бесило то, что он прав. А Менедем действительно не задумался об этом. Пусть фурии заберут меня, если я это признаю, подумал он.

Через пару минут Аристид произнес:

— Похоже корабль поворачивает в сторону, наверное, они думают, что мы пираты и не хотят рисковать.

— Мы видим это каждый год, — сказал Менедем.

— Мы видим это каждый год несмотря на то, что мы всё ещё близко к Родосу, — сказал Соклей. — И это печально, ибо наш флот делает всё возможное, чтобы прижать пиратов.

— Капитаны Птолемея тоже их гоняют, — заметил Менедем, — ещё одна причина любить его, а не Антигона. Говорят, Одноглазый нанимает пиратов, чтобы восполнить недостаток военных кораблей. К воронам его, вот что я думаю.

Соклей кивнул. В этом вопросе братья полностью соглашались.

— Антигону всё равно. Для него, что пираты на море, что наемники на суше.

Менедем поежился, как и любой торговец.

— Наёмники могут стать бандитами, это известно. Но пираты — бандиты уже изначально. Они живут грабежом, мародерством и похищениями ради выкупа.

— Грабёж, мародерство. — Соклей произнес эти слова так, будто они звучали ещё отвратительнее, чем на самом деле. А через мгновение пояснил почему. — Череп грифона.

— Ах да, череп грифона, — нетерпеливо повторил Менедем, — но ты, похоже, забыл: если бы эти богами проклятые жалкие шлюхины отродья преуспели, то забрали бы не только твой драгоценный череп. Они бы забрали всё, что было на "Афродите", а нас бы убили или захватили ради выкупа, который разорил бы наше семейство, или продали бы в рабство.

— Это верно, — задумчиво согласился Соклей, — ты прав, об этом я обычно забываю, хотя и не следует. — Брат чаще других готов был признать свою неправоту, он продолжил: — Ещё больше причин распять всех пиратов. Я бы своими руками поприбивал бы их к крестам.

Обычно Соклей не отличался кровожадностью, поэтому его слова прозвучали весомее, чем у любого другого.

— Прошу прощения, молодой хозяин, — вмешался Диоклей, — но мне придется просить вас пропустить вперёд меня. Я всё-таки в море хожу дольше вас, так что у меня право прибить их первым.

Соклей кивнул.

— Как скажешь, уважаемый. Я уступаю тебе, как герои "Илиады" уступали старцу Нестору.

— Погодите-ка! — воскликнул Диоклей, — я не настолько стар.

— Ты уверен? — хитро спросил Менедем. Седеющий, но только ещё седеющий, келевст хмуро посмотрел на него. Гребцы, сидящие ближе к корме, слышали разговор и втихаря посмеивались над Диоклеем.

— Ты правишь в Патару? — спросил брата Соклей, поскольку галера шла на юго-восток.

— Именно, вдоль этого побережья я не хочу останавливаться нигде, кроме города. Поступить иначе — накликать проблемы. Я лучше проведу ночь в море. Недавно мы говорили о бандитах, а эта холмистая страна просто кишит ими, и банда может оказаться такой, что сможет победить всю нашу команду. Зачем рисковать кораблем?

— Вовсе незачем, — согласился брат, — если бы со своей жизнью ты вёл себя также осмотрительно, как ты заботишься об акатосе…

Менедем побагровел.

— Мы уже говорили об этом раньше, знаешь ли. Это утомляет.

— Хорошо, о наилучший, больше не скажу ни слова, — ответил Соклей. Но потом всё же добавил, — помогать тебе остаться в целости и сохранности после твоих похождений с чужими жёнами тоже утомляет.

— Только не меня, и обычно я не нуждаюсь в помощи.

На этот раз Соклей промолчал, но его молчание оказалось ещё неприятнее, чем слова, поскольку, откровенно говоря, это было не совсем так. Иногда он ускользал после своих "ходок" гладко, как Одиссей от Цирцеи. Но пару лет назад в Тарсе помощь ему потребовалась, а за год до того — в Галикарнасе…

Думать о Галикарнасе не хотелось. Он до сих пор не мог ступить туда, не опасаясь за свою жизнь. Ему повезло, что он вообще тогда сбежал. У некоторых мужей совсем нет чувства юмора.

Над головой кружились чайки и крачки. Черношапочная крачка нырнула в море в паре локтей от "Афродиты" и появилась с хорошей жирной рыбой в клюве. Но насладиться деликатесом не успела. Чайка начала преследовать её, бить крыльями и долбить клювом. В итоге, крачке пришлось бросить добычу и убраться. Чайка перехватила рыбку до падения в море, движение клюва и все кончено.

Соклей наблюдал за стычкой.

— У птиц все как у людей, — резюмировал он, — незваный гость съедает все лакомства.

— Забавно, — улыбнулся Менедем.

Брат покачал головой.

— Я так не думаю, как и крачка.

— А ты разве не напивался на одном симпосии, а потом не шел на другой? — спросил Менедем, — что-то горланить и куда-то ломиться иногда уже половина забавы, а другая половина — посмотреть, что за вино и прием обеспечит тот, к кому вы вломились.

— Как скажешь. Я редко так делаю, — чопорно ответил Соклей.

Вспоминая, Менедем осознал, что брат сказал правду. В Соклее всегда было что-то от зануды.

— В жизни ты упускаешь кучу возможностей повеселиться.

— Можешь называть это так, — согласился брат, — но что насчет того парня, на чей симпосий вы вломитесь?

— Для чего же ему устраивать симпосий, если не для веселья? — возразил Менедем. — К тому же, многие из тех, что я посетил, становились гораздо лучше с приходом незваных гостей уже увенчанных венками.

Он чувствовал, что говорит, как Кривда из "Облаков", и ждал, когда Соклей упрекнет его в этом. Менедем любил непристойную чепуху Аристофана гораздо больше, чем его брат, но Соклей читал "Облака" и не одобрял их за насмешку над Сократом. К его удивлению, Соклей упомянул афинянина иначе:

— Может, ты и прав. Читал или хотя бы слышал о "Пире" Платона? Там, где Алкивиад вваливается с улицы, как ты говоришь, и рассказывает о временах, когда пытался соблазнить Сократа.

— А разве Сократ не был уродлив как сатир? — спросил Менедем. — А Алкивиад не был самым красивым юношей Афин в те незапамятные дни?

— Около ста лет назад, — уточнил Соклей. — И да, Сократ был безобразен, а Алкивиад красив.

— Так зачем Алкивиад пытался соблазнить его? Он же мог получить кого угодно? Такова сила красоты.

— Знаю, — резко ответил Соклей, и Менедем испугался, что сказанул лишнего. В юности он отличался выдающейся красотой и наслаждался роскошью выбора. А высокого, неуклюжего и невзрачного Соклея никто не домогался. Через мгновение Соклей продолжил: — Если Алкивиад мог выбрать любого, но соблазнял Сократа, о чем это говорит?

— Что он был чрезвычайно близорук? — предположил Менедем.

— Как смешно, — буркнул Соклей, а Диоклей расхохотался. Он больше не отбивал ритм — с добрым северным ветром "Афродита" шла под парусом. Соклей взял себя в руки:

— Он знал, что Сократ безобразен, все это знали. Так что же он видел в нем, если не красоту души?

— Но охотился-то Алкивиад вовсе не за душой, — заметил Менедем, а за…

— Ой, заткнись. В этом смысл "Пира": как любовь к прекрасному телу ведёт к любви к прекрасной душе, и насколько любовь духовная выше и лучше телесной.

Менедем почесал в затылке.

— Любовь к прекрасному телу… Но ты только что сам признал, что тело Сократа было далеко от прекрасного.

— Ты намеренно притворяешься, что не понимаешь? — спросил Соклей.

— Не в этот раз.

— Свежо предание, — мрачно заметил Соклей. — Ну, смотри: душа Сократа была столь прекрасна, что Алкивиад хотел разделить с ним постель несмотря на уродливое тело. Разве это не удивительно?

— Да уж, — ответил Менедем, и Соклей посмотрел на него так, будто размозжит ему голову амфорой с оливковым маслом, если тот скажет ещё хоть слово. "Конечно, — подумал Менедем. — Ведь если кто-то мог полюбить уродливого Сократа за прекрасную душу, почему бы такому не произойти когда-нибудь и с невзрачным Соклеем? Неудивительно, что он принимает эту историю так близко к сердцу".

Он не привык к таким открытиям — будто боги на мгновение дали ему посмотреть на мир глазами Соклея. Но он понял, что не может рассказать брату о том, что видел или думал, что видит.

Солнце село, моряки поужинали хлебом, оливками, луком и сыром. Менедем запил скромную еду дешёвым красным родосским вином — для питья сойдет, но за пределами острова такое не продать. Отойдя к борту, он помочился в море. Кое-кто из гребцов уже устроился на скамьях и уснул. Менедему не спалось. Он сел на корме, где провел весь день, и смотрел, как на небе появляются звезды.

Луна, а точнее, прибывающий месяц, низко висела на западе. Света от него немного, но этого хватало на танцующую лунную дорожку, бегущую к "Афродите". Кроваво-красная блуждающая звезда Ареса, хотя и не такая яркая, какой бывала, стояла высоко в юго-западной части неба.

Соклей указал на восток.

— Вон блуждающая звезда Зевса только что показалась из-за горизонта.

— Да, вижу, — подтвердил Менедем, — ярчайшая звезда в небе, при этом Арес угасает, а Афродита слишком близко к солнцу, чтобы её увидеть.

— Интересно, почему некоторые звезды блуждают, как и Луна, но большинство всегда находится на одном и том же месте.

— Как ты надеешься узнать это? — спросил Менедем. — Они делают то, что делают, вот и всё.

— Я могу надеяться узнать, почему, — ответил его двоюродный брат. — Я не рассчитываю на это, но надеяться могу. Знать, почему что-то происходит, даже важнее, чем знать, что именно происходит. Когда знаешь, почему, ты действительно понимаешь. Сократ, и Геродот, и Фукидид согласны в этом…

— И значит, так оно и есть, — саркастически заметил Менедем.

Но Соклей не клюнул на наживку.

— Гомер говорит то же самое, знаешь ли, — только и сказал он.

— Что? — Менедем так резко выпрямился, что в спине хрустнуло. В отличие от брата, он не особенно любил философов и историков — те витали слишком высоко в облаках. Другое дело Гомер. Как и большинство эллинов, Менедем первым делом обращался к "Илиаде" или "Одиссее". — Что ты хочешь сказать?

— Вспомни, как начинается "Илиада", — ответил Соклей. "Афродита" слегка покачивалась на волнах, напоминая им, что они не на суше. — О чем говорит поэт? О гневе Ахиллеса, доставившем столько проблем ахейцам. Гомер говорит не только об осаде Трои, но и о том, почему все произошло так, как произошло, разве ты не видишь?

Менедем поразмыслил и через секунду кивнул:

— Что ж, дорогой мой, должен признать, на этот раз ты прав. Постарайся, чтобы радость не ударила тебе в голову.

— Иди ты к воронам, — рассмеялся Соклей.

— У меня есть идея получше: я иду спать, — Менедем встал, стянул через голову хитон, свернул тунику и положил на палубу вместо подушки, а затем завернулся в гиматий. Как большинство моряков, он обходился одним хитоном почти в любую погоду, но из толстого шерстяного плаща получалось замечательное одеяло. — Доброй ночи.

Соклей лег рядом с ним и зевнул:

— Увидимся утром.

— Ага, — голос Менедема тоже стал сонным. Он потянулся, поерзал и уснул.

Патара располагалась в устье реки Ксантос. Холмы над городом напомнили Соклею Кавн. На холмах росли красные и жёлтые сосны, кедры и стиракс.

— Здесь полно хорошей древесины, — заметил Соклей.

— Вот радость-то, — кисло ответил Менедем. — Проклятым ликийцам есть из чего строить пиратские корабли.

Парочка пентер патрулировала подходы к гавани Патары. На огромных военных галерах на вёслах сидели по два таранита или зигита, и только на нижнем ярусе с веслом управлялся один таламит. Такое число гребцов делало пентеры очень быстрыми даже несмотря на множество палуб и защиту, прикрывающую гребцов от летящих стрел. Одна из пентер с орлом Птолемея на гроте и фоке направилась в сторону "Афродиты".

— Мне не жалко, если Птолемей вырубает деревья в этой стране, — заметил Соклей.

— Уж лучше он, чем ликийцы, это уж точно, — согласился Менедем. — А деревья, что он пустит на постройку трирем, тетрем и пентер, уже не пойдут на строительство гемолий и пентеконторов.

— Эй! — донёсся крик с военной галеры Птолемея. — Кто такие?

Менедем иронично хохотнул.

— Иногда забавно, когда крутобокие корабли и рыбацкие лодки принимают нас за пиратов. И совсем не весело, когда так думает пентера: этот ублюдок нас может и потопить по ошибке.

— Так давай сделаем всё, чтобы он не ошибся. — Соклей сложил ладони рупором и крикнул в ответ: — "Афродита", с Родоса.

— С Родоса, да? — усомнился офицер на носу военной галеры, — как по мне, так твой говор не похож на родосский.

Соклей втихомолку ругнулся. Он вырос на дорийском диалекте, как и любой на Родосе, но за время учебы в Лицее приобрел аттический акцент. Зачастую это выдавало в нем образованного софиста. Но иногда, похоже, доставляло неудобства.

— Я родосец, клянусь Асиной, — ответил Соклей, намеренно произнеся имя богини на дорийском диалекте, — а это родосская торговая галера.

— Что везёте? — требовательно спросил офицер, его корабль встал борт о борт с акатосом, и он грозно посмотрел сверху вниз на Соклея: палуба пентеры на несколько локтей нависала над "Афродитой".

— Прекрасное оливковое масло, лучшие родосские благовония, косский шелк, книги и львиную шкуру, которую мы только что купили в Кавне, — ответил Соклей.

— Книги, говоришь? И ты можешь их прочитать?

— Надеюсь, что так, — Соклей выпрямился с видом оскорбленного достоинства. — Мне начинать?

Человек на военной галере рассмеялся и мотнул головой. Алый конский хвост на его шлеме закивал.

— Не стоит. Идите в Патару. Ни один пират не станет так дуться, если я задам ему подобный вопрос.

Галера вернулась к патрулированию, большие весла мерно поднимались и опускались, пока она скользила прочь.

— Дуться?! — возмутился Соклей. Он повернулся к Менедему и развел руками: — Разве я дуюсь? — и тут же понял, что спросил не того человека.

Менедем улыбнулся своей самой сладкой улыбкой:

— Конечно, нет, о великолепнейший, только не после того, как ты стоял там у борта.

Соклей, ожидая насмешки похуже, на это даже не поморщился.

В Патаре имелось два порта: внешний и внутренний. Менедем повел Афродиту во внутреннюю гавань, но тут же горестно фыркнул, заметив насколько она мелка. Он приказал матросу подняться на нос и бросать лот, чтобы торговая галера не села на мель по пути к причалу.

— Ну, добрались, — с облегчением выдохнул он, когда моряки кинули канаты грузчикам, стоявшим на пристани. Среди них было несколько чисто выбритых эллинов, а остальные — бородатые ликийцы в шапках с яркими перьями и плащах из козловых шкур.

— Пока это хорошая гавань, — сказал Соклей, оглядываясь вокруг. — Интересно, как скоро она совсем заилится?

— Ну, точно не раньше, чем мы уплывем отсюда, — ответил Менедем, — поэтому какая разница?

— Какой же ты нелюбознательный, — упрекнул Соклей.

— Это почему же? — с любопытством спросил Менедем. Соклей начал было отвечать, но остановился и остро посмотрел на своего брата. Менедем одарил его ещё одной сладкой улыбочкой.

По причалу шел ещё один офицер Птолемея, дабы задать вопросы вновь прибывшим. Теряя терпение, Соклей сказал ему:

— Я уже сообщил офицеру на одной из ваших пентер обо всем, что ты сейчас спрашиваешь.

Солдат пожал плечами:

— Может, ты лжешь. Может, он не удосужился упомянуть о вас в своем докладе. Может, он не вернётся сюда ещё пару дней, или его корабль вообще отзовут. Откуда мне знать? Так что… — он принялся задавать те же самые вопросы. Соклей вздохнул и дал те же самые ответы. В конце концов офицер кивнул: — Ладно, похоже, вы те, за кого себя выдаёте. Это всё, что я хотел знать. Надеюсь, торговля будет удачной.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и ушел.

— Что мы можем тут заполучить? — спросил Менедем, когда они с Соклеем направились в Патару.

— Ликийские окорока должны быть очень и очень хороши.

— Да, я тоже это слышал. Может, мы сможем захватить сколько-нибудь в Финикию.

— Почему бы нет, — согласился Соклей, но тут же щелкнул пальцами.

— Что такое?

— Мы можем привезти окорока в Финикию, — ответил Соклей, — но только не в земли иудеев. Их религия не позволяет есть свинину, Химилкон говорил мне. Хорошо, что я это вспомнил.

— Это точно. Почему они её не едят?

— Не знаю, Химилкон не объяснял этого. Вот видишь, дорогой мой, — Соклей помахал пальцем перед носом Менедема, — "Почему?" — всегда очень интересный вопрос.

— Возможно, — ответил Менедем и добавил: — Возможно, по той же причине, по какой пифагорейцы не едят бобы.

— Не слышал, чтобы от свинины пучило, — возразил Соклей.

— Тебя, по-моему, уже пучит, — ответил Менедем. — Ты готов критиковать всё подряд, но это давно не новость.

— Ну тебя к воронам, — сказал Соклей, и братья рассмеялись. И Соклей знал, что брат не вполне ошибается. Я готов критиковать все подряд? Почему он сейчас так сказал?

Ликийские дома не слишком отличались от своих собратьев в Элладе. На улицу выходили глухие фасады — побеленные, каменные или из простого глиняного кирпича — под крышами из красной черепицы. Все ценное и красивое хранилось внутри, за крохотными окошками и крепкими дверями. Богатые, бедные — все дома выглядели одинаково.

Улицы Патары тоже напоминали старые греческие полисы — то есть они были узкие, вонючие и запутанные. Собаки и свиньи гоняли грачей и галок, слетавшихся на кучи мусора. Вонь просто сбивала с ног.

— В море как-то забывается, насколько дурно пахнут города, — заметил Соклей.

— Да уж, — Менедем позеленел сильнее, чем при шторме.

Здесь, на улицах города, Соклей не всегда мог отличить ликийцев от греков. Довольно много ликийцев следовало греческой моде брить лицо, носило хитоны и гиматии и даже говорило по-гречески. Однако, акцент выдавал их — Соклею ликийский язык казался похожим на беспрерывное чихание.

Менедем заметил кое-что ещё.

— Смотри, сколько тут прохаживается женщин, и это не только рабыни и беднячки. Только что мимо прошла одна в золотых серьгах и золотом же дорогом ожерелье, она даже не пыталась скрыть лицо. И хорошенькая.

— Да, хорошенькая, — Соклей тоже не был слеп к женской красоте. — Я не удивлен, что ликийцы позволяют женщинам больше, чем мы.

— Почему? Потому что они варвары, хочешь сказать?

— Нет. Потому что они ведут свой род по женской линии. Если спросить грека, кто он, он назовет свое имя, имя отца, деда и так далее. А ликиец — имя матери, бабки…

— Почему они делают это? — спросил Менедем.

— Я не знаю, — ответил Соклей и ткнул брата локтем под ребра. — Видишь? Ещё одно "почему".

— Хорошо. Ещё одно "почему". Я хочу знать.

— Хотел бы и я, — ответил Соклей. — Есть догадка: человек всегда знает, кто его мать, но насчет отца возможны варианты.

— А, ясно. Ты хочешь сказать, что ликийцы делают так, потому что знают, что их женщины — шлюхи.

— Я не совсем так сказал, — ответил Соклей. — И я не знаю точно, шлюхи их женщины или нет. Я никогда с ними не вступал в отношения.

По блеску в глазах Менедема Соклей понял, что брат сейчас поведает ему подробности, которых он не хотел знать. Но тот замолчал, когда по перекрестку в направлении рыночной площади протопали солдаты. Немного эллинов с пиками в руках и короткими мечами на бёдрах. Остальные — ликийцы в своих шапках с перьями и плащах из козлиных шкур. Вместо копий некоторые несли серпообразные тесаки или луки, размером больше эллинских, с длинными неоперенными стрелами в колчанах.

Когда солдаты скрылись за углом, Соклей заметил:

— Как мудро с твоей стороны, о наилучший, не говорить об их женщинах, когда они могли тебя услышать.

Брат бросил на него укоризненный взгляд, но промолчал.

Улица, которая по расчетам Соклея должна была вывести их на агору, неожиданно уперлась в глухую стену. Братья вернулись на ближайший перекресток и вручили первому встречному, говорившему по-гречески, обол в обмен на правильное направление. Оказалось, что ликиец знал не так много греческих слов, поэтому Соклей заставил его повторить указания несколько раз, прежде чем дал уйти.

И даже после этого он не ощущал уверенности, пока не вышел на рыночную площадь. Судя по довольному бормотанию Менедема, тот тоже был удивлен:

— Я понял лишь одно слово из трех у того варвара.

— Значит, я справился лучше тебя, — Соклей изо всех сил старался не выдать облегчения, — ведь я понял одно из двух. Что ж, давай поглядим, с толком ли мы потратили тот обол.

Монетка была мелкая, но он терпеть не мог зря тратить деньги.

— Вон там продают окорока, — указал Менедем. — Пойдем, спросим, сколько за них хотят.

— Почему бы и нет?

Братья принялись проталкиваться сквозь толпу. Соклей слышал и греческий, и ликийский, порой от одного и того же человека в одном предложении. Какой-то торговец сунул им под нос облезлых певчих птиц, убеждая немедленно купить.

— Нет, благодарю, — отказался Соклей, — я не сумею их приготовить.

Лоточник выпалил что-то неразборчивое на ликийском. Соклей мотнул головой и пошел дальше.

С человеком, продававшим окорока, торговался один из солдат Птолемея.

— Пошли, — тихонько сказал Менедем, — посмотрим пока что-нибудь другое.

— Ты прав, — согласился Соклей. Если они тоже начнут торговаться вместе с солдатом, бородатый ликиец сможет использовать их друг против друга и взвинтить цену.

— Ну-ка. — Менедем взял шапку в ликийском стиле и напялил на голову. — Как я выгляжу?

— Как идиот. — ответил ему Соклей.

Его брат поклонился.

— Большое спасибо, мой дорогой. Ликийцы, одевающие нашу одежду, не выглядят по-идиотски.

— Это потому, что мы не носим такие смешные штуковины, — ответил Соклей.

— И надеюсь, что не начнём, — Менедем положил шляпу обратно, — к тому же эти плащи из козлиных шкур выглядят так, как будто у их хозяев чесотка.

— И она у них точно есть. — Но затем, вместо того чтобы и дальше глумиться над ликийцами, Соклей сдержался, почувствовав себя глупо. — Это всего лишь сила привычки, наши вещи кажутся нам нормальными, а чужие немного странными. Обычай — царь всего.

— Звучит как поэзия, — отметил Менедем, — кто сказал это первым?

— Что, не веришь, что я мог бы такое придумать? — спросил Соклей. Его брат резко помотал головой. Соклей рассмеялся. — Ну ладно, ты прав, это из Пиндара, процитировано Геродотом в его "Истории".

— Я мог бы догадаться, что ты нашел эти слова в истории, и уж точно знал, что они слишком хороши, чтобы ты мог придумать их сам. — Менедем огляделся: — Хочешь здесь ещё что-нибудь?

— Женщину, покупавшую сушеные фиги, но полагаю, что она не продаётся. — ответил Соклей.

Менедем фыркнул.

— Это фраза, которую должен был произнести я, а ты бы закатил глаза и взглянул на меня так, будто я комический актёр, только что обгадившийся на сцене. Единственный мой вопрос в том, как ты понял, что она не продаётся, если ты даже не пробовал это спросить?

— Да мне, в общем-то, всё равно, — ответил Соклей, — в отличие от некоторых, не будем их называть, я знаю, что в мире есть ещё кое-что кроме женщин.

— О, я тоже знаю, — ответил Менедем, — но ничто из этого и в половину не приносит столько удовольствия. Ну, я думаю, что мальчики, наверное, доставляют вполовину удовольствия. Могли бы почти столько, сколько женщины, если бы сами получали удовольствие так, как женщины.

— Не буду спорить с тобой, — сказал Соклей. — Большинству мужчин наплевать, получают мальчики удовольствие или нет.

— Это тот же тип мужчин, которым все равно, получает удовольствие их женщина или нет. — Менедем презрительно скривил губы. — И когда такой мужчина возляжет с женщиной, она не получит удовлетворения. Не понятно, зачем они вообще суетятся.

— Солдат ушел, — сказал Соклей. — пойдём узнаем, сколько ликиец хочет за свои окорока.

Цена купца за окорок не показалось завышенной. Менедем спросил его:

— Сколько их у тебя?

— Двадцать восемь. Нет, двадцать семь. Я только что продал один.

Тихим голосом Менедем спросил.

— Сколько получится, если увеличить его цену в двадцать раз, мой дорогой?

Соклей застыл, шевеля одними губами. Частично он негодовал, что его используют как живой абак. Другая его часть, гораздо большая, радовалась возможности пустить пыль в глаза. Он сообщил Менедему результат. Менедем предложил цену ликийцу, сообщив:

— Мы дадим тебе вот столько за все.

— За все? — Парень выпучил глаза.

— Да, мы увезём их на восток. Столько и не оболом больше. Да? Нет?

— Все. — произнес ликиец в изумлении. Он не привык делать дела в таком масштабе. Он пытался посчитать цены в уме, желая понять, стоит ли низкая цена за один окорок возможности получить большой кошель серебра сразу за все и больше не думать о том кому и когда их продавать. Вдруг он протянул руку.

— Все!

Менедем пожал её. Соклей произнес.

— Давайте вернёмся на корабль. Посмотрим, насколько мы заблудились.

Такого результата Соклей не ожидал: он дошёл от "Афродиты" до агоры, всегда чувствовал направление и полагал, что восстановит маршрут без особых сложностей. Но он не учел особенность улиц Патары, которые путали след даже с большим энтузиазмом, чем греческие города, построенные до того, как Гипподам популяризовал идею поквартальной планировки.

Наконец они наткнулись на резную каменную колонну, расписанную на ликийском языке, установленную перед гончарным магазином.

— Дай гончару обол, — сказал Менедем, — и он расскажет, как нам выбраться из этого лабиринта.

— Подожди, — ответил Соклей. Он нашел на колонне слово, которое смог понять. — Похоже её воздвиг здесь Митридат.

— Кто это такой? — спросил Менедем.

— Он был здесь сатрапом во времена, когда родился наш дедушка, — ответил Соклей. — Это один из первых людей, который начал чеканить монеты со своим портретом.

— В наше время так все делают, — ответил Менедем, — все македонские генералы, например.

— Не совсем все, — возразил Соклей, как всегда дотошный, — на монетах Антигона все ещё изображение головы Александра.

— Хорошо, — возмутился Менедем, — одноглазый старик чеканит чей-то портрет на своих деньгах, но это всё равно портрет.

— Интересно, как много портретов на монетах и статуй на самом деле похожи на Александра. — Соклей всегда оставался любопытным. — Он уже пятнадцать лет как умер. Это не портреты с него, это копии с копий с копий.

— Мог бы спросить у Птолемея в прошлом году на Косе. Да мог бы спросить у любого ветерана-македонца или эллина, ходившего с ними на восток.

— Ты прав, мог. Благодарю тебя, о наилучший. В следующий раз я так и сделаю, — Соклей просиял: — Как приятно натолкнуться на вопрос, у которого есть ответ.

— Да, но это будет один ответ или несколько?

— Что ты имеешь ввиду?

— Если ты спросишь одного ветерана, он ответит тебе. Но если ты спросишь у десятерых ветеранов, ответят ли они так же? Или кто-то из них скажет, что портрет на монетах похож на Александра, а кто-то, что нет.

— Не знаю, — Соклей подергал себя за бороду, — хотя интересно было бы проверить.

Пройдя гончарную лавку, они завернули за угол и наконец увидели впереди голубую воду.

— Вот она, проклятая богами гавань! — сказал Менедем. Раскинув руки, он закричал:

— Таласса! Таласса! — и разразился смехом.

Соклей тоже рассмеялся.

— Тебе не пришлось маршировать через всю Азию, чтобы найти море, в отличие от войска Ксенофонта.

— Нет, но я прошел через всю Патару, а местами и по два-три раза, и, по-моему, это даже дальше, — возразил Менедем. — И скажу тебе вот что: когда я вернусь с людьми забрать окорока и заплатить ликийцу, я буду рад снова оказаться в море не меньше того войска Ксенофонта. Ты хоть раз видел город, где труднее ориентироваться?

— Давно не видел, — сказал Соклей, — я верю, что остальные ликийские городки будут получше.

— Сложно, найти что-то хуже этого. — ответил Менедем.

— Суши весла! — скомандовал Диоклей, и гребцы "Афродиты" подняли их из воды. Келевст продолжил, — втяните их внутрь, парни, мы неплохо идём по ветру.

Гребцы втянули весла и уложили их. Как и сказал келевст, порывистый северный ветер наполнял паруса торговой галеры. "Афродита" устремилась на юг, прыгая по волнам ловко, как дельфин.

— Что может быть лучше такого плавания, — заметил Менедем. Вскоре он повернет акатос на восток, чтобы следовать вдоль береговой линии, но пока просто стоял у рулевых весел и не мешал кораблю нестись по волнам.

Даже Соклей согласно склонил голову. В этом году он быстрее обычного привык к качке, и она его совершенно не беспокоила.

— Сегодня пиратам будет непросто нас догнать, — заметил он.

— Не стоит на это рассчитывать, — возразил Менедем. — Они так же быстры, как мы, а когда гребут всеми вёслами, никто не может соперничать с ними.

Ветер всё усиливался и гудел в такелаже галеры. За спиной расходился белопенный след акатоса. Менедем обернулся через плечо, пытаясь понять, насколько быстро они идут.

— Шкипер, может, стоит… — начал Диоклей.

— Убрать часть парусов? — закончил Менедем, и келевст кивнул. Менедем повысил голос: — Парни, давайте подтянем его на пару квадратов. Не хочу, чтобы что-то порвалось.

Парус горизонтально пересекали укрепляющие его верёвки, а гитовы спускались вертикально, деля парус на квадраты. Подтягивая гитовы, моряки могли убрать часть паруса, давая оставшемуся свободно свисать с рея, извлекая из ветра максимум. Но сейчас, с этим северным ветром прямо в спину, они подтянули парус равномерно.

— Так лучше, — заметил Менедем, хотя результат его пока не удовлетворял. Он приказал приспустить рей. И это тоже помогло, но, опять же, недостаточно.

— Не хотел тебя беспокоить, шкипер, но… — тихо произнес Диоклей, показывая на север.

Менедем снова оглянулся через плечо.

— Вот чума, — спокойно произнес он, — что ж, это добавит нам в суп немного пряностей, да?

Когда он оглядывался в прошлый раз, полоса темных злых туч ещё не виднелась на горизонте. Они быстро приближались. Неважно, с какой скоростью сейчас летит "Афродита", они с легкостью её догонят.

— Шторм, — сказал Соклей.

Менедем хотел было сплюнуть в подол

туники, что отвести беду, но не стал. Соклей не предсказывал, а просто констатировал факт.

— Убрать парус, — приказал Менедем, и моряки бросились выполнять. Кричать пришлось громче, чем пару минут назад — ветер быстро усиливался и начал завывать. — Гребцы, на вёсла, — отдал он следующую команду, и толкнул одно рулевое весло к себе, а другое от себя. — Поставлю корабль против ветра. Такие штормы обычно заканчиваются так же быстро, как и начинаются. Нам проще пройти сквозь него, чем убегать.

Весла вспенили море. Ровная килевая качка "Афродиты" сменилась на бортовую, когда галера повернула и подставила борт волнам. Соклей сглотнул и позеленел как лук-порей: такая качка ему не по нутру. Гребцы легко справились с задачей, они уже проделывали подобное на других кораблях.

Диоклей начал выкрикивать ритм в дополнение к бронзовому квадрату и колотушке.

— Риппапай! Приготовьтесь, парни. Вы справитесь. Риппапай!

Вздымаемые ветром, несущим шторм, волны стали выше. Они разбивались о таран, выбрасывая фонтаны пены. Когда акатос развернулся против ветра, качка снова стала килевой, но намного сильнее. Менедем почувствовал себя на спине необъезженной лошади, которая изо всех сил старается его сбросить с себя.

Корабль застонал, переваливая через волну. Длинная и узкая конструкция акатоса помогала легко скользить по морю, но в такой шторм делала уязвимой. На гребне огромных волн часть галеры на несколько ударов сердца зависала в воздухе, а потом скатывалась в подошву следующей волны. Если киль переломится, за пару мгновений все утонут.

Одна волна залила водой нос акатоса, даже если он не развалится, можно захлебнуться прямо в нем.

— А вот и шторм! — заорал Соклей, будто Менедем и сам этого не видел.

Впереди голубое небо заволокли черные тучи. Солнце исчезло, начался проливной дождь. Неподалеку Зевс метнул молнию. Даже сквозь шум дождя и вой ветра гром был такой силы, будто возвещал конец света. Если такая молния попадет в "Афродиту", корабль отправится на самое дно царства Посейдона, унося всю команду в чертоги Гадеса.

Завывая, как кровожадный зверь, ветер накинулся на Менедема, он изо всех сил схватился за рулевые весла, стараясь их держать, чтобы не унесло в море. Весла вырывались из рук, живя своей жизнью в бушующем море.

Оттяжка мачты лопнула, издав звук как струна огромной лиры. Мачта задрожала. Если лопнет и вторая, мачта, скорее всего упадет. Если она упадет, то может перевернуть галеру.

— Закрепите конец! — закричал Менедем. Вряд ли моряки его услышали — он сам себя слышал с трудом, но они и без него знали, что делать, и поспешили ухватить хлопающий конец, привязать его к другому канату и закрепить кофель-нагелем. Ещё больше моряков стояли вокруг с топориками, готовые срубить мачту и рей, если те упадут.

И вдруг, так же внезапно, как и накрыл "Афродиту", шквал закончился. Ветер ослаб, дождь тоже, а потом и вообще прекратился. Волны ещё оставались высокими, но без ветра потеряли свою ярость, а через несколько минут, когда облака унеслись к югу, снова выглянуло солнце.

С бороды Соклея текла вода. Она стекала и с кончика носа Менедема, и с подбородка, и он, наконец, вытерся рукой. Раньше он не видел в этом никакого смысла.

— Ещё один обычный день, — заметил Соклей невозмутимо, как будто это и вправду было так.

Менедем попробовал ухмыльнуться. Ему понравилось. Ему нравилось быть живым. Знать, что ты видимо проживёшь ещё какое-то время нравилось ему больше всего. Он наклонил голову, восхищаясь хладнокровием брата, и приложил все усилия, чтобы не уступить ему в этом.

— Да, — произнёс он, — ещё один день.

Моряк на ближайшем к корме весле тоже ухмыльнулся. Он снял руку с весла, чтобы поприветствовать Менедема.

— Есть в подобных штормах и приятные моменты, — сказал он, — если обмочишься, то никто не узнает.

— Ни единая душа, — рассмеялся Менедем. Надоедливые людишки, населявшие комедии Аристофана могли бы сказать что-то в этом роде.

— Удачно проскочили, — сказал Диоклей.

— Никто не ранен? — спросил Соклей.

Один из гребцов стонал и держался за левое плечо.

— Сломал, Навкратис? — крикнул Менедем.

— Не знаю, шкипер, — сквозь стиснутые зубы ответил тот. — Когда море взбесилось, весло неожиданно прыгнуло у меня в руках и сделало сильный рывок.

— Я посмотрю, если хочешь, — с готовностью предложил Соклей. Не будучи врачом, он кое-что читал о медицине. Иногда от этого была польза, а иногда, по мнению Менедема, один вред. Но порой и от врачей один вред.

Навкратис кивнул.

— Конечно, давай. Если сможешь сделать хоть что-нибудь, я не пожалею.

Надейся, что не пожалеешь, подумал Менедем. Соклей ощупал плечо гребца:

— Оно не сломано, просто вывих. Думаю, я могу вправить, но будет больно.

— Давай, — ответил Навкратис, — мне и так уже больно.

Соклею хватило ума заставить двоих гребцов держать Навкратиса. Затем он взял вывихнутую руку и повернул под таким углом, что Менедему стало дурно от одного вида. Навкратис взвыл. Менедем хотел было спросить брата, точно ли он знает, что делает — со стороны лечение больше походило на пытку. Но тут сустав встал на место с громким щелчком, который услышал даже Менедем.

Навкратис испустил вздох облегчения:

— Благодарю тебя, молодой господин. Мне стало легче.

— Хорошо, — в голосе Соклея тоже слышалось облегчение. Насколько он был уверен в том, что делает? Точно меньше, чем пытался показать, подозревал Менедем.

— Держи её пока так, — Соклей положил левую руку Навкратиса на правое плечо. — Я сделаю для нее перевязь, чтобы она оставалась на месте и заживала.

Он отрезал ножом кусок парусины и подвязал руку гребца. Как и всё на "Афродите", ткань была мокрой. Навкратиса, похоже, это не беспокоило:

— Так лучше, — сказал он. — Ещё болит, но уже терпимо.

— У меня есть египетский маковый сок, смешанный с вином, — сказал Соклей. — Я дам тебе глоток. Он поможет, но не знаю, насколько.

— Я попробую, — без колебаний согласился Навкратис. Теперь, когда Соклей помог ему, похоже, он уже считал, что тот не может ошибаться. Менедем думал иначе, но оставил свое мнение при себе. Выпив маковый сок, Навкратис скорчил рожу:

— Боги, ну и гадость! — но вскоре на его лице появилась сонная улыбка: — Помогает.

— Хорошо, — Соклей хотел хлопнуть его по спине, но передумал и вернулся на корму.

— Отличная работа, — сказал Менедем.

— Спасибо, — Соклей выглядел довольным собой. — Я делал это впервые.

— Только не говори Навкратису. Он думает, что это мастерство, а не везение.

— Мастерство там тоже было, между прочим.

— Ой, только не важничай, дорогой мой. Удача тоже сыграла свою роль, и ты это знаешь, — Менедем с вызовом посмотрел на брата: — Или ты хочешь поспорить?

Он был готов обозвать Соклея лжецом, если бы тот попробовал. Но Соклей лишь покорно улыбнулся:

— Безусловно, о наилучший. И ты прав, не стоит говорить Навкратису.

— Чего не говорить? — Навкратис обладал острым слухом, но язык заплетался как у пьяного.

— Да не важно, — хором ответили Менедем и Соклей. В любом другом случае такой ответ лишь раззадорил бы моряка, но сейчас Навкратис кивнул и одурманено улыбнулся.

— Сколько макового сока ты ему влил? — поинтересовался Менедем.

— Надеюсь, достаточно, чтобы унять его боль. Не удивлюсь, если он немного поспит.

— А я не удивлюсь, если он проспит десять дней. — Менедем стянул через голову промокший хитон и обнаженным грелся на солнышке. Через мгновение Соклей последовал его примеру. Чаще всего моряки в плавании ходили без одежды. Те немногие, кто носил набедренные повязки, уже сняли их.

— Я вспомнил, что в Финикии люди расстроятся, если мы станем раздеваться, когда захотим, — сказал Соклей.

— Следовать глупым варварским предрассудкам не в моем характере, — ответил Менедем.

— А получать прибыль в твоем характере? Если мы оскорбим покупателей, станут они торговать с нами?

Менедем фыркнул. Соклей был прав, но он не хотел этого признавать. Химилкон в любую жару носил длинные развевающиеся одежды. То же относилось ко всем финикийским купцам, которых он встречал на улицах греческих городов.

— Ну, ладно, — буркнул он. — Лишь бы не заставляли обуваться.

— Насчет босых ног Химилкон ничего не говорил. Я тоже не хочу надевать обувь. — Соклей всегда ходил на корабле босиком и на берегу сохранял эту привычку.

Всматриваясь в южный горизонт, Менедем цокнул языком.

— Шторма уже не видно. Могло быть куда хуже, корабль не столь быстрый или удачливый мог и на дно пойти.

— Будем надеяться, что с парочкой пиратов так и случилось.

— Точно! — кивнул Менедем. — Если флот не хочет разобраться с пиратами, может боги позаботятся об этом.

— Может, — как-то неуверенно согласился Соклей. — Жаль, что пока боги справляются плоховато.

— Ой, отстань. Вечно ты ни во что не веришь.

— Это не так, и это несправедливо, — ответил Соклей. — Я стараюсь найти правду и жить по ней. Если ты хочешь следовать каждой байке, которую услышал, то давай, я не могу тебе помешать.

Они сердито уставились друг на друга. Между ними бушевал шторм не хуже того, что на море. Следующие пару часов они не перемолвились и словом. Соклей смотрел на птиц, летучих рыб и дельфинов. Менедем вёл "Афродиту" к Мире, куда они направлялись перед тем, как налетел шторм.

Если не успеют туда до заката, других мест, где можно бросить якорь, было предостаточно. Ликийское побережье не так изобиловало длинными косами, выступающими в море, как карийское, но маленькие бухточки и прибрежные поселения имелись во множестве. Беда в том, что Менедем не хотел с ними связываться. В каждом селении стояла наготове пара пиратских кораблей, готовые схватить добычу себе по зубам. Обычно Менедем печалился, видя, как рыбачьи лодки удирают от акатоса, но в здешних водах радовался, что "Афродита" так похожа на пиратский корабль.

Когда Мира показалась на горизонте, Диоклей облегченно вздохнул:

— Этот город достаточно велик для гарнизона Птолемея, как и Патара. Они не станут морочиться с маленькими деревушками между Мирой и Патарой. Тамошние ликийцы, наверное, такие же дикие, как во дни Сарпедона.

— Сарпедон был сыном Зевса, — если верить "Илиаде", — заметил Менедем. — А нынешние ликийцы в основном сыновья шлюх.

Келевст рассмеялся:

— Не думаешь же ты, шкипер, что я стану с тобой спорить?

Сам город располагался в двадцати стадиях от берега. Довольно далеко, — тревожно подумал Менедем, — чтобы затруднить нападение с моря. Несколько военных галер с орлом Птолемея и парочка крутобоких торговых кораблей стояли на якоре в бухте перед городом. Все они окликнули "Афродиту", когда та вошла в гавань. Узкий корпус снова создал некоторые проблемы, но Менедем смог убедить офицеров трирем, что он родосец, а не пират с крепкими нервами.

Он ел овсяные лепешки в качестве ситоса и унылый опсон из соленой рыбы, когда с побережья донёсся кашлеподобный рев. Акатос покачивался в паре плетров от берега, но рука Менедема замерла на полпути ко рту, волосы на затылке встали дыбом.

— Что это? — спросил он тонким писклявым голосом и тут же почувствовал себя в глупом положении, потому что знал, что это. Всё в порядке.

— Лев, — ответил Соклей. — Этот рев повергает в трепет.

— Да уж! — Менедем только сейчас вспомнил, что поссорился с двоюродным братом и пожал плечами. Какие уж тут ссоры, когда вокруг творится такое.

Соклей, видимо, думал о том же.

— Ну, дорогой брат, — сказал он, — пока нас не съели ни львы, ни морские шакалы.

— Пока нет, — согласился Менедем. — Думаешь, в Мире есть что-нибудь стоящее, или лучше нам поторопиться?

— Я бы не задерживался. Сколько львиных шкур можем мы взять?

Менедем обдумал вопрос и кивнул.