Сын Тишайшего

Глава 1

Сознание возвращалось трудно и больно. Несколько раз я приходил в себя, но думал, что ещё сплю. Вернее, речь больше о затуманенности сознании. Будто видишь всё сквозь поволоку или призму. Мне даже сложно с чем-то сравнить происходящее. Наркотики я сроду не употреблял. Но как иначе объяснить бред наяву? Ещё эта чёртова пелена, мешающая сосредоточиться и вернуть ясность разуму. Добавьте к этому головную боль, да и тело ломило. Впечатления получаются весьма неприятные. Поэтому очередное забытье воспринималось с радостью.

Так я проваливался в забытье и приходил в себя раза три. Сложно определить, сколько длилось столь специфическое состояние. Толком открыть глаза не получалось. Хорошо, что слух и обоняние в норме.

Вот и сейчас, очнувшись, сначала я почувствовал неестественные запахи вокруг. Судя по обрывкам воспоминаний, Абу-бандиты ударили меня по голове. Значит, это больница? Тогда почему пахнет свечами, травами, и комнату будто окуривали ладаном? Ко всему прочему примешиваются ароматы испражнений, которые ни с чем не спутаешь.

И душновато для палаты, будто здесь проблема с вентиляцией. Даже в старой районной больничке, куда я попал с отравлением пару лет назад, воздух был лучше. Если не учитывать пердящих и пованивающих пациентов, конечно. Плохо, что я ничего не вижу. Остаётся нюхать и слушать. Однако со слухом тоже проблема. Вернее, непонятно о чём говорят голоса из моего бреда.

Дополнительно раздражает ощущение дискомфорта. Мне не нужно видеть обстановку, чтобы понимать её противоестественность. Открыть глаза даже не пытаюсь. Веки будто налились свинцом. И просто невозможно сосредоточиться, но очень хочется. Ведь вокруг хватает различных событий.

— Быр, быр, — раздаётся тихое бурчание.

А нет. Кто-то общается на странном наречии, больше похожем на церковнославянский. Правда, говор иной и уловить суть беседы не удаётся. Разговаривают мужчина и женщина. И дама явно отчитывает собеседника, а тот пытается оправдываться. Продолжая ворчать, она приблизилась ко мне и начала гигиенические манипуляции. С особой осторожностью, произнося какие-то успокаивающие слова, женщина протёрла тёплой тряпкой мои ноги. Стало немного легче, а то лодыжки разрывались от боли. Точнее, это сильная ломота, которая похуже прочих мук. Хорошо, что затуманенная голова, гасящая все порывы и чувства, помогла сдерживать стоны, рвущиеся наружу.

Вымыли меня тщательно. Затем при помощи мужика переодели и заменили бельё. Тут дядька неудачно повернул мою тушку. В правую ногу будто воткнули раскалённый прут, да и левая конечность ощущала себя не лучше. Несмотря на практически полный паралич, я умудрился издать что-то вроде хрипа. Ещё и тело свело судорогой, впрочем, быстро прекратившейся. Зато сознание снова начало проваливаться в привычную темноту. Последнее, что я услышал — испуганный возглас женщины.

Следующее пробуждение было похоже на предыдущее. Но имелось небольшое отличие. В этот раз я очнулся оттого, что моих губ коснулся металлический предмет. Надеюсь, со мной не хотят сделать что-то противоестественное? Шучу.

Тут раздался речитатив, похожий на молитву. С трудом разлепляю тяжёлые веки и будто сквозь мутное стекло наблюдаю странную картину. Рядом стоит обычный православный батюшка с бородой, но почему-то одетый в фиолетовую рясу. Да и фасон одежды сильно отличается от моих представлений о нарядах священников. Я в церковь не ходок, но видел попов, носящих рабочую униформу. Здесь больше похоже на облачение католического ксендза, который не бреет растительность на лице.

Вдруг сквозь непонятное, но неуловимо знакомое бормотание прозвучало: «Господи, помилуй». У меня аж от сердца отлегло. Я дома!

Затем пришлось напрячься, ведь клерикал повторил речовку несколько раз. На задворках подсознания выплыло, что происходящее похоже на отходную молитву. Это чего? Меня отпевают? Захотелось закричать, чтобы действо остановили. Я хочу жить! Однако поп продолжал тихой скороговоркой провожать меня в последний путь.

После церемонии в комнату зачастил народ. Вроде гости вели себя тихо, иногда перебрасывались парочкой слов и шуршали одеждой. Но для меня это был очередной стресс. Во-первых, толком не видишь людей, глазеющих на тебя будто на зверюшку в зоопарке. Во-вторых, надышали они изрядно, а ещё комнату наполнили запахи благовоний вперемежку с потом — и не определишь, чего больше. А мне и так дышать сложно. Вдруг меня зачем-то обнял высокий мальчик в длинном пиджаке и начал плакать. На душе отчего-то стало тоскливо и тяжко. И ведь это чужие эмоции. Разум сразу оцепенел от липкого страха. Вдруг кто-то вселился в моё тело? С трудом удалось успокоиться, благо чужие чувства далее молчали.

Хождение народа продолжалось. Мелькали разные лица — мужские и женские, старые и молодые. Женщин объединяли старинные наряды и головные уборы, а почти все мужчины носили бороды. Я пытался разглядеть и запомнить быстро меняющуюся публику, но безуспешно. Сосредоточиться не получалось, лишь сильнее заболела голова. Организм отреагировал на напряжение вполне естественно, отключив сознание, тратящее лишние силы.

Удивительно, но в этот раз пробуждение оказалось более приятным. А я уж и не надеялся. Даже настроение немного улучшилось. Причиной стала исчезнувшая пелена, держащая мой разум в оцепенении. Теперь я хоть могу нормально мыслить. Ещё и глаза получилось открыть. Головой двигать сложно, да и тело изрядно одеревенело. Зато можно сделать предварительные выводы.

Первоначальное ощущение неправильности окружающей обстановки полностью подтвердилось. А ещё в комнате стало ощутимо прохладнее. Перестали топить или проветривали? Впрочем, это неважно.

Заодно стала понятна причина дискомфорта, который я испытывал, открывая глаза. Вокруг точно не больничная палата. Где у нас кладут пациентов на кровать с крышей и занавесками, закрывающими большую часть комнаты? Судя по искусной резьбе стоек и мягкому матрасу, как бы не перине, это не нары. В качестве второго аргумента выступает печка, которую удалось рассмотреть вместе с частью стены. Она облицована плиткой с яркими узорами, а сама конструкция мне незнакома. Есть сходство со старинными агрегатами из дворцов русских аристократов, я такие в музее видел.

Похоже выглядела обивка стен — аляписто и ярко. Обилие красного, золотого и жёлтого давило будто пресс. Не люблю я таких тонов. На полу лежал обычный ковёр — из тех, что советский народ любил вешать на стены. Привлекала внимание и люстра. Этакая вычурная конструкция из разряда «дорохо-бахато». Только почему-то вместо лампочек в ячейках располагались свечи. Благо они сейчас не горели — в помещении хватало света, льющегося из окна. Теперь понятно, откуда такой специфический запах. Хотя всё перебивал аромат трав, и ещё от меня пованивало. Обделался, что ли? Вроде тётка меня недавно протирала. Или это было давно?

Закрываю глаза и прислушиваюсь, снова ощутив странность происходящего. За окном достаточно шумно, но это не привычные городские звуки. Хорошо, пусть я в деревне или каком-то посёлке, где помещение отапливается дровами и проблемы с электричеством. Но куда пропали автомобили? Ведь конское ржание и звук, похожий на скрип колёс, я расслышал. Где привычное шуршания шин или музыка, льющаяся из магнитол? Такое впечатление, что на улице какая-то ярмарка или слёт ролевиков. Люди переговариваются, чего-то разгружают, монтируют, используя при этом гужевой транспорт. Может, кино снимают? Тогда при чём здесь моя тушка? В розыгрыш вроде нашумевшего «Холопа» не поверю. Не того полёта я птица, чтобы устраивать столь затратное шоу.

Остаётся ждать, но делать это тяжело. Уж больно хочется пить и есть. В подтверждение заурчал живот, выражая согласие с мнением мозга. Одновременно раздались шум открываемой двери и звук приближающихся шагов.

Появившееся в поле зрения лицо принадлежало женщине, но больше мне ничего разглядеть не удалось. Она вдруг всплеснула руками и, вскрикнув, бросилась прочь.

— Ст… — пытаюсь остановить психованную, но из горла вырывается только хрип.

Горло отреагировало на мои действия резкой болью. Ощущения такие, будто у тебя ангина, а какой-то доброжелатель дополнительно потёр скребком по воспалившимся миндалинам. Я попытался схватить женщину за рукав и привстать. Запаса энергии хватило только на слабое движение руки, но сразу последовала расплата. Пришла привычная темнота, где приходится проводить слишком много времени.

— Сам такой! И нечего меня корить! — будто из-под толщи воды донёсся голос тётки, протиравшей меня тряпкой. — Я же думала, что преставился сокол наш ясный. Ведь он и не дышал почти последние два дня.

Наконец-то! У меня получилось понять местную речь! Знаете, как тяжело ничего не видеть и не понимать произносимые слова? Мне кажется, что присутствующие говорят на том странном наречии. Впрочем, какая разница?

Дамочка неожиданно сорвалась на причитания и начала всхлипывать. В её эмоциях не было ничего наносного. Человек действительно переживает. Слух с обонянием вроде вернулись, как и тупая боль в ногах. Почему бы не открыть глаза?

Снова вижу психопатку. Кто бы сомневался! Рядом мнётся тот самый мужик, столь неаккуратно меня повернувший. Дамочка одета в платье с длинными рукавами, на голове платок. Судя по ткани и вышивке, материал недешёвый. Она точно не крестьянка. Второй персонаж щеголял в длинном пиджаке. «Зипун», — пришла подсказка от подсознания, весьма меня насторожившая. Из-под верхней одежды мужика выглядывала белая рубаха, также с вышивкой. На голове — маленькая шапочка вроде тюбетейки. «Тафья», — снова подсказала память, заставив начать нервничать. Не будь рядом странной парочки, я мог и запаниковать. Зачем мне непонятный внутренний голос? Я точно не смогу отличить зипун от кафтана. Впрочем, надо знакомиться с людьми.

Заметив мой взгляд, женщина просветлела лицом и сразу воскликнула:

— Очнулся! А мы уж не надеялись!

— Хрр…пи… — пытаюсь попросить воды.

— Тихо! Не верещи, Аксинья, — шикнул мужик и тут же спросил: — Ты когда его поила последний раз?

— Ой! — снова воскликнула дамочка и куда-то метнулась.

Через несколько секунд мне сунули металлическую чашку. Никогда я так жадно не глотал обычную воду. Будто это амброзия или иной сказочный напиток! Понимаю, что нельзя торопиться, но сдуру делаю большой глоток и начинаю кашлять. Благо женщина правильно среагировала, аккуратно приподняла меня, подложив под спину подушку. Отдышавшись, уже спокойно допиваю порцию божественной влаги. Впервые улыбаюсь, за незнамо сколько времени. Как мало надо человеку для счастья!

— Надо лекаря кликнуть. Радость-то какая! — испортила момент дамочка.

— Не… — хриплю в ответ, завращав глазами.

— Хватит суетиться, — мужик отодвинул тётку и склонился надо мной, задав вопрос: — Немца не звать?

Моргаю один раз в знак согласия. Бородатое лицо нахмурилось, будто решая в уме теорему из высшей математики.

— Никому не говорить? — после моего утвердительного ответа, следует новый вопрос: — Пусть пока все думают, что ты помираешь, государь?

Снова моргаю. Тут о себе напомнил желудок, выдав целую комбинацию звуков. Или это вода дошла до адресата? Впрочем, кушать хочется.

— Кухр… — горло снова подвело, не дав закончить просьбу.

— Господи! — снова всплеснула руками эмоциональная Аксинья. — Я сейчас навара куриного принесу. Он у меня готов и тёплый. Только нельзя много кушать после седмицы-то голодной!

— Ты давай только тихо! — произнёс мужик, но был тут же перебит:

— Не учи учёную!

Тётка явно вернула душевное спокойствие и снова начала командовать. А вот дяденька помалкивал, но не отходил от кровати. И правильно делал, ведь для беседы мне нужны силы. Теперь можно оценить моих союзников. Судя по поведению и эмоциям, враги так себя не ведут.

Товарищ в зипуне оказался невысокого роста, широкоплечим, но сухопарым. Даже долгополый наряд не скрывал его стройности. На лицо — обычный славянин лет тридцати пяти. Возможно, русая борода с рыжими вкраплениями добавляла ему пару лет. Глаза серые, взгляд такой внимательный. С виду человек вроде расслаблен, но будто постоянно ожидает удара. Руки чистые, хотя ногти пострижены небрежно. Или обкусаны, кто знает?

Раздался звук открываемой двери, и зашуршало платье. В нос ударил одуряющий аромат бульона. С чем снова согласился желудок, выдав новую порцию звуков. Присев на табуретку с вычурной резьбой, Аксинья вознамерилась кормить меня с ложечки. С трудом кручу головой, благо мой жест верно поняли. Бульон перелили в чашку и поднесли к моему рту.

Делаю первый глоток и блаженно улыбаюсь! Хорошо! Тётка аж засияла, показав вполне здоровые зубы. А ведь она не такая старая. Меня сбил с толку платок и объёмный сарафан. Голубые глаза смотрят с лаской, если не с любовью. Да и мужик рад, судя по потеплевшему взгляду.

Допиваю вкуснейший бульон и откидываюсь на подушку. Ух! Вроде пронесло и жить буду. Уж больно не хотелось помирать. Ещё бы понять, что со мной случилось.

Но сразу потянуло в сон, и я закрыл глаза. Единственное, что меня беспокоило — это странное обращение со стороны мужика. А ещё встроенный подсказчик, изрядно меня пугающий.

В роскошно отделанной комнате находились двое. Старший из них сидел за новомодным секретером, привезённым из английских земель. Он слушал доклад младшего, иногда проводя рукой по коротко стриженной бороде. На нём был простой зипун и домашние туфли. А вот его собеседник щеголял яркими одеждами, выбритым лицом и длинными волосами с залихватским чубом. Судя по кожаным галошам, надетым на жёлтые сапоги, он гость в этом доме.

Ранее бояре со знатными людьми брили головы и отращивали солидные бороды. Однако при новом царе мода изменилась, чем сразу воспользовалась молодёжь, вызывая ворчание старшего поколения и приверженцев русских нарядов. Ведь стали другими не только причёски, но и одежда. Поэтому поверх красного зипуна гость носил польский кафтан, обильно расшитый золотом. Хозяин дома с долей иронии поглядывал на собеседника. Сам он предпочитал на людях выглядеть скромнее, чего нельзя сказать об обстановке дома. В том же кабинете, помимо дорогущей европейской мебели, на полу лежали толстенные персидские ковры, а подсвечники являлись настоящим произведением искусства.

— Не рано отказались от снадобий немца? — тихо спросил старший неожиданно низким голосом, более похожим на бас. — А то родственник до сих пор дышит и на тот свет не собирается.

Даже у себя дома он предпочитал обсуждать важные дела тише. Тем более такие, за которые весь род ждала опала, а его самого — плаха. Здесь ссылкой не отделаешься.

— Фунгадин[1] сказал, что осталось недолго. Отец Никита уже отходную прочитал, — гость оказался обладателем звонкого голоса, хотя тоже старался сдерживаться.

— Так он уже дней двадцать, почитай, помирает. Ты уверен, Алексей? — с сомнением произнёс боярин.

— Теперь точно! Последнюю седмицу он никого не узнает. Три дня даже пить не может. Только хрипит иногда, а Аксинья ему губы водой смачивает. Поэтому снадобье бесполезно. И нельзя более медлить, Иван Михайлович. Мы с трудом обошли все преграды, дабы лекарь мог давать нужные отвары. Надо спешить, пока нас не начали подозревать.

— Если бы не Ивашка, который совсем распоясался, я бы переждал. Но всё неймётся убогому, власть в голову ударила. Да и Артамона он рановато из ссылки вызвал. Нехорошие у меня предчувствия, Лёшка, — немного подумав, произнёс Иван Михайлович. — Не подведут ли стрельцы нас под монастырь? Вдруг перемудрили мы? Эх, грехи мои тяжкие!

Оба собеседника повернулись в сторону образов и истово перекрестились.

— Обратной дороги нет. Нарышкины уже всполошились, хотя не понимают, откуда ветер дует. Да и народишко возбуждён. Самое время нам сделать ход, — продолжал убеждать старшего родича Алексей.

— Как бы Москву не спалить под такое дело, — вздохнул боярин и снова перекрестился. — Фёдор всё равно помрёт, как брат его — Алексей. Удивительно, что он с такими хворями столько прожил. Иван тоже не только умом скорбен, но и телом слаб. Поэтому выхода нет. Сомнут нас и весь род предадут забвению.

Некоторое время гости молчали, обдумывая ситуацию.

— Что же ты наделал, Федя? Зачем было нужно вековые устои рушить? — снова произнёс старший собеседник, будто обращаясь в пустоту. — Ещё и начал на чужих людишек опираться, позабыв о родственниках своих.

Алексей спокойно наблюдал за Иваном Михайловичем, который явно успокаивал свою совесть. Более молодой и решительный собеседник не испытывал никаких терзаний. Промедление может стоить всем им слишком дорого. Хотя толика разума в словах родича имелась. Они начали действовать раньше, дабы опередить набирающих вес Нарышкиных, вокруг которых стала сплачиваться часть бояр и служилых людей.

— Хорошо! — наконец произнёс Иван Михайлович, а его младший родич мысленно выдохнул. — Доверимся лекарю и своим глазам. Надо бы убедиться, что Фёдор уже не выберется. А затем начнём действовать!

Глава рода Милославских боялся не только происков старых врагов Нарышкиных. Его больше беспокоила сестра умирающего царя. Та вдруг начала своевольничать, не особо прислушиваясь к опытным родичам. К тому же вокруг неё стали виться людишки, которым Иван Михайлович не доверял. Но выхода у него нет, иначе сомнут, как верно заметил Лёшка.

[1] Стефан фон Гаден (он же Данило Евлевич, Данило Ильин, Данило Жидовинов) (? –1682) — придворный врач второй половины XVII века, бакалавр медицины. По свидетельству участника шведского посольства в Москве и автора описания России Кильбургера, был самым популярным врачом при московском дворе.