Так завершается карьера сыщика в XIX веке (сыщик князь Долгорукий-3)

Глава 4

Первым обвиняемым по степени важности и раскрытости его личной вины шла горничная Марефа Грязнова. Ну как? Вообще-то она была простая техничка, если следовать терминологии XXI века. Но в XIX столетии баре говорили немного мягче. Как будто от этого что-то изменилось. А то ведь не убирается простая поломойка императорские реликвии!

Отношение к этой бабе складывалось в жандармерии двоякое. Честно говоря, сам великий князь поначалу сильно сомневался в ее вине. Баба же немолодая. А это означало по XIX веку кучу детишек хотя бы в недавнем прошлом, жизнь, полную кухней и уборкой дома. Как правило, неграмотная, не умеющая практически ничего из заработать женщина. И никак, кроме примитивного помой, приноси-подай.

Да к тому же она уже была плотно проверена жандармами от бабок и дедок до внучат обоих полов при приеме на работу. И как есть чиста по всем направлениям!

С другой стороны, ну а все же вдруг на сей час нечаянно жандармы попали в виновницу переполоха! Как говорится, чем черт не шутит, когда бог спит. Надо лишь подобрать железные доводы, как для себя, так и императора, и пойдет процесс!

Но во всяком случае, пока только есть «твердый» довод — эта женщина выглядит со слов очевидцев не очень приятно. Ха, но это еще не повод голословно обвинять ее в грабеже императорских регалий. Или, по крайней мере, у них должны были быть надежные юридические факты в этом.

И что же у нас есть на сегодняшний день?

Константин Николаевич пробежал глазами по нескольким мелко исписанным листам бумаги — коллективный опус следователей, переписанный жандармским писарем. Согласно ему, домогаясь регалий, Марфа пробралась по заброшенному черному входу (довольно-таки успешно забытый запасный переход для слуг), для чего ей пришлось подняться по лестнице и влезть в люк. Ох уж эти шаловливые предки, понастроили тут!

Ключи у нее были, это весьма убедительный довод, никак не скажешь. А вот в остальном очень даже не доказуемо. Это рыхлая баба, а не гибкий ниндзя, чтобы пройти весь этот путь. Господа, но ведь этого крайне мало! — мысленно воззвал Долгорукий к своим коллегам и повернул лист бумаги.

Следователи, видимо, тоже понимали шаткость своих доказательств и потому на следующем листе четко обозначали еще три доказательства вины:

— Ключ от черного входа есть, как у горничной, лишь у Марефы. А жандармские эксперты четко зафиксировали следы только от его ключа в замке. Больше следов ни от банального взлома, ни от воровской отмычки не было;

— Морские бахилы, почему-то носимые женщиной, довольно хорошо отметились в пыльном, давно уже не убираемом коридоре. И хотя Марефа потом попыталась уничтожить следы собственных злодеяний, но второпях сделала это плохо и отпечатки бахил в ряде мест были четко замечены;

— Постовой жандарм, находящийся в этот вечер на дежурстве, видел уходящую с работы Марфу встревоженной и заметно уставшей, как будто пробегавший несколько сот сажен. При попытке разговорить ее чувствовалось, что она встревожена и весьма нервничает.

Серьезные доводы. Во всяком случае, так просто голословно ни опровергнуть, ни подвергнуть их невозможно. Но все же доказательства для ареста слабоваты и не аргументированы. XIX век еще! Сам он с такой доказательной базой ни в суд, ни, тем более, к императору

Надо, во-первых, увидеть и поговорить с самой Марфой, во-вторых, рассмотреть место преступления. И тогда будет проще рассмотреть все дело в целом.

В любом случае, он непременно должен был с нею встретиться хотя бы даже для вездесущей галочки, чтобы, убедившись в ее честности и невинности, потом окончательно о ней забыть. Или наоборот, найдя вину доказанной, арестовать ее и посадить в Петропавловскую крепость, как самого опасного государственного преступника.

Обворовать самого императора! Для XIX века это все равно, что богохульствовать Господа. Не зря инсургенты уже в это время были поголовны атеистами. А тут неграмотная баба!

А то как же! Посадить человека в тюрьму или, что для XIX ничуть не реже, впаять на каторгу, и ни разу не увидеть его, для Константина Николаевича было шокирующей новизной.

Сам он был уверен в ее виновности после жандармских бумаг процентов в 30. Это много, учитывая, что в 100% он будет уверен только после окончания следствия. Для начала ему хотелось бы подчистить дело. Очень уж топорно и аляповато оно велось.

А ведь многие уголовные дела XIX века потом брались для примера в юридических вузах в XXI века. С соответствующим негативным или позитивным оттенком. Он сам читал такие и ему очень бы не хотелось, чтобы в неряшливо отработанной папке значилось:

— Следователь жандармерии князь Долгорукий.

А потом плохие доказательства и неумные выводы. И итог — профессор говорит, что это пример, как не должен работать квалифицированный юрист.

Бр-р! Так что, прежде всего, четкие формальности, полнота доказательной базы и так далее. А уже потом посмотрим, виновна она или нет. Если дело проработано добротно и правильно, это будет видно хорошо, хочет это сам следователь или нет.

С собой по жандармскому обычаю — работать только с каким-никаким помощником — на этот раз он взял вахмистра Игната Кормилицына, человека из столичного простонародья, малограмотного, но внимательного и сообразительного, знавшего это дело до мелочей. Будет ему помогать и, если надо, фиксировать ход предполагаемых допросов. А думать он и сам может и за двоих!

В Зимнем дворце он хотел сначала сам поискать Марефу в подсобных помещениях, но потом ему стало откровенно лень. Набегался сегодня, нанервничался, а он между прочим, великий князь! И так найдется, не велика «дама».

Отправил поискать ее вахмистра, а сам принялся точить лясы с двумя знакомыми жандармскими офицерами. Их очень льстило, что дворянин из их круга сумел пробраться в императорскую семью.

Обсудили кое-какую информацию, князь стал обладателем наисвежайшей сплетни, кто кому ставит рога. И ведь даже не смешно. Действительный тайный советник, старик семидесяти лет, зачем женится на двадцатилетней девушке? Кроме как получить рога, иных вариантов они не нашли. И ведь получает их, большие, ветвистые.

Пришел Кормилицын, таща на буксире уборщицу. Днем, как обычно, она или работала, или слегка отдыхала — здесь тоже не звери лютые. Константин Николаевич ее немного знал, как, впрочем, и другую обслугу дворца — служба такая.

Толстая, простоволосая, одетая вомножество одежд и одежек, она визуально сразу же заняла весь имеющийся объем комнатки. Это почувствовали не только жандармы, но и сама Марефа. В присутствии благородных господ она, как могла, съежилась, скомкалась, буквально спряталась за предложенный ей колченогий стул.

Что-то не подходила Марефа к предложенной ей следователями роли громилы–бандита. Посмотрел на сквозь нее всевидящим взглядом. Таких, как она, всегда называли русская простонародная баба. Причем с откровенным негативным подтекстом. Такая, может, и коня не остановит, а вот уличную бабскую драку с воплями и выдиранием кос вполне начнет. В своем кругу, как знал Константин Николаевич она была криклива и зла, палец в рот не клади, охотно откушает по самый локоть.

Но среди сиятельных господ в страшных жандармских мундирах она явно присмирела. Понимает мразь, что плетью обуха не перешибешь, и ей достанутся плети ни за что. Хотя бы за ее хамство или их плохое настроение… Мда-с. Такова проза реальной жизни простого народа в XIX веке. Нет, место свое она знает, протии ветра плевать не будет.

Что она сможет? Ссориться с большим визгом и обязательным выдиранием косм ее противнице, выесть мозги близкому мужику (мужу или сыну). А вот войти по сложной дороге грабителя способом японского ниндзя — НИ ЗА ЧТО, не будь он следователь силовых структур в две долгие жизни!

Впрочем, окончательные выводы на уровня официальных бумаг пока делать весьма рано. Хотя, господа жандармские следователи, говоря о том, что Марефа закоренелая преступница, вы хотя бы одним глазком посмотрели на обвиняемую. Ему она тоже не нравится.

И, более того, женщина, судя по всему, и сама может легко пойти на протиправные действия по различным мелочам — стащить кусок того — сего съестного, похулиганить, не подпадая под статьи уголовного кодекса. Но императорский скипетр обокрасть она никак не сможет. Ни по моральным качествам, ни по физическим кондициям.

Небрежно просмотрел на собранную на нее досье — тоненькую папку со всякими бумагами. Жандармы, хотя и старались в расследовании, но откопали, в общем-то, совсем немного. Коренная петербуженка, что для простого народа в XIX веке большая редкость. Обычно прислуга бывает родом из деревни. Родители — мещане из недалекой заставы Санкт-Петербурга, ни в чем негативном ранее замечены не были. Сейчас оба померли естественной смертью. Средняя жизнь в XIX веке была еще весьма коротка. Люди быстро мужали, растили детей и так же скоро помирали. Оба не дожили до пятидесяти лет, что никого не удивило.

Вдова. Муж утонул в Мойке в прошлом году по пьяному делу. Хотя, семья у нее большая и Марфа и не нуждалась в нем более. Три дочери давно замужем, свои дети взрослые. Один сын забрит в рекруты, служит где-то в Польше. Сама живет с младшим сыном Степаном тридцати лет. Женат, естественно. Четверо детей — три сына и дочь.

Жандарм, собиравший материалы, приписал — каждодневно пьет горькую, то и дело приходится выводить из запоя, а то работать некому. Ха, я бы тоже запил. Дома две злющие собаки — мать и жена — не заметишь, как сожрут. И дети, наверняка, требуют своего.

А кто Степан у нас по должности, может ювелир? — князь поискал глазами нужную строчку, разочарованно хмыкнул. Захотел, понимаешь, легкого пути. А вот на тебе палкой по голове. Сопроводительная бумага говорила, что работает он обычным дворником. То есть Ломоносова из тебя, Степан, явно не выйдет.

С другой стороны, он и так предполагал, что это пустой номер. Не может эта баба, по жандармскому досье неграмотная, без особой квалификации, физически слабая воровать драгоценные камни. Не Мата Хари. Или, может, так проявляется эффект сороки? Увидела что-то блестящее, не выдержала, стащила, сама не зная что.

Посмотрел на ее пальцы, толстые, как сосиски, относительно сильные, но грубые. Как последний шанс, как бы нечаянно уронил карандаш. Марефа, простая душа, охотно за ним потянулась, торопясь услужить страшному господину. Но пальцы, привычные лишь для самой примитивной работы, беспомощно скребли по каменистому полу, не в силах схватить не такой уж и тоненький ствол карандаша. Моторика пальцев у нее совсем не та!

Не в силах больше смотреть на ее мучения, Константин Николаевич отобрал у женщины кое-как подобранный ею карандаш. «Пусть почивает в бозе», — решил он о ней, как о мертвой. Она и так сейчас умерла для следствия. Хотя стоит ли по этому поводу жалеть? Сейчас он ее напугает, чтобы не ломала голову по поводу вызова в жандармерию и пусть бежит, пугается от любого шороха. Болтать будет меньше.

— Марефа! — сказал внушительно, — до меня тут дошли сигналы, что ты небрежно протираешь государевы регалии. Как будто лавки у себя чистишь. Срамота! При этом нехорошо шутишь, сквернословишь, а один раз была даже под хмельком. Смотри баба, Господь обозлится. А если ему будет некогда надзирать над тобой, то и для такого случая есть земные господа. Отдерем, как сидорову козу за твои прегрешения, не пожалеем!

Горничная, слушая эти грозные слова, отдающие суровым наказанием, краснела, бледнела, смурнела. При этом она так быстро переходила от одного эмоционального состояния к другому, и так глубоко каждый раз погружалась в каждый из него, что диву можно отдаваться. Князь постоянно удивлялся этим переходам, готовясь к глубокому обмороку этой бабы. XIX век — это вам не XXI. Следователя, особенно такого высокого ранга, не притянут к официальной ответственности.

Однако он прилично ошибся. Марефа, как настоящая русская бой-баба, которая и коней замучает и горящую избу по бревнышку разнесет, решила ослабить напряжение ситуации по-другому.

— Сиятельнейший барин! — внезапно упала она на колени, — кормилец–поилец, клевещут эти гадостные гналы, не делала я ничего такого противу государя — амператора! Вот тебе настоящий крест!

Она поискала красный угол с иконами, не нашла. Тогда широко перекрестилась, глядя на него, как на православного попа.

Константину Николаевичу стало и смешно, и немного противно от этой нарочитой религиозности. Пожалуй, надо кончать с этим вариантом. Он сделал страшное лицо и угрожающе потянул:

— Что, меня прерывать, странь господня!

В оригинале ХХ века фраза звучала, как «меня будить», но великий князь, поменяв слова. сумел сохранить тон и акценты. С точки зрения самого Константина Николаевича получилось довольно убедительно. Во всяком случае, глупая баба, оглушенная барскими словами, так и осталась стоять на коленях, и смирено стала ждать решения господина следователя.

— Противогосударственную деятельность требую немедля и навсегда прекратить, — холодно сказал великий князь, — ежели о тебе еще сообщат, вызову снова, но перед этим тебя обдерут розгами в швейцарской. Понятно ли тебе?

Марефа все, конечно, поняла, о чем сообщила, как угодливыми поклонами всей верхней частью своего тела, так и словесными заверениями.

— Иди, баба, — подытожил он их «беседу». А когда та вздумала задерживаться, просто потребовал от Кормилицына очистить от нее помещение.

Вахмистр, в отличие от своего начальника, совсем не стал говорить. Такого рода посетителей он открыто презирал. Рывком за плечи поднял ее, повернул лицом к проему двери, и всадил коленом по очень большому мягкому месту.

От полученной инерции Марфу вынесло из помещения, как пробку из бутылки французского шампанского.

— Я, ваше императорское высочество, полагал, что вы ее арестуете, или хотя бы по делу допросите, — осторожно намекнул на возможные ошибки великого князя Игнат Кормилицын, глазами проводив траекторию полета, — подозреваемая все же по делу о скипетре государя.

— Глупа, бестолкова, просто обычная баба, — в ответ философски охарактеризовал Марефу великий князь, — к действиям с ценностями больше десяти копеек не способна. Монаршие регалии способна только поглаживать грязными тряпками.

Константин Николаевич помолчал, прикидывая доводы не сколько для разговора с Игнатом — вот еще! — сколько для выстраивание концепции следствии. И решительно указал:

— Если только ее не использовал в корыстных целях ее хахаль, — добавил про себя: «Но как раз это в XIX веке в относительном малолюдстве это будет проверить не трудно».

Скажи, Игнат, — повернулся он к жандарму, — помимо сомнительной близости к сокровищам, чем еще руководствовались сотрудники жандармерии, когда присматривались к горничной?

— Не могу знать, ваше императорское высочество! — привычно вытянулся в струнку вахмистр. Впрочем, здесь все было не в привычке. Жандарм просто не знал. Спрашивать Бенкендорфенно надо было у Бенкендорфа. А пока, по факту, он влез в пустышку.

Сказал напоследок:

— Вахмистр, по Грязновой ты должен только прошерстить все ее связи. Конкретно я ищу сравнительно молодого любовника. Впрочем, ищи всех мужеского пола или девок и молодых баб, хуже не будет. саму не трогай, бесполезно.

Жандарм послушно склонил голову. Дурит ведь барин, сам того не понимая. Арестовать ее и вся недолга! Таких баб превеликое множество, одну можно отправить на каторгу, никто и не заметит. Хотя все это господские капризы, он сюда влезать не будет, целей останется.

Константин Николаевич скупо улыбнулся. Игнат мог думать, что угодно, лишь бы его приказы послушно выполнял. А он пока эту карту закроет, как бесперспективную.

А теперь идем дальше! Кто у нас следующий?