Татаро-монголы в Азии и Европе

И. П. Петрушевский Иран и Азербайджан под властью хулагуидов (1256–1353 гг.)

Упомянутые уже нами источники — исторические труды Ибн ал-Асира, Нисавй, Джузджани (враждебные монголам), Джувейни и Рашид ад-Дина[1075] (промонгольские) — дают еще более обширный материал для истории Ирана и Азербайджана, нежели для истории Средней Азии[1076]. Труд Рашид ад-Дина содержит много ценных сведений о социально-экономическом положении Ирана XIII в.

История Ирана времени монгольского владычества освещается еще и другими источниками, в основном местными и написанными по-персидски. Из них мы упомянем здесь только некоторые. Отметим мемуары Нисави, кроме уже упомянутого арабоязычного его труда, — «Нафсат ал-масдур» — «Раздавшийся свист ветра», в переносном значении «Вздох из глубины сердца» — на персидском языке; это «человеческий документ», ярко рисующий картины разрухи и запустения, страданий населения[1077].

Из нарративных персидских источников наиболее важны: труд Шихаб ад-Дина 'Абдаллаха Ширази, более известного под прозванием Вассафа[1078]; труд этот (закончен около 1328 г.), написанный в вычурном цветистом стиле, содержит много подробностей о налоговой системе монгольских ханов, феодальном землевладении и о положении крестьян[1079]; сжатый исторический труд Хамдаллаха Мустауфи Казви'ни «Тарих-и гузиде» («Избранная история», ок. 1330 г.)[1080]. Географический труд того же автора «Нузхат ал-кулуб» («Услада сердец») (ок. 1340 г.), точнее его третья часть, — полное географическое описание государства хулагуидов[1081] — приводит ценные сведения об экономике Ирана и Азербайджана, особенно о состоянии ирригации и сельского хозяйства, а также суммы податей, взимавшихся с разных областей[1082]. Из документальных источников большую ценность для характеристики внутренней политики (в частности налоговой) хулагуидов, а также социально-экономического строя Ирана и Азербайджана, феодального землевладения и положения крестьян имеет собрание ярлыков (указов) Газан-хана монгольского (правил 1295–1304), приведенное в историческом труде Рашид ад-Дина либо в копиях, либо в сокращенном изложении[1083]. Не менее важна дошедшая до нас переписка Рашид ад-Дина, бывшего в течение 19 лет (1298–1317) вазиром монгольских ханов хулагуидов. В этой переписке (53 письма, собранных секретарем министра-историка Мухаммедом Аберкухи) имеются письма Рашид ад-Дина к его сыновьям (десять из них были наместниками областей), к разным мусульманским духовным лицам, военным и гражданским чинам и знатным лицам[1084]. Письма дают обильный материал для характеристики социальной политики хулагуидов и социально-экономического строя их государства на рубеже XIII и XIV вв., а также описания поместий и феодального хозяйства самого автора[1085].

Отметим также трактат о финансах (без заглавия), приписываемый знаменитому астроному и философу Насир ад-Дину Туей (ум. в 1277 г.), написанный для Хулагу-хана монгольского и посвященный основам налоговой политики и податной системы[1086].

Для истории Ирана и особенно Азербайджана данного периода весьма ценны также армянские нарративные источники — сочинения Киракоса Гандзакеци, Григора Акнерци (инока Магакии), Вардана Бардзрбердского — и сирийские. Из последних отметим анонимную биографию несторианского патриарха Мар Ябалаха III (ум. в 1317 г.)[1087], содержащую много сведений о монголах.

Мы не имеем возможности остановиться на других исторических трудах, в частности на произведениях региональной историографии (история областей, городов и отдельных вассальных династий), а также на агиографической литературе (жития мусульманских святых). В сочинениях последней категории имеется обильный материал о социальном быте, главным образом городов.

Хорасан[1088] был завоеван и опустошен монголами в 1220–1222 гг. Тогда же Чингис-хан послал 30-тысячный корпус Джэбэ-нойона и Субэдэй-багатура в погоню за хорезмшахом Мухаммедом, которого, однако, они не настигли, и отправились в четырехлетний рейд по «странам Запада». В 1220–1222 гг. монголы разорили Северный Иран, Азербайджан, Восточную Грузию. Всеобщая резня была произведена в городах Балх, Мерв, Херат, Туе, Нишапур, Сабзавар, Рей, Казвин[1089], Хамадан. В Азербайджане (Иранский) той же участи подверглись Марага и Ардебиль, в Ширване (ныне Советский Азербайджан), Байлакам, Шемаха и другие города. К Тебризу монголы подходили два раза, но городские старшины во главе с Шамс ад-Дином Туграй каждый раз откупались богатой контрибуцией, куда включались прославленные тебризские шелковые ткани. Тебриз не был разорен. В других городах повторялись те же акты массового истребления населения и опустошения сельских округов, что и в Средней Азии. Как и там, наиболее стойкое сопротивление завоевателям оказывали горожане, особенно низы, тогда как феодалы и верхи крупного купечества часто склонялись к подчинению. Так, покорившийся было в 1221 г. Герат восстал, получив весть о приближении войска хорезмшаха Джалал ад-Дина. Когда последний был разбит на берегу р. Инда (декабрь 1221 г.), монголы, осадив и взяв Герат, вырезали в нем все население[1090].

Хамадан сперва подчинился монголам, которые поставили там своего правителя (1221 г.). Они постоянно требовали денег и одежд, их собирал и доставлял монголам городской старейшина (шариф) из сейидов — 'Алидов (т. е. из городского патрициата). Когда горожане «отдали все свое имущество», а монголы снова «потребовали денег», жители Хамадана «не нашли, что нести им», и явились к старшине. Они сказали ему: «Эти неверные уже извели все наше имущество; у нас ничего не осталось, чтобы дать им; мы погибли оттого, что они отобрали наши деньги, и от того унижения, которое причинил нам наместник их». Старшина ответил: «Нам ничего другого не остается, как задабривать их (монголов) деньгами». Горожане сказали: «Ты для нас хуже неверных», и поносили его[1091]. Тогда народ восстал против монгольского правителя и укрепился в городе. Монголы осадили Хамадан. Осажденные голодали, продовольствия в городе оставалось мало. Но в битве монголов погибло больше, чем горожан; старшина убежал через подземный ход. Тогда горожане «сообща порешили сражаться, пока не умрут». Когда монголы ворвались в город, «люди бились с ними на улицах, но оружие не действовало из-за тесноты[1092], а потому дрались на ножах. С обеих сторон было убито столько, что счесть может только Аллах всевышний». Взяв, наконец город, монголы несколько дней убивали жителей; уцелели только немногие, укрывшиеся в тайниках. После этого монголы «бросили огонь на город, сожгли его»[1093] и ушли.

Завоевание монголами Западного Ирана было задержано появлением здесь (после четырехлетних скитаний в Индии) последнего хорезмшаха Джалал ад-Дина, сделавшего своей базой Азербайджан. Между тем в Северном Иране действовал (с 1224 г.) новый отряд монголов, опустошивший «все то, что еще уцелело» после рейда отряда Джэбэ и Субэдэя; в частности, теперь были взяты и разрушены города Кум и Кашан (1225 г.), население их было вырезано[1094]. Джалал ад-Дин разбил монголов близ Рейя (1227 г.), а затем одержал победу в большом сражении с монголами у Исфахана (1227 г.). В этом сражении активное участие приняли исфаханские горожане, которые еще перед боем «послали к нему (Джалал ад-Дину) просить его к себе, обещая ему содействие и нападение вместе с ним на врага его, [говоря], что у них отвага велика»[1095]. Но Джалал ад-Дин и здесь не сумел должным образом оценить значение городских ополчений в борьбе с завоевателями. Он не преследовал монголов и не использовал плодов своей победы. Он истощил силы в напрасно затеянных войнах с Грузией, айюбидами, сельджуками Рума. В 1231 г. он потерпел поражение при Ширкебуте на Мугани от монголов во главе с полководцем Джурмагуном[1096]. Отступив к Амиду в верховьях р. Тигра, в последней битве он потерял остатки своего войска, бежал и погиб в горах Курдистана (17 августа 1231 г.)[1097].

Азербайджан (Иранский) был завоеван монголами в том же 1231 г.; при этом Тебриз снова откупился контрибуцией и це пострадал. Арран и Ширван (ныне АзССР) до Дербента включительно, Восточная Грузия (Картли) и Армения были захвачены Джурмагуном между 1231 и 1239 г.[1098] В то же время продолжалось покорение Ирана. Исфахан был взят монголами в 1237 г., разграблен, а над населением учинена обычная расправа. В числе погибших был известный персидский поэт Камаль ад-Дин Исма'ил.

Южные области Ирана сравнительно мало пострадали при завоевании, так как местные владетели — атабеки Луристана (хазараспиды), Фарса (салгуриды) и Кермана (кутлугшахи) — подчинились и сохранили свои владения в качестве вассалов монгольского великого хана Угэдэя. Но зато им пришлось выплачивать огромную контрибуцию, а затем дань, которые легли тяжелым бременем на горожан и крестьян. Великий персидский поэт Муслих ад-Дин Са'ди в своем поэтическом сборнике, посвященном атабеку Фарса Абу Бекру (правил. в 1226–1260 гг.), писал:

В 30-х годах XIII в. большая часть Ирана и страны Закавказья были завоеваны монголами. Непокоренными оставались владения исма'илитов в горах Альбурса и в Кухистане, а также владения багдадских халифов в Ираке Арабском и з Хузистане. На курилтае 1251 г. в Монголии, избравшем великим ханом Мэнгу, сына Тулуй-хана, внука Чингис-хана, было решено подготовить большой поход для завершения завоевания Ирана и для захвата других стран Западной Азии, под командованием Хулагу-хана. Для этого похода ханы четырех улусов должны были выделить по два воина из каждых 10. Только в 1253 г. подготовка похода была закончена, и Хулагу с собранным войском выступил из Монголии. Он двигался так медленно, что только осенью 1255 г. достиг Самарканда, в январе 1256 г. перешел Аму-Дарью и вступил в Хорасан.

Хотя по завещанию Чингис-хана земли к западу от Аму-Дарьи и Аральского моря должны были войти в улус Джучи и его потомков, но из-за удаленности этих земель — Иранского нагорья и стран Закавказья — от Золотой Орды джучиды не могли осуществлять управление этими странами. В 20–50-х годах XIII в. Ираном и странами Закавказья управляли наместники великого хана. Прибыв в Иран, Хулагу-хан взял верховную власть в свои руки. Он закончил завоевание Ирана, уничтожив исма'илитское государство с центром в Аламуте (существовавшее с 1090 до 1256 г.). Духовный и светский глава государства этих крайних ши'иитских «еретиков», их «имам» Руке ад-Дин Хуршах вместе с аристократической верхушкой согласился подчиниться монголам, выдать ключи от горных замков и свои сокровища, разрушить крепости. Но он не мог выполнить этого из-за сопротивления социальных низов секты, недовольных аристократическим курсом Хуршаха и требовавших «священной войны с неверными». Хулагу-хан осадил и взял Аламут; Хуршах, которому обещали жизнь, явился в ставку Хулагу (1256 г.), а затем был отправлен в Монголию к великому хану Мэнгу. Он велел убить Хуршаха. Но исма'илиты продолжали борьбу[1103]; их крепость Гирдикух близ Дамгана сопротивлялась еще три года. Кухистан монголы завоевывали 20 лет, крепости защищали «подонки» (рунуд)[1104], т. е. социальные низы. Хулагу-хан приказал истребить всех исма'илитов. В Кухистане было убито 12 тыс.[1105]

В январе 1258 г. Хулагу-хан подступил к Багдаду[1106]. Последний 'аббасидский халиф ал-Муста'сим (1242–1258), человек праздный и безвольный, любитель музыки и шутов, не знал, на что решиться. Вазир Ибн ал-'Алками советовал подчиниться Хулагу и уплатить ему контрибуцию, Айбек — даватдар («хранитель чернильницы», т. е. младший вазир), назначенный главнокомандующим, и военная знать настаивали на сражении. Халифское войско во главе с Айбеком было разбито, а город обложен монголами. 4 сафара 656 г. х. (10 февраля 1258 г.) монголы ворвались в город. Халиф Муста'сим сдался без всяких условий. Его заставили выдать потайные казнохранилища, наполненные золотом и драгоценными камнями, а десять дней спустя он был казнен вместе со всеми мужчинами из рода 'Аббасидов. Казнены были также Айбек, эмиры и сановники, советовавшие халифу сопротивляться. Напротив, вазир Ибн ал-'Алками, несторианский патриарх и другие сторонники подчинения были обласканы Хулагу-ханом. В Багдаде повальный грабеж и резня продолжались пять дней[1107]; резни избежали христиане и иудеи[1108]. На эти религиозные меньшинства, ущемленные в правах в мусульманских (суннитских) государствах, Хулагу-хан смотрел как на потенциальных сторонников монгольского государства[1109]. В Багдаде Хулагу-хан прекратил резню[1110], желая сохранить город, хотя большая часть его все же сгорела. Все богатства халифа и его казны, по словам Рашид ад-Дина, «все, что собирали в течение 600 лет, горами нагромоздили вокруг ханской ставки»[1111]. Вслед за тем монголы взяли Васит, вырезав там 40 тыс. жителей. Басра — важнейший порт — покорилась добровольно, а население Хиллы — умеренные ши'иты-имамиты, — наведя понтонный мост через Евфрат, вышло навстречу монгольскому войску, радуясь его приходу[1112]. И здесь сказалась общая тенденция политики Хулагу-хана — опираться на религиозные меньшинства.

Для Ирана и Азербайджана монгольское завоевание явилось таким же пагубным, как и для Средней Азии. Вот как оценивали это событие современники. Ибн ал-Асир видел в монгольском завоевании величайшую в мире катастрофу, о которой не упоминали прежние историки. По словам Ибн ал-Асира, «это было событие, искры которого разлетелись [во все стороны] и зло которого простерлось на всех; оно шло по весям, как туча, которую гонит ветер»[1113]. Даже Джувейни признавал, что в местностях, где монголам оказывали сопротивление, «где было народу сто тысяч, [там] и ста человек не осталось»[1114]. Сто лет спустя историк и географ Хамдаллах Казвини писал: «Сомнения нет, что разруха и всеобщая резня (хараби ва катл-и'амм), бывшие при появлении монгольской державы, таковы, что, если бы и за тысячу лет [после того] никакого другого бедствия не случилось, их все еще не исправить, и мир не вернется к тому первоначальному состоянию, какое было прежде того события»[1115].

Страна лежала в развалинах. Нисави, описавший в мемуарах свои злоключения после гибели хорезмшаха Джалал ад-Дина (зимою 1231/32 г.), мрачными красками рисует разоренную страну: повсюду — развалины, где бродили волки, опустевшие селения и города, где хозяйничали авантюристы, объявившие себя сторонниками монголов. В полуразрушенном г. Хойе (Иранский Азербайджан) Нисави увидел огромную толпу беженцев из Армении, Верхней Месопотамии и Азербайджана; Нисави присоединился к ним, и все они, пешие, без припасов и оружия, в зимнюю стужу направились к горному перевалу Беркри; там беглецы подверглись нападению скопища разбойников, которые обобрали их и раздели почти догола[1116].

Огромная убыль населения вследствие массового истребления, увода в полон и бегства оставшихся жителей была первым последствием завоевания. Источники приводят огромные цифры (сотни тысяч и миллионы) перебитых в больших городах и сельских округах[1117]. Цифры эти, вероятно, преувеличены, ибо трудно предположить в эпоху феодализма такую численность населения даже для крупных городов[1118].

По мнению автора истории Герата Сейфи, в городе и его округе (во время повторного взятия монголами в 1222 г.) на-считывалось 1600 тыс. убитых[1119]. Эта цифра, однако, близка к показаниям других источников[1120]. Вот еще некоторые, более правдоподобные, цифры относительно меньших городов: в Балхе, где было 200 тыс. жителей[1121], все были перебиты[1122]; в округе Бейхак в Хорасане было 70 тыс. убитых[1123], в округе Ниса — также 70 тыс.[1124]

Сейфи (писал ок. 1321 г.) на основании рассказов стариков очень ярко рисует картину разорения Герата и его оазиса: в городе уцелело только 40 человек, которые в течение четырех лет могли добывать себе пропитание лишь грабежами караванов, и то далеко от города (150–500 км)[1125]. В сельском округе оставалось также не больше сотни жителей[1126]. В Мервском оазисе после трех вторжений монголов и резни (1220–1222) плотина на р. Мургаб, ирригация и земледелие были разрушены, зерно увезено, скот угнан; «в городе и окрестных селениях не оставалось и ста человек»[1127]. Современник событий, путешественник и географ Йакут (ум. в 1229 г.) сообщает о Нишапуре (одном из четырех крупнейших городов средневекового Ирана)[1128]: «В 617 г. (1220 г. н. э.) разрушили его татары, да проклянет их бог, и не оставили там ни одной стоящей стены. И теперь, как дошло до меня, это только [голые] холмы, заставляющие плакать даже не проливавшие слез глаза»[1129]. В другом месте Йакут говорит о Нишапуре: «И убили [татары] всех, кто там был, и великих, и малых, и женщин, и детей. Потом разрушили его так, что сровняли с землей, и прибавили к этому разорение сельских волостей»[1130]. В Тусе уцелело только 50 заселенных домов, да и в тех люди ютились поодиночке по углам[1131].

Рашид ад-Дин сообщает, что даже около 1295 г. в ряде округов Хорасана, Центрального Ирана (Рей, Хамадан, Кум), и Азербайджана многие города оставались разрушенными; только одна десятая часть земель обрабатывалась, а девять десятых были заброшены[1132]. Путешественник Марко Поло пишет о запустении районов Йезда, Кермана, Балха[1133]. По свидетельству Хамдаллаха Казвини, в Гургане даже в его время (1340 г.) следы монгольского погрома еще сохранились, и жителей было» мало[1134]. Тот же автор приводит примеры резкого уменьшения числа селений в ряде округов, превращения ранее больших городов в малые, а малых — в селения[1135]. Рей, самый густо населенный и экономически важный город Ирана, остался в. развалинах и был покинут населением.

С этой разрухой были связаны резкий упадок ирригации земледелия, сокращение обрабатываемых площадей, инфильтрация больших масс кочевников, монгольских и тюркских, расширение кочевого скотоводства[1136].

Как указывал К. Маркс, при кочевом скотоводстве «большие необитаемые пространства являются главным условием содержания скота»[1137]. Это, а также экстенсивный характер ведения кочевого скотоводческого хозяйства способствовали общему упадку экономики Ирана в XIII в. Возрождению экономики препятствовали налоговая политика завоевателей, разорявшая крестьян и горожан (см. об этом ниже), а также то обстоятельство, что завоевание не привело к прочному миру в стране. Войны с другими монгольскими улусами (Чагатайским в Средней Азии и Джучидским — Золотой Ордой) и набеги мятежных монгольских племен сопровождались новыми разорениями областей на протяжении всего XIII в. Приведем здесь лишь два примера. В 1295 г. Дува-хан чагатайский опустошил Хорасан, Мазандаран и Йездский оазис и увел в полон и рабство до 200 тыс. женщин и детей[1138]. Гератский оазис и г. Херат подвергались разорению, с угоном в полон части населения, в 1270, 1288, 1289, 1306–1307 и 1319 гг.[1139]

Хулагу-хан самовольно создал новое государство — пятый улус монгольской империи[1140], позднее признанный великим ханом Хубилаем (1261 г.). Хулагу-хан (правил в 1256–1265 гг.), как и его преемники, носил титул ильхана, т. е. «хана племени», в значении улусного хана. С самого начала государство ильханов хулагуидов только номинально зависело от монгольского великого хана[1141]. А когда ильхан Газан принял ислам (1295 г.), он и формально перестал признавать власть «неверного» великого хана. Территория государства ильханов хулагуидов охватывала весь Иран и нынешний Афганистан (кроме Балхской области, вошедшей в Чагатайский улус), Азербайджан (Иранский), Ирак Арабский с Багдадом, Арран и Ширван (ныне АзССР), Курдистан, Джезиру (Верхняя Месопотамия) и западную часть Рума (Малая Азия) до р. Кызыл-Ирмак. Конийский (Румский) султанат сельджукидов (с 1243 г.), Грузия, Трапезунтское греческое царство, Киликийская Армения и островное королевство Кипр[1142] стали вассалами хулагуидов, платили им дань и поставляли вспомогательные ополчения. Из переписки Рашид ад-Дина видно, что и Византия, к тому времени сильно ослабевшая, по крайней мере на рубеже XIII–XIV вв., платила дань хулагуидам[1143].

Государство ильханов представляло уродливое и внутренне противоречивое сочетание монгольской феодализированной степной государственности с иранскими традициями развитого феодального общества, Чингисхановой «Великой Ясы» с мусульманским правом (с 1295 г., когда ильхан Газан принял ислам), Нейтралистской политики ильханов и феодальной раздробленности.

Золотоордынские ханы джучиды не мирились с тем, что ильханы хулагуиды завладели землями, которые по завещанию Чингис-хана должны были принадлежать им. Они стремились захватить хотя бы Ширван, Арран, Азербайджан и Грузию. Джучиды и хулагуиды вели частые войны на территории стран Восточного Закавказья и подвергали их все новым и новым опустошениям. Эти войны не вызывали существенного изменения границ: ильханы удержали за собою Закавказье, а джучиды — Дербенд[1144] и Северный Кавказ.

Основные усилия ильханов были направлены на завоевание Сирии и Палестины. С этой целью они вели войны с так называемыми мамлюкскими султанами Египта. Но поскольку султаны Египта считались опорой ислама и войны с ними были очень непопулярны в глазах мусульманских подданных ильханов, то хулагуиды, бывшие язычниками-шаманистами, в этих войнах старались опереться на христианских союзников и вассалов, а именно на крестоносцев, удерживавших еще в своих руках княжество Антиохийское, графство Триполийское и прибрежную полосу королевства Иерусалимского, на королевство-Кипр, Киликийскую Армению, а также на христианских владетельных феодалов Грузии и Армении. Этим в значительной мере и определялось покровительство христианам всех исповеданий со стороны Хулагу-хана[1145] и его преемников, ильханов — язычников[1146]. Хулагу-хан отправил в Сирию большое войско, поставив во главе его монгола-христианина Китбугу. Монголы были разгромлены египтянами в битве при 'Айн-Джалуте (1260 г.), а затем при Альбистане (1277 г.). Однако ильханы вплоть до второго десятилетия XIV в. не оставляли своих планов завладеть Сирией. Принятие Газан-ханом ислама не изменило этой политики. При содействии грузинских и армянских вассалов он занял Сирию, но вновь потерпел поражение при Мардж ас-Суффаре (1303 г.). Египетские султаны не только-отразили натиск монголов и удержали за собою Сирию, но и захватили владения крестоносцев — Антиохию (1268 г.), Триполи (1289 г.), Акру, Тир, Сидон и Бейрут (1291 г.).

Борьба с султанами Египта побудила ильханов искать союза с христианскими государствами Западной Европы — с Генуей, королями Франции и Англии, римским папой и обмениваться посольствами с ними[1147]. Так, Аргун-хан (1284–1291) посылал на Запад четыре посольства (1285, 1287, 1289, 1290); первые — возглавлялись восточными христианами (несторианами)[1148]; главой посольства 1289, 1290 и 1302/1303 гг. (последнее уже от имени Газан-хана) был генуэзец Бускарель. Ильханы вели переговоры с западными государствами о совместной организации «крестового похода» в Сирию. Франция и Англия, как и папа, давали обещания. Но в конечном счете надежда ильханов на помощь Запада была иллюзорной: западноевропейские государства в то время уже утратили реальный интерес к крестовым походам. Генуя использовала союз с ильханами для борьбы со своей соперницей — Венецией, которая, напротив, ориентировалась на Египет. Римские же папы, авторитет которых в Западной Европе сильно упал, оказались бессильными деятельно помочь ильханам; больше всего папы старались (и также без успеха) обратить ильханов в христианство и склонить к унии с Римом восточных христиан. Одним из результатов сношения ильханов с Западом было создание колоний генуэзских и «франкских» купцов, а также появление католических миссионеров в городах Армении, Азербайджана и Западного Ирана на рубеже XIII–XIV вв.[1149]

Для борьбы с хулагуидами египетские султаны заключили союз с джучидскими ханами Золотой Орды, и поскольку Беркай-хан джучидский (1256–1266) принял ислам, то этот союз в Египте постарались облечь в религиозную форму «священной войны с неверными» (хотя преемники Беркая до хана Узбека, т. е. до 1312 г., оставались язычниками). С Чагатайским улусом ильханы также вели войны. Так, в ответ на вторжение чагатайских монголов в Хорасан Абака-хан (1265–1282) разрушил Бухару (1273 г.). В 1295 г. Дува-хан чагатайский вторгся в восточные области Ирана и опустошил их. Ильханы производили набеги и на Индию.

Ильханы вели полукочевой образ жизни. Часть года они жили со своим двором и ставкой (орду) в столице (сперва Марата, потом Тебриз, с начала XIV в. — новый город Султания близ Зенджана), а остальное время на кочевках летних (в горах) или зимних (в степях). Монгольские, правители — сперва наместники великого хана, потом ильханы — сохранили оставшийся от державы хорезмшахов бюрократический аппарат, поставив его к себе на службу. При ильхане всегда находился первый вазир, именовавшийся обычно наиб («заместитель»), имевший свой диван. Во главе дивана финансов стоял мустауфи ал-мамалик; если обе эти должности совмещал один сановник, то он именовался сахиб-диван. Почти весь бюрократический аппарат состоял из иранцев; языками канцелярий были персидский и отчасти уйгурский. Шамс ад-Дин Мухаммед Джувейни[1150], потомок персидской семьи из Хорасана, служившей и сельджукидам, и хорезмшахам, и монголам, был сахиб-диваном при первых трех ильханах более 20 лет (1263–1284); он заполнил всю верхушку гражданской бюрократии своими сыновьями и креатурами. Позднее упомянутый Рашид ад-Дин Фазлаллах, известный ученый-энциклопедист и историк, был вазиром[1151] при Газан-хане и Ульдзейту-хане в течение 19 лет (1298–1317). И первым ильханам-язычникам покровительство религиозным меньшинствам (христианам, буддистам, при Аргун-хане еще и иудеям) нисколько не мешало опираться и на ирано-мусульманскую бюрократию. Но положение персидского чиновника на службе у ильханов всегда было шатким. Двор их всегда (даже при умном и интеллигентном Газан-хане) был гнездом постоянных интриг соперничавших феодальных клик (участниками которых были монголы и уйгуры, тюрки и иранцы), заговоров и взаимных доносов, следствием которых были частые казни. Характерно, что из всех вазиров (числом 23) ильханов только один (Тадж ад-Дин 'Алишах Гилани, ум. в 1324 г.) не был казнен, да и то лишь потому, что умер внезапно[1152]. Вазиры и чиновники-иранцы на службе у ильханов помогали последним в ограблении народных масс своей страны, не забывая и себя. Но после казни вазиров и чиновников скопленные ими богатства и имения изымались в казну, что было очень выгодно ильханам.

Класс феодалов при ильханах состоял из четырех основных групп: 1) военно-кочевой знати, в основном монгольской и тюркской; это была политическая, господствующая группа; 2) провинциальной оседлой знати (включая сюда и владетельных вассалов ильхана и их арьер-вассалов)[1153]; 3) гражданского чиновничества (бюрократии), почти сплошь иранского; 4) высшего духовенства — мусульманского, отчасти также и христианского (в странах Закавказья и в западных областях)[1154]. Духовенство всех религий было освобождено от податей[1155].

Первые две группы класса феодалов в источниках именовались ахл-и шамшир (араб.-перс. — «люди меча»), вторые две — ахл-и калам (араб.-перс. — «люди пера»)[1156]. Последние две группы были заинтересованы в осуществлении сильной центральной власти в лице ильхана и в централистской политике. Монголо-тюркская военно-кочевая знать поддерживала ту же политику до тех пор, пока продолжались завоевания, приносившие военную добычу и новые земли. После же неудач в Сирии, когда завоевания прекратились, эта знать стала стремиться к феодальной самостоятельности. Первые две из упомянутых выше групп феодалов оказались носителями центробежной тенденции, иначе говоря, феодальной раздробленности. И если при первых ильханах ханская власть была сильна, то последние ильханы (после смерти Абу Са'ида Бахадур-хана, 1316–1335) стали марионетками в руках соперничавших феодальных клик.

Области управлялись наместниками ильхана, назначаемыми из дивана первого вазира[1157]. В областях или округах, где были наследственные владетели-вассалы (атабеки, мелики), при мелике находился присланный из центра правитель — баскак (монг.), иначе шихна (араб.), обычно монгол. Он контролировал действия местного мелика, обеспечивал поступление дани и чрезвычайных налогов и имел в своем распоряжении монгольские войска[1158].

Войско, точнее феодальное ополчение, в основном состояло из монгольских и тюркских кочевых племен, в которых все мужчины были военнообязанными. Войско, согласно «Великой Ясе» Чингис-хана, делилось на туманы[1159], тысячи, сотни и десятки[1160]. Эти военные части представляли подразделения кочевых племен, их колен и родов; были «тысячи» ойратские, сулдузские, джелаирские, кэрэитские и др. Во главе этих подразделений стояли соответственно эмиры (нойоны, беки) туманов, тысяцкие, сотенные, десятские. К этой массе воинов-кочевников присоединялись ополчения оседлых феодалов-вассалов; они формировались по принципу: один воин с каждых девяти дворов оседлых жителей. Основной частью войска была конница, пехота (из оседлых жителей) служила для осады крепостей. Но в монгольском войске была и специальная техника[1161]. Военная добыча делилась по тому же принципу, как и в мусульманских войсках: пятая доля выделялась для ильхана и его рода, из остальной добычи конный воин получал двойную долю по сравнению с пехотинцем[1162].

В верхних слоях монгольских завоевателей в XIII и первой половине XIV в. прослеживаются два основных направления. Существование их было отмечено в общих чертах В. В. Бартольдом и А. Ю. Якубовским, более подробно они были рассмотрены в работах С. П. Толстова и моих[1163]. Первое направление поддерживалось большинством монгольской и отчасти тюркской кочевой знати. Эти поклонники монгольской старины и кочевых традиций враждебно относились к оседлой жизни («Великая Яса» Чингис-хана прямо запрещала монголам переходить к оседлости), земледелию и городам. Они были сторонниками неограниченной хищнической эксплуатации оседлых крестьян и горожан. Они не делали большой разницы между покорившимися и непокорившимися оседлыми народами; на тех и других завоеватели смотрели как на объект грабежа, только грабили их разными способами: первых — при помощи тяжелого налогового пресса, вторых — силой оружия, путем захвата военной добычи[1164]. Представители этого направления не заботились о том, чтобы не разорить вконец оседлое крестьянство, и облагали его налогами и поборами, не считаясь с тем, в состоянии ли сельское хозяйство выдержать такое бремя.

Второе направление включало небольшую группу монгольской знати, главным образом связанную со службой в ханской ставке и в собственных доменах ханской семьи; в основном же это были представители иранской бюрократии, служившей ханам. Приверженцы этого направления стремились создать крепкое централизованное государство с сильной ханской властью и тем самым обуздать центробежные устремления, произвол и своеволие монголо-тюркской кочевой знати. Для этого было необходимо сближение ханской власти с иранской феодальной верхушкой, покровительство купцам, торговле и городской жизни, восстановление разрушенных монгольским завоеванием производительных сил, в первую очередь в сельском хозяйстве, что было связано с точной фиксацией податей и повинностей крестьян. Без восстановления производительных сил, необходимого для регулярного поступления налогов в постоянных цифрах в казну центрального правительства, сильная ханская власть даже в масштабе отдельного улуса не могла бы существовать. Сторонником указанного второго направления был и великий хан Угэдэй (1229–1241), судя по тому, что рассказывают о его действиях Джувейни, Сейфи и другие источники[1165]. Эта тенденция отразилась и в указе великого хана Мэнгу (1251–1259), ограничившего повинности и размеры податей крестьян и горожан[1166]. Но эти попытки почти не давали результатов из-за противодействия монгольской военной знати. Вначале хулагуиды[1167] чаще всего склонялись на сторону первого из указанных выше направлений, хотя действовали далеко не всегда последовательно. Второе направление одержало верх в хулагуидском государстве при Газан-хане.

Категории феодальной собственности на землю и воду (ирригационные сооружения) в государстве хулагуидов сохранились те же, какие сложились в Иране еще раньше (между VII и XI вв.): государственные, иначе диванские, земли (арази-йи дивани), прямым собственником которых было государство, непосредственно эксплуатировавшее крестьян через свой финансовый аппарат, причем феодальная рента и налог на таких землях совпадали[1168]; частновладельческие земли типа западноевропейского аллода (араб. мильк, мульк; араб.-перс. арбаби), т. е. безусловная земельная собственность, не связанная службой государству, свободно передаваемая по наследству и продаваемая; земли религиозных и благотворительных учреждений, свободные от податей и неотчуждаемые (араб. вакф., араб.-пер. арази-йи вакфи); собственные домены государя — ильхана, его жен[1169], царевичей и родичей (араб, хасс, араб.-перс. арази-йи хассе; монг. инджу); лены (араб. икта', букв, надел»), т. е. условное землевладение военных чинов, формально ненаследственные, но фактически ставшие наследственными благодаря обычаю наследственности должностей уже при сельджукидах[1170]; на этих землях право взимания налогов переходило к владельцу икта' (араб. мукта', араб.-перс. икта-дар); иначе говоря, эти земли (как и вакфные земли) пользовались правом налогового иммунитета (араб.-перс. му'афи), но не административно-судебного иммунитета.

Но соотношение между упомянутыми категориями земель при монгольском владычестве изменилось. Поскольку во время монгольского завоевания и в первые десятилетия после него часть старинной иранской знати была уничтожена, и земли ее были конфискованы, фонды земель государственных (ливанских) и государственных доменов первоначально сильно выросли за счет земель частновладельческих[1171]. Но позднее, постепенно, благодаря раздачам ильханами государственных земель новым владельцам — монголам, тюркам или служившим ильханам иранским сановникам, на правах икта' или мулька, фонд государственных земель сократился а фонд частновладельческих земель снова увеличился (с последней четверти XIII в.). После принятия ильханами ислама, с конца XIII в., стал расти и фонд вакфных земель.

Для указанного времени характерна концентрация земельной собственности в руках крупных феодалов. Процесс этот происходил по-разному: путем скупки земель, или прямого их захвата, или судебных тяжб, сильными людьми у мелких землевладельцев (особенно у тех, у которых не сохранились в это бурное лихолетье документы на право владения землей), путем покупки с разрешения дивана государственных земель[1172], путем коммендации (араб. ильтиджа) мелких землевладельцев ильхану, царевичам или религиозным учреждениям, с превращением земель коммендированных лиц в земли инджу или вакфные.

Вот некоторые примеры крупного феодального землевладения, условного и безусловного. Упомянутый сахиб-диван Шамс ад-Дин Мухаммед Джувейни, пользуясь своим высоким положением, скупил земельные владения (мульковые) на сумму 40 млн. серебряных динаров[1173]; при стоимости селения средней величины в 10 тыс. динаров[1174] на указанную сумму можно было купить до 4 тыс. селений. После казни сахиб-дивана (1284 г.) все его земли и богатства были конфискованы. Рашид ад-Дин за 19 лет своего вазирата также скупил множество мульковых земель. Кроме того, за написание исторического труда ильхан Ульджейту-хан пожаловал ему по два селения в каждой области. Как видно из его завещания[1175], Рашид ад-Дин владел в разных областях государства 12 770 федданами[1176] пахотных земель на правах мулька, 39 тыс. финиковых пальм, множеством садов[1177] и виноградников, не считая еще вакфных имуществ, мутаваллием (попечителем) которых он был, и тех земель, которые еще при жизни были выделены им своим сыновьям и дочерям; кроме того, ему принадлежали 250 тыс. овец, 30 тыс. лошадей, 2 тыс. кровных арабских лошадей, 10 тыс. верблюдов, 10 тыс. коров, 50 тыс. штук разной домашней птицы, 35 млн. динаров[1178] в деньгах, из которых только 2,5 млн. находились в его казнохранилище, а остальные 32,5 млн. были переданы «доверенным купцам», т. е. вложены в крупную караванную торговлю[1179]; купцы возвращали Рашид ад-Дину его долю прибыли товарами — текстильными, кожевенными, мехами, лекарственными и парфюмерными изделиями[1180]. Сверх того, Рашид ад-Дину принадлежал основанный им пригород в Тибризе — Руб'и Рашиди («Рашидов квартал»), в котором было будто бы 30 тыс. домов (семейств)[1181], 24 караван-сарая, 1500 лавок, мастерские (кархане) ткацкие, писчебумажные, красильные, бани, монетный двор, мельницы[1182], а также большой госпиталь, медресе с тысячью студентов, мечети, библиотека с 60 тыс. книг[1183]. Для хозяйственной деятельности Рашид ад-Дина — феодала из группы чиновной знати (гражданской бюрократии) — характерно сближение с крупным купечеством и участие в караванной торговле.

В собственных имениях Газан-хана только в четырех областях было 20 тыс. федданов, т. е. 120–140 тыс. га орошенных пахотных земель[1184]. Ширазскому казию Маджд ад-Дину Фали ильхан Абу Са'ид подарил 100 селений в Фарсе[1185].

Источники сообщают, в общем, немного сведений о положении крестьян в частновладельческих имениях. Нужно иметь в виду, что монгольские и тюркские кочевые феодалы, получив от ильханов обработанные земли, не оставляя кочевого или полукочевого образа жизни[1186], становились эксплуататорами оседлого земледельческого населения. Правовое положение крестьян ухудшилось. Не говоря уже об актах произвола и насилия со стороны кочевых феодалов, «Великая Яса» Чингис-хана обязывала монгольские власти время от времени производить принудительные наборы девушек (т. е. отнимать их у родителей); затем их сортировали: самые красивые поступали в гаремы ильхана и царевичей, остальные становились рабынями эмиров тумана, тысяцких, сотских и десятских эмиров[1187]. Таких порядков никогда не знало мусульманское право.

Согласно мусульманскому праву, феодально-зависимое или крепостное право юридически не признавалось. Крестьяне (араб. ра'ийат, мн. ч. ра'айа) юридически считались людьми лично свободными. Фактическая феодальная зависимость крестьян от землевладельцев существовала благодаря держанию крестьянами земель феодалов. В XI–XII вв. государство передало феодалам (особенно на землях икта') некоторые административно-полицейские функции. Но в источниках VII–XII вв. мы не встречали никаких указаний на запрещение права перехода. Иначе говоря, феодальная зависимость не принимала форму крепостного состояния.

Прикрепление крестьян к земле в Иране и Азербайджане утвердилось при монгольском владычестве[1188].

Монгольское нашествие, как было сказано, вызвало глубокий общий упадок экономики Ирана и Азербайджана, сокращение населения и, в частности, сокращение рабочих рук и налогоплательщиков среди оседлого сельского населения. Раньше орошенной земли не хватало для густого сельского населения, было много обезземеленных крестьян и землевладельцы не испытывали нужды в прикреплении крестьян — держателей земельных участков («вечных» или временных «арендаторов», по терминологии мусульманского права). Теперь же, напротив, необработанных и пустующих земель было слишком много (по словам Рашид ад-Дина, до ^₉/^₁₀ площади, пригодной к обработке, в ряде областей)[1189]. Поэтому феодальное государство и значительная часть феодалов были заинтересованы в прикреплении крестьян к местам приписки, в запрещении права перехода и в принудительном возвращении беглых крестьян на «места исконного поселения». Беглых крестьян было очень много, они укрывались в горах, лесах и степях; непомерные налоги стимулировали это массовое бегство. Это и вызвало закрепостительную политику ильханов. Им не пришлось изобретать новые законы для этого. Им стоило только распространить на оседлое земледельческое население тот закон чингисовой «Великой Ясы», который запрещал кочевнику под страхом смерти покидать свою тысячу и сотню и своего вождя и господина[1190]. Но, конечно, это распространение крепостного устава «Великой Ясы» на оседлых крестьян не было чисто механическим актом. Оно было вызвано изменениями в феодальной экономике, интересами военно-феодальной верхушки[1191] и государственного фиска. Прикрепление крестьян к месту приписки, по-видимому, связано с переписью населения при великом хане Мэнгу (1254 г.). Оно было подтверждено в ярлыке Газан-хана 1303 г.

Как было сказано, наряду с разрушениями и опустошениями времени завоевания важной причиной экономического упадка Ирана и Азербайджана была налоговая политика завоевателей, от тяжести которой страдали все области, в том числе и такие, которые мало пострадали при завоевании, как, например, Фарс. Налоговая система ильханов была предметом изучения советских и зарубежных исследователей[1192].

Наряду со старыми налоговыми сборами, существовавшими раньше, монголы ввели новые. В одних областях по-прежнему (еще со времен халифата) основным налогом оставалась поземельная подать — харадж, взимавшийся местами в денежной, местами в натуральной форме в виде доли урожая[1193] (⅕, ¼, ⅓, ⅔). Из документов видно, что в XIII–XIV вв. натуральная форма взимания хараджа безусловно преобладала (кроме сельских округ больших городов, где товарно-денежное хозяйство было более или менее развито). Сверх основного хараджа (асл-и харадж, араб.-перс.) взимался еще дополнительный (араб. фар'; букв, «ветвь») в сумме от ^₁/^₁₀[1194] до ^₂/^₁₀[1195] основного хараджа. В других областях харадж был заменен новой податью, введенной монголами, купчур (монг.)[1196]. Купчур, взимаемый с кочевников, был податью с поголовья скота (в год по 1 голове со 100 голов каждого рода скота)[1197]. Но купчур, распространенный после завоевания на оседлых крестьян и горожан, для них превратился в подушную подать (с мужчин). До завоевания подушную подать (араб, джизйа) платили только немусульмане. Теперь джизйа исчезла, но более тяжелую подать, купчур, взимали со всех ра'ийатов без различия религии[1198]. Купчур взимался в деньгах, ставки его часто изменялись и нередко определялись по произволу чиновников дивана финансов. В некоторых областях взимали и харадж и купчур[1199]. Причины такого различия в формах обложения неизвестны.

Кроме основных податей — хараджа и купчура — взималось много других податей. В документах XIII–XIV вв. мы встретили 45 терминов налоговых сборов, в более поздних фарманах встречается 31 и 27[1200]. Учитывая, что некоторые из этих терминов являлись синонимами, все же можно считать не менее 20 видов податей, взимавшихся повсеместно. Из них только пять основаны на мусульманском религиозном праве (шариате), остальные введены постепенно в разное время (большая часть в X–XI вв.). Но при монголах взимание их оказалось гораздо более тяжелым благодаря общему упадку сельского хозяйства и обеднению крестьян. Не имея возможности здесь подробно говорить об этих податях и повинностях, отметим лишь важнейшие из них: «чрезвычайный» налог (араб. 'авариз), на практике, однако, взимавшийся постоянно[1201]; сбор для снабжения войск — тагар (перс.) — зерном, вином, скотом[1202]; ихраджат (араб.) — группа сборов на покрытие издержек по содержанию разных чиновников, гонцов и оплаты их расходов[1203], сбор с садов[1204] и др.

Тяжелы были и натуральные повинности — бигар (перс.), иначе хашар (араб.-перс.) — сборы крестьян на оросительные работы, на строительство дворцов, крепостей и т. д. в пользу государства или местных владетельных феодалов. Эти сборы крестьян, сгоняемых издалека, работавших на своих харчах, были разорительны[1205]. Так, для прокладки планированного Рашид ад-Дином магистрального канала из р. Тигра было собрано 20 тыс. крестьян из Джезиры[1206].

Не менее тяжела была и постойная повинность — обязанность крестьян и горожан принимать к себе в дом эмиров, гонцов, чиновников с их челядью. «В каждом околотке, — сообщает Рашид ад-Дин, — где располагался на постой гонец, тамошние жители сразу подвергались стеснениям и мучениям, ибо их (гонцов) рабы и военные слуги с крыши спускались во дворы соседей, стреляли из луков в голубей и кур и часто случалось, что стрелы попадали в детей жителей. Все, что они находили из съестного, напитков и корма для животных, кому бы то ни принадлежало, они грабили для себя… Они ставили в садах [верховых и вьючных] животных и в один день разоряли сад, который с тысячью трудностей благоустраивали в течение десяти лет»[1207]. Тяжела была для ра'ийатов и ямская повинность (йам, монг.) — обязанность поставлять для почты верховых и вьючных животных (улаг) и людей… «Нельзя описать, — говорит Рашид ад-Дин, — сколько улага — ослов ежегодно брали у ра'ийатов (крестьян), купцов и прочих и скольким тысячам ра'ийатов [гонцы] ломали головы, руки и ноги»[1208].

Дополнительным бременем на плечи ра'ийатов ложилась система расплаты государства по денежным обязательствам (по отношению к служилым людям и кредиторам) не деньгами, а ассигновками (барат, хавале), выписанными на местные казначейства, которые раскладывали уплату на ра'ийатов[1209]. Также случалось нередко, что одни и те же подати взимались с ра'ийатов по два-три раза и даже по нескольку раз в год[1210].

Для горожан особенно обременителен был введенный впервые монголами налог с ремесла и торговли — тамга[1211]. Размер тамги составлял 10 % стоимости каждой торговой сделки, оптовой или розничной[1212].

Но тяжелее всего эта система повинностей была для крестьян. Она усугублялась произволом финансовых чиновников и еще более откупщиков налогов, которыми были либо феодалы (монголы и уйгуры), либо местные купцы и ростовщики. Во многих областях крестьянам приходилось отдавать в виде ренты и налогов 80–90 % урожая, и все равно они постоянно оставались в недоимщиках. Вот как описывает Рашид ад-Дин сбор податей до реформы Газан-хана: «Когда сборщики отправлялись по околоткам, они отыскивали какого-нибудь мерзавца, знавшего дома, и по его указанию извлекали [прятавшихся] людей из углов, подвалов, садов и развалин. Если не могли захватить мужчин, то забирали их жен, гнали их, как стадо овец, перед собой из околотка в околоток и приводили к налоговым чиновникам. Те подвешивали их за ноги на веревке и избивали; стенания и жалобы женщин поднимались до небес»[1213].

Одной из форм (пассивной) классовой борьбы крестьянства было бегство с мест приписки, принявшее к концу XIII в. массовый характер. Рашид ад-Дин приводит пример, когда крупнейшие землевладельцы в округе Йезда, прибыв в свои имения, не могли отыскать никого из крестьян: все разбежались; сады погибли, и от них не осталось следов[1214]. Тот же автор рассказывает, что один из землевладельцев прибыл в свое селение Фирузабад, в округе Иезда, для сбора ренты. Он не мог найти ни старосты, ни крестьян: все убежали. Зато там уже сидели 17 сборщиков податей с ассигновками для оплаты их из доли податей с того же селения. Всей этой своре удалось поймать в степи трех скрывавшихся крестьян. Их привели в селение, подвесили на веревках и стали избивать, дабы заставить их сказать, где скрываются остальные крестьяне, но ничего не добились[1215]. На рубеже XIII и XIV вв. Вассаф упоминает о Фарсе: «запустевшие местности», «где совсем не было ра'ийатов»[1216]. Рашид ад-Дин в письме к своему сыну Махмуду, наместнику Кермана, отмечая, что бегство крестьян приняло массовый характер по вине местных властей и войск, приказывал возвратить крестьян на места исконного поселения, обещав им льготы — освобождение от податей на три года[1217].

Конечно, те крестьяне, которые бежали в горы, леса и степи, постепенно переходили от пассивного к активному протесту. В 80–90-х годах XIII в., когда вызванная податным бременем хозяйственная разруха достигла крайних пределов, размножились повстанческие отряды, ведшие партизанскую войну с государством ильханов и его феодальной верхушкой. Действия этих отрядов картинно рисует Рашид ад-Дин. Он называет их не иначе как «разбойниками и ворами» (перс. рахзанан ва дуздан), «городскими подонками и чернью» (перс.-араб. рунуд ва аубаш)[1218]. Но из его рассказа видно, что эти отряды состояли из разоренных сельчан, обедневших кочевников, беглых рабов, а также городской бедноты. Там были таджики[1219], курды, луры, шулы, арабы, даже (обедневшие) монголы[1220]. По словам Рашид ад-Дина, эти «разбойники» находили полную поддержку среди социальных низов. Некоторые жители селений «становились с ними заодно и ходили у них в проводниках». В каждом роду кочевников и среди оседлых крестьян, даже сельских старост, у «разбойников» были друзья и товарищи, которые всячески им помогали, снабжали их продовольствием, укрывали их в своих домах, и они порою месяц-другой гостили у своих друзей. В городах у «разбойников» были «лазутчики», которые извещали их «о выезде людей разного состояния» из города. Даже низшие местные власти избегали доносить об этих отрядах, опасаясь их мести. Напротив, местные жители осведомляли их о движении военных отрядов. Случалось, эти повстанцы, окружив стан какого-нибудь эмира, грабили его. Нападая на караваны (о движении которых «разбойники» заранее знали), «разбойники» кричали: «У нас-де до тех, у кого нет ничего или есть мало, дела нет!». Тотчас же бывшие в караване бедняки и малоимущие спокойно отходили в сторону, а разбойники принимались за знатных людей и богатых купцов (о присутствии которых в караване они также были осведомлены заранее), грабили и убивали тех. На имущество этих людей они смотрели как на такую, же законную военную добычу, как монгольские войска и власти смотрели на имущество крестьян. Некоторые из этих повстанцев приобрели славу среди населения, и если кого-нибудь из них ловили и вели казнить, то народ возмущался, говоря: «Как можно казнить такого героя!»[1221]. Из повествования ясно, что это были отнюдь не оторвавшиеся от общества деклассированные разбойничьи шайки, а народные партизанские отряды, боровшиеся против угнетателей.

Конечно, не все беглые крестьяне уходили в леса и горы. Многие из них переселялись в области, где влияние монгольской кочевой знати было слабее и где феодальная эксплуатация была относительно более мягкой. Как уже говорилось, многие местные феодалы (особенно на юге) охотно принимали к себе беглых крестьян, сажая их на запустевшие участки. Некоторые крестьяне, жившие в оазисах, выставляли на дороге дозорного. Когда тот издалека видел приближение кого-либо чужого, он подавал сигнал, и крестьяне прятались в каризах (подземных каналах) и в песках[1222].

В Фарсе в 1265 г. произошло большое восстание крестьян и кочевников под предводительством сейида Шараф ад-Дина, объявившего себя Махдием, призванным богом установить на земле царство справедливости, что и привело к восстанию «простой народ» ('авами ан-нас)[1223]. В 1291 г. произошло восстание лурских кочевых племен, занявших на время Исфахан. Крестьяне и горожане также принимали участие в попытках владетельных вассалов ильхана, как, например, меликов гератских, освободиться от монгольского ига или ослабить его[1224].

Исключительно тяжелое экономическое и финансовое состояние государства, резкий упадок земледелия и городской жизни, побеги крестьян, ропот монгольских рядовых воинов, которым не платили регулярно жалованья[1226], — все это побудило седьмого ильхана Газан-хана (султана Махмуда, правил в 1271–1304 гг.) круто изменить внутреннюю политику: сблизиться с мусульманской чиновной и духовной знатью (в большинстве иранской), чтобы обеспечить ее активную поддержку, и усвоить некоторые иранские государственные традиции. Газан-хан принял ислам, который после долгого перерыва (1220–1295) снова стал государственной религией. Газан-хан провел ряд реформ в духе той политической линии, которую мы выше условно назвали «вторым направлением». С этим и было связано назначение на пост второго вазира Рашид ад-Дина (бывшего одновременно придворным врачом и историографом Газан-хана), фактически ставшего руководящим министром. Главная политическая роль в государстве примерно на два десятилетия от монголо-тюркской военно-кочевой знати, которой Газан-хан не доверял и представителей которой часто казнил, перешла к иранской чиновной знати (гражданской бюрократии), политическую программу которой выражал Рашид ад-Дин, иранский патриот[1227], видевший в Газан-хане «падишаха ислама», «его величество, прибежище халифата, хосроя[1228] Ирана и наследника царства кийанидов»[1229]. В. В. Бартольд в свое время не был уверен в том, что реформы Газан-хана «были делом рук самого историка»[1230]. Теперь, после открытия и опубликования переписки Рашид ад-Дина, нельзя сомневаться в том, что именно он был инициатором и проводником этих реформ. Правда, в «Джами' ат-таварих» историк рисует себя и других сановников только пассивными исполнителями мудрых государственных замыслов юного монгольского государя. Но это не более как официальная лесть властолюбивого сановника, желавшего сохранить и упрочить свое положение и влияние при альханском дворе. Из переписки Рашид ад-Дина мы убеждаемся в том, что в основу газанхановых реформ положены политические идеи самого историка: сильная центральная власть и борьба с центробежными тенденциями вассалов и особенно монгольской военно-кочевой знати, обуздание своеволия и произвола последней; возрождение разрушенной экономики, особенно сельского хозяйства; облегчение налогового бремени горожан и крестьянства для поднятия их благосостояния и, следовательно, их налоговой платежеспособности; оздоровление аппарата финансовых чиновников и прекращение их злоупотреблений[1231].

В нашу задачу не входит подробное изложение реформ Газан-хана, поскольку они никак не связаны с политикой Чингис-хана и его государственными установлениями. Из реформ наибольшее значение имел ярлык о введении нового порядка взимания купчура и хараджа, с точной фиксацией размера их (деньгами или натурой для разных местностей). Новый порядок хотя и не совсем устранял, но очень затруднял возможность злоупотреблений для финансовых чиновников при определении доли урожая, подлежащей изъятию, при оценке стоимости зерна и т. д.[1232] Из других реформ наибольшее значение имели: отмена системы расплаты по государственным денежным ассигновкам, выписанным на местные казначейства и ложившимся дополнительным бременем на плечи крестьянства[1233]; запрещение постоя гонцов, военных и гражданских чинов в домах ра'ийатов[1234]; отмена улага (поставки ра'ийатами лошадей и ослов для почтовых станций)[1235]; сокращение размера тамги наполовину в одних городах[1236] и полная отмена ее в других[1237]; указ о разрешении желающим (в основном феодалам) занимать пустующие и заброшенные земли с обязательством оросить, заселить и обработать их, с предоставлением значительных податных льгот[1238]; восстановление правильного монетного обращения и твердого курса серебряной монеты[1239]; установление единой системы мер и весов для всего государства (по тебризскому весу)[1240]; перевод на оброк ремесленников-рабов, работавших в казенных мастерских и ранее отдававших весь продукт своего труда[1241].

Большое значение для восстановления сельского хозяйства имели проведенные при Газан-хане большие оросительные работы. По рассказу Рашид ад-Дина, Газан-хан велел также доставить из Индии и других стран в Иран семена разных плодовых деревьев и злаков для опытов по их прививке и возделыванию[1242]. Автор анонимного трактата по агротехнике начала XIV в. говорит, что он принимал участие в этих опытах по заданию Газан-хана[1243].

Конечно, все эти мероприятия имели в виду восстановление разрушенной экономики феодального государства, а не непосредственные интересы крестьянства. Подати, хотя теперь и строго фиксированные, все еще оставались очень высокими. Так, из дошедшей до нас росписи податей этого времени для Хузистана видно, что там крестьяне, сидевшие на ливанских землях (где налог и рента совпадали), должны были отдавать государству 60 % урожая натурой, а крестьяне, сидевшие на частновладельческих землях (арбаби, где государство взимало только налог, а рента шла в пользу феодала), — 10 %[1244]. Газан-хан подтвердил существовавшее прикрепление крестьян к земле (к месту приписки, т. е. к селению, а не к личности феодала) и установил 30-летний срок для сыска и водворения на место беглых крестьян[1245].

Газан-хан пытался вести нейтралистскую политику, противоречившую общей тенденции феодального развития. Поэтому политика его не могла быть последовательной. По прямому требованию монгольского войска он вынужден был в 1303 г. издать ярлык о наделении военными ленами (икта') всех военнообязанных монголов[1246]. Целые округа[1247] отдавались в лен тысяцким эмирам, т. е. главам племенных подразделений монголов, имевшим до тысячи военнообязанных каждое. Тысяцкий эмир путем жеребьевки делил доставшийся ему округ между сотенными эмирами, те — между десятскими эмирами, а последние — между рядовыми монгольскими воинами-ленниками, каждый из которых получал небольшой надел (одно селение или часть его) с прикрепленными к своим земельным участкам крестьянами. Наследственность ленов при условии несения военной службы была подтверждена официально. За владельцами ленов признавалось право налогового иммунитета — к ним переходило право взимать в свою пользу все государственные налоги[1248].

Рашид ад-Дин, видимо, преувеличивает значение реформ Газан-хана, отмечая их огромное влияние на возрождение экономики Ирана. Вассаф говорит об этих реформах в более скромных выражениях. Однако нельзя отрицать, что эти реформы вызвали частичное восстановление оросительной сети и известный подъем сельского хозяйства. Об этом свидетельствуют описания многих местностей Ирана и Азербайджана (Иранского) в географическом труде Хамдаллаха Казвини и некоторые другие источники[1249]. Сумма поступлений в центральный диван при Газан-хане возросла, по данным Рашид ад-Дина, с 17 млн. серебряных динаров[1250] до 21 млн. динаров[1251]. Однако все же экономика страны далеко не. достигла уровня начала XIII в. Не вдаваясь в подробности, отметим лишь, что, по данным того же Хамдаллаха Казвини, сумма налоговых поступлений с той же территории перед монгольским нашествием составляла 100 580 тыс. динаров в валюте ильханского времени, т. е. в пять раз больше, чем при Газан-хане, а во многих областях она до монголов была в десять раз больше[1252].

Действие реформ Газан-хана продолжалось недолго и могло лишь задержать, но не предотвратить распад государства. После смерти Ульдзейту-хана (1316) монгольские власти стали мало-помалу возвращаться к прежним, догазанхановым порядкам. Уже под 1318 г. историк Вассаф отметил новый рост податей в Фарсе[1253]. Упадок городов и товарного производства[1254], ослабление экономических связей между областями, распространение ленов и налогового иммунитета, центробежные стремления вассалов ильхана, как монгольских, так и местных[1255], способствовали дальнейшему росту феодальной раздробленности и подготовили распад государства. Абу-Са'ид Бахадур-хан (1316–1335) был последним ильханом, власть которого признавалась во всем государстве. После его смерти не было уже единого ильхана; государство стало ареной междоусобных войн нескольких феодальных клик, состоявших как из монголов, так и из примкнувших к ним иранцев, боровшихся за власть и возводивших на престол в разных областях марионеточных ильханов из потомков Чингис-хана. Эта борьба длилась с 1335 до 1353 г. и завершилась распадом государства хулагуидов на ряд независимых государств с династиями частью монгольского (но уже не чингисидского), частью тюркского или иранского происхождения.

Не в меньшей степени распаду государства хулагуидов способствовала новая волна народно-освободительных восстаний, развернувшаяся после смерти ильхана Абу Са'ида. Важнейшими из них были восстание сарбадаров в Хорасане (1337–1381) и аналогичные восстания в прикаспийских областях (50–70-е годы XIV в.). Эти восстания являются предметом самостоятельного исследования. Мы не имеем возможности здесь останавливаться на них[1256]. Отметим лишь, что последний ильхан Туга Тимур-хан, державшийся в Гургане, пал от рук повстанцев-сарбадаров, разгромивших его ставку 16 зулка'ды 752 г. х. (13 декабря 1353 г.). Этой датой отмечено падение последнего остатка государства ильханов — хулагуидов.