Священная земля

Глава третья

Мира показалась Соклею заурядной. Фазелис, самый ликийский город на востоке, впечатлил его куда больше. Он был достаточно велик, чтобы похвастаться тремя гаванями. Местные жители рыбачили не только в море, но и в близлежащем озере. Населяли город ликийцы и греки.

Когда "Афродита" пристала к причалу, Менедем сказал:

— Жаль, что мы не взяли письма или какого-нибудь знака дружбы у Эвксенида, которого везли в прошлом году. Он, наверное, лучший плотник из всех, что я знаю, и если его родня ещё тут, в Фазелисе, они бы закатили нам пир за то, что мы спасли его.

— Возможно, — ответил Соклей, — Но хотим ли мы этого? Эвксенид — офицер Антигона, а нынче Фазелисом правит Птолемей.

Его брат фыркнул.

— Я не подумал об этом, но ты, несомненно, прав. Если родственники Эвксенида поддерживают Одноглазого, вряд ли люди Птолемея будут им рады… или нам, если мы свяжемся с ними.

— Вот именно. Торговля достаточно непростое дело и без разъяренных солдат. И кстати, что тут продают? Полагаю, шкуры и дерево, но и то, и другое нам без надобности.

Широкая ухмылка Менедема так и говорила: "Я знаю кое-что, чего не знаешь ты". Соклей терпеть не мог подобных ухмылочек и того, что кому-то известно больше, чем ему. Менедем, безусловно, знал об этом.

— Ты так увлекся изучением Финикии и арамейского, что забыл уделить внимание тому, как мы туда доберёмся.

Соклей произнес несколько слов на арамейском. Эта сама по себе восхитительная непристойность ещё и звучала так, будто кто-то рвет пополам кусок ткани. А лучше всего было то, что Менедем не понял ни слова. Вернувшись на греческий, Соклей продолжил:

— И что же у нас тут?

— Копченая рыба. — Устрашающие звуки, которые только что издал Соклей, удержали его от дальнейших комментариев. — Считается, что тут лучшая в мире копченая рыба.

— Точно! — воскликнул Соклей.

— В чем дело?

— Я знал это, просто вылетело из головы.

— Ничего удивительного. У тебя там мельтешит и толкается столько ненужных сведений, естественно, что-то постоянно вываливается.

— Но так не должно быть. — Соклей ненавидел что-то забывать. Человек, гордящийся своим умом, беспокоится о каждом промахе. Он сменил тему: — Если рыба действительно хороша, мы можем отвезти её в Финикию.

— Точно лучше, чем обычная сушеная и соленая гадость, — гримаса Менедема ясно дала понять, что он думает о ней, хотя на "Афродите" и имелся запас такой рыбы для команды. — Конечно, нам нужно будет запросить за нее хорошие деньги, чтобы получить прибыль. Это твоя работа.

— Конечно, — согласился Соклей. Менедем вроде как был прав. Но если они не получат барыша от продажи копченой рыбы, вину на себя придется взять Соклею. Такова уж судьба тойкарха. Слегка вздохнув, он сказал:

— Пойдем в город, посмотрим, что у них есть.

Чего точно хватало и в Фазелисе, и в Патаре, и в Мире, так это солдат, эллинов, самодовольных македонцев из гарнизона Птолемея, ликийцев, чей язык так похож на чихание.

— Похоже, Птолемей думает, что его люди на этом побережье надолго, — заметил Соклей. — Он обучает здешних варваров им в помощь.

— Тогда он оптимист, — отозвался Менедем. — Антигону есть что сказать о том, кто правит Ликией.

— Я знаю, и не говорю, что ты ошибаешься. Я лишь говорю о том, как это выглядит.

Они прошли мимо статуи, на постаменте которой греческими буквами была написана какая-то абракадабра.

— Наверное, ликийский, как на той стелле в Патаре, — прокомментировал Менедем.

— Несомненно, хотя мог бы быть какой угодно, все равно ничего не понятно.

— Если они хотят, чтобы кто-то прислушался к их словам, лучше бы им использовать греческий, — произнёс Менедем.

— Да, конечно, — согласился Соклей.

Фазелис располагался на длинном полуострове. Торговая площадь находилась в центре города, неподалеку от театра. Указывая на чашу, вырезанную из серого местного камня, Менедем заметил:

— Выглядит вполне эллинской.

— Так и есть, — отозвался Соклей, — эллины здесь живут уже сотни лет. Лакий из Аргоса заплатил пастуху Калабру мешок копченой рыбы в обмен на землю под город. Это произошло в те дни, о которых мы знаем только из мифов и легенд.

— По-моему, я слышал об этом, но забыл, — в отличие от Соклея, Менедем не переживал, если забывал что-то. — Значит, и рыбу они коптят уже очень давно.

— Я слышал, они до сих пор приносят её в жертву Калабру, — сказал Соклей. — Считают его героем.

— Будь я героем, я бы хотел жирного быка или кабана. Рыба — это опсон для простых смертных.

— Обычай, — снова сказал Соклей.

— Копченый тунец! — выкрикивал один торговец на агоре.

— Копченый угорь! — вклинился другой, — Кому копченого угря, жирного и вкусного?

— Копченый тунец? Копченый угорь? — Менедем навострил уши, как лис. — Я думал, они коптят всякую тухлятину, но это же лучшая рыба. Интересно, какая она на вкус в копченом виде?

— Пойдем, узнаем? — предложил Соклей. — Если не дадут попробовать, мы же покупать не станем?

— Ни в коем случае, — согласился Менедем. — Ни в коем случае, клянусь Гераклом, и будь он здесь, он бы тоже попробовал. — Соклей кивнул. Геракл съел бы любую еду, оказавшуюся под рукой.

Угрей расхваливал лысый грек с веснушчатым скальпом и поразительно зелёными глазами.

— Радуйтесь, друзья мои, — приветствовал он Соклея и Менедема. — Вы недавно в Фазелисе, да?

— Ты прав, — ответил Соклей. — Мы с "Афродиты", торговой галеры с Родоса. Копченый угорь, а? — он назвал их с братом имена.

— Рад встрече с вами обоими. Я Эпианакс, сын Клейтоменеса. Да, копченый угорь. Мы приносим его в дар богам, а такое не часто говорят о рыбе.

— Мы слышали об этом. Вашего героя зовут Калабр?

Эпианакс кивнул.

— Ты прав. Я не ожидал, что человек аж с самого Родоса может это знать, но ты прав. И что годится Калабру, тем более годится смертным.

— Надеюсь, ты дашь нам попробовать свои слова на вкус, о наилучший! — широко улыбнулся Менедем.

— Дам попробовать свои… — Эпианакс наморщил лоб, потом рассмеялся. — А ты умный малый, а? Как завернул! Я буду использовать твои слова, если не возражаешь.

— На здоровье, — разрешил Менедем. — В любом случае, мы-то их услышим лишь один раз. — Продавец угрей снова рассмеялся. Соклей и Менедем переглянулись. Люди на агоре Фазелиса будут слушать их лет тридцать, если Эпианакс столько проживет. — Так ты дашь нам попробовать?

— Конечно. — Эпианакс снял с бедра внушительных размеров нож, лишь чуть-чуть недотягивающий до короткого меча гоплита. Отхватив пару кусков угря, продавец протянул их родосцам. — Пожалуйста, о благороднейшие. Попробуйте, а потом поговорим.

Соклей положил свой кусок в рот указательным и большим пальцем правой руки. Ситос он бы стал есть левой, а свежую рыбу тремя пальцами, а не двумя. Он жевал, наслаждаясь богатым вкусом. Пришлось потрудиться, чтобы эти мысли не отразились на его лице.

— Неплохо, — равнодушно сказал Менедем. Судя по напряженному лицу, он испытал те же проблемы. Может, Эпианакс, не знавший его так хорошо, и не заметит. — Сколько ты хочешь за него? Если цена будет разумной, мы возьмём его с собой на восток.

— Ты говоришь о деньгах, или хочешь меняться? Что у вас есть?

— Лучшее оливковое масло, великолепные родосские благовония, косский шелк, окорока с Патары, папирус и чернила, и книги, — перечислил Соклей.

— Не ожидал услышать про масло, — заметил Эпианакс. — Почти везде его делают сами.

Соклей не стал встречаться с Менедемом взглядом. Его двоюродный брат пробормотал что-то неразборчивое. "Дамонакс", — недобро подумал он. Кто бы мог подумать, что приобретение зятя повредит делам, но вот, полюбуйтесь. — Это лучшее масло, с самого первого урожая.

— Должно быть, так, — Эпианакс не стал продолжать тему. Менедем тихонько хихикнул. Соклей пожелал, чтобы орлы, клюющие печень Прометея, дали титану передышку и занялись ненадолго Менедемом. Но тут Эпианакс удивил его вопросом: — Какие у вас книги?

— Ты умеешь читать? — моргнул Соклей.

— Иначе зачем бы я спрашивал? Да, умею. Не часто приходится, но продраться сквозь Гомера могу.

— У нас есть самые интересные книги "Илиады" и "Одиссеи", — вступил Менедем. Взгляд, брошенный им на Соклея, добавил, что книги у них есть только благодаря ему, что совсем не было правдой. Соклей почувствовал себя связанным по рукам и ногам — он не хотел начинать ссору на глазах постороннего.

Чтобы напомнить брату, кто на самом деле купил книги у писцов, он сказал:

— А ещё у нас есть… эм… пикантная поэма современного автора по имени Периандр из Книда.

— Пикантная? — глаза Эпианакса загорелись. Он знал, что это значит, или надеялся, что знает. — И о чем она?

— Ты знаешь статую Афродиты, что Пракситель возвёл в Книде? Ту, где богиня изображена обнаженной?

— Надеюсь, что да. Все её знают.

Конечно, он был прав. Статуя, поколение назад установленная в святилище, возбудила небывалый интерес. "Возбудила" следует понимать буквально. В Элладе приличные женщины прятались от мужских глаз под покрывалами в те редкие моменты, когда появлялись на публике. Вскоре после установки шокирующей статуи, мужчина излил семя на её мраморное лоно. Для него Афродита стала истинной богиней любви.

— Так вот, в поэме говорится о том парне, о котором ты наверняка слышал, — Менедем рассказал бы подробности, но Соклей не стал, да в этом и не было необходимости: торговец кивнул. — О том, что было бы, если бы статуя тогда ожила.

— И? — хрипло спросил Эпианакс.

— И ты должен купить поэму, чтобы узнать.

— Ладно, что вы за нее хотите?

"Интересно, как часто в Фазелисе продают книги? — подумал Соклей. — Вряд ли очень часто, поэтому…".

— Обычно я прошу двадцать драхм, но для тебя сделаю восемнадцать. — Он подождал, не вылетит ли возмущённый продавец угрей прямо сквозь крышу своей палатки.

Когда этого не случилось, Соклей понял, что сделка будет прибыльной

— Ты хочешь сказать, мои угри стоят восемнадцать драхм, верно? — спросил Эпианакс.

— Да, именно. Я полагаю, ты продаешь их по драхме за штуку, как у нас на Родосе? — никто на Родосе не продавал подобных копченых угрей, но Эпианаксу ни к чему об этом знать.

— Я бы запросил немного больше, но вы знаете, что по чём. Драхма — это справедливая цена, но мне кажется, восемнадцать драхм за книгу это слегка чересчур. Что скажешь о четырнадцати?

После недолгого торга они сошлись на шестнадцати. Соклей радовался прибыли и одновременно чувствовал легкую вину. Они с Менедемом выбрали угрей, и Эпианакс сунул их в потертый кожаный мешок. Соклей принес с корабля книгу и отдал торговцу.

— Благодарю, о наилучший, — казалось, Эпианакс едва сдерживался, чтобы немедленно не развернуть свиток и не погрузиться в чтение. — Я прочту её сам, а потом буду читать приятелям в тавернах. Такая книга лучше пойдет в компании.

Соклей не разделял его мнение, но знал, что находится в меньшинстве. Всего несколько поколений назад почти ни у кого не было собственных книг, их всегда читали на публике. Родосец пожал плечами:

— Как пожелаешь.

— Я окажу вам дружескую услугу, если позволите, — сказал Эпианакс. — Знаете место под названием Динос?

— Водоворот? — повторил Соклей. — Нет. Где он? Морякам лучше держаться подальше от водоворотов. Ты не только коптишь, но и сам ловишь угрей? Так ты узнал о нем?

— Нет, нет. Ты не понял. Это священная роща Аполлона, у моря в нескольких стадиях к северу отсюда. Там есть залив, в котором всегда полно водоворотов. Человек, желающий узнать волю богов, должен взять две жаровни, по десять кусков жареного мяса на каждой. Кое-кто говорит, что сойдет и варёное, но я думаю, что они ошибаются.

— Оракул, — пробормотал Соклей. Он гордился своей рациональностью, но кто же станет отрицать, что есть способы узнать будущее? Заинтригованный, он спросил: — И как же жрец толкует волю богов?

— Он сидит у края рощи, пока жертвующий смотрит в воду и сообщает, какие рыбы едят разные куски мяса.

— Отличный оракул для рыбака, — заметил Соклей. — Но представь, что в рощу пришел крестьянин, питающийся сыром и оливками. Что он скажет жрецу, если не отличает макрель от акулы?

Торговец поскреб голову.

— Хороший вопрос, друг мой. И я не знаю ответа, но, полагаю, жрец знает и уверен, что бог точно знает. Иначе что это был бы за оракул?

Отчасти он был прав, но отчасти эта мысль раздражала Соклея. Ему хотелось знать, найти объяснение, а Эпианакс считал, что божественное объяснению не поддается. Но ведь то, что не поддается объяснению, скорее всего нереально? Часть Соклея была склонна думать именно так, но часть сопротивлялась этому.

— Если пойдете туда, сами увидите, — сказал Эпианакс.

Они собирались идти вдоль ликийского побережья к Памфилии, затем на восток к Киликии и кратчайшим путем на Кипр.

— Я не знаю, остановимся мы там или нет, — сказал Соклей. — Все зависит от того, как сильно торопится попасть в Финикию наш капитан, мой двоюродный брат.

— Вот вы куда направляетесь? — хихикнул продавец угрей.

— Что смешного? — спросил Соклей.

— Да то, что непросто вам будет продать там угрей. Сирийцы и прочий тамошний народ не едят рыбу. Их боги не дозволяют, или что-то в этом роде.

Соклей хлопнул себя по лбу:

— Я знал, что иудеи не едят свинину, но никогда не слышал, что эти люди не едят рыбу. А что же тогда они едят на опсон?

— Не моя забота, — ответил Эпианакс.

— Да уж, она моя, — согласился Соклей. И почему Химилкон не рассказал ему? Или он так долго прожил среди эллинов, что избавился от глупого суеверия? Никак не узнать, разве что поплыть обратно на Родос. Через секунду Соклей повеселел.

— Ну, ничего, в прибрежных городах много греков. Если варвары не ловят рыбу, тем больше будут нам рады люди Антигона.

— Ммм, да. — Эпианакс посмотрел на папирус в своих руках. — И все же я заключил более выгодную сделку. Угрей вы продадите один раз, а книгу я буду читать двадцать лет, если её не съедят мыши.

— Лучшая сделка — когда довольны обе стороны, — дипломатично заметил Соклей. — Я пойду обратно в гавань. Прощай, и желаю тебе насладиться поэмой.

— Если там Афродита без одежды, думаю, мне понравится, — уверенно заявил Эпианакс.

Вернувшись на борт галеры, Соклей рассказал Менедему о том, что узнал от Эпианакса. Его брат пожал плечами:

— Я думаю, мы как-нибудь продадим угрей солдатам Антигона. Мы все опсофаги, когда выдаётся случай. Кто откажется набить живот тунцом, каракатицей, палтусом или лобстером с пшеничным или овсяным хлебом?

— Например, Сократ. Опсон хорош, сказал бы он, но это деликатес, то, что ты ешь с основным блюдом, с ситосом. Если делать наоборот, значит, хлеб превращается в деликатес, так?

— Ну и что? — чмокнул губами Менедем. — Будь у меня достаточно серебра, я бы ел рыбу, пока не вырастут плавники.

— Значит, хвала богам, что это не так, — сказал Соклей. Ну как можно спорить с человеком, который не только признает себя опсофагом, но и гордится этим? Вместо этого Соклей рассказал об оракуле в Диносе.

— Интересно, — ответил Менедем. Но как он сказал? Несколько стадий к северу от Фазелиса? Не вижу смысла останавливаться.

— Ты меня удивляешь. Не хочешь узнать, что скажут боги о нашем путешествии?

— Только не я, — покачал головой Менедем. — И так узнаю через несколько месяцев. Зачем? Неужели ты такой любопытный? — и тут же сам ответил на вопрос: — Конечно же, да. Ты правда хочешь узнать, что скажут боги, или просто интересно посмотреть, как работает этот оракул?

У Соклея горели уши.

— Ты слишком хорошо меня знаешь.

— Только мать с отцом знают тебя дольше. И им приходится любить тебя, раз родили. А я вижу тебя таким, как есть, и как-то мирюсь с этим.

— Спасибо тебе за это, — съязвил Соклей.

Двоюродный брат проигнорировал сарказм.

— Не за что, по крайней мере, большую часть времени. Но слушай, у меня есть новости. Пока ты беседовал с продавцом угрей, я поболтал с моряками в порту. Что-то происходит, это точно.

— Что "что-то"? — заинтересовался Соклей. Если что и могло отвлечь его, так это новости из внешнего мира.

— Ну, знаешь Клеопатру, дочь Филиппа Македонского и сестру Александра?

— Лично? Нет.

Менедем выдал тот самый раздраженный взгляд, на который и рассчитывал Соклей.

— Нет, не лично, тупая ты голова. Ты слышал о ней?

— Кто же не слышал? — ответил Соклей. — На её свадьбе с царем Эпира Александром убили Филиппа, и на трон взошёл Александр Великий. Собственно, так он и стал Великим, ведь кто знает, как бы все обернулось, если бы Филипп правил ещё лет двадцать пять? После смерти Александра она вышла за полководца Александра Пердикку, а после его смерти ещё за какого-то офицера, не помню точно, за кого.

Она сейчас в каком-то из Анатолийских городов Антигона, так?

— Да, пока она в Сардах, — многозначительно сказал Менедем.

— Пока? Вот как? Ну, рассказывай.

— Один из моих словоохотливых приятелей рассказал, что она больше не хочет оставаться в крепких руках Одноглазого в Сардах, — поведал Менедем. — Говорят, она хочет к Птолемею.

— Он захватил Кос, прямо напротив анатолийского берега, — сказал Соклей, и Менедем кивнул. Соклей быстро соображал, впрочем, тут и не требовалось сложных расчетов: — Клеопатре не добраться туда живой.

— Похоже, ты совершенно в этом уверен.

— Поставлю на это мину серебра, если хочешь.

— Сотню драхм? Во имя египетской собаки, ты действительно уверен.

— Поставишь против меня?

Менедем поразмыслил, и тоже недолго.

— Нет уж, спасибо. Антигон не может позволить ей перейти к Птолемею, он потеряет лицо. И он достаточно жесток, чтобы убить её, если она попытается. Так что, пожалуй, ты прав.

— Прав я или нет, мы оба думаем одинаково. Значит, спора не будет. И у оракула не остановимся? — Соклей изо всех сил старался изобразить горькое разочарование.

— Нет, если он так близко к Фазелису. Разве тебе не хочется добраться до Финикии и Иудеи и попрактиковаться в арамейском?

Вопрос не позволил Соклею жаловаться, когда гребцы вывели "Афродиту" из гавани Фазелиса. Он размышлял, успела ли Клеопатра убежать из Сард. Бедная женщина, если она попробовала, то, вероятно, уже мертва. Кто же тогда остался из династии Филиппа? Никого. Совсем никого.

Когда "Афродита" скользила мимо священной рощи, Менедем старательно разглядывал дубы и сосны. Роща выглядела так же, как любой анатолийский лес. Она действительно спускалась прямо к морю, как говорил Эпианакс. Благодаря святости, она сохранилась, тогда как большую часть лесов в низине вырубили, чтобы освободить место полям. Единственными деревьями поблизости были посаженные людьми оливковые и миндальные рощи. Но от моря круто уходили ввысь холмы, и чтобы вновь оказаться в лесу, следовало лишь пройти несколько стадий вглубь суши.

— Риппапай! — выкрикивал Диоклей, — Риппапай!

Рваный бриз дул преимущественно с севера. Если акатос хотел добраться до места, нужно было идти на вёслах.

Вокруг корабля резвились дельфины.

— Хороший знак, — заметил Менедем.

Соклей кивнул.

— Та часть меня, что каждый год отправляется в море, согласна. А та часть, что ходила в афинский Лицей, сомневается.

— К чему рисковать? — спросил Менедем. — Если поверить неверному предзнаменованию, ничего страшного не случится, а вот если не поверить настоящему, можешь оказаться в беде.

— Можно оказаться в беде и следуя неверным знакам. Представь, что поверил какому-нибудь лгуну-предсказателю и сделал то, что он велел, а это оказалось самой большой ошибкой в твоей жизни? Или вспомни пророчество пифии царю Крезу:

"Если ты перейдешь реку Галис, то погубишь великое царство"

Ну, что скажешь?

— О, нет, мой дорогой, — покачал головой Менедем. — Ничего у тебя не выйдет. Это вина не оракула, а Креза, ведь это он не спросил, какое царство погубит, персидское или собственное.

Соклей нахально ухмыльнулся:

— Не могу спорить с твоей логикой. Сомневаюсь, что сам Сократ мог бы её оспорить. Но логика лежит в основе философии, а ты философию высмеиваешь. Так где же тут логика, о великолепнейший?

— У тебя в заднице, — предположил Менедем.

— Шуточки Аристофана хороши к месту, не к месту же… — Соклей фыркнул.

Менедем хотел ответить, что Аристофану было что сказать о философии и особенно философах, но в последний момент прикусил язык. Он знал, что будет дальше — они с Соклеем начнут спорить о том, насколько большую роль сыграли "Облака" в смерти Сократа. Сколько раз они вели этот спор? Слишком много, чтобы Менедем желал начать его заново.

— Ахой! Парус! — закричал Аристид, пока Менедем подбирал какие-нибудь новые аргументы. — Парус по правому борту!

Парус куда важнее любого спора. Менедем напряг зрение и через мгновение тоже увидел его:

— Похоже на крутобокое судно. И… там за ним ещё один парус?

— Да, шкипер, и не один, — подтвердил дозорный.

— Клянусь богами, ты прав, — согласился Менедем, посмотрев внимательнее, — Три, четыре, пять, шесть… Всего восемь, так?

Аристид прикрыл глаза рукой.

— Я вижу… десять, кажется. Парочка очень далеко. И глядите-ка! К воронам меня, если на первом парусе не орел Птолемея.

— Наверное, корабли с зерном, идут в его гарнизоны в Ликии, — предположил Соклей.

— А он храбрец, отправляет крутобокие суда вдоль побережья без сопровождения военных галер, — заметил Менедем. — Два-три пирата мигом их всех захватят.

— У Птолемея гарнизоны в каждом приличном городе в здешних местах, — напомнил ему Соклей, — вот в чем разница.

— Разница есть, — согласился Менедем, — но не знаю, насколько она велика. Большинство пиратских кораблей не заходит в города, а прячется за мысами или в устьях речушек, налетая оттуда на всё, что проплывает мимо.

— Ты так говоришь, будто они хорьки или другие подобные гадкие мелкие зверюшки.

— Так я про них и думаю, а ты разве нет?

— Я так думаю о пиратах, а не об их кораблях, — ответил Соклей. — Корабли ни при чём, все беды от шлюхиных детей, что сидят в них.

— Слишком глубокая мысль для меня. Когда я вижу пентеконтор или гемолию, то хочу немедленно утопить их, и мне всё равно, что там за люди. На таком корабле они явно замыслили недоброе, потому как ничего доброго на нем не совершить. Не будь пиратов, и кораблей таких бы не существовало.

— Поэтому и собираются строить тригемолию, о которой ты говорил прошлой осенью. Отличный получится охотник на пиратов, если поплывет так, как задумано.

— Для того и строят новый корабль — проверить, поплывет ли он так, как задумано. Хотел бы я быть его капитаном, скажу я тебе.

— Если кто и заслуживает такое право, так это ты, — сказал Соклей. — Без тебя не было бы тригемолии.

Менедем пожал плечами.

— Это правда. Но правда и то, что я сейчас в море, направляюсь в Финикию, чтобы заработать на жизнь своей семье, а на Родосе осталась куча капитанов, желающих командовать тригемолией не меньше меня.

— Это несправедливо, — заметил Соклей.

— Мир вообще несправедлив, — снова пожал плечами Менедем. — Любой подтвердит тебе это. Рано или поздно у меня будет шанс, и я покажу всем, какой я капитан, — желая сменить тему, Менедем указал на приближающихся купцов Птолемея: — Большие у них корабли, да?

— Думаю, больше тех, что доставляли зерно Агафоклу в Сиракузы в позапрошлом году. — Соклей поскреб бороду. — Так и должно быть, ведь Агафокл берёт то, что может, а Птолемей имеет возможность выбирать.

— И у Птолемея денег больше, чем Агафокл может себе представить.

— Я недавно упоминал Креза. У Птолемея больше денег, чем Крез мог себе представить, — сказал Соклей. — У него больше денег, чем может вообразить любой, разве что кроме великих царей Персии, а они тоже владели Египтом.

— Египет — богатейшая страна в мире. Такая богатая, что это даже несправедливо, — согласился Менедем. Она богата не только золотом (и изумрудами, уж он-то знал). Каждый год Нил обновляет почву, и крестьяне собирают огромные урожаи (малая часть которых покоилась сейчас в приближающихся крутобоких судах), что позволяет правителю Египта собирать ещё более огромные суммы налогов.

— Ахой! — донёсся крик с носа первого торгового корабля, — Эй, на галере! Кто такие? — "Вы пираты? Если вы пираты, вы это признаете?" — вот что имел в виду кричавший.

— "Афродита" с Родоса, — крикнул в ответ Менедем.

— С Родоса? — подозрительно переспросил моряк. На то имелись причины: Родос был главным торговым партнером Египта, и пиратам имело смысл притвориться жителями острова. — Из какого вы торгового дома?

— Филодем и Лисистрат, — ответил Менедем. — Филодем мой отец, а Лисистрат отец моего тойкарха. — Может, человек Птолемея что-то знал о Родосе, а может просто проверял, не запнутся ли пираты, придумывая складный ответ. В любом случае, Менедем был не из тех, кто позволит уйти просто так. Он выкрикнул ответный вопрос: — А вы кто такие?

— "Исидора" из Александрии, — ответил моряк с крутобокого судна, потом вдруг понял, что не обязан отчитываться перед Менедемом, и потряс кулаком: — Не ваше дело, кто мы и чем занимаемся!

— Нет? Но кто мы и куда направляемся, значит, ваше дело? — ответил Менедем. — Так что иди-ка ты к воронам, приятель. Мы свободные эллины, такие же как ты, и имеем столько же прав задавать тебе вопросы.

— Браво! — дружно произнесли Соклей и Диоклей, а кое-кто из гребцов захлопал в ладоши. Менедем просиял. Высокомерие солдат и моряков, служащих под началом македонских генералов, не знает границ.

Человек с "Исидоры" тоже обладал им в полной мере. Он закинул голову и расхохотался.

— Давай, лай, собачонка, — сказал он, — когда большая собака придет забрать твой дом, ты убежишь, поджав хвост.

Менедема охватил гнев.

— Я должен потопить этого сына шлюхи. Кем он себя возомнил?

— Нет! — снова одновременно сказали Соклей и Диоклей. Менедем понимал, что они правы, но все равно кипел, как забытый на огне горшок, того и гляди разорвется на мелкие кусочки.

Один за одним крутобокие корабли скользили мимо акатоса, их моряки, несомненно, так о себе воображали. На взгляд же Менедема "переваливались" — вот подходящее словечко. Они неплохо шли, когда ветер дул прямо с кормы, как сейчас. Лавируя же против ветра — еле ползли, почти беспомощные.

— Надеюсь, настоящие пираты поимеют вас, обсасыватели фиг! — выкрикнул кто-то на борту "Афродиты".

Это уже слишком.

— Клянусь египетской собакой, Телеф, помолчи! — зашипел Менедем, — они нам не враги.

— Нет, но ведут себя как кучка широкозадых катамитов, — ответил Телеф.

Менедем сердито фыркнул. Телеф плавал с ним уже третий сезон подряд, и он до сих пор удивлялся — почему. Этот человек старался трудиться как можно меньше и не отличался особой храбростью. Да и собеседник из него никакой, даже это не оправдывало его недостатки. "Если он продолжит в том же духе, в следующем году я лучше оставлю его на берегу, — подумал Менедем. — Пусть раздражает другого капитана".

Он явно разозлил моряков на кораблях Птолемея. Честных мореходов упоминание о пиратах всегда злит. Те, кто услышал его слова, закричали проклятия "Афродите", показывали непристойные жесты, потрясали кулаками. Один из них даже что-то кинул в акатос. Что бы это ни было, оно плюхнулось в море с большим недолетом. Телеф насмешливо расхохотался, только ещё сильнее распалив александрийцев.

— Они знают, кто мы, — печально сказал Соклей. — И этого не забудут, ославив нас в каждом порту Птолемея, а их очень и очень много.

— Знаю, — ответил Менедем. — А что сейчас поделаешь, разве что скинуть Телефа за борт?

— Да ничего, — Соклей шаркнул босой ногой по доскам палубы. — Это я его взял на борт пару лет назад, прямо перед отплытием, и с тех пор уже раз пять пожалел.

— Я думал о том же, — отозвался Менедем. — Гребёт он вполсилы и вечно попадает в неприятности, и мы вместе с ним. Но он никогда не сердил меня достаточно сильно, чтобы оставить его на берегу… И я первый начал лаять на проклятых александрийцев. Скорее всего, я не первый капитан, которого он подвел.

— Ну, вон идёт последний корабль с зерном, — сказал Соклей. — Скатертью дорожка, но пиратов я бы никому не пожелал.

— И я, — Менедем помолчал и добавил: — Ну, почти никому.

По виду берега невозможно сказать, где закончилась Ликия и началась Памфилия, различие только в жителях, а не в местности, но Ольбия — мощная крепость на той стороне реки Катаракт, однозначно относилась к Памфилии. Река оправдывала своё имя "водопады", стремительно несясь с гор позади Ольбии в сторону моря и громыхая на скалах.

Менедем, привыкший на Родосе к маленьким речушкам, пересыхавшим летом, изумленно разглядывал реку. Соклей улыбнулся:

— Если эта кажется тебе таким чудом, что ты скажешь о Ниле, если мы когда-нибудь отправимся в Александрию?

— Не имею представления, дорогой мой. Но уверен, Нил не грохочет так, впадая во Внутреннее море.

— Ты прав, — согласился Соклей. — Водопады на Ниле в тысячах стадий выше по течению. Геродот говорит о них.

— Такое чувство, что Геродот говорит обо всем.

— Он был любопытен, объехал весь известный мир, чтобы узнать, что на самом деле происходило и как, и, самое главное, почему. Если бы не он, возможно, сейчас не существовало бы такого понятия, как "история".

— И кому от этого стало бы хуже? — пробормотал Менедем. Это ужаснуло Соклея не меньше, чем Телеф напугал моряков Птолемея. Менедем на это и рассчитывал.

Но Соклей кисло улыбнулся:

— Пытаешься опять меня поддеть. Но прости, о наилучший, я не в настроении.

— Нет? — Менедем ткнул брата пальцем под ребро. Соклей вскрикнул и попытался его укусить. Менедем спешно отдернул руку, и оба рассмеялись.

— Похоже, ты ешь маловато опсона, если я показался тебе вкусным. Ты должен лучше питаться.

— Если бы я хотел хорошо питаться, не уходил бы в море. Черствый хлеб, сыр, оливки, вяленая рыба… мало радости для опсофага. В портовых тавернах еда не лучше. С акатоса не поймаешь много рыбы, да и приготовить её как-то по-особому точно не получится.

— Нет ничего плохого в том, чтобы просто её пожарить, — возразил Менедем. — Эти новомодные повара, обляпывающие все подряд сыром, не так умны, как им кажется.

— Только не говори такого Сикону, — предупредил Соклей. — Он тебя за ухо из кухни выволочет.

— Нет-нет, — тряхнул головой Менедем. — Сикон хороший повар, но это не значит, что он склонен к вычурности. Он говорит, иногда повара используют эти сложные, острые соусы чтобы скрыть плохо приготовленную рыбу.

— Я бы не хотел спорить с ним.

— И я, клянусь Зевсом! Никто в здравом уме не захочет ссориться с Сиконом. Он из тех рабов, что живут в доме целую вечность и считают его своим. Отчасти, отсюда его трения с Бавкидой.

— Она хочет контролировать каждый обол?

— Отчасти. И отчасти, как вторая жена моего отца, она считает, что ей не оказывают должного уважения, — рассмеялся Менедем. В таком отстраненном ключе он вполне мог говорить, да и думать, о Бавкиде. — И, уж конечно, Сикон не выказывает никому уважения больше необходимого, а этого явно недостаточно. Поэтому они и грызутся все время.

— Что говорит твой отец?

— Как можно меньше. Он не хочет злить Бавкиду, но и Сикона сердить тоже не желает. — Менедем закатил глаза: — Будь он так же кроток со мной, как с ними, мы бы ладили куда лучше.

— Если он не прекращает их грызню, может, стоит сделать это тебе? — спросил Соклей.

— Может, стоило, если бы я не уходил на полгода в море. К тому же я не хочу влезать в их ссоры. Сикон просто сокровище, не хочу злить его. И мачеху, — он хихикнул от абсурдности слова, — расстраивать тоже не желаю. Иначе отец станет изводить меня ещё сильнее.

Если он сделает с Бавкидой то, что хочет, "изводить" будет слишком мягким словом для того, что с ним сотворит отец. До сих пор в данном редком случае его воля управляла желаниями. Так и должно быть у мужчины. Одно дело иметь безрассудные желания, и совсем другое — удовлетворять их. В "Илиаде" и Агамемнон, и Ахиллес поставили свои желания выше интересов Ахеи, и оба пострадали от этого.

— Ты говоришь разумно, — сказал Соклей. — Разумнее, чем обычно, откровенно говоря, — он пощупал Менедему лоб: — Ты хорошо себя чувствуешь, дорогой мой?

— Прекрасно чувствовал, пока ты не начал приставать ко мне, — Менедем стряхнул руку брата, и тот рассмеялся.

— Вот теперь ты больше похож на себя. Можешь ответить на вопрос?

— Смотря на какой, — сказал Менедем. Уже не раз Соклей спрашивал, почему он тише и мрачнее обычного, и он давал уклончивые ответы, поскольку не собирался никому поверять свои мысли о второй жене отца.

Но сейчас Соклея интересовало не это:

— Откуда ты собираешься плыть на Кипр?

— А, — просиял Менедем. Абсолютно справедливый вопрос, и он сам не раз думал об этом. — Я хотел бы пройти подальше на восток, прежде чем повернуть корабль к югу и пересечь Внутреннее море. Самое короткое расстояние между материком и островом, полагаю, около четырехсот стадий.

— Да, верно, — согласился Соклей. — Меня смущает только то, что все южное побережье Анатолии, Ликии, Памфилии, Киликии просто кишит пиратами. Я хотел узнать, взвесил ли ты риски более продолжительного плавания в открытом море против опасности нападения, пока мы движемся на восток.

— Это не так просто, — протянул Менедем. — В открытом море полно опасностей, которых нельзя избежать. Поэтому все стараются держаться вблизи суши, если не идут туда, где ветер будет попутным, как, например, в Александрию с Кипра. С пиратами все иначе. Они могут вообще нас не побеспокоить, и тогда не будет никакого риска в пути на восток.

— Конечно, будет, — возразил Соклей: — Они могут атаковать, вот в чем риск. Если мы точно знаем, что они нападут, это уже не риск, а уверенность.

— Думай как хочешь. По-моему, мы говорим об одном и том же разными словами. Но я не знаю, как взвесить один риск против другого. Поскольку проще судить о рисках в открытом море, их я и хочу сократить, насколько это возможно.

— Ладно. Не уверен, что согласен с тобой, но и в обратном тоже не уверен. Ты капитан.

— Тебе станет легче, если я поговорю с Диоклеем, прежде чем принять окончательное решение?

Соклей кивнул:

— Я всегда рад, когда ты советуешься с Диоклеем. Он забыл об искусстве мореплавания больше, чем большинство когда-либо узнает.

— Меня интересует не то, что он забыл, а то, что помнит.

Но от келевста толку оказалось меньше, чем рассчитывал Менедем. Он задумчиво поскреб подбородок и, в конце концов, выдал:

— Видал я, как капитаны поступают и так, и сяк. Шесть оболов к драхме в любом случае.

— Тогда я поплыву вдоль берега, как и планировал, — решил Менедем. — Даже если пираты заметят нас, вряд ли нам придется с ними драться. Они предпочитают легкую добычу, крутобокие суда с маленькой командой, слишком медленные, чтобы убежать, и слишком слабые, чтобы сопротивляться. Они увидят, что мы можем дать им отпор, даже если им удастся поймать нас.

— Большинство из них да, — согласился Диоклей. — Но есть странные ублюдки, на которых нельзя рассчитывать, как тот парень в проливе между Андросом и Эвбеей в прошлый раз.

Менедем передал Соклею большую часть слов Диоклея, только не стал упоминать пирата, напавшего на них в прошлом году. Он знал, что братец примется проклинать его за кражу черепа грифона, а Менедем уже слышал предостаточно этих проклятий.

— Выбор за тобой, — сказал Соклей, — надеюсь, он окажется удачным.

— Ты же не собираешься выдавать подобные унылые комментарии, пока мы не доберёмся до Кипра? Они не сделают команду счастливее.

— Конечно, нет. Поверь мне, я прекрасно понимаю разницу между тем, что можно говорить наедине с тобой, а что, когда слышат гребцы.

— Надеюсь, — Менедем не стал продолжать. Его брат всегда умел держать свое мнение при себе, если оно могло нанести ущерб боевому духу. Чтобы сменить тему, он спросил: — Не поискать ли нам рыночную площадь? Вдруг здесь есть что-нибудь интересное.

— Можем и поискать, один-то ты её ни за что не найдешь, — судя по лицу Соклея, в нем вспыхнула надежда на череп грифона. Но он не забыл и о торговых делах: — Возьмём с собой благовония. Никогда не знаешь, что сможешь продать.

— Воистину так, — согласился Менедем. — Если мы умудрились продать книгу в Фазелисе, мы можем всё и везде.

Но рыночная площадь Ольбии оказалась разочарованием. Конечно, там что-то продавали, но товары не согревали сердце капитана акатоса. Зерно, оливки, местное вино, сушеная и свежая рыба, глиняные горшки — вещи полезные, но недостойные внимания Менедема. Рядом с агорой находился отдельный рынок, где торговали лесом, но и это его не заинтересовало.

— Крутобоким судам здесь раздолье. А вот нам… — Менедем прикрыл рот рукой, будто пряча зевок.

— Знаю, — мрачно ответил Соклей. — Хоть целый год пытайся, скучнее места не придумаешь, — тем не менее он возвысил голос:

— Благовония! Тонкие благовония из родосских роз!

Люди шли мимо, даже не глядя.

— Я начинаю сомневаться, есть ли у них тут носы, — буркнул Менедем. — Некоторые из них так пахнут…

— Прекрасные родосские благовония! — снова выкрикнул Соклей и понизил голос: — Этого не понять. Та гетера в Милете прошлым летом…

— Ах ты, везунчик! — сказал Менедем. — Она хотела шелк. Но она хотела и тебя… — С ним самим такое частенько случалось, но он не ожидал, что подобное может произойти с его добродетельным братом.

Думая о том же, Соклей ответил:

— Вся удача не может доставаться тебе одному, знаешь ли. Другим тоже должно перепадать,

— Да ну?

— Поспорим об этом в другой раз, — Соклей протянул сосуд с благовониями прохожему: — С Родоса. Лучшие…

Тот прошел мимо. Соклей опустил плечи:

— Вот это труднее всего в нашем ремесле — говорить незнакомцам, что они должны у меня что-то купить.

— Ну, а как же они узнают, если ты им не скажешь? — резонно заметил Менедем.

— Так я себя и успокаиваю. Это помогает, но не слишком. Я тут же вспоминаю, как раздражает, когда на рыночной площади Родоса какой-нибудь горластый торговец из другого полиса сует мне что-то под нос и настаивает, что я и дня не проживу без этого чего-то-там.

— Но ты же иногда покупаешь? Я вот покупаю.

— Да, но всегда после этого чувствую себя дураком.

— Это не важно. Важно, что кто-то расстается со своим серебром. Какая разница, что он чувствует после этого?

Будто в подтверждение его слов, они заключили несколько сделок. Первым стал молодой грек, чуть старше их самих.

— Я женился пару месяцев назад. Думаю, моей жене это понравится, вы согласны?

— Ты ожидаешь, что мы можем сказать "нет"? — спросил Соклей.

— Не обращай на него внимания, о наилучший, — сказал Менедем перспективному покупателю. — Он слишком честен себе во вред, — рассмеялся он.

Молодожен присоединился к нему, и через мгновение то же сделал Соклей, но не слишком искренне.

От местного мощно несло рыбой. Менедем предположил, что он её вялит. Чем бы он ни занимался, по всей видимости ремесло приносило хорошие деньги — он заплатил назначенную цену, почти не торгуясь.

Род занятий следующего покупателя не оставлял никаких сомнений. Меч на поясе и шрамы на лице и руках выдавали в нем солдата, как и македонский акцент, настолько сильный, что слов почти не разобрать. Еле-еле Менедем сумел понять, что ему нужны благовония для гетеры по имени Гнатайна.

— О, так она взяла имя в честь своей челюсти? — Менедему пришлось похлопать по собственной челюсти — по-гречески она называлась "gnatbos", чтобы македонец догадался, о чём он.

— Ага, так и есть, — в конце концов подтвердил солдат.

— И как она, хорошо работает своей челюстью? — подмигнул Менедем, но македонец его не понял, однако купил благовония, а это главное.

Но самую большую сделку этого дня они заключили, когда солнце уже опустилось в направлении Ликии. Покупатель, который взял несколько сосудов с благовониями, был пухлый и самодовольный, и выбрит так гладко, как Менедем в жизни не видел. Непонятно, был он эллин или памфилиец — большинство местных говорили по-гречески с одинаковым слегка гнусавым акцентом. Кем бы ни был этот ольбиец, от него уже сладко пахло.

Он вдохновенно и настойчиво торговался, и выбил цену лучше, чем смогли молодожен и македонец. После того, как они скрепили сделку рукопожатием, он сказал:

— Мои девочки будут счастливы умастить себя этим.

— Девочки? — в голове Менедема вспыхнул огонек. — Ты держишь бордель?

— Так и есть. И имею на этом дополнительный доход. Мужчины хотят, чтобы девушки приятно пахли, — он немного поколебался. Когда, наконец, он спросил: — Не хотите ли ты и твой друг попробовать их за счет заведения? — Менедем понял причину: щедрость боролась с привычной содержателю борделя скупостью. И, о чудо, щедрость победила.

— Что думаешь? — спросил Менедем, ожидая, что брат откажется.

Но Соклей сказал:

— Почему нет? Я давно не развлекался, — он повернулся к содержателю борделя. — Когда мы будем возвращаться в гавань, солнце уже сядет. Ты пошлешь с нами факельщика, освещать дорогу?

— Несомненно, о наилучший. Если решите заглянуть завтра ещё раз, вы будете платить, или, может, мне захочется купить у вас ещё что-нибудь. В любом случае, я не могу допустить, чтобы вы сломали себе шею.

Казалось, он говорит вполне серьезно, будто ему нет дела до родосцев, если бы не возможная нажива. Возможно, так и было. В своих путешествиях Менедем узнал много содержателей публичных домов, ремесло делало их жёсткими и беспощадно практичными.

— Что ж, пойдемте, — обреченно сказал покупатель. Вероятно, он уже сожалел о своем порыве, но деваться было некуда.

— Не стоит брать с собой больше драхмы, — многозначительно сказал Менедем. Соклей кивком подтвердил, что понял намек. Братья сняли с поясов кожаные кошели и оставили на "Афродите". Содержатель борделя внимательно за ними наблюдал. Менедем этого и хотел: теперь ограбление не покажется ему выгодным делом.

Бордель оказался всего в нескольких кварталах от агоры и гавани. Менедему даже показалось, что он сможет самостоятельно найти дорогу назад, но тем не менее, факельщик будет кстати. Менедему вовсе не хотелось практиковаться в ориентировании по лунному и звёздному свету в незнакомом городе, а другого им с Соклеем не увидеть, если пойдут одни. Никто не тратил факелы и ламповое масло на освещение улиц после заката.

Внутри борделя дюжина женщин пряла, зарабатывая для хозяина деньги даже в отсутствие клиентов. Три или четыре играли в кости, ещё двое ели хлеб и оливки и пили разбавленное водой вино. Они не были раздеты, поскольку не ждали сейчас клиентов, но и не прикрывали лиц, как порядочные женщины и (в особенности) гетеры высшего класса. На вкус Менедема уже это возбуждало.

— Выбирайте, друзья мои, — предложил хозяин и протянул благовония женщинам. — Я купил розовое масло у этих двоих и хочу, чтобы любые из вас, кого они выберут, доставили им удовольствие.

Менедем указал на одну из игравших в кости:

— Пойдем, милая. Да-да, ты.

— Хорошо, я иду, — покорно отозвалась она на греческом с акцентом. Примерно его возраста, смуглая, с выступающим носом и иссиня-черными волосами. Не красавица — красавицы в портовых борделях встречаются не чаще, чем рубины размером с фалангу пальца — но и не безобразная. Соклей тоже выбрал себе девушку — из тех, что пряли. Менедем её не рассмотрел: его мысли были заняты совсем другим.

Шлюха отвела его в комнату, где не было ничего, кроме кровати и стула. Закрыв дверь, Менедем спросил:

— Как мне тебя называть?

Она удивленно посмотрела на него.

— Большинство мужчин не утруждается спросить. Можешь звать меня Армени. Меня зовут не так, но греки не могут выговорить мое имя.

— Это значит, что ты из Армении? — Менедем не слишком хорошо представлял, где это. Где-то в Восточной Анатолии или на Кавказе. Вряд ли раньше он встречал кого-то из тех краев.

Армени кивнула, чего греки никогда не делали.

— Да. В моей долине два года не было дождей. Отец продал меня работорговцу, чтобы я осталась в живых, а они с матерью купили еду и тоже выжили. Торговец продал меня Критию, и вот… — она пожала плечами и стащила через голову длинный хитон.

Несмотря на некоторую полноту, она сохранила формы, большие тяжелые груди венчали темные соски. Она опаляла волосы между ног по эллинскому обычаю. Менедем тоже снял тунику и сел на край кровати.

— Я же твой подарок, так? Скажи, что ты хочешь, — Армени не удалось скрыть нотки тревоги в голосе. Менедем слышал их и в других борделях. У женщин не было выбора, и они слишком хорошо об этом знали.

Менедем растянулся на кровати.

— Иди сюда, ляг рядом.

Кровать была слишком узкой для двоих, и она толкнула его грудью и ногой, укладываясь.

— Извини, — она бросила на него опасливый взгляд.

— Ничего страшного, — он сжал её груди, потом склонился к ним головой. На удивление часто даже рабыня в публичном доме могла получить наслаждение, если мужчина брал на себя труд доставить его. Менедем принялся ласкать её между ног, как давным-давно научила его одна гетера на Родосе.

Через некоторое время Армени положила свою руку на его.

— Ты добрый человек, но это бесполезно. Я этим занимаюсь, но не получаю удовольствия.

— Ладно. Я просто хотел попробовать, — сказал он, и она снова кивнула. Он перекатился на спину: — Почему бы тебе не оседлать меня, как наезднице?

Если уж содержатель борделя, Критий, как назвала его Армени, сделал ему подарок, Менедем собирался выбрать самый дорогой. Когда девушка сверху, это стоит дороже, чем обычно.

Она кивнула и села на него.

— Я так и думала, что ты это попросишь.

— Почему?

— Потому что тогда я делаю всю работу.

Она направила его рукой и принялась медленно двигаться. Её груди нависали над ним как сладкие спелые фрукты. Он приподнялся и пощекотал её соски языком. Женщина продолжала методично двигаться вверх-вниз, вверх-вниз.

Вскоре Менедем тоже задвигался, сжав руками её крепкие ягодицы. Кровать под ними скрипела. Достигнув пика наслаждения, он вошёл в нее как можно глубже, прижимая к себе.

— Видишь? Не только ты потрудилась, — засмеялся он.

— Не только я, — согласилась Армени, соскальзывая с него. Часть семени пролилась ему на бедро. — Хорошо, — сказала она, — чем больше вытекло, тем меньше осталось внутри, чтобы сделать ребенка.

Это мало заботило Менедема. Он вытерся покрывалом, наблюдая, как Армени присела над горшком, который вытащила из-под кровати. Он видел многих женщин, как шлюх, так и скучающих жён, принимавших такое положение после соития. И слышал подобное тоже много раз.

Оба оделись. С хитрой улыбкой он дал ей пару оболов, прошептав:

— Не говори Критию.

Она сунула серебряные монетки в рот, и они вышли в общую комнату.

Соклей со своей девушкой появились несколько минут спустя. Менедему она показалась простоватой, но, судя по её виду, Соклей сделал их совместное времяпрепровождение приятным. Менедем усмехнулся про себя. Он старался доставить женщинам удовольствие потому, что это усиливало его собственное, но подозревал, что Соклей делает это просто так. Он никогда не спрашивал брата об этом, но, как бы там ни было, сейчас Соклей выглядел вполне довольным.

Женщины зажгли лампы.

— Мальчик! — заорал Критий, но никто не появился, и он тихо выругался. — Мальчик! Тащи сюда свой ленивый, бесполезный зад, или я продам тебя знакомому владельцу серебряных рудников!

На эти слова прибежал тощий юнец лет четырнадцати. Может, Критий и шутил, но парнишка не хотел проверять. Рабы на рудниках редко жили долго.

— Что нужно, хозяин?

— Зажги факел и проводи этих двоих в гавань. Затем живо возвращайся. Я знаю, сколько времени нужно на то, чтобы сходить туда и обратно. Если не поторопишься, пожалеешь.

— Я быстро, я быстро — раб что-то добавил себе под нос на каком-то языке.

Факел зашипел и затрещал, разгораясь от лампы. Мальчик кивнул Менедему и Соклею: — Пойдемте.

— Хорошо провели время? — поинтересовался Диоклей, когда братья вернулись на "Афродиту".

— С женщиной трудно провести время плохо, разве нет? — в ответ спросил Соклей и протянул рабу обол. Тот сунул его за щеку и ушел обратно в город. Соклей продолжил: — Она сказала, что мать продала её в рабство, чтобы они обе не умерли с голоду.

— В самом деле? — спросил Менедем. — Моя сказала то же самое, только это сделал отец. Возможно, они обе говорят правду, — пожал он плечами.

— Да, а может, лгут, чтобы мы дали им что-нибудь из жалости, — сказал Соклей. — Полагаю, надо быть дураком, чтобы верить рассказам шлюх, но теперь я верю им ещё меньше.

Менедем снял хитон, свернул и положил на палубу. Завернувшись в плащ, он устроился на ночь. Соклей сделал то же самое. Жёсткие доски не мешали Менедему, он к этому привык. Зевнув и пару раз потянувшись, он пожелал брату доброй ночи и уснул.

"Афродита" кралась дальше на восток вдоль южного побережья Анатолии, из Памфилии в Киликию. Когда они отходили от берега дальше обычного, Соклей видел на южном горизонте очертания Кипра. Он никогда не бывал так далеко на востоке, но сейчас остров манил его не так сильно. По правде говоря, он хотел ненадолго посетить его и тут же продолжить путь в Финикию.

— На Кипре есть финикийские города, — напомнил Менедем. — Они основали там колонии одновременно с эллинами.

— Да, да, конечно, — нетерпеливо ответил Соклей. — Но мы же не станем там останавливаться, а пойдем дальше на восток, так ведь?

— Нет, — покачал головой Менедем, — я собирался обогнуть восточный полуостров и плыть к Саламину, а это греческий город. Оттуда прямо через Внутреннее море в Финикию.

— Ладно, — вздохнул Соклей, — но я был бы рад попрактиковаться в арамейском.

— Тогда, выбирая девушку в борделе, тебе надо было спросить, умеет ли кто-нибудь из них издавать эти забавные звуки.

Соклей изумленно уставился на брата.

— Клянусь египетской собакой, ведь ты прав. Нужно было. Рабов привозят отовсюду, одна из них могла бы говорить по-арамейски. Я не подумал.

— Честно говоря, дорогой мой, ты туда пришел не за разговорами.

Диоклей рассмеялся и с упреком посмотрел на Менедема.

— Хорош, шкипер, я из-за тебя сбил гребцов с ритма.

— Ай-яй-яй, как плохо, — ухмыльнулся в ответ Менедем.

— Ну как же мне в голову не пришло? — сокрушался Соклей, не обращая на них внимания. — Мы могли бы и переспать, и поговорить.

— И говорить, и говорить, — сказал Менедем. — С женщины, знающей арамейский, ты, скорее всего, и одежду снимать бы не стал.

— Это вряд ли! — Соклей сказал то, что положено, хотя Менедем мог быть и прав. Было бы ему интереснее поговорить с женщиной, чем спать с ней? Что ж, такое вполне возможно.

Пока Соклей раздумывал над этим вопросом, его кузен толкнул одно весло от себя, а другое потянул к себе. Акатос повернул на юг, к Кипру и прочь от киликийского берега. Раньше рей развернули от левой скулы к корме по правому борту, чтобы выжать максимум от северного ветра, пока они шли на восток. Теперь же, когда галера бежала по ветру, моряки поспешили выровнять рей, ещё до того, как Менедем отдал такой приказ.

"Хорошая у нас команда, — подумал Соклей. — Знает свое дело".

Он оглянулся назад: полоска моря между кораблем и сушей всё расширялась и расширялась. В большинстве случаев это наполнило бы его дурными предчувствиями, но не теперь, когда каждый стадий, пройденный от Киликии, означал один стадий ближе к Кипру.

На синем, почти безоблачном небе ярко сияло солнце. Шторм казался чем-то невообразимым. Соклей решительно запретил себе его воображать и постарался не вспоминать о буре у побережья Ликии. Вместо этого он повернулся к Менедему:

— Мы должны добраться до острова к завтрашнему вечеру.

— Да, скорее всего. Если бы я повернул на юг раньше, мы бы плыли сегодня и после заката, ориентируясь по звёздам. Но в любом случае ночь пришлось бы провести в море, так что я не вижу в этом большого смысла.

— От одной ночи в море беды не будет. — Соклей указал на синюю-синюю воду: — Смотри! Там черепаха?

— Я её не вижу. Но я слышал, что они откладывают яйца на восточном мысе. Однако, там никто не живёт, поэтому не уверен. Не возьмёшь на минуту рулевые весла? Мне нужно помочиться.

Принимая у брата весла, Соклей чувствовал себя Гераклом, встающим вместо Атласа держать мир, пока тот сходит за золотыми яблоками Гесперид. Менедем управлялся с рулевыми вёслами от рассвета до заката каждый день, разница лишь в том, что Атлас собирался сбежать, а Менедем скоро вернётся.

Через рулевые весла Соклей ощутил движение "Афродиты" намного отчетливее, чем босыми ногами через палубу. Малейшее шевеление веслом заставляло акатос изменить направление движения. Их усилия хватало, чтобы держать курс даже несмотря на старания гребцов. Галерой можно было управлять и одним веслом, но второе облегчало эту задачу.

— Дождя сегодня не будет, — сказал Соклей брату, облегчавшемуся через борт. — И, значит, богопротивных крутобоких судов из дождя тоже не появится.

— Хорошо бы, — усмехнулся Менедем.

— Тогда не было моей вины, — воскликнул Соклей. Он уже управлял галерой год назад, когда из завесы дождя выскочил торговый корабль и вскользь задел "Афродиту", сломав одно рулевое весло и разбив несколько досок по левому борту. Им пришлось ковылять обратно на Кос и ждать ремонта, который занял гораздо больше времени, чем можно было вообще ожидать.

Менедем выскользнул из своего хитона.

— Конечно, нет. — Попробуй он сказать что-то другое, Соклей стал бы спорить до умопомрачения.

В итоге Соклей просто спросил:

— Можно мне порулить ещё немного? — он огляделся: — Врезаться тут мне не во что, даже дельфинов не видно.

— Ладно, давай. А я пока поболтаюсь без дела.

— Если ты сейчас сказал, что именно этим я и занимаюсь, когда не стою у руля, мне есть, что тебе ответить.

Менедем только рассмеялся.

С берега прилетела крачка, уселась на рее и принялась крутить головой в черной шапочке, вглядываясь в море.

— Ладно, о наилучший из тойкархов, — все ещё смеясь сказал Менедем, — сколько мы с нее возьмём за проезд до Кипра?

— Если заплатит нам килькой, мы будем в выигрыше, — ответил Соклей, — а если нагадит кому-нибудь на голову, мы в убытках, и никуда её больше не повезем.

Примерно через четверть часа крачка нырнула в воду и через секунду появилась с рыбешкой в клюве. Но вместо того, чтобы вернуться на рей, птица пролетела над "Афродитой" и скрылась, уронив к ногам Соклея рыбий хвостовой плавник.

— Видал? Вот бы люди платили нам так же быстро, — сказал он Менедему.

— Так и есть, с тобой не поспоришь, — ответил брат.

Менедем ещё с час позволил ему управлять галерой, а затем забрал весла. Когда Соклей отошел, то почувствовал себя бесполезным. В плавании большая часть моих обязанностей — на берегу, напомнил он себе. Он знал, что это так, но в данный момент никак не мог побороть чувство собственной ненужности. Соклей снова оглянулся назад, мимо плывущей сзади корабельной лодки, которая следовала за акатосом, как созвездие Большого и Малого псов плывут за Орионом по ночному зимнему небу.

Вскоре после того, как Менедем снова перехватил весла, Аристид заметил парус по правому борту. Соклей тоже всмотрелся в сторону востока. Возможно он заметил отблеск бледного паруса прямо на краю горизонта, а может просто представил его себе. Он точно не знал. Увидел ли он парус, или вообразил, что увидел, потому что остроглазый Аристид сообщил, что парус там есть? Многие верят во что-то только потому, что кто-то ими уважаемый сказал, что всё так и есть. А прав он или нет — неизвестно. Может, я отношусь к этому легковерному стаду. Наверное, да.

— Исчез за горизонтом, — через какое-то время сообщил их дозорный с орлиным зрением. — Должно быть, заметил нас и не пожелал выяснять, кто мы.

— Будь мы пиратами, они бы так легко не отделались, — сказал Менедем. — Мы бы гнались за ними, как пес за зайцем, и в конце концов поймали. В море не спрячешься в норе или под кустом.

Когда на заходе солнца "Афродита" бросила якоря в воды Внутреннего моря, Кипр уже был ближе, чем анатолийское побережье. Соклей запил ячменные лепешки, сыр, лук и соленые оливки разведенным вином.

— Жаль, что я не оставил тот рыбий хвост, был бы самый необычный опсон за всю мою жизнь.

— Опсофаги, отправляющиеся в море из-за рыбы, будут разочарованы, — ответил Менедем. — Да, все эти вкусности прямо под ними, но как часто они видят их на обед?

— А ведь кое-кто поймал прекрасную кефаль в прошлом году, помнишь? — сказал Соклей.

— Одну кефаль, один моряк из всей команды. Шансы так себе.

— Ты прав, — согласился Соклей. — Я вот все думаю, какую интересную рыбу ловят на Кипре и в Финикии?

— Мы же выяснили, что некоторые там совсем не едят рыбу, а твои иудеи не едят свинину, так?

Соклей согласно склонил голову, и его брат рассмеялся:

— Никогда не поймешь, почему у варваров такие странные обычаи, да? Но иначе они были бы эллинами.

И снова Соклей процитировал Геродота, цитировавшего Пиндара:

— Обычай — царь всего. Уверен, это справедливо для всех, хоть эллинов, хоть варваров.

К следующему полудню он уже ясно видел лесистые холмы восточного побережья Кипра. Над лесами кружили ястребы. Время от времени кто-то из них бросался вниз на невидимую для Соклея добычу. Чайка, мирно отдыхавшая на мачте, вдруг с резким криком взлетела, бешено хлопая крыльями. Пролетавший мимо сокол не обратил на нее никакого внимания.

— Великолепная птица, — пробормотал Соклей.

— Чайка так не считала, — заметил Менедем.

— Да, чайка поспешила удрать как заяц, — согласился Соклей, и его двоюродный брат поморщился. Соклей улыбнулся. Кипр встретил его этим каламбуром.