Танец ангела

3

Очевидно, они встречались в центре Гетеборга. Точное место уже не установить, но, возможно, это их видели в Брюнс-парке. До того никто не видел их вместе. По крайней мере никто не сообщал. Как минимум три человека видели их после Брюнс-парка, и бог знает, сколько их объявится еще. Как бы то ни было, эти двое ходили вместе и были не похожи на отца и сына. У мальчика были темные волосы и «рваная» челка — это отметили сразу двое свидетелей, и поскольку комиссар Эрик Винтер знал, что обычно показания туманны и противоречивы, тут он сделал для себя заметку, что за это можно зацепиться.

«Всегда есть какая-то ниточка, — размышлял Винтер, пока шел мимо стадиона „Моссен“. — Иногда кажется, что нет ни миллиметра, но это только вопрос терпения».

Внизу лежали футбольные поля, хранящие память о битвах: через три месяца, по весне, игроки начнут выбивать друг из друга дерьмо, и замерзший сейчас грунт, блестящий как сталь, размякнет от испарений и будет пахнуть щелоком и линиментом. «Футбол — это не спорт, — думал Винтер. — Это бесконечные травмы колен, оторванные мениски. Я мог чего-то достигнуть, но я недостаточно часто себя калечил».

Никто не запомнил внешность мужчины. Но свидетели охотно брались его описывать. Он был высокий, среднего роста или, скорее, коротышка. «По сравнению с мальчиком?» — спрашивал Винтер. «Не, по сравнению с трамваем», — ответил один, и Винтер зажмурился в надежде, что все мировое зло исчезнет.

Мужчина был блондин, шатен и брюнет. Одет в костюм, кожаную куртку и твидовый пиджак. Он носил очки, он не носил очки, он носил солнечные очки. Он сутулился, обладал хорошей осанкой, ноги были кривыми, но очень ровными и длинными.

«Как бы выглядел мир, если бы мы все воспринимали окружающее одинаково?» — иногда задумывался Винтер.

Мальчик был все-таки брюнет, в этом Винтер смог убедиться сам. Была ли у него «рваная» челка, установить уже было невозможно. На третьем этаже студенческого общежития Чалмерского технологического университета, в четвертой комнате налево, если считать от лестницы, судебные медики и криминальные техники уже закончили свою срочную работу, и тело унесли, но долговязый комиссар задержался.

Он чувствовал запах крови от стен. Эта вонь — больше плод фантазии, думал Винтер. В основном из-за цвета — остатков жизни, разбросанных по обоям цвета мочи. Сноп солнечных лучей ворвался в окно. Если прищуриться, цвета расплываются и стена становится просто освещенным прямоугольником. Он закрыл глаза и почувствовал, как кровь растворяется под слабым теплом солнца и как стены начинают кричать о том, что случилось менее двенадцати часов назад.

Крик становился сильнее, и Винтер закрыл уши ладонями, потом прошел через комнату и открыл дверь в коридор. Когда он ее за собой закрывал, из комнаты слышался дикий рев, и Винтер понял, что тишина была так же оглушающа, когда это все произошло.

Сначала он прошел мимо, но повернул обратно. Субботний вечер был бесцветен в отличие от интерьера бара и ресторана, оформленного в цветах хоть и не столь уж сильных, но казавшихся яркими на фоне блеклой зимы за окном. Сейчас они согревали, а летом, напротив, создавали у посетителей ощущение прохлады. «Дельного дизайнера приглашал Юхан», — подумал Винтер и сел за столик у окна. Тут же подошла официантка, он заказал мальт-виски.

— Со льдом?

— Что?

— Виски вам — со льдом? — повторила она.

— Я же попросил «Лагавулин».

Девушка тупо смотрела на него. «Она новенькая, не виновата. Болгер еще не успел ее обучить», — подумал он и сказал:

— Без льда, пожалуйста.

Через пять минут она принесла толстостенный широкий стакан. Винтер смотрел на прохожих за окном. Полузамороженные фигуры проплывали, как в замедленной съемке. Скорее бы весна — тогда можно будет ходить босиком.

— Давно не виделись, — сказал подошедший Юхан Болгер, присаживаясь за его столик.

— Давненько.

Юхан Болгер посмотрел на стакан Винтера:

— Она спросила про лед?

— Нет, — сказал Винтер.

— Нет?

— Насколько я понял, она свою работу знает.

— Врешь ты все, собака жалостливая. Но это не важно. Она действительно не виновата. Тут полно тех, кто хочет мальт-виски со льдом. Не все же такие снобы, как ты, — усмехнулся Болгер.

— Попробуй подавать в узких бокалах.

— Они у меня есть, но для клиентов это будет выглядеть странно.

— Мальт-виски можно всегда подавать в специальных бокалах, — сказал Винтер. — Конечно, некоторые подумают, что это по-бабски, но скоро и они привыкнут.

— Я знаю, знаю.

— Тогда автоматически решается проблема со льдом.

— Гениально.

За окном пожилая женщина потеряла равновесие на скользкой булыжной мостовой. Ее нога заскользила под странным углом, что-то хрустнуло, и она с криком упала. Шапка слетела, кожаная сумка открылась, и содержимое разлетелось во все стороны.

Они смотрели, как двое прохожих присели перед ней на корточки и один стал звонить по телефону.

«Я ничем не могу помочь, — подумал Винтер. — Был бы я в форме, мог бы хотя бы отогнать зевак, но сейчас у меня нет на это никаких прав».

Они сидели молча. Со стороны Вэстра-Хамнгатан задом подъехала «скорая», женщину уложили на носилки, и машина уехала. Тихо, без сирен.

— Уже темнеет, — сказал Винтер. — Но все-таки не так, как раньше. Как только начинаешь привыкать к темноте, как тут же все меняется.

— Тебя это огорчает?

— Это вселяет надежду.

— Замечательно.

— У меня есть чувство, что случится что-то кошмарное и я окажусь в самом центре. Что-то опять произойдет.

— Очень обнадеживающе.

— Это меня огорчает. Раньше мне всегда нужно было верить в лучшее, а теперь все это начинает казаться ерундой, — сказал Винтер.

— Ты сам этого хотел.

— Ты меня не понимаешь?

— Честно говоря, не совсем.

— Значит, я сделал правильно. — Винтер улыбнулся.

— Неужели ты отказался от роли защитника?

— Я не об этом. Я больше не буду задаваться вопросами веры и морали.

— И в чем принципиальная разница?

— Полицейский не обязан выяснять всю жизнь, почему люди обманывают и убивают друг друга.

— А кто же будет делать эту грязную, но необходимую работу? — спросил Болгер и сделал знак девушке за стойкой.

Винтер не ответил. Болгер попросил подошедшую официантку принести «Кнокандо»[2] в одном из новых узких и тонких бокалов.

— Она выслушала заказ, как будто так и надо, — сказал Винтер.

— Надежда есть всегда, — сказал Болгер, — но не для того, кто будет делать эту черную работу после тебя или параллельно с тобой.

— Ты называешь это черным?

— Ты понял, что я имею в виду.

Болгер взял у девушки бокал.

— У меня тут горе случилось, — поделился Винтер и начал рассказывать.

Болгер слушал.

— Горе со временем превращается во что-то другое, — сказал он, когда Винтер закончил. — Ты мог бы позвать меня на похороны. Я ведь тоже знал Матса.

— Наверное.

— Я почти обиделся.

— Это было не совсем мое дело, Юхан. Я думал, может, ты и так там будешь.

— Как же все это, черт…

— Что ты сказал?

— Ничего.

— Что ты там бормочешь?

Болгер молча склонился над бокалом. Стали доноситься голоса посетителей.

Винтер думал о себе. Может, хватит с него потерь? Он больше не может смотреть, как люди исчезают. Но он отогнал эти мысли. Он так редко пьет, что в баре ему начинают лезть в голову депрессивные идеи. Впрочем, он ведь не притронулся к виски. Тогда не время и начинать. Он поставил стакан обратно и поднялся.

— Увидимся, Юхан.

— Ты куда?

— В контору.

— В субботу вечером?

— Я не уверен, что с меня хватит пропаж. Возможно, меня дожидается еще одна.

На столе его ждало письмо из Интерпола. «Теперь Англия, — думал он, пока читал. — Черти драные, когда ж это все кончится?» Вопрос, конечно, был слишком наивен для почти сорокалетнего комиссара полиции. Он, правда, еще молод, но не до такой же степени.

Он дочитал до конца. В детали Интерпол не вдавался. Впрочем, главное было ясно.

Пэр Мальмстрём.

Какого черта тебя туда понесло?

Пока он доставал телефон, он слышал собственное тяжелое дыхание. Кто-то должен известить родителей, которые оставались в Гетеборге, и Эрик Винтер понимал, что это придется сделать ему самому. Это не было прямой обязанностью ведущего расследование, сообщить родственникам мог любой опытный полицейский, но Винтер брал на себя тяжелую долю, как другой натягивает плащ в грозу. Это надо сделать, и точка.

В полицейской работе нет места мягкости и нежностям, думал Винтер, и это самое плохое в этой куче дерьма.

«У меня есть для вас сообщение».

Он спросил и записал адрес и некоторые детали, хотя и так их знал. Это стало уже рефлексом, а кроме того, давало дополнительную отсрочку.

Ему надо поговорить с Ханне. Ее как раз сейчас не хватает. Ханне была пастором.

Три квартиры готовы. Адреналин подскакивал — как после сотки кролем — не из-за самого дела. У него внутри все переворачивалось, когда отпирался замок, но все-таки это было не самое нервное.

Гораздо больше бесило долгое ожидание. Не показывать, что ты здесь, но самому видеть и слышать все.

Вот он идет.

Вот она пошла.

И опять ждать сто лет. Какие у них привычки? Когда они возвращаются домой? Кто уехал на работу, а кто пошел прогуляться вокруг квартала? Кто может испугаться, не забыл ли выключить плиту? Кто уверен, что забыл выключить свет, и поэтому каждый раз возвращается проверить?

Профессионал легко выясняет все эти вещи. Он еще не был полностью профессионален, но уже многое умел. В том, что он работал один, были свои преимущества. Ребята, работающие по машинам, были всегда вдвоем, но он не хотел зависеть от кого-то еще.

Он вышел из укрытия на лестнице этажом ниже, поднялся на пролет, за три секунды открыл дверь и очутился в квартире. Он позаботился не оставить отпечатков пальцев.

Почувствовав знакомый жар внутри, он остановился в холле, чтобы пульс немного успокоился. Тишина — его сообщник и одновременно враг. Он никогда не шумел. Если наверху кто-то лежит с гриппом, больного ничто не потревожит.

Как и в самый первый раз, он начал с гостиной — это уже становилось привычным. После четырех месяцев он уже понял, как у людей устроены гостиные. В голове мелькали обрывки мыслей: хорошо, что ему не требуется воровать книги. Сейчас у людей мало книг дома. «Я квартирный вор, но у меня есть книги. Я вор, муж и отец».

Когда-то он пробовал работать на другой работе, пару раз, но уже и думать об этом забыл. Кто-то справляется с такой жизнью, кто-то нет. Он свой выбор сделал.

Но в этой квартире книги были. Он так и предполагал, что хозяин любит читать, но не знал, что именно. Внешность мужчины была не то чтобы уникальная, но запоминающаяся.

«Было бы забавно посмотреть, что за книги у него. И вернется он еще не скоро. Но я не буду зря рисковать».

Он поискал в ящиках и за шкафами, но не увидел ничего по своей части. Он прошел через холл в спальню.

Кровать была не застлана, и перед ней, в двух метрах от двери, стоял черный пакет для мусора. Не пустой. Он пощупал — внутри лежало что-то мягкое, и он осторожно взял пакет за низ и вытряхнул содержимое на пол. Это оказались брюки и рубашка, выпачканные в чем-то уже засохшем, — как с заплатами из кирпича.

Надо было кое-что обдумать, и он ушел домой, не закончив поиски в квартире. Дома он был рассеян.

Из щелей окна сквозило. На улице валил снег, и мальчишки что-то из него лепили. Он увидел своего сына с морковкой в руках. Нос ждет своего снеговика. Вспомнился Майкл Джексон.

— О чем ты так задумался? — спросила она.

— Что?

— Ты о чем-то размышляешь.

— О Майкле Джексоне.

— О певце?

Он молча смотрел в окно. Уже слепили туловище из двух шаров. Еще ни у одного снеговика в мире не было ног.

— Ты о каком Джексоне думаешь, о певце? — переспросила она.

— Что?

— Ау, очнись!

Он перевел на нее взгляд.

— Да, о нем. Я увидел Калле с морковкой в руках, как он стоит и ждет, пока снеговику прилепят голову чтобы он мог приделать свой нос. — Он снова отвернулся к окну. — У Майкла Джексона были ведь какие-то проблемы с носом несколько лет назад.

— Первый раз слышу.

— Что-то было. Кофе не остался?

Она принесла кофейник.

— Что-то случилось? — спросила она, когда он налил молока, кофе и отпил.

— С чего ты взяла?

— Ты вернулся сегодня немного странный.

— Вот как.

— Не как обычно.

От промолчал. Голову наконец-то водрузили, и Калле воткнул морковку приблизительно в область лица. Камешки стали глазами и ртом.

— Хуже, чем обычно?

— Нет.

— Но ты был… бодрее последнее время.

— В конце концов человек привыкает к безработице, и тогда становится легче.

— Я рада, что ты можешь об этом шутить.

— Я не шучу.

— Я все равно рада. — Она улыбнулась.

— В бюро по безработице они всегда смотрят мимо меня.

— Почему?

— Последний раз, когда я разговаривал там со служащей, она ни разу не посмотрела мне в глаза, всю беседу она рассматривала что-то за моей спиной. Как будто эта чертова работа может оттуда выскочить. Или ей там так надоело, что она смотрела в окно.

— Работа скоро выскочит. Я чувствую.

«Она хорошо меня знает, — подумал он. — Но еще ни о чем не догадывается. Может, когда я принесу больше денег, она заподозрит, но до этого еще далеко. Может, я получу нормальную работу до этого. Чудеса случаются. Но может, когда она выскочит, я ее не захочу».

Перед глазами стояла кровь. Тогда, в квартире, одежда из мешка, казалось, шевелилась на полу и что-то ему кричала.

Черт бы их всех взял. Он думал и так и эдак, но дело действительно было плохо.

Он сам не знал, как сложил все обратно в пакет, но как-то ему удалось, и, покидая спальню, он надеялся, что все оставил как было. «Почему этот отморозок просто не сжег одежду? Я ничего не видел. Вообще ничего».