Так завершается карьера сыщика в XIX веке (сыщик князь Долгорукий-3)

Глава 12

— А в чем же фишка? — недоуменно спросил Николай, обходя уровень благородства английских дворян, — оный дипломат что, хочет растлить моих приличных, но неустойчивых чиновников? Нехорошо, но все же, черт побери, совсем что-то непонятно!

— Нет ваше императорское величество, — Константин Николаевич был благодарен императору и постарался замять тему происхождения современных английских дворян, — их задача тоже сугубо утилитарная — также заронить в вас зерно сомнения. Более того, факты показывает, что еще ни разу выдача денег напрямую не связывалась с деловыми услугами. То есть финансы это одно, а, так сказать, небольшая финансовая услуга другое.

А если надо будет совершить прямой подлог в бумагах, то на это есть совсем уж мелкие чиновники из подлых слоев — писарьки, другая канцелярская мелочь. Некоторые из них убьют любого за несколько копеек. А уж существующие цифирки подменить им больших проблем совсем не будет стоить! Увы-с!

— Да-а, — протянул Николай, удивленно. К нему, однако подмешивалась и немного досады. Ничего, перетерпится. Его чиновники в его государстве!

Канкрин, более информированный по своему министерству, был гораздо стоек и индифферентен:

— К сожалению, ваше императорское величество, жалованье у них бывает небольшое, а на моральный уровень приходится совсем не обращать внимание. Выбирать не из кого-с. Тем более, законодательная база, дошедшая до нас с прошлых веков, относится к этим случаям весьма мягко. В XVIII веке, в условиях финансового дефицита, чиновникам нередко не платили годами и поэтому закрывали глаза на их мздоимство.

— Вот что, великий князь, — принял решение император после некоторого молчания, — повелеваю тебе пригласить оного английского графа и откровенно с ним поговорить. Если окажется, что вина его доказана или сам он в ней признается, объявить ему от моего имени августейший выговор. Не больше.

Приказ был откровенно мягок. Даже слишком. Тем более для иностранного дипломата. Да он им еще бравировать будет! Вот это монарший приговор!

Так думал не только попаданец, но и Канкрин. Он нехотя предложил:

— Ваше величество, может, хотя бы припугнуть его высылкой или за границу или, хотя бы, в ту же Сибирь?

Император махнул рукой, понимая их настрой, но стоя, прежде всего, на позиции государственных интересов:

— Нет, господа, не просите. У нас и так с бриттами отношения прохладные, а после этого дипломатического скандала, я боюсь, совсем ухудшатся. Международная же обстановка, без того напряженная, нам этого не позволяет. Россия сейчас совсем не готова к войне.

С тем и расстались. Канкрин, когда они шли по коридору, все же успел сказать:

— Можно подумать, мы когда-то были к войне готовы. Что же касается деятельности этого графа, — он сказал это таким тоном, словно это был дворник, причем вечно пьяный и безобразный, — поскольку провинившиеся чиновники происходят из моего ведомства, а государь лично мне напрямую не соизволил запрещать наказывать. При случае можете ему приватно передать, что министр финансов гневается, и с завтрашнего дня временно замораживает ему все финансовые счета. Пусть уматывает отсюда. Здесь не Great Britain. Так-то!

И Канкрин с независимой походкой пошел дальше по коридору. «Хороший человек, пусть и немец! Поехал к себе в министерство работать, а вот мне еще беременную жену ублажать»! — подумал Константин Николаевич с вздохом. Уважительно поклонился уже в спину его финансовому высокопревосходительству.

Настроение было такое, что ублажать ему даже любимую жену как-то совершенно не хотелось. Больше всего в этот момент великий князь страстно желал бы простонародно кому-то набить морду. И не любому, а конкретно Стюарту. Суки эти англичане. Всюду болтают о демократии и джентльменстве, а под шумок воруют и гадят по всему миру.

Еще раз вздохнул и аккуратно постучал в дверь личных покоев императора. Негромко, но внятно.

Личные у российских монархов — не значит домашние. Дверь открыл один из статс-секретарей. Монархи могут претендовать на многое, но отнюдь не на положение приватности и интимности.

Константина Николаевича секретарь, разумеется, пропустил. Лишь вежливо уточнил, где находится его жена Мария Николаевна. И даже без малейшей просьбы с его стороны.

Хотя это и так было все понятно. Мария сейчас точно находится в покоях Александры Федоровны, жены монарха и мамы его жены. И бабушки его сына. То есть, безусловно, своя насквозь родственница.

В покоях было весело и шумно. Мария Николаевна в очередной раз (в какой?) хвасталась будущим сыном, а окружаемые женщины, как правило, свои родственницы и их дети, ахали и завидовали. Муж присмотрелся. На счет детей он явно погорячился. Преобладали незамужние сестры, в то числе и «привязанная» к ним через кольцо великая княжна Ольга, которая стояла в первых рядах родственниц и внимала (иначе не скажешь) Марии Николаевне. Они-то и придавали яркий детский колорит.

А жена была откровенно в ударе, раскрасневшись. Для доказательства своих слов она почему-то все указывала на свой беременный живот и радостно смеялась. Зрители тоже смеялись, но как-то по-разному — кто-то просто радовался вслед великой княгине, а кто радовался сквозь слезы.

Впрочем, это совершенно не его дело. Вставать между радостными и сердящимися женщинами мог только круглый и надменный дурак. Ведь какой бы ты не был заслуженным чиновником, но от заколки, булавки или другого аксессуара это вряд ли убережет. При чем с обоих сторон. Помните это всесильные и горделивые мужчины!

А так Константин Николаевич мог бы умилиться этой патерналистской картинной, если бы не знал приблизительно, но гарантированно, что ребенок еще ничего не видит в животе и, кажется, не слышит, хотя последнее и без гарантии. Маленький он совсем, нескольких месяцев даже от роду, а от зачатия.

Так что, скорее всего, глядя на только что вошедшего отца, он на самом деле тихонечко радуется и практически спит в своих ребяческих мыслях, которые взрослые еще никак не узнают.

Но и пускай не узнают. Все равно Мария выглядит совершенно прелестно. Как говорят французы, шарман. А появление свежего мужчины, для кое-кого и совсем незнакомого, особенно для маленьких со стороны присутствующих женщин и немного детей вызвало настоящий взрыв восторга.

Они немного отвлеклись от предыдущей темы, и принялись громко и многословно здороваться и поздравлять Константина Николаевича с прибавлением совсем немногим в будущем в семье. При чем так двусмысленно поздравлять — взрослые осознанно, дети в след за ними, что было непонятно — то ли они поздравляют с прибавлением небольшую семью Константина Николаевича, то ли все уже обширное семейство Романовых. Хочешь — не хочешь, а его еще нерожденный первенец хотя бы на несколько ближайших лет стал общим билетом в будущее.

Самому попаданцу, собственно, было в данном случае не принципиально. Он быстренько покончил с ответными возгласами, поздравив всех окружающих в целом и каждого персонально в отдельности с чьем-то своим, и, укрывшись в тень, тихонечко поинтересовался ближайшими планами у жены.

Дражайшая Мария Николаевна, оказавшись снова дома, наслаждалась забытой домашней атмосферой. Как понял Константин Николаевич, как бы ему не оказаться в собственном доме в семейной кровати этой ночью одному. А такой был уже прецедент. И ведь даже не отругаешь!

Он не страдал от этого. Будучи уже взрослым человеком, Константин Николаевич, с одной стороны, не боялся спать один. Крепче и гораздо больше спишь.

С другой стороны, опять же в силу возраста, он с легкостью, разумеется, чисто теоретически, мог пригласить к себе в постелю любую служанку. И ни каких насилий. Наоборот, ему уже надоели все эти молодые женщины, по воле судьбы и службы, скученные в его дворце почти без мужчин и от этого начавшие настоящую охоту над молодым хозяином. Их почему-то буквально злила ситуация, когда волею случая «соломенный вдовец» на две-три ночи будет спать совсем один.

Ведь мог бы и пригласить молодую служаночку, хотя бы и ее. И все бы были довольны. Хозяйка — безусловной тягостью мужа к дому. Простонародная служанка ведь настолько низка по сравнению с великой княгиней, что ревновать ее было совершенно грешно. Муж мог просто удовольствоваться мужской радостью, а сама служанка могла радоваться какой-нибудь безделушкой, а если он совсем уж скупой, то красненькой ассигнацией.

Только попаданец из XXI такой простоте не был рад. Во-первых, у него была другая мораль, как это не странно. Не то, что совсем безгрешная для циничной эпохи, но уж точно не такая.

Во-вторых, как-то он не верил в безревность любезной жены. И проверять, упаси Боже, не собирался. Потому как и без того ревность женщины — вещь страшная, а уж ревность дочери правящего императора — крайность беспредельная, а ему и в России хорошо.

Ведь и сам Николай I, пусть и умеренный и стремящийся не выходить за рамки закона, но дочь любит самозабвенно. И может хорошенько влупить, пусть и не кулаком, то жестоким законом. И будет это весьма тяжело и безрадостно, Константин Николаевич самолично видел, как наказывали уголовников. Благо, сам был в качестве топора правосудия. И ничего что аристократ, попадет еще сильнее.

В общем, поняв из ответов Марии Николаевны на свои вопросы, что он здесь больше не нужен, но к вечеру должен отчитаться перед женой, Константин Николаевич распрощался и отбыл в жандармерию. Поскольку, как он не язвил и стебался над суетливо мелочной текущей жизнью мужчин, но поручение монарха оставалось строго в силе, при том на уровне железобетонного основания, а граф Стюарт на той же основе мог вот-вот оказаться в жандармерии. Для начала поговорить, а потом видно будет. Свободные же камеры у них всегда имеются!

Дежурная пролетка управления в миг его домчала до здания жандармерии. На некоторое время поколебавшись, где бы ему принять этого джентльмена — вверху, в светлом теплом своем парадном рабочем кабинете, или в грязной холодной тюремной камере внизу. Тоже, кстати, своей, формально прикрепленной. Так сказать, черновой рабочий кабинет.

Надо отметить, Константин Николаевич по-своему понимал термин джентльмен. В отличие от общепризнанного понятия, это его слово было бранным, носящим все оттенки темного, издевательско-торгового отношения. Это был грязный, подлый торговец, сумевший в круге своих, таких же низменных торговцев присвоить себе звание дворянина и милорда. Всего лишь четвертый граф Ньюкасл. Это же в лучшем случае лет сто! А до этого? Потомки данного так сказать графа были мелкие дворяне или, скорее всего, подлые торговцы, грубые пираты, ландскнехты? Фу, какая мерзость!

Благородная древность князей Долгоруких, да и великих князей Романовых претила принимать английских дворян, как равных. И, будь его воля, посольство Англии разместилось бы в тюремной камере (голубая мечта попаданца еще в XXI веке). Пусть там работают!

К сожалению, высший свет русского общества и, особенно, император Николай I таких мыслей не разделяли. И более того, они им активно противодействовали. Ничего, господа, еще в рамках одного поколения, туманный Альбион вас «отблагодарит» в рамках Восточной (Крымской) войны. Кровью будете харкать от радости!

Жаль только умирать будут простые россияне, а не аристократические англофилы, а то бы Константин Николаевич еще обрадовался войне. А так чего уж…

Ну а пока великий князь был вынужден вести себя хотя бы внешне условно-вежливым и нехотя подниматься в свой парадный рабочий кабинет, предупредив дежурного о приходе важного «гостя».

Он еще успел просмотреть отдельные бумаги из подследственного дела перегруппируя их в новом свете, и приказать некоторым подчищенным по текущей работе, когда секретарь Алексей торжественно провозгласил появление Джерома Стюарта, четвертого графа Норфолка.

Как понял Константин Николаевич, для его секретаря было большой честью появление здесь английского дипломата. Он уважительно его встретил, между делом спросил, не хочет ли уважаемый сэр чаю? И только после этого предложил пройти в помещение к его императорскому высочеству великому князю Константину Николаевичу.

Конечно, Стюарт, как и другие иностранцы, не совсем понял, точнее, совсем не понял, почему князь Долгорукий одновременно является и великим князем Романовым. Наверно, подумал, что шарики заехали за ролики с этой породистостью.

И от этого он стал холоден и немногословен, отвечая четкими и внятными ДА или НЕТ, между которыми просачивались холодные чопорность и надменность.

Впрочем, именитый следователь был не менее надменно высокомерным и суровым. Многословен он был более, но без каких либо эмоций, из-за чего его заносчивость была выпукло вычерчена.

«Вам здесь не тут, — говорила вся его высокомерная внешность, — и я более породистый, а потому по фиг вся ваша английская знатность!»

Это, так сказать, внешняя сторона их взаимоотношений. А потом, по мере нарастаний вопросов, образовывалась и внутренняя. Причем с русской стороны такая страшная и грозная, что достопочтенный сэр сначала ее надменно отверг, а потом, когда ему доказательно показали всю законность предписываемых наказаний, обильно вспотел. Ох, как он зря сегодня сюда прибыл, ох, совершенно зря!

Ведь по российскому законодательству (Уложение Алексея Михайловича от 1649 года), вся текущая деятельность дипломата попадала в сферу некоторых довольно страшных статей и наказывалась несколькими ужасными казнями. А неприкосновенного дипломатического статуса тогда еще не существовала и потому никак не оговаривалась!

Собственно, следователь пока его лишь информировал, предлагая самому выбрать вид казни — сожжение на костре, четвертование или, может быть, его устраивает подвешивание на крюке за собственные ребра?

Последнее было не совсем понятно иностранцу. Следователь вежливо пояснил, что крюком взламывают несколько ребер, а потом подвешивают на них и ждут, пока казненный смиренно умрет. Вот и все, а тело умершего по-христиански зарывают в землю.

Пояснив, следователь подсказал обалдевшему англичанину, что он может подать государю-императору всемилостивую просьбу. И, в случае ее положительного милостивого решения, казнимого просто посадят на кол. Зашибись, занятная перспектива! Только причем тут милостивое решение?

Стюарт, офонарев от таких известий, очень невежливо выскочил в приемную к секретарю, которого он посчитал цивилизованным человеком.

Первым вопросом был ошарашенный:

— С кем это я разговаривал в этом кабинете?

Секретарь сначала не понял вопроса, потому как не мог поверить, что такого человека, как его императорское высочество и его сиятельство, английский граф-дипломат не мог не знать. Потом кое-как врубился и пояснил, что с ним разговаривал сам зять его императорского величества.

То есть даже иностранному дипломату сразу стало ясно, что жаловаться на него будет сугубо бесполезно. Уж дипломаты, ведающие всю информацию в стране и даже всякие слухи, это хорошо знают. Варварская Россия с его совершенно непонятными, но очень жестокими законами!

Ведь здесь даже всесильного министра можно остановить грозным пшиканием императора без всякого суда. А великого князя нельзя, поскольку здесь работают даже не российские законы, а родственные узы. А если еще оказывается, что это зять императора, муж любимой дочери Николая I, еще не родившего сына которых он недавно объявил преемником цесаревича, то спокойно сливайте воду! Сделать ничего нельзя. Его будут убить самым изощренным способом. Причем еще будут громко жалеть и укоризненно качать головой.

Понурый Стюарт вернулся обратно и сразу же наткнулся на внимательный взгляд всесильного следователя. Взгляд был угрожающе страшен и пугал своим последним предупреждением.

— Смотри, — говорил холодный взгляд, — я ведь и без императора сам могу строго наказать так, что мало не покажется. И пусть потом твои соплеменники всеми правдами и неправдами получают тело умершего для фамильного склепа семейного кладбища. Тебе уже будет все равно!

И Стюарт сдался, понимая, что сейчас он не в любимой Англии. Извиняюще улыбнулся:

— Ваше величество Константин Николаевич! Где-то в государственной структуре произошла какая-то досадная нелепость. Может, можно как-то это исправить? Я не пожалею никаких усилий, никаких богатств!

Он хотел сказать, что у него много денег, весомых фунтов стерлингов (из средств, ассигнованных на подкуп официальных российских лиц) и он ими охотно поделится с его родовитым собеседником.

Но посмотрел на холодно-замкнутое великородное лицо следователя и не решился продолжать обольщение. Денег он, конечно, предложит, но чуть позже, когда положение станет яснее. Иногда здешние глупые сановники специально кладут на лицо суровое выражение, дабы побольше потребовать. Хоть бы так! А то в дикой России, куда еще не проник свет цивилизации, чиновники нередко не понимают прелестнейшее влияние всемогущих денег.

Стюарт сел поудобнее, насколько это было возможно на жестком стуле для посетителей, у котором спинка только обозначалась, а все четыре ножки подозрительно трещали, готовые обрушиться. Так что англичанину оставалось радоваться своим пяти с небольшим пудам веса, да время от времени пружинить ноги.

Вот же ж попал!