Там, где цветёт папоротник

Глава 5. Медвежье нутро

– Медведь! – отчаянно завизжал щуплый бандит, отброшенный Маруном в сторону. – Тикай, братцы! – и тут же юркнул в ближайшие кусты, только пятки в рваных сапогах сверкнули.

Его примеру тут же последовала остальные разбойники, побросав оружие. Одного из них, пробегающего мимо, Беруня умудрился тяпнуть за ногу, но тот даже не замедлился, с ругательствами и проклятиями ввалившись в заросли. В мгновение ока на поляне не осталось ни одного головореза, и только лишь лохматый главарь замешкался. Он не выпускал из рук Любомиры, пытаясь прикрываться ею от страшного зверя, словно из-под земли вдруг выросшего перед ним.

– Нечистый… берендей… окаянный… – лопотал лохматый, но от страха ноги его будто вросли в землю, и он не мог сделать ни шагу прочь.

А Марун приближался к нему. Марун ли? Любомира замерла в руках у разбойника, словно перепуганный зайчик, и с ужасом смотрела на огромное лохматое чудовище, грузно топающее в их сторону.

Медведь неторопливо переваливался с лапы на лапу, ему некуда было спешить. Он приоткрыл пасть, наклонил морду к земле, не отрывая от жертвы кровожадного взгляда.

– Прочь, пшел прочь! – разбойник, наконец, смог шевельнуться, вытащил из-за пояса нож и приставил его к горлу Любомиры, нечаянно полоснув ведьмочку острием по коже. Потекла кровь, девушка с трудом сглотнула от страха и боли – нежное девичье горлышко беззащитно дернулось под лезвием. – Пшел прочь, или я за себя не ручаюсь! – нож дрожал в руке обезумевшего от страха бандита, еще сильнее раня Любомиру.

От запаха свежей крови, текущей по шее Любомиры, Марун-медведь пришел в неистовство. Он огласил ночной лес громоподобным ревом, распугав из крон деревьев сонных птах. И поднялся на задние лапы, выпрямившись во весь рост, сровнявшись головой с верхушками молодых деревцев.

И снова заревел, да так громко, что от силы этого звука с ближайших кустов сорвало охапку сухих листьев.

– А-а-а! Окаянный! – в ужасе лохматый отшвырнул Любомиру в сторону и с отчаянием обреченного кинулся на медведя с ножом в руке. Кривое лезвие вошло в шкуру на животе животного по самую рукоять, но косолапый, казалось, вовсе не заметил этого. Он небрежно махнул когтистой лапой, и разбойник отлетел далеко в сторону. Неловко поднялся на четвереньки, зажимая одной рукой разодранный бок, попытался отползти от зверя прочь, но медведь в один прыжок оказался рядом, навис над ним… Еще мгновение, и Марун откусил бы разбойнику голову.

Едва опомнившись, Любомира бросилась к медведю, вцепилась тонкими пальчиками в грубую мохнатую шубу:

– Остановись, Марун! Не надо! Не бери греха!

Чудовищный зверь досадливо тряхнул шкурой, едва не сбросив с себя ведьмочку, но Любомира держалась крепко. Она принялась отчаянно гладить медведя, приговаривая:

– Не тронь его, Марун, не надо. Ты же не такой. Ты хороший, добрый. Мне сапожки подарил, Беруню пожалел.

И медведь ревел все тише, мотая тяжелой головой, словно пытаясь сбросить наваждение. И Любомира, чувствуя, что ее слова его за душу трогают, продолжала говорить:

– Не тронь его. Пусть катится колобком. – Понимая, что этого мало, Любомира использовала последнее средство, – Что бы твоя Марьяна тебе сказала, а?

Услыхав эти слова, Марун коротко рыкнул и отпрянул от разбойника. Тот, не будь дурак, тут же подхватился и понесся прочь в чащу леса, только его и видели.

А медведь, недовольно ворча, повернул влажную морду к Любомире и двинулся на нее, едва не уронив наземь. От ведьмочки пахло свежей кровью…

Девушка непроизвольно попятилась, выставив перед собой руки для защиты:

– Марун, ты чего это? Это же я, Любомира…

В ноги девушки прикатился пушистый комочек. С отчаянной смелостью Беруня бросился защищать свою подругу даже от взрослого медведя. Совсем такого же, как тот, который убил его мать и брата… Медвежонок заревел, но Марун легким движением лапы просто отшвырнул его в кусты, где тот принялся беспомощно барахтаться.

И снова Марун шагнул к Любомире, аж земля под его лапищами дрогнула. Ведьмочка судорожно вздохнула, задержала дыхание, не смея дышать от страха. Теплый мокрый медвежий нос уткнулся ей в живот. Зверь принялся с шумом принюхиваться, мусоля девичье платье, того и гляди вцепится клыками в нежную плоть. Но медведь медлил, и Любомира, едва живая от ужаса, осмелилась и положила ладошки на широкий лоб чудища. Осторожно погладила жесткую шерсть. Закрыла глаза, каждый миг ожидая рвущей боли от медвежьих клыков, и представила, что под ее пальцами был не грубый звериный мех, а шелковистые русые волосы охотника. Ей же ведь всегда так хотелось коснуться его бородки. Вот, желание почти исполнилось. Почти…

И девушка запела – тихую песенку, которую напевала Василёчку, когда маленький братец не мог заснуть. О мягкой травушке, да ласковой реченьке, о румяных караваях, да парном молочке.

И медведь не тронул Любомиру.

Недовольно фыркнул, окончательно намочив ее платье, и отвернулся. И в тот же миг начался обратный оборот. Бурая медвежья шерсть клоками отваливалась с тела охотника, слышался его тихий болезненный стон. Ведьмочка не выдержала и закрыла глаза руками, чтобы не видеть этого.

А потом все стихло, и чуть погодя теплая рука охотника коснулась ладошек Любомиры, которыми она закрывала глаза. И она услышала его низкий глубокий голос:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

– Спасибо тебе, Любомира.

Девушка решительно выдохнула и открыла глаза.

***

Марун резко повернулся к ней спиной. Мужчина был полностью обнажен. Литые мышцы играли под гладкой кожей – ни следа бурого медвежьего меха. Порванная одежда валялась в стороне. С кряхтением Марун подобрал ее и принялся натягивать дырявые штаны. А Любомира все не могла отвести взгляда от его ягодок, тех, что пониже спины. И так ей захотелось их потрогать, даже пережитой страх отступил на второе место…

Почувствовав ее взгляд, Марун обернулся через плечо:

– Чего глядишь, словно сыч? Неужто решила должок свой возвернуть? Так, сейчас не вовремя будет…

Ведьмочка покраснела, смутилась и отвела глаза:

– Подлатать бы тебе одежу, вся в дырах…

– Не впервой, – мужчина наклонился за курткой, чуть покачнулся.

– Ой, у тебя кровь! – Любомира заметила, как по животу Маруна тонкой струйкой стекала кровь из раны, оставленной на медведе разбойником.

– Ерунда, царапина, – охотник только отмахнулся, накинув на плечи куртку. Вернее, те лоскуты, что от нее остались.

Любомира упрямо уперла руки в бока, проговорила строго:

– Это зверю ерунда, а у тебя кровь идет. Дай, поворожу!

И шагнула к мужчине. А он отступил от нее на шаг:

– У тебя тоже кровь, – указал на шею девушки.

Любомира тронула горло рукой – порез, оставленный лохматым разбойником, чуть кровоточил. Девушка недоуменно посмотрела на кровь на своих пальцах.

– Что ж ты, Любомира-травница, не боишься меня? – Марун смотрел на нее с прищуром, одной рукой придерживая порванные штаны, другой зажимая кровоточащую рану в боку. – Я ж ведь и вправду берендей-оборотник, угадала ты.

– Боюсь, – девушка ответила неуверенно.

На самом деле, страха она пока не испытывала, только удивление и довольство оттого, что оказалась права.

– Токмо раз ты меня не тронул, покуда зверем был, теперь уж точно не обидишь, – проговорила резонно.

И решительно направилась к потухшему костру. Кем бы ни оказался ее провожатый, но до утра было еще долго, а спать в сырости по утренней росе ей вовсе не хотелось.

– Огня нужно, – она заковырялась в котомке, отыскивая огниво. – Теперь-то эти головорезы к нам точно не сунутся.

Марун опустился на корточки напротив Любомиры, следя за ее дрожащими руками, пытавшимися высечь хоть одну искру:

– Как ты поняла, что меня нужно было остановить, Любомира? Кабы не ты… Не остановила бы ты меня, убил бы я того разбойника, так и остался бы навек в медвежьей шкуре.

– Сама не знаю. Нельзя убивать… – ведьмочка чувствовала, что с огнивом ей не сладить, и принялась шептать огневой наговор, сопровождая слова огненными знаками. Как учила ее Василина. Вот только с перепугу забыла она слова старой травницы, что огонь-то стихия своенравная, и от избытка чувств перестаралась. Пламя полыхнуло яростно, заставив ее отшатнуться от кострища.

Марун только лицо отвернул в сторону:

– Он чуть жизнь твою не отнял, Любомира.

– Понимаю, но… все равно нельзя. Можно же найти другой способ, поговорить, попросить…

– С такими, как эти оборванцы, разговор должен быть коротким, – Марун хмыкнул, поворошил дрова в костре, чтоб горели ровнее.

– Не от хорошей жизни они на нас напали, – ведьмочка принялась собирать брошенное головорезами оружие в кучу – кривые ножи да ржавые топоры.

– Ты еще пожалей их, – охотник с осуждением покачал головой.

– А вот, и пожалею, – Любомира вскинулась. – Мне вообще всех жалко. И разбойников этих, и медвежонка осиротевшего, и даже… тебя.

– Копьеца жалко, – Марун проворчал, сделав вид, что не услышал ее последних слов.

Теперь Любомира шарила по полянке в поисках оброненного гребешка. Вздохнула: вот и второй подарок Василины оказался бесполезен, не уберег ее от злых людей.

Гребня она так и не нашла в темноте, зато отыскала Беруню. Медвежонок сидел под кустом, напуганный, но совершенно невредимый. Увидев свою благодетельницу, звереныш обиженно заревел, и ведьмочка подхватила его на руки. Подтащила к весело пляшущему костру и покосилась на охотника, сидевшего по другую сторону пламени. В отсветах огня его лицо казалось каким-то нездешним, словно у древнего духа, сбежавшего из самой Нави, чтобы провести ночь со своенравной человеческой невестой.

Марун скинул с плеч порванную куртку и теперь штопал ее, пытаясь хоть немного прихватить разошедшиеся швы. Любомира наблюдала за ним исподлобья. Наконец, не выдержала:

– Не мужицкое это дело, одежу штопать. Дай, я, – и решительно выхватила у него рукоделье.

Марун поморщился:

– Покуда бобылем живешь, всему научаешься: и одежу себе штопать, и кашу стряпать…

Любомира принялась ловко орудовать длинной портняжной иглой – сколько ей пришлось чинить порток младшему братцу, она теперь не глядя могла любую дыру зашить. И уж коли Марун сам заговорил о своей одинокой доле, ведьмочка решилась-таки задать вопрос, который мучил ее с самой купальской ночи, когда она образ зверя в костре углядела:

– В деревне разное болтают, но и сам ты говорил, – она медлила, понимая, что вопрос охотнику не понравится, – что супружницу твою медведь… того… Скажи, Марун, а тот медведь, это не…

– Это был не я! – охотник проревел с такой яростью, что на миг Любомире показалось, сейчас он снова обернется зверем. – Тогда я еще не был… таким чудищем.

От испуга уколов палец иглой, ведьмочка пробормотала себе под нос:

– Прости.

– Ничего, – остывая, Марун болезненно поморщился и приложил ладонь к боку. На руке осталось пятно свежей крови.

– Рана у тебя глубокая, – от глаз Любомиры не скрылась ни гримаса мужчины, ни его рука, перепачканная в крови. – Дай, все-таки посмотрю. Ну, какие у тебя теперь от меня могут быть тайны?

Отложив в сторону недошитую куртку, Любомира шагнула к охотнику, выжидательно зависнув над ним. Уперла руки в бока:

– Дай, говорю, посмотрю, – за показной суровостью ведьмочка прятала смущение и страх. Да, все-таки страшно ей было. Чай, не каждый день встречаешь в лесу оборотника.

Марун посмотрел на нее снизу вверх, исподлобья. Спросил снова:

– Не боишься?

– Боюсь, – Любомира нахмурилась. – Но что ж теперь, помирать тебя бросать?

И опустилась перед мужчиной на колени.

– Так-то помирать я не собираюсь, – Марун усмехнулся, следя за руками Любомиры.

– Да, кто тебя знает, – ведьмочка распотрошила свою котомку и теперь привычными движениями готовила снадобья да перевязь. – Ложись, показывай, где болит.

– Болит – здесь, – Марун приложил руку к сердцу.

Любомира по наивности принялась было осматривать его грудь, но быстро сообразила, что охотник имел в виду другое.

– Я про рану вообще-то, – пробормотала себе под нос.

Мужчина откинулся на спину, давая девушке рассмотреть себя во всей красе. Между его ребер с левой стороны виднелся небольшой порез, из которого медленно сочилась кровь. И Любомира изо всех своих девичьих сил пыталась сосредоточиться на ране. А не разглядывать тело охотника. Обычно мужчин врачевала Василина, Любомира лишь помогала ей, и до сегодняшней ночи ни разу не видела нагого мужского тела так близко.

– Еще бы чуть-чуть, и в сердце, – ведьмочка скорбно нахмурилась.

– Ерунда, по ребру скользнул. У медведя шкура толстая, – видя, какое действие произвел на девушку вид его обнаженного стана, Марун чуть усмехнулся. – Нравлюсь, что ли?

– Ничего не нравишься, – покраснев до кончиков ушей, Любомира обрабатывала рану припарками, едва касаясь кожи охотника кончиками пальцев и радуясь, что в темноте не видно ее румянца. – Что я, мужика что ли не видала?

– А то будто бы видала? – Марун вопросительно вскинул брови. – Я-то думал, ты девица…

Любомира недовольно поджала губы:

– Тебе-то что? Ну, девица… – добавила чуть слышно. – Давай, ты еще меня в этом упрекни, мало мне Могуты да Стожары.

– Даже не собирался тебя в чем-то упрекать, – мужчина очень серьезно посмотрел в лицо Любомиры, лишь чуть морщась, когда ее движения оказывались неловкими. – Как по мне, это большая благость, сохранить себя для суженого – одного-единственного.

От избытка эмоций ведьмочка затянула перевязь чуть туже, чем следовало, Марун даже крякнул от боли. Закусила губу и медленно ответила:

– Так ведь не может у меня быть одного-единственного…

– Как так? – охотник недоуменно нахмурился, тронул рукой перебинтованную рану. Повязка была наложена добротно.

– А вот так. Я же ведьма, нам верность хранить не положено. От этого ведьмовская сила чахнет, – Любомира покидала в котомку свои припарки и резко поднялась на ноги. – Вот, и не понятно, для кого себя берегла…

Марун попытался поймать ее за руку, но она увернулась.

– Не ведьма ты еще, учишься ведь только.

– Учусь, – девушка кивнула, – и учебу не брошу. Мы с братцем сироты, мне растить его надобно. Без умения никак.

– Найди себе другое умение, – охотник проговорил строго.

– Не хочу другое, – ведьмочка огрызнулась. – Тебе-то вообще, что до моего умения?

– А ничего, – Марун обиженно отвернулся.

Любомира зачем-то начала оправдываться:

– По зиме братец хворает, а мне даже дров наколоть некому, чтоб избу протопить. Я ведь каждый раз вспоминаю, как от хвори батюшка с матушкой померли… Страшно мне одной… А Василина всегда поможет, подскажет.

– А чего ко мне ни разу за помощью не пришла? – Марун покосился исподлобья. – Я б точно не отказал дров наколоть.

– Так про тебя такие байки в поселке ходят… не зря, как оказалось, – Любомира снова взялась за иголку.

Марун вздохнул:

– Байки ходят… Знаешь, мне тоже страшно одному бывает.

– Тебе? Страшно? – Любомира усмехнулась, затягивая очередной узелок. – Ты громадный медведь, хозяин леса – кого тебе бояться?

– Себя? – охотник проговорил полувопросительно и отвернулся. – Готова моя одежа? – тут же сменил тему.

– Почти, – ведьмочка зубами оторвала нитку. – Лови. Портки только сам будешь зашивать.

Она кинула ему куртку, и охотник поспешно набросил ее на плечи:

– Спасибо. А теперь спать ложись, – проговорил строго. – Я буду портки чинить…

– Ты мне не брат, не отец, чего распоряжаешься? – ведьмочка недовольно поджала губки, но все-таки послушно вытянулась на лесной подстилке у костра. Беруня тут же оказался у нее под боком, и она с благодарностью обняла теплого медвежонка.

Марун продолжал, не обращая внимания на ее слова:

– Завтра по болоту пойдем – дорога трудная.

– Надеюсь, разбойников больше не будет, – Любомира пробормотала, уже засыпая.

– Лихих людей там нет, но можно кого пострашнее встретить.

– Лешего что ли? – ведьмочка приоткрыла один глаз.

– Бывает, что и лешего. Спи, давай.

Охотник лег напротив Любомиры. Между ними был костер, и последнее, что она заметила, были его блестящие в отсветах пламени светло-карие глаза, похожие на две капельки горячего меда.