Танец ангела

5

Спрятавшись в складках одежды, приглушенные признаки зимы провожали полицейских до лифта и даже до четвертого этажа, где находился следственный отдел.

В другое время года звуки, проникающие сюда, отскакивали со звоном от стен коридора, обитого плиткой. Но зимой они пролетали беззвучно, как снежки. «Сфера тишины обволакивает все и всех, — думал Винтер, выходя из лифта и заворачивая за угол. — Все-таки, может, январь — это мой месяц».

Запах сохранялся в одежде и когда следственная группа собралась в комнате совещаний. Всего в команде было пятнадцать человек. Героические усилия первых дней начали утомлять — как обычно, впрочем, — и присутствовало только ядро группы. Пахло одновременно холодной сыростью и перегревшимися моторами.

Винтер был шефом группы, его помощником — Бертиль Рингмар, который и сам не спал все это время, и следил, чтобы не спали другие. Он даже не причесался перед совещанием, и это был верный признак серьезности дела. «Если бы была война и я был командиром отряда, — думал Винтер, — я бы непременно сделал его своим заместителем, иначе бы я сидел и размышлял целую вечность».

Винтер взял папку, которую ему протянул регистратор Ян Меллестрём — молодой сотрудник, так хорошо проявивший себя в двух расследованиях, что Винтер решил забрать его к себе в группу. Ян все держал под контролем, ничего не забывал и следил за базой данных предварительного расследования, как за собственным дитем. К тому же он умел понимать прочитанное и хорошо писал. Как правило, на такие дела ставили двух регистраторов, но Ян справлялся один.

Винтер сглотнул и почувствовал раздражение в горле — оно еще вчера начало першить.

— Кто-нибудь хочет что-то сказать? — спросил он.

Все переглянулись.

Винтер обычно соблюдал зверскую дисциплину, и если он вдруг позволял такую вольность, как свободные разговоры, это означало, что в этом деле им потребуются нестандартное мышление и креативность.

Но желающих не нашлось.

— Ларс?

Ларс зашевелился. Его черты лица стали выразительнее, с тех пор как его сделали инспектором, заметил Винтер. Даже бюрократические реформы иногда идут на пользу.

— Я прочитал всю информацию из Лондона, — начал Ларс Бергенхем.

«Ей-богу, его лицо стало значительнее. Теперь, когда ассистенты стали называться криминальными инспекторами, он стал ощущать себя настоящим сыщиком. Он был инспектор. Инспектор. Я инспектор. Кто ты? Это ты мне говоришь? Закрой рот и слушай, когда я говорю».

— И что? — спросил Винтер.

— Да об этой перчатке…

— Мы слушаем, — подбодрил Винтер.

— Там в Лондоне они нашли след от перчатки в гостиничном номере, и, насколько я понимаю, Фроберг нашел такой же здесь, в общежитии.

— Это так.

— Причем отпечаток в обоих комнатах примерно на одном и том же месте.

— Да.

— Больше ничего, — сказан Бергенхем и выдохнул от пережитого напряжения.

«Больше ничего, — думал Винтер. — Больше ничего, только то, что шведского парня убивают в Лондоне и почти одновременно английского парня, приехавшего учить инженерные технологии, убивают в Стокгольме, причем похожим способом, и, может статься, скоро я узнаю, что тем же самым способом, и тогда я уйду ото всех и буду сидеть и рисовать круги на разлитом на столе кофе, пока не успокоюсь. По-любому, легким это дело не будет».

— Есть еще кое-что, — подал голос Рингмар из своего любимого угла. Он всегда там стоял, беспрерывно теребя усы — не для того, чтобы их пригладить, а чтобы легче думалось.

— Эти отпечатки, — сказал он.

Все ждали. Винтер опять почувствовал резь в горле слева.

— О них что-нибудь есть в последней информации от Интерпола и Англии?

— Нет, — ответил Меллестрём, — но они пишут, что не закончили еще и с половиной комнаты.

— Это значит, что мы быстрее, — сказал сыщик, который с большой вероятностью мог скоро покинуть ядро группы.

— Ни хрена это не значит, — сказал Рингмар.

— Мне бы не хотелось, чтобы дело превращалось в соревнование между Лондоном и Гетеборгом, — согласился с ним Винтер.

— Как можно разобрать, что это был именно штатив?

— Вот именно. Так о чем это я?

— Отпечатки, — напомнил Меллестрём.

— Ах да. Техники нашли маленькие следы почти в центре комнаты, и теперь они говорят, что знают, что это.

— Причем они в этом точно уверены, — подчеркнул Винтер.

— Они совсем не уверены, — сказал Рингмар. — Они продолжают разбираться. Я несколько раз говорил с ними или с Интерполом.

— С ними надо держать прямую связь, — сказал Винтер.

— Может, мы завтра придем, чтобы дослушать? — раздался женский голос. Ледяная ирония была направлена в адрес Рингмара.

Она может выбиться, подумал Винтер.

Анета Джанали была почти единственной женщиной в отделе расследования убийств, причем новенькой, но совершенно не стеснялась. Ее планировали оставить в группе до самого конца расследования. «К тому же она красивая», — сказал тогда Рингмар Винтеру.

— Следы оказались от ножек штатива, — продолжил Рингмар.

В комнате стояла отчетливая тишина.

— Штатив для видеокамеры, обычной камеры, бинокля, что там еще может быть, — но это был штатив.

— Как, черт подери, это можно понять? — удивился кто-то из глубины комнаты.

— Что ты сказал?

— Как я только что сказал, они еще не уверены. Но лаборатория уже исключила множество других вариантов.

— Этот отморозок все снимал, — сказал полицейский, стоявший у двери, и посмотрел на коллег.

— Об этом мы ничего не знаем, — заметил Винтер.

— Все, что мы знаем, — это что в крови остался след от штатива, — резюмировал Рингмар.

— А мы знаем, когда он там очутился? — подал голос Бергенхем.

— В каком смысле? — переспросила его Анета.

— Штатив он поставил до или после?

— Это правильный вопрос, — сказал Рингмар. — И я только что получил на него ответ.

— Ну?

— Похоже, что он установил штатив до… до того, как это случилось.

— То есть кровь пролилась туда уже после, — задумался Бергенхем.

Все молчали.

— Так он снимал фильм, — проговорила Анета Джанали, поднялась, вышла в коридор и дальше в туалет, где долго стояла, наклонясь над раковиной. «Как же остальные это выносят?» — думала она.

Винтеру было что сказать, но сначала он просто молчал. Горе завладело домом Лассе и Карин Мальмстрём, и тени выступили из темноты.

— Если бы ты только знал, какой это ужас — пережить своего ребенка, — сказал Лассе.

Винтер встал и пошел из комнаты на кухню. Когда-то он часто бывал здесь, но последние несколько лет не заходил.

Дни летят, как бешеные кони по кочкам, думал Винтер, по очереди открывая дверцы шкафов, пока не нашел растворимый кофе. Включил чайник, насыпал кофе в три чашки, налил немного молока, потом закипевшую воду.

«Такие вещи сводят меня с ума, но в то же время делают чувствительнее, и это, может быть, не так плохо. Если я смогу лучше разбираться в эмоциях, это пойдет на пользу оперативной работе. Если ей вообще что-то может пойти на пользу».

Солнечные лучи прорвались в окно и слились в середине кухни со слабым электрическим светом из холла, образуя бесцветную субстанцию, ничего не освещающую и никуда не ведущую. Никто никуда и не шел в этом доме. Придут ли когда-нибудь хозяева в себя?

Он нашел поднос и принес чашки в гостиную, где Карин Мальмстрём к тому времени все-таки подняла жалюзи на одном окне. Солнце тут же нарисовало прямоугольник на северной стене. Туда утекал весь свет.

— Он, значит, поехал на два дня, — сказал Винтер.

Лассе Мальмстрём кивнул.

— Он знал, где остановится?

Родители молча переглянулись.

— Он заказал где-то комнату перед поездкой? — спросил Винтер.

— Он не хотел заказывать заранее, — сказала Карин Мальмстрём.

— Почему же?

— Это не первая его поездка. Правда, в Лондон он впервые ехал один, но он опытный путешественник.

Для нее он все еще был где-то рядом. Винтер много раз замечал, что люди довольно долго не осознают произошедшее.

— Он не считал, что нужно много готовиться, — пояснила Карин.

Винтер посмотрел на прямоугольник света: он передвинулся и теперь освещал женщину, но она наклонила голову, и лицо оставалось в темноте, только в правом ухе что-то блестело. На ней были застиранные джинсы и свитер крупной вязки: первое, что попалось под руку после бессонной ночи.

— Молодежь вообще не любит много планировать, — добавила она.

— Но он не говорил хотя бы примерно, в каком будет районе?

— Кажется, речь шла о Кенсингтоне, — сказал Лассе Мальмстрём.

Винтер ждал.

— Мы несколько раз ездили в Лондон все вместе и останавливались в одном и том же маленьком отеле в Кенсингтоне. Он не захотел, чтобы я позвонил и заказал ему там номер. Но я все равно заказал, и тогда он разозлился, но… мы все равно не отменили заказ, и я думал, что он все-таки поедет туда, — рассказал Лассе.

В противоположность жене он был в костюме, белой рубашке и галстуке. «Как по-разному мы реагируем на горе», — думал Винтер.

Лассе будет продолжать ходить на работу, но через пару дней упадет на стол перед испуганным клиентом, и костюмы еще долго ему не понадобятся.

— Но он туда не поехал.

На небе показались облака, и прямоугольник света исчез. Винтер заметил тусклый взгляд Карин.

Похоже, она отключилась, подумал он.

— Вы были когда-нибудь к югу от Темзы?

— Что?

— Вы заезжали в южные районы в Лондоне? Когда вы были там… с Пэром.

— Нет, — сказал Лассе.

— А упоминали когда-нибудь юг Лондона в разговорах?

— Нет. С чего бы?

— Он не говорил, что поедет туда?

— Нет. Я по крайней мере такого не слышал. А ты, Карин?

Свет вернулся, и Карин уставилась в прямоугольник.

— Карин!

— Что…

Она не повернула головы.

— Пэр не говорил, куда собирается пойти в Лондоне?

— Чего?

Лассе повернулся к Винтеру, развел руками.

— С какой стати он поехал на юг? — спросил Лассе.

— Может, у него там были знакомые?

— Никогда не слышал. Наверное, он бы сказал нам об этом. Ты думаешь, он кого-то там встретил?

— Судя по всему.

— Я имею в виду… до того. Кого-то, кто заманил его в эти трущобы…

— Я не знаю, — сказал Винтер.

— Я спрашиваю, что ты думаешь, черт тебя побери, — повысил голос Лассе.

Его жена сидела неподвижно.

Винтер хотел было отпить кофе, но поставил чашку обратно. Человек, отработавший в полиции так долго, как он, теряет веру в предположения и уж точно ничего не думает во время расследования умышленного убийства. Это самое плохое, что можно сделать, — ходить вокруг и думать о чем-то, что вышло прямо из преисподней. «Но не могу же я ему это сейчас рассказать. Родственникам нужна вера и объяснение необъяснимого».

— Я не думаю, что он встретил кого-то, кто уговорил бы его остановиться в этом районе, но я знаю, что он встречался с кем-то, когда уже снял там комнату.

— Спасибо.

— Но неизвестно, что заставило его поселиться на юге.

Лассе молчал.

Из окна донеслись голоса. В школе на углу закончились уроки, и дети расходились по домам. Скоро начнутся каникулы. Карин Мальмстрём встала и вышла из комнаты.

В машине Винтер не мог понять, отчего он не задал родителям Пэра пару напрашивающихся вопросов, самых важных, без которых нельзя было продолжать следствие. Может, они не знают, но спросить надо в любом случае, и чем быстрее, тем лучше. Придется дать им передохнуть и снова вернуться.

В начале февраля, бывает, весна выглядывает, чтобы прошептать словечко. Сегодня был как раз такой день. Винтер ехал по улице Экландагатан, вокруг шумел город. Солнце захватило башню отеля «Готия» и кололо оттуда глаза ярким светом. Когда он въехал на круговой перекресток с Корсвэген, его вдруг осенило, куда ему надо поехать.

Сзади засигналили, и Винтер быстро ушел направо, мимо тихого парка Лизеберг и дальше на восток. Он попал в зеленую волну и быстро очутился на площади Санкт-Зигфрид, откуда свернул на парковку перед зданием телевидения.

Припарковавшись, он посидел, облокотясь на руль. «Все это начинает меня доставать, — думал он. — Прячешься под маской, держишься, а потом где-нибудь на площади Санкт-Зигфрид она все равно внезапно падает.

Человек слаб. Надо все-таки найти время поговорить с Ханне. Но сейчас я должен поставить спокойную музыку, посидеть в машине, пока не начнет темнеть, проверить выражение лица в зеркале заднего вида и вернуться, откуда приехал».