Так завершается карьера сыщика в XIX веке (сыщик князь Долгорукий-3)

Глава 17

Равнодушный надзиратель увел плачущую Елену в тюремную камеру. Великий князь отпустил следом и писаря. А сам тяжко задумался. Начиналось самое важное, хоть и трудное и временами нудное.

А почему, собственно, он зациклился именно на краже императорских регалий? Это дело первое и, кроме пресловутого Алертона, англичане к нему пока никак не лезут. Ведь это не чистые грабители. То есть они могут украсть не только сугубые драгоценности и золото, но и всякие такие документы Николая I. И им даже лучше взять документ. А там, как он слышал от самого императора, есть такие ценные бумаги, что мама не горюй! И ихнее правительство готово отдать за один листочек такую сумму фунтов стерлингов, что какие там бриллианты!

Так что официальные и наисекретнейшие документы всяко для них лучше. И куда дороже и для дипломатов гораздо привычнее. Вот оно, третье дело, которое он раньше ощутил, начинает вырисовываться! Или все же не то?

Так, он пока не туда залез. Слишком еще много неизвестных переменных, чтобы рассуждать так высоко и обобщенно. Поговорим лучше о персоналиях.

Итак, по этому делу стало два целых важных лица:

— Джером Стюарт, четвертый граф Ньюкаслский, черт его побери;

и

— Пока условно объект «Генрих». Потому что его опытное сознание из XXI века упорно подсказывает, что это не подлинное имя, это своего рода прозвище, так сказать ник, под которым тот вылазит в «интернет» XIX столетия и там безобразничает. А паспорта в это время хоть и есть, но подделать их много времени не потребуется. Как и чиновников подкупить.

— И само по себе лезет еще третье лицо, тоже иностранец и тоже англичанин, — как его, Вильям Алертон? Почему тоже лезет? Да быть не может, два англичанина, «Генриха» пока трогать не будем, может он и не бритт и даже не иностранец совсем. оба по бриллиантам и станут по отдельности! Он, конечно, не любит их, но это не повод считать поголовными дураками!

Правда, бриллианты у них разные, но все из той же имперской семьи. Джентльменский спор по поводу кто лучше украдет и у кого «конфетка» лучше? Оба почти пойманы, но тоже не конца. И не потому, что жандармы плохо работают или вот он, конкретный попаданец. В первом случае император Николай I запретил, а во втором — просто еще следствие не закончено.

Поймают!

И еще не совсем понятно, почему он-то, попаданец XXI века, проходивший в свое время в в вузе курс «История юриспруденция», ничего не знает о пресловутом «Генрихе»? Ну, хоть намеком, но должен знать. Память тогда была капризная, студенческая, но ведь Стюарта вон вспомнил.

Поднапряг еще бедную память, поискав знаменитые и не очень уголовные дела. Нет, фамилии вылазят, но какие-то совершенно другие.

Подумал, что в какой-то раз попытается вспомнить. И быстро сдался, поняв, что больше новой информации он не вычленит. В конце концов, это ведь был обычный учебник и «Платиновому делу» в нем выделено всего лишь три абзаца, не самых, кстати, больших. А «Дело по краже имперских реликвий» в эпоху Николая I только упоминается без подробностей.

Генрих вообще-то имя звонкое. То есть, если бы он там встретился, всяко бы вспомнил. Скорее всего, как обычно в учебнике, Стюарт, как главный персонаж, там выделен. А остальные просто отмечены одним словом — другие. Пока хватит. Но этих троих «героев», в том числе и Алертона, надо помнить!

И второстепенные лица, куда же без них:

— Вставим сюда вора Мишку. Он и раньше не очень-то вписывался в первые лица, а теперь совсем утух. Но под суд он все равно пойдет. Пять лет каторжных работ судьи всяко ему найдут. Ибо рецидивист! И не фиг протягивать грязные руки к императорским регалиям!

— а вот прочие, типа Марефы и ее дочери Елены пойдут уже практически свидетелями. Хватит с них. Розгами баб и так отлупцуют в административном порядке, чтобы знали, с кем водится и для кого можно и не можно выпускать свою женскую натуру. И, пожалуй, хватит с них, убогих!

Главный здесь на сегодняшний день, понятно, Стюарт. Хотя и его подельник «Генрих» сволочь прелюбопытная. И пока малоизученная. С него, пожалуй, и начнем. И говорить мне будет Марефа! Что же это она про него совсем промолчала? По глупости? Или, по бабской хитрости? Деньгами прошуршали? Или, опять же, уже свою грудь ему позволила потрогать и понравилось?

Позвонил в колокольчик, поговорил с секретарем Алексеем. И вскоре в кабинет вошел писарь Алексей и была введена под конвоем Марефа.

Для начала Константин Николаевич провел педагогический ритуал, отругал ее и, на всякий случай, предупредил ужесточением наказания, как для самой Марефы, так и для ее Мишки.

Марефа попыталась волчком уйти от нового дела, отговорившись, как всегда, что я, мол, баба глупая, что-то не помню, что-то не знаю.

Но попаданец еще по прошлой жизни понимал, что женщине в этом случае нельзя верить никак. И для лечения прописал ей пять шпицрутен, строго предупредив, что три сотни шпицрутен ей, пожалуй, уже достаточно для божьего суда на том свете. И что такими темпами ее долго не хватит.

Писарь дал ей положенную порцию, аж свист стоял в воздухе, да Марефа горестно стонала. А потом он показал ей то место протокола допроса Елены, где та рассказывала о «Генрихе». Мол, какого… страдаем, если первые слова уже говорены?

Конечно, великий князь немного рисковал. Марефа могла совсем не знать про него. И тогда он бы полетел своей концепцией. Немного, но быстро. Однако оказалось, все тут у него в порядке.

— Вот ведь сука! Бл…! -всхлипнула расстроено Марефа, — я ее по-родственному жалею, страдаю за нее, а она уже все выболтала!

Оказалось, что мать знала про второго чужеземца даже больше, чем дочь, а не говорила, потому как по-бабьи жалела Елену. Любовник ведь, почти муж, хоть и не венчанный, а все одно любовь-морковь.

За это Константин Николаевич строго по казеному предупредил ее, что за каждое такое несказанное слово она будет еще получать по десять шпицрутенов. А потом еще получит десять лет каторги по совокупности от суда. Ведь государственному лицу в высоком статусе великого князя пытаешься врать! В петлю хочешь, собака противная?

Это ли, или женщина сильно обозлилась на собственную дочь, но распелась она, как курский соловей в саду летом. Писарь Алексей, не успевая за ней писать, не раз требовал, чтобы она помедленнее и четче выговаривала имена. Особливо иностранцев.

Великий князь мог быть вполне доволен. Показания Елены оказались солидно дополнены и подтверждены. И еще как! То, что дочь не хотела говорить подробнее, стеснялась или утаивала, мать говорила прямо и грубо, ничего не пряча, даже наоборот, в пику ей рассказывала все тонкости.

И Константин Николаевич узнал, что любовницей дочь все же была постоянная. И если говорить о трех — четырех, то не встречах, а, как минимум, месяцах. И от законного мужа она ушла и жила открыто с «Генрихом», не стесняясь. Мужа, чтобы он не ругался и не жаловался в другой раз в полицию, а то и в церковь, «Генрих» подпаивал, давая каждую неделю по целковому. А детей Марефе за свой счет приходилось подкармливать и обстирывать. Свои же кровиночки!

— Я, вам даже вот что скажу, ваше императорское высочество, — понизила голос Марефа, как будто кто-то ее здесь мог услышать, — она мне не говорит, но как-то кажется, что дочь моя с этим клятым «Генрихом» даже ходит воровать. А «Генрих» этот не просто грабитель, а что-то поважнее, как у нас, вор в законе.

Хм, вот так Марефа! Ой, да язычок у нее!

Женщина еще много молола языком, но уже практически впустую. Видимо, ее действительно испугала угроза следователя (только какая?) и она старалась, как могла, зарабатывала прощение у государства.

Старайся, я не против. Может и сможешь. Первый шаг уже есть и очень даже хороший, — подумал Константин Николаевич, — а наказание тебе точно скостят.

Теперь можно было пригласить Стюарта. Под вооруженным конвоем, конечно. И, пожалуй, в больших и весьма прочных кандалах. Пусть джентльмен потренируется. Чего-то ему, следователю, кажется, что каторжанином ему быть скоро и надолго, даже статус дипломата не поможет.

Англичанин пришел недовольный. Еше бы, не привык к тяжелым и неудобным кандалам. Начал (по-английски) угрожать дипломатическим скандалом, предупреждал крахом карьеры. Может даже опасности жизни.

На все это Константин Николаевич откровенно и сладко зевнул. Зятю императора и отцу пусть пока еще будущего преемника цесаревича боятся за какого-то чужого дипломата, даже не полномочного министра (в последующем это посол), было откровенно смешно. А уж жизни, ха-ха. Разумеется, сто процентов гарантии жизни никто не даст. Но гибель от рук англичан в центре Санкт-Петербурга это также мифологично, как инаводнение. Раз в сто лет, и то если не повезет, и он не поедет в другой город.

Полный дурак, что ли, так наивно лгать? Пусть уж лучше серые волки задерут, в XIX веке они есть почти в каждом отечественном провинциальном городке. Сожрут по пути в городскую мусорную свалку.

Стюарт, хоть и не был российским поданным, все же уловил нюанс ситуации. Он осекся и наморщил лоб, выискивая более убедительные доводы.

Великий князь, пользуясь этим, спросил:

— А скажите-ка, любезный, ваш «Генрих» по какому делу идет: по платиновому или по императорским регалиям?

Стюарт явно сначала даже не понял. Потом, постепенно, на его лице вырисовался ужас. Такой мощный, что дипломат даже перестал контролировать свое лицо.

«Генрих», к сожалению для английского графа, знал очень много. Настолько много, что ему самому в России в дальнейшем будет лучше не показываться вообще. Ведь если его тоже арестуют, то он, спасая себя, может так наоткровенничаться про спутника, его здесь просто загниют. Жандармы ведь такие лихие ребята, он даже не узнает, в чем ему надо отпираться, а в чем лучше откровенничать.

И англичанин не нашел ничего лучшего, чем элементарно отпираться от маловедомого пока для следствия «Генриха», как от совсем чужого человека. Как провинившийся младенец будет отбрыкиваться от всего существенного, думая, что этим он себя спасет.

В ответ великий князь швырнул к нему отдельные листы допросов Марефы и ее дочери.

— У меня еще свидетели найдутся, — предупредил он, — и имейте в виду. Если вас будут пытаться активизировать физическими пытками, то, вне зависимости от ваших слов, вас придется навсегда оставить в отдаленной камере Петропавловской крепости. Вас уже как бы не будет. Дешевле обойдется.

И имейте в виду, «Генрих» этот полез в секретный архив самого его императорского величества. В личные документы! Так в душу монарху не плевал еще никто и теперь вашего содельника в России не спасет уже ни кто.

Стюарт был уже в годах, сухарь прожженный, все видящий. Но холодно-равнодушный тон следователя, который, видимо, в силу своего высокого положения в императорском дворце, много чего знал от будущего, заставил его вздрогнуть и заговорить. Путано и многословно.

Ведь он знал, что не надо хитрить и пытаться обмануть следователя. Тому только это и дай. Дальше он заставит говорить или даже обхитрит. И все, сам не поймешь, где сдашь свою позицию.

И все-таки он стал рассказывать. Для начала откровенно врать, почти не пытаясь хотя бы чуть-чуть сливать на этих чертовых баб.

Конечно, он срезался. Следователь не зря имел авторитет лучшего следопыта этой страны. При чем, судя по легкости, с которой он отделял правду от лжи, он уже много знал. Очень много.

А ему-то раньше казалось, что он легко переиграет русскую жандармерию. Как же, обманул! Радуется теперь в этой псевдотюрьме.

Меж тем Константин Николаевич на этом этапе всего лишь хотел знать, насколько Стюарт предан своему подельнику и до какого уровня сможет его предать. И потом можно и давить его.

Как оказалось, «предан» он был достаточно прочно и довольно глубоко. Так сказать до гробовой доски. Чьей, правда, не понятно, но кого-то потом точно убьют, а потом исподтишка зароют.

Эти англичане такчасто все рассказывали об ужасах русской жандармерии, что, в конце концов, сами прочно в это поверили. И стоило только на практике показать, что да, данный кошмар имеет место быть, как Стюарт стал охотно разговаривать. Не все правдиво и не так, как надо, но потихоньку сдавать сообщников.

Хотя как потихоньку. Константин Николаевич чувствовал, что у него на голове начинают дружно вставать дыбом волосы. Вот это мило!

Оказывается, даже платиновое дело, пусть и само и ценно и важно, но все-таки было лишь прикрытием. Чуял он, что здесь не чисто. И оно проводится отнюдь не для прикрытия кражи императорских регалий, как ему виделось накануне. Нет, оно тоже было, так сказать, неплохим прикрытием. Только уже второго эшелона. Не поверишь одному прикрытию, так поверишь второму. А действительное дело было третье, и касалось оно совсем не драгоценностей.

Но от этого становилось не легче. Более того, эта была бомба сверхядерного уровня. Колоссальной мощности! Куда уж там скипетр. Вот это англичане, вот это паразиты!

Константин Николаевич так возбудился, что вынужден был прервать допрос. Это, разумеется, не по правилам, но куда уж там. Стюарта отправили в гостиничную камеру со строжайшим приказом не сводить с него глаз. А сам к Бенкендорфу за советом и, немного, прихвастнуть. Хотя, как прихвастнуть. Тут ведь можно и по собственной балде получить от Николая. По той, что находится на плечах. Эмоции будут на таком уровне и от таких людей, что можно не только эполеты потерять, но и эту бедную балду.

Самоедские мысли великого князя были прерваны появлением самого шефа жандармов. Не вытерпел, сам появился.

«Вот ведь как! — частично удивленно, частично пораженно подумал он,- а я еще считал, что в нем нет никакой искры следователя. Однако же, как только почувствовал опасность, сразу явился».

Конечно же, Константин Николаевич немного ошибался. Речь шла не о чувствах розыскника, а о пресловутом шестом чувстве царедворства, который ощущал буквально копчиком носа опасность для своего места. Впрочем, в данном случае эти чувства были очень похожи.

Великий князь встал, поздоровался из принципа элементарной вежливости. Несмотря не на что, великий князь уважал Бенкендорфа. Как бюрократа и царедворца. Это ведь тоже не просто. Как он не то что устойчиво выдержался, но и непоколебимо поднимался по карьерной лестнице. И это при отсутствии капельки таланта розыскника!

— Я тут уже подходил, но секретарь сообщил, что вы ведете важный допрос и не рекомендовал мешать, — сообщил меж тем Бенкендорф, улыбаясь.

А что ему оставалось? Ему приходилось просить и каяться у своего подчиненного. И не только потому, что тот был силен матримониальными связями с императором Николая I, но и в связи с тем, что являлся фактически единственным сотрудником жандармерии, способным раскрыть это зубодробильное дело. И не только его вести, но и завершить и показать результаты.

Великий князь все это понимал. Но он также чувствовал, что и чисто по-человечески и совершенно с формально-юридической стороны, его устраивает именно Бенкендорф, а не кто-то еще, пусть и более умный и талантливый, но порывистый и нетерпеливый.

И поэтому искренне ему обрадовался. Если уж и начальник, то хотя бы такой.

— Да, граф Александр Христофорович, — подтвердил он его слова, — допрос был очень важный и итог, мне кажется, весьма знаменательный. Впрочем, может, посмотреть выписку из протокола для его величества государя императора. Мне показалось, что надо обязательно показать Николаю Павловичу, ведь информация касается, прежде всего, самого его лично.

Бенкендорф в некотором сомнении посмотрел всего лишь два листочка с куцым текстом. Что же здесь было настолько важным, чтобы беспокоить самого государя-императора?

Но по мере прочтения его отношение к выписке и к самому следователю резко изменилось. Он уже не спрашивал о важности документа, только спросил:

— Вы ручаетесь, ваше высочество, в его содержании? Ведь это полный кошмар! И это страна цивилизованных мореходов!

— Я, разумеется, ручаюсь, поскольку ждал от англичан некой подлости, — хладнокровно сказал великий князь, обратив на сугубо официальный тон Бенкендорфа, — и, как мы с вами уже говорили, я не считаю их уж такими цивилизованными. То нация торгашей и крохоборов, готовая убивать, ограбить и лаже зарыть, не похоронив по-христиански.

Но, надо сказать и я оказался в полном изумлении при их действии. И готов показать даже неокончательный результат его величеству императору Николаю I. Перед этим, естественно, переговорив с вами.