Татаро-монголы в Азии и Европе

Л. И. Думай Некоторые проблемы социально-экономической политики монгольских ханов в Китае в XIII–XIV вв.

Завоевание Китая монголами привело к потере независимости китайского народа, национальному и социальному порабощению его. Политика, проводившаяся монгольскими ханами в стране, была направлена на создание политических и экономических привилегий для завоевателей, на полное подчинение населения и экономическое закабаление его в интересах монгольских феодалов. В данной статье мы рассмотрим некоторые аспекты этой политики, уделив главное внимание аграрной проблеме.

Как известно, завоевание монголами китайской территории в силу целого ряда причин происходило постепенно, на протяжении нескольких десятков лет с перерывами. Захват Северного Китая начался во второй четверти XIII в. и завершился после уничтожения чжурчжэньского государства Цзинь в середине 30-х годов того же века. Южный Китай после долгого перерыва в военных действиях был покорен монгольскими завоевателями лишь в конце 70-х годов XIII в.

Столкнувшись в Китае с более развитыми цивилизацией и общественными отношениями, монголы, подобно завоевателям во многих других развитых странах, в значительной степени восприняли у побежденных их государственное устройство и социально-экономический строй.

Монгольские феодалы оставили почти без изменений структуру государственного аппарата Сунской империи, подчинив его своим интересам и превратив его в орудие политического господства и экономической эксплуатации широких народных масс как китайцев, так и других этнических групп населения страны.

Центральный государственный аппарат не подвергся коренным изменениям и оставался в основном таким же, каким он был в Сунской империи и при более ранних династиях, царствовавших в Китае. Из высших органов государственного управления, созданных в Юаньской империи, следует отметить: «чжун-шу-шэн — «великий императорский секретариат», ведавший всеми государственными делами, ему подчинялись министерства, или палаты. Этот высший административный орган существовал и в киданьском государстве Ляо, но как вспомогательный, консультативный. Далее следует шу-ми-юань — «военный совет» при императоре, в ведении которого находились вооруженные силы империи; шесть министерств, или палат (чинов, финансов или налогов, ритуалов, наказаний, военных дел, строительства или труда); юй-ши-тай — «цензорат», контролировавший деятельность чиновников.

Как правило, руководителями центральных органов управления назначались представители монгольской военно-феодальной знати, частично выходцы из Центральной Азии. Китайцев же назначали их помощниками или советниками.

На периферии (в провинциях, областях, округах и уездах) был создан местный административный аппарат, возглавлявшийся как монголами, так и китайцами. Для подавления сопротивления китайского народа по всей стране размещались монгольские военные гарнизоны.

Однако управление такой большой страной, как Китай, нельзя было осуществлять только с помощью войск и монгольских военачальников. Требовались многочисленные и опытные чиновники. Таких людей среди монгольских феодалов было мало, поэтому монгольские ханы вынуждены были использовать китайскую бюрократию, ученых-конфуцианцев.

Эту необходимость привлечения китайцев на государственную службу весьма красочно обосновал, обращаясь к хану Угэдэю, известный государственный деятель, главный советник монгольского хана Угэдэя (1229–1241) Елюй Чу-цай[1616]. Он заявил: «Хотя [Вы] получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя управлять [ею], сидя на коне»[1617]. Действительность, с которой столкнулись монгольские завоеватели, заставила их учесть приведенное высказывание Елюй Чу-цая. В государственный аппарат, особенно на периферии, стали широко привлекать китайцев-конфуцианцев, правда, ставя над ними высокопоставленных монгольских начальников.

Иногда представители прежней китайской бюрократии назначались на высокие посты. Например, после покорения территории Шу (пров. Сычуань) на должность «императорского комиссара-умиротворителя (сюань-вэй-ши) южных варварских племен» был назначен китаец Чжан Тин-жуй[1618]. Сюань-вэй-ши, управлявший военными и гражданскими делами в административных единицах на периферии, по существу был наместником. Таких примеров очень много.

Монгольские власти реставрировали храм Конфуция в столице, разрешили функционирование конфуцианских храмов на периферии[1619]. Была возрождена старая система экзаменов, обеспечивавшая подготовку кандидатов на государственную службу.

В связи с привлечением конфуцианских ученых в государственный аппарат империи они были поставлены в более привилегированное положение, чем остальное китайское население. Их освобождали от рабства[1620], правительство выкупало тех конфуцианцев, которые были захвачены во время военных действий и проданы[1621]. Семьи конфуцианцев-ученых освобождались от повинностей[1622], а самих ученых избавляли от вербовки в армию[1623]. В результате проведения указанных выше мер монгольским ханам удалось привлечь на государственную службу значительное число ученых-конфуцианцев.

Следует сказать, что среди монгольских завоевателей были и такие, кто сомневался в целесообразности использования конфуцианских ученых. Например, монгольский хан Хубилай, уже спустя много лет после того, как конфуцианцам был открыт доступ на государственную службу, в 1279 г., в беседе с Чжао Лян-би, занимавшим пост тун-цзянь-шу чу-ми-юань ши (секретарь «военного совета»), сказал: «Что касается конфуцианцев, то все [они] толкуют классические книги, изучают Конфуция и Мэн-цзы. Ханьцы[1624] только создают оды и декламируют стихи, как же [их] использовать?»[1625]. Однако и при Хубилае конфуцианских ученых широко привлекали на государственную службу.

При определении политики в покоренном Китае происходила борьба между двумя тенденциями, проявлявшимися также и в других завоеванных монголами странах.

Одна из этих тенденций заключалась в проведении жесткой политики в отношении завоеванных народов, их хищнической эксплуатации и даже истреблении значительной части оседлого населения. Носителями этой тенденции была часть монгольской знати, сторонники старины и защитники удельной системы и децентрализации ханской власти. Другая тенденция, проводником которой в Китае был Угэдэй-хан (1229–1241) и его главный советник по китайским делам, упоминавшийся нами Елюй Чу-цай, а также часть монгольской знати, которая была связана с центральной властью и поддерживала ее, характеризовалась стремлением к созданию крепкого централизованного государства с сильной ханской властью, к сохранению и использованию в интересах господствующей верхушки завоевателей сложившихся в покоренной стране социально-экономических отношений. Эта более умеренная Политика[1626], однако, ни в коей мере не избавляла китайский народ от национального угнетения и феодально-рабовладельческой эксплуатации.

Проявлением тенденции, выражавшей человеконенавистническую политику в отношении побежденных, было предложение некоторых представителей монгольской кочевой знати в 1230 г. об истреблении всего населения Северного Китая и превращении всех земель китайцев в пастбища для скота монгольских воинов[1627]. Данные об этом содержатся в биографии Елюй Чу-цая в «Истории [династии] Юань»[1628], а также в надписи на памятнике Елюй Чу-цаю[1629]. Вот что говорится в этих источниках [текст их почти одинаков]:

«В период Тай-цзу (Чингис-хана, 1206–1227.— Л. Д.) ежегодно были дела [войны] в Западном крае. [Тай-цзу] еще не имел досуга управлять Северным Китаем. Чиновники сильно обирали [народ], думая только о себе. Состояние (богатство) их достигало огромных размеров, а в казне не было накоплений. Придворный чиновник Бе-де и другие говорили: «Ханьцы бесполезны для государства, можно уничтожить всех их, а [земли их] превратить в пастбища»»[1630].

Как известно, против этого выступил Елюй Чу-цай, предложив свой план сбора налогов, согласно которому в стране можно было получать ежегодно 500 тыс. лян[1631] серебра, 80 тыс. кусков шелковых тканей и свыше 400 тыс. ши[1632] зерна[1633]. План Елюй Чу-цая был принят. Этим он спас жизнь китайскому и другим народам. Но не следует идеализировать самого Елюй Чу-цая и его политику. При всей ее умеренности она была направлена на укрепление политических и экономических позиций завоевателей — монгольских феодалов за счет угнетения покоренных народов Китая.

На первых порах после захвата Северного Китая, хотя предложение о поголовном истреблении китайского народа было отвергнуто, монгольские военачальники уничтожали местное население, а монгольские феодалы захватывали земли китайцев и превращали их в пастбища.

Китайские источники наполнены сообщениями о произволе и беззакониях, об убийстве целых семей. Так, в биографии Елюй Чу-цая сообщается: «Когда император сам приводил в порядок Западные земли и не имел свободного времени для стабильного управления [Северным Китаем], старшие чиновники округов и областей произвольно распоряжались жизнью и смертью [жителей], обращали в рабство [их] жен и дочерей, забирали имущество и захватывали [у них] земли»[1634].

О произволе и жестокости старших чиновников, как правило выходцев из монголов, рассказывается и в надписи на стеле в память Елюй Чу-цая: «В то время Поднебесная была только что усмирена и еще не было законов. Там, где находились старшие чиновники, все [они] могли самовольно распоряжаться жизнью и смертью [населения]; при малейшем непослушании следовало [применение] ножей и пил (т. е. орудий пыток и убийств. — Л. Д.). Доходило до того, что истреблялись целые семьи, не оставляли [в живых даже] в пеленках [грудных детей]»[1635].

При покорении городов захваченные мирные жители считались военнопленными и их или уничтожали, или превращали в рабов. Нередко пленные пытались убежать, но и в этом случае их могла настигнуть кара. Не только беглые, но и укрывавшие их наказывались смертной казнью. При этом использовалась и круговая порука: за одну «провинившуюся» семью в общине отвечали все остальные. Даже близкие родственники не осмеливались оказывать помощь тем, кто побывал в плену. В результате беглые пленные, отвергнутые всеми и оставшиеся без крова и пищи, умирали на дорогах. Об этом пишет современник тех событий и крупный государственный деятель 30–60-х годов XIII в. Сун Цзы-чжэнь: «В то время впервые была покорена Хэнань. Взятых в плен было несметное число. Узнав о возвращении великой армии на север, [пленные] бежали по восемь-девять человек из десяти[1636]. [В связи с этим] издали императорский указ о том, что те, кто приютят [у себя] беглый народ и снабдят [их] продуктами, все будут преданы смерти, и что, где бы то ни было — в городах и деревенских общинах [бао-шэ][1637], — если одна семья нарушит запрет, то и остальные вместе [с ней] будут привлечены к ответственности за соучастие. Из-за этого народ был напуган. Даже отцы, сыновья и братья, если [кто-либо из них] побывал в плену, не осмеливались как следует относиться [друг к другу]. А беглые люди, не имея возможности получить пищу, один за другим умирали на дорогах»[1638].

Господство монгольских завоевателей ознаменовалось небывалым распространением рабства в стране. Как известно, рабство в Китае было с древнейших времен, и в дальнейшем, в период раннего средневековья, оно в качестве уклада сосуществовало с господствовавшими феодальными отношениями. Но такого размаха, как во времена монгольского владычества в Китае, рабство достигло впервые.

Не ставя перед собой в данной статье задачи подробного освещения проблемы рабства[1639], приведем лишь некоторые данные.

В юаньский период для обозначения рабов применялись как традиционное название, известное с древних времен, — нубэй (ну — раб, бэй — рабыня), так и специфическое для данной эпохи — цюй-коу. Кроме того, существовали и другие названия рабов[1640]. Источников рабства было несколько. Как указывает китайский ученый Мэн Сы-мин, в эпоху Юань можно насчитать шесть категорий рабов, если судить по их происхождению. Это, во-первых, родившиеся от рабов — их потомки. По юаньским законам они навечно были рабами[1641]. Во-вторых, отданные в рабство за преступления, так называемые конфискованные. Согласно закону[1642], семьи преступников (повстанцев и нарушителей различных запретов), их жены и дети, превращались в государственных рабов. Иногда же при подавлении восстаний жены и дети казненных или осужденных повстанцев и их имущество передавались воинам[1643]. При монгольском господстве применялись те же термины для передачи понятий «порабощать», «обращать в рабство», что и в более ранние периоды истории Китая. Чаще всего встречается формула: «конфисковать жен и детей» или «конфисковать их семьи»[1644].

В-третьих, ряды рабов пополняли военнопленные. Они составляли наиболее многочисленный контингент рабов, в особенности в начале господства монголов в Китае, когда продолжалось завоевание страны и десятки тысяч пленных становились рабами.

Четвертый источник рабства — пленение во время военных походов мирных жителей, которые добровольно сдавались монгольским войскам. Например, в докладе от 19-го года эры Чжи-юань (10 февраля 1282 — 29 января 1283 г.) говорится о том, что Али-хайя во время похода захватил 1800 дворов смирившихся жителей и превратил их в рабов[1645]. В то время когда только что был покорен юг Китая, военачальники захватывали в плен женщин и детей из семей гражданских лиц по нескольку тысяч человек, превращая их в рабов. Вот одно из многих показаний источников: «В это время[1646] юг Китая (Цзяннань) был только что присоединен. Полководцы добивались заслуг и выгод. Захватывая пленных, часто злоупотребляли и [брали] невиновных. Или же насильно превращали в рабов коренных новых жителей[1647] (синь минь)»[1648].

В мирное время также были нередки случаи превращения в рабство свободного населения. Этим преимущественно занимались чиновники, гражданские и военные, а также так называемые сильные или могущественные дома. Они, пользуясь своей властью и влиянием, силой захватывали свободных людей и превращали их в рабов или же добивались этого обманом. Это пятый источник рабства. В «Юань ши» сообщается о том, что наньцзинский главноуправляющий (цзунгуань) Лю Кэ-син «похищал свободных людей (народ), превращая [их] в рабов»[1649]. В его семье было несколько сот рабов, которые должны были стать свободными. Аналогичные сведения приводятся и об императорском уполномоченном края (юань вэйши)[1650]. Не только чиновники, но и «сильные люди» (хаоминь) чинили произвол. Они подделывали документы (регистрационные списки), и многие свободные жители становились рабами[1651].

Наконец, шестым источником рабства, широко распространенным в Китае в разные эпохи его истории, в том числе и в период монгольского господства, была добровольная продажа в рабство. На почве голода, болезней, стихийных бедствий или в связи с необходимостью выплатить налоги государству или долги беднейшие слои крестьянства, а также городского населения продавали в рабство своих жен, дочерей и сыновей. Свидетельств источников по этому поводу очень много, большинство их — факты о продаже жен и детей из-за голода[1652]. Имеются также сообщения о том, что в связи с падежом скота «люди разбегались, продавали в рабство сыновей и дочерей»; о продаже жен и детей вследствие полного обнищания по причине засухи или, наконец, за долги[1653]. С целью выплаты налогов в Юнчан-лу на почтовых станциях 120 семейств отдали в залог своих жен и детей[1654].

В китайских источниках приводятся данные о том, что в царствование Хубилая запрещалось продавать в рабство или насильно захватывать свободных людей. Например, в сообщении, датируемом началом 1278 г., упоминается о запрещении чиновникам и военному сословию (цзюнь-минь) продавать захваченных на юге Китая (Цзяннань) сыновей и дочерей, при этом отмечается, что наказанию подлежат как продающий, так и покупающий — у них конфискуется имущество, а проданные вновь становятся свободными[1655]. В другом сообщении за 1279 г. приводится извещение Военного совета (чу-ми-юань) о том, что Тангудай насильно захватил в ряде мест свыше 1000 человек вновь присоединившихся (возможно, добровольно) жителей и разграбил их имущество (быков, лошадей, золото и серебро и др.), при этом он пользовался поддержкой даругачи Хуба-буха из уезда Маян. В связи с этим был издан указ императора о казни Тангудая и Хуба-буха[1656]. Несмотря на подобные указы, превращение в рабов недавно покоренных жителей Южного Китая не прекращалось.

Очевидно, число рабов в период Юань было значительным, правда, точную цифру выяснить невозможно. О численности рабов дают представление как отдельные факты, так и некоторые обобщающие сведения источников. Как указывалось выше, самым крупным источником рабства при Юань был захват пленных, в том числе и гражданского населения. В отдельных случаях попадало в плен несколько десятков тысяч человек. Например, во время походов на северо-запад с участием Чжэньхайя (Чинкай), одного из нукеров Чингис-хана[1657], взятые живыми в плен исчислялись десятками тысяч[1658]. В 1233 г. был разгромлен чжурчжэньский полководец Усянь, которому удалось бежать с несколькими всадниками, а его подчиненные, 70 тыс. человек, сдались[1659]. В 1235 г. один из монгольских полководцев, Тасы, разграбил сунский город Ин, захватил скот и несколько десятков тысяч людей[1660].

Конечно, не все захваченные в плен превращались в рабов — часть пленных передавалась военачальникам в качестве крепостных, другие становились государственными зависимыми. Тем не менее значительное число военнопленных и гражданских лиц — мирных жителей после захвата той или иной местности монгольскими войсками превращались в рабов. Об этом свидетельствует указ Угэдэя от 1234 г., процитированный в указе Хубилая от 3-й луны 8-го года эры Чжи-юань (11 апреля— 10 мая 1271 г.). В нем отмечается, что «лица, захваченные в плен войсками и живущие в семье [своего хозяина], становятся рабами (цюй-коу) без различия [того, кто бы они ни были]: татары (да-да), мусульмане, кидане, чжурчжэни (нюй-чжэнь), ханьцы (хань-жэнь) и др.»[1661].

По словам Сун Цзы-чжэня, рабы — цюй-коу составляли почти половину населения Поднебесной[1662]. И это не просто фраза, а более или менее точное отражение реальной действительности. В самом деле, многочисленные сообщения китайских источников о захвате пленных и превращении их в рабов, о продаже десятков и сотен тысяч людей в рабство на почве голода, о порабощении силой, обманом, о превращении в рабов членов семей осужденных свидетельствуют о том, что рабы составляли миллионы. А если принять в расчет данные о рабах в частных богатых семьях, каждая из которых иногда имела тысячи и десятки тысяч рабов[1663], то можно сделать вывод, что Сун Цзы-чжэнь ничуть не преувеличивал, говоря об огромной численности рабов в стране.

В юаньский период рабов широко использовали в общественном производстве. Не только частные рабы применялись в земледелии, шелководстве и скотоводстве[1664], но и казенные рабы были заняты на обработке государственных земель в различных районах страны, на строительных работах и в различных промыслах. Частные рабы использовались также в торговле[1665]. Отдельные военачальники заставляли домашних рабов воевать с противником[1666]. Иногда вместо рабовладельцев служили в войсках и участвовали в военных походах принадлежавшие им рабы[1667].

Рабы в юаньский период находились на самой низшей ступени социально-иерархической лестницы и были наиболее бесправной частью населения. В юаньском законодательстве, в частности, записано, что за одинаковое преступление, совершенное рабом и свободным, раб нес более суровое наказание[1668]. Раб не мог пожаловаться на своего хозяина[1669], за это ему полагалась смерть[1670]. Если раб оскорблял хозяина словом, бранил его, юн подвергался наказанию, которое было на одну ступень ниже смертной казни. Если хозяин в ответ на словесные оскорбления со стороны раба нанес ему телесные повреждения и тот умер, хозяин освобождался от наказания. Раб же за убийство или ранение своего хозяина должен был умереть[1671].

По закону браки между свободными и рабами не разрешались[1672]. За сожительство раба с дочерью хозяина раб карался смертной казнью. Такое же наказание следовало за насилие над женой хозяина. В то же время хозяин за сожительство с женой раба не наказывался[1673]. Если в нарушение закона свободная женщина выходила замуж за раба, она становилась рабыней[1674].

Раб — говорящее орудие труда–был вещью, собственностью своего хозяина, который мог им распоряжаться как угодно, т. е. продать, подарить, передать как имущество при разделе и т. д. и т. п. Например, некий Чжан Дэ-чжунь передал царевичу 400 дворов своих рабов (цзя-жэнь)[1675]. В качестве взятки иной раз давали не только деньги, золото и серебро, но и рабов, в одном случае было передано 22 мужчины и женщины[1676]. В биографии Чагана говорится о том, что при разделе имущества наряду с землей младшим братьям были отданы и рабы[1677].

Свободная продажа рабов в царствование юаньской династии была узаконена, следовало лишь сообщить государственным органам о причинах продажи рабов и оформить ее документами, уплатив соответствующий налоговый сбор[1678]. Существовали специальные рынки рабов подобно рынкам для скота[1679].

Государственных рабов правительство передавало в качестве дара — пожалования различным лицам. Так, в «Юань ши» сообщается о пожаловании так называемых конфискованных (т. е. порабощенных) 50 дворов[1680], в другом месте — о пожаловании императором Хубилаем земель и рабов без указания числа[1681]. Юаньские императоры дарили заслуженным чиновникам рабов тех провинившихся чиновников, имущество которых подлежало конфискации[1682], или передавали в вечное владение земли, рабов, скот храмам, в частности храму «Да чэн-тянь-ху-шэн сы»[1683].

Из приведенных выше свидетельств источников можно сделать вывод о широком распространении рабства в описываемый период и об известной роли рабства в общественном производстве. Однако следует заметить, что рабство было всего лишь укладом, существовавшим в недрах феодализма. Несомненно, значительному развитию рабства в юаньский период способствовала соответствующая политика монгольских ханов.

Являясь кочевым неземледельческим народом, монгольские завоеватели не могли навязать китайцам-земледельцам какие-то новые формы аграрных отношений. На первых порах, как указывалось выше, монгольские феодалы (или, во всяком случае, часть их) пытались уничтожить земледелие и превратить пахотные земли в пастбища, но, убедившись в невозможности и экономической нецелесообразности этого, они сохранили земледелие и аграрный строй в неприкосновенности, стремясь использовать их в своих интересах. В равной мере это относится и к способу производства в целом. О таком результате завоеваний в свое время говорил К. Маркс: «При всех завоеваниях возможен троякий исход. Народ-завоеватель навязывает побежденным собственный способ производства (например, англичане в этом столетии в Ирландии, отчасти в Индии); или он оставляет старый способ производства и довольствуется данью (например, турки и римляне); или происходит взаимодействие, из которого возникает новое, синтез (отчасти при германских завоеваниях)»[1684].

Не изменив, по существу, аграрный строй Китая, сохранив в основном старые формы землевладения и методы эксплуатации, монгольские феодалы, естественно, стремились к перераспределению земельного фонда захваченной страны в своих классовых интересах. Наряду с этим они старались создать наиболее благоприятные условия для присвоения прибавочного продукта непосредственных производителей — крестьян. Это и определило аграрную политику монгольских феодалов в Китае. Рассмотрим ее основные направления[1685].

Прежде всего, интересы монгольских феодалов, особенно верхушечной части, аристократии различных рангов и высшей бюрократии обеспечивались путем передачи им так называемых уделов[1686], т. е. организации удельного землевладения.

Удельное землевладение было создано еще при хане Угэдэе (Тай-цзун, 1229–1241); об этом мы узнаем из надписи на стеле Елюй Чу-цаю и из его биографии в «Юань ши». Против распределения уделов среди знати выступил главный советник Угэдэя — Елюй Чу-цай. Однако хан не согласился с ним, уступив ему лишь в вопросе о контроле над уделами. Приведем свидетельство источника[1687]: «Этой осенью в 7-ю луну (4 августа — 1 сентября 1236 г.) Худуху прибыл [в императорскую ставку со списками] населения, и его величество решил разделить округа и области и по частям пожаловать [их] князьям и знати[1688] в качестве уделов (дословно: «территории на кормление»)[1689]. Его превосходительство [Елюй Чу-цай] сказал [в связи с этим]: «Когда хвост велик, им не виляют[1690]. Легко возникнут раздоры [если предоставить уделы]. Лучше побольше давать [аристократии] золота и шелковых тканей. [Этого] достаточно, чтобы выразить [ваше] расположение». Его величество сказал: «Это уже обещано». [Его превосходительство] снова сказал: «Если поставить [в уделах] чиновников, [которые] обязательно [должны действовать] по приказам двора[1691] и, кроме постоянных налогов, не допускать самовольных поборов, [то тогда] может долго существовать [удельная система]». [Его величество] последовал этому [совету][1692].

Как видно из цитаты, система уделов была принята, но, по инициативе Елюй Чу-цая, с известными ограничениями[1693]. Следует заметить, что существование уделов феодальной аристократии — факт сам по себе не новый, уделы были и в древнем Китае, причем они находились под известным контролем центральной власти[1694]. Примерно того же добивался и Елюй Чу-цай. Следовательно, монгольские феодалы полностью заимствовали эту форму землевладения, как и другие, существовавшие в Китае до прихода завоевателей. Это отнюдь не означало, что уделы в древнем Китае и в период раннего средневековья по форме и по существу полностью совпадали с уделами юаньского времени. Здесь нет надобности останавливаться подробно на различиях, достаточно охарактеризовать уделы периода монгольского господства.

Уделы, пожалованные представителям знати и заслуженным чиновникам, различались по размерам земли и по количеству населения, что зависело как от заслуг получателя, так и от прихоти монгольских ханов. Сопоставление конкретных данных, приводимых в «Юань ши», не обнаруживает зависимости размеров пожалований от степени знатности, как это было в до-юаньском Китае. Уделы давались родичам монгольских ханов по мужской и женской линиям, а также заслуженным сановникам, получавшим титулы ванов (князей)[1695].

Как правило, в источниках указывается количество дворов, которые входят в состав удела, а не его земельная площадь. Иногда отмечается протяженность удела[1696].

В разделе «Продовольствие и товары» («Ши-хо») «Юань ши» приводится подробный список пожалованных уделов. Из него видно, что в уделах насчитывались десятки тысяч дворов, а иногда и больше. Например, Ариг-Буга (Али-Бугэ), брат Хубилая, вначале получил на кормление 80 тыс. дворов (1236 г.), а в 1281 г. — дополнительно 104 тыс.[1697] Иногда единовременное пожалование было еще крупнее. Так, Юй-цзун-хоу, младшему сыну Хубилая, было передано в 1281 г. в Южном Китае на кормление (для сбора налогов) 105 тыс. дворов[1698]. Были, однако, и такие уделы, которые включали несколько тысяч, а иногда сотни и даже десятки дворов[1699]. Строго говоря, такое землевладение, состоявшее из десятков дворов, нельзя назвать уделом. Но они были исключением.

В целом ряде случаев в источниках указываются пожалования не территории с людьми (количество дворов), а земельной площади определенного размера, иногда же просто пожалования земель без уточнения размеров. Это делает невозможным точный подсчет таких пожалований и установление удельного веса землевладения знати в масштабах всей страны. Приведем примеры. Монгольскому вельможе Баяну дважды жаловались поля: в 1326 г. — 5 тыс. цин в Хэнани[1700], в 1336 г. — земли, ранее принадлежавшие принцессе Нулунь-инь-чжэсы, тоже 5 тыс. цин[1701]. Наряду с этим Баян получил еще 40 тыс. дворов, собирающих жемчуг[1702]. Полководец Чаган неоднократно награждался пожалованиями. Когда на престол взошел Мэнгу (Сянь-цзун) в 1251 г., Чагану кроме золота и узорного шелка были отданы на кормление свыше 3 тыс. дворов[1703] и еще в разных местах луга (цао-ди), всего 14 500 с лишним цин, а также свыше 20 тыс. дворов[1704]. Государственному деятелю, полководцу Янь-Тэмуру при Вэнь-цзуне (1328–1332) был пожалован титул тайпин-вана, а Тайпин-лу[1705] стала его «территорией на кормление», сколько там было дворов — не сказано. Ему же передано кроме ценных подарков и денег пинцзянских казенных земель 500 цин[1706].

Трудно установить, на каких условиях жаловались монгольской знати земли в дополнение к уделам, но, по-видимому, как и в основных уделах, с крестьян, обрабатывавших эти земли, знать взимала налоги.

По своему социальному характеру удельное землевладение — крупная феодальная условная земельная собственность знати. Хотя уделы предназначались в наследственное владение, государство в лице монгольских ханов могло конфисковать эту территорию и передать ее другим[1707]. В то же время центральная власть Юаньской империи осуществляла контроль над взиманием налогов в уделах, сдерживая их владельцев от самовольных поборов. И хотя хозяева этой земли относительно свободно распоряжались ею и могли передавать ее родственникам, все же их права были ограничены.

Так, не удалось найти в источниках данных о продаже уделов. И это вполне естественно, так как приобретавший «территорию в кормление» имел право взимать налоги с населения, но не свободно распоряжаться землей как частной собственностью. В этом особенность условного удельного землевладения юаньского периода. Вот почему мы не согласны с Мэн Сы-мином, который, основываясь на том, что владельцы уделов дарили землю своим родственникам[1708], утверждает, будто земли уделов являлись частными. Как известно, условная земельная собственность феодалов во многих странах в различные эпохи передавалась по наследству и могла быть подарена.

О том, что владельцы уделов приобретали право на взимание налогов, косвенно свидетельствуют многие записи в китайских летописях, заключенные в такие формулы: «Передать вану Тачару погодовой (ежегодный) налог с пожалованной территории Иду-Пинчжоу»[1709]. Или: «Пожаловать принцессе Мангутай налоги с полей в округе Синин»[1710].

Право знати на сбор налогов в уделах подтверждают и данные главы «Погодовые пожалования» в «Юань ши». Хотя вся глава посвящена пожалованию уделов, в ней. нет даже упоминания о земле[1711], а речь идет о количестве переданных в разное время представителям знати крестьянских дворов и о размерах годовых пожалований, другими словами, — о сумме ежегодного налога в пользу владельцев уделов. Причем, как правило, говорится о налоге серебром с каждого двора и шелковой пряжей (налог шелковой пряжей с пяти дворов — у-ху-сы). Иногда же, правда в единичных случаях, здесь указано лишь число пожалованных дворов. Например, принцессе А-си-лунь «в 6-й год эры Чжи-юань[1712] передано 300 дворов, обрабатывающих землю, в округе Цзячжоу и других пунктах»[1713].

По подсчетам Мэн Сы-мина, на основе данных упомянутой выше главы, в пожалованных уделах было 2800 тыс. с лишним дворов из 13 млн. во всей Юаньской империи, т. е. примерно ⅕ часть населения страны[1714]. Однако эти данные не включают дворы всех уделов, так как в той же главе подчас не приводится их число[1715]. Кроме того, Мэн Сы-мин не учел данных из других глав «Юань ши», где тоже сообщается о пожаловании дворов или территории на кормление[1716]. Таким образом, определить полное число дворов в уделах не представляется возможным. Оно, вероятно, будет превышать 3 млн. Но и эти неполные данные говорят о большом удельном весе в стране населения в уделах[1717].

Непосредственные производители — зависимые крестьяне в уделах подвергались почти тем же методам эксплуатации, что и крестьяне, обрабатывавшие государственные земли, находившиеся в ведении самой центральной власти.

С удельных крестьян в Северном Китае с 1236 г. брали налог шелковой пряжей в размере 1 дина с 5 дворов[1718]. Кроме того, существовал налог серебром (бао-инь), взимавшийся со всех, по-видимому и в уделах, в размере 4 ляна с каждого двора[1719]. После покорения Южного Китая, в 20-м году эры Чжи-юань (1283), в уделах знати был введен поземельный налог в размере 100 дин (слитков) с 10 тыс. дворов[1720], т. е. 0,5 ляна с каждого двора.

Из источников известно, что владельцы уделов ежегодно получали серебра и шелка неодинаково. Их доходы от так называемых пожалований, установленные при Угэдэе, постепенно повышались при Мункэ, а затем и при Хубилае. В царствование последнего, когда был покорен Южный Китай, каждому владельцу удела дополнительно передали много крестьян. И до тех пор пока на Юге не был введен кэчай (подворный налог, включавший налоги шелковой пряжей и серебром), с каждого двора взимали 5 цянь. В период Чэн-цзуна (1295–1307) эта сумма была доведена до 2 связок[1721]. К сожалению, эти отрывочные и противоречивые данные не дают точного представления о налоговой системе в уделах. Вопрос этот еще нуждается в исследовании.

По нашим подсчетам, на основании данных главы «Погодные пожалования», налог шелковой пряжей взимали в размере около 2 цзинь с пяти дворов, или 0,4 цзиня — с каждого двора, а налог деньгами на Юге Китая (Цзяннань), ху-чао, — по 2 ляна с каждого двора. Так, у сына Тай-цзуна — великого вана Ха-дань из пожалованных ему дворов к 6-му году эры Янь-ю (1319) фактически было 2356 дворов, с которых собирали шелковой пряжи 936 цзинь[1722]. Кроме того, в 18-м году эры Чжи-юань (1281) было передано 2500 дворов (на Юге), с которых получали 100 дин деньгами[1723]. Из пожалованных великому вану Могэ в 1257 г. 5552 дворов к 1319 г. фактически осталось 809 дворов, с которых взимали шелковой пряжи 333 цзиня, а с 8052 дворов в Южном Китае получали 324 дина[1724].

К условной собственности относятся также земельные владения чиновничества. При этом мы имеем в виду не титулованную бюрократию — так называемых «заслуженных чиновников», которые входили в категорию знати. Их землевладения не отличались принципиально от удельного землевладения, о котором говорилось выше. Здесь мы коснемся вопроса не обо всех землях чиновничества, а только о «должностных полях» (чжитянь).

Эти поля передавались государством «внешним чинам» (вай гуань), т. е. чиновникам на периферии — в провинциях, областях, округах и уездах. Система «должностных полей» впервые была установлена в 3-й год эры Чжи-юань (1266). Она предусматривала наделение чиновников землей в зависимости от занимаемой должности и разряда административных единиц, где служили чиновники[1725].

Размеры «должностных полей» были сравнительно небольшими, но, конечно, значительно превышали средний крестьянский надел. Наибольшая площадь «должностных полей» составляла 16 цин (или 1600 му), ее получали даругачи (да-лу-хуа-чи), управители высшей категории лу (шан лу)[1726] и инспекторы (аньчаши)[1727]. В лу низшего разряда даругачи получали только 14 цин[1728].

В 1284 г. в провинциях Южного Китая также были созданы «должностные поля», размеры которых были в два раза меньше, чем на государственных землях в Северном Китае. Например, на Юге даругачи получали 8 цин (в высшей лу) и 7 цин (в низшей лу). Самый маленький «надел» чиновников в уездах на Севере равнялся 2 цинам (200 му), а на Юге— 1 цин[1729].

В начале XIV в. была предпринята попытка ликвидировать систему «должностных полей». В 1309 г. внешним чиновникам, имеющим «должностные поля», стали выдавать в зависимости от ранга жалованье зерном и ассигнациями. А их поля забрали в казну. Но уже через два года (в 1311 г.) был вновь опубликован указ о восстановлении старой системы[1730].

«Должностные поля» не были наследственным владением. Об этом можно судить по косвенным сведениям источников. Так, при смене чиновников ренту с «должностных полей» получал тот чиновник, который оставлял должность после колошения хлебов. Если же он по той или иной причине уходил с должности раньше этого времени, то рента с полей поступала новому чиновнику[1731]. Из этого видно, что «должностные поля» находились только во временном владении чиновников, пока они служили, а. доходы с этих полей рассматривались как компенсация за государственную службу.

Обрабатывались «должностные поля» арендаторами (дяньху), которых специально прикрепляли к землям чиновников.

Количество дяньху, передававшихся чиновникам, зависело от ранга последних. Так, например, чиновник 3-го ранга получал до 500–700 дворов, а 9-го ранга — не меньше 30–50 дворов[1732].

Источники приводят весьма противоречивые и отрывочные данные об условиях обработки земель чиновников трудом дяньху и о положении последних. Несомненно одно: дяньху платили сравнительно высокую ренту, размер которой был неодинаков и зависел, по-видимому, от качества земли. Рента составляла от 2 доу 2 шэн до 1 ши[1733] с лишним[1734], а иногда 3 ши риса с каждого му земли[1735].

Если поземельный налог, введенный в 1236 г., предусматривал взимание в пользу государства с 1 му земли высшего качества 3,5 шэна, а среднего качества — 3 шэна[1736], то рента с дяньху, обрабатывавших «должностные поля», превышала этот налог примерно в 30 раз. Кроме земельной ренты-налога с дяньху взимали различные поборы[1737]. По-видимому, дяньху, как и все государственно-зависимые, обязаны были отбывать повинности. Самым тяжелым, пожалуй, для дяньху, непосредственно зависимых от чиновников, было то, что ренту-налог собирали с них даже в неурожайные годы, тогда как крестьян, обрабатывавших государственные земли, находившиеся в пользовании или владении мелких земледельцев, как известно, в такие годы освобождали полностью или частично от налогов[1738].

Учитывая столь высокую степень эксплуатации дяньху, обрабатывавших «должностные поля», можно сказать, что экономическое положение этой категории дяньху было значительно хуже тех, которые обрабатывали другие государственные земли.

Чиновники различных рангов кроме «должностных полей» могли иметь и другие земли, в том числе пожалованные, купленные и захваченные у населения. Однако эти земли превращались из государственных в частные и принципиально отличались от «должностных полей», которые можно рассматривать как государственные земли, переданные в условное владение чиновникам на то время, пока они служили. Что касается земель, находившихся в частной собственности чиновников, то мы здесь их не касаемся, так как они по своей сути не отличались от других частнособственнических земель, которым посвящен специальный раздел данной статьи.

Как известно, церковь, в особенности буддийская, играла большую роль в Монгольской империи. Она была мощным орудием в руках монгольских феодалов, умело использовавших ее для укрепления своего господства над покоренными народами. Естественно, что такому надежному союзнику, как церковь, монгольские ханы оказывали всяческую поддержку, способствуя не только распространению форпостов буддийской религии — храмов и монастырей, но и укреплению их экономических позиций.

Прежде всего это выразилось в создании довольно мощного церковного землевладения. Известно, что в Китае и до завоевания монголами церковь была одним из крупнейших земельных собственников, причем наибольшего процветания церковная земельная собственность, в частности буддийских храмов, достигла в тайскую эпоху (VII–X вв.). После секуляризации церковной собственности в 845 г. на некоторое время ее позиции ослабли. Но позднее, в сунский период (X–XIII вв.), церковь восстанавливает свои позиции, а в период господства юаньской династии она приумножает свои богатства, в частности земельные. Одним из главных источников формирования и роста земельной собственности церкви были пожалования монгольских ханов. Судя по данным энциклопедии «Сюй-вэнь сянь тун-као»[1739], первые пожалования земли монастырям были сделаны при Хубилае, во 2-м году эры Чжун-тун (1261): «в 6-ю луну этого года одному из настоятелей монастыря было подарено 150 цин земли, а в 8-ю луну двум монастырям — 500 цин земли[1740]. Пожалования продолжались при следующих монгольских императорах: Чэн-цзуне (Тэмур) — в 1301 г., Жэнь-цзуне (1312–1320), Тай-дине (Эсэн-Тимур) — в 1326 г., Вэнь-цзуне (Тутэмур) — в 1329, 1330 гг., при Шуньди (Тогон-Тэмуре) — в 1347 г.[1741]

Как правило, единовременные пожалования составляли от нескольких десятков до нескольких сот цин земли. Но кроме земли монастырям дарили скот, деньги, шелк, рабов, дома и т. д. Например, в 4-м году эры Чжи-да императора У-цзуна (1311) буддийскому храму Дапуцин-сы было передано: золота — 1 тыс. лян, серебра — 5 тыс. лян, бумажными деньгами — 10 тыс. дин, различных шелковых тканей — 10 тыс. кусков, полей— 80 тыс. му (800 цин), домов и лавок — 400 цзянь (отсеков)[1742]. Это было одним из самых крупных земельных пожалований. Но, как будет показано ниже, имели место и значительно большие пожалования.

Земли передавались монастырям и храмам в «вечное владение». В источниках об этом сообщается в целом ряде мест, во-первых, когда упоминается о конкретных пожалованиях, а также при обобщении данных о пожаловании земли монастырям. Например, составитель энциклопедии «Сюй-вэнь сянь тун-као» Ван Ци, говоря о строительстве монастырей при Хубилае, указывает, что поля «жаловали в вечное владение»[1743]. Можно привести и более конкретные примеры. Так, в 1330 г. храму Дачэн-тянь-хушэн-сы пожаловано в «вечное владение» 400 цин земли[1744]. Этому храму вообще уделялось особое внимание, и ему неоднократно оказывали помощь: в 1330 г., в 8-ю луну, указом императора ему были переданы ежегодные доходы с земель уезда Гуанлинсянь округа Вэйчжоу[1745]; в 1331 г. в его распоряжение были посланы 3 тыс. гарнизонных воинов для строительных работ[1746]. Самые крупные пожалования были переданы «также этому храму. В 4-ю луну 1330 г. он получил «в вечное владение» 162 090 цин земли[1747]. Этим не исчерпываются пожалования храму Хушэн-сы: в том же 1330 г., в 7-ю вставную луну, а затем в 1331 г. ему были переданы «в вечное владение» поля, дама, рабы, скот и другое имущество[1748]. Наконец, по сообщению «Юань ши», в 11-ю луну 7-го года эры Чжи-чжэн (декабрь 1347 г.) этому же храму пожаловано 162 тыс. с лишним цин шаньдунских земель[1749].

Итак, из всех этих данных можно сделать вывод о том, что буддийские храмы были крупными землевладельцами. Некоторые из них не уступали по своим богатствам, размерам землевладения наиболее крупным представителям землевладельческой аристократии. Земля находилась у монастырей и храмов в вечном владении, оно не было обусловлено ни службой, как это было с «должностными полями», ни другими ограничениями, вроде контроля над сбором налогов, как это имело место в уделах. По существу, понятие «вечное владение», широко употреблявшееся китайскими источниками с древних времен, выражало идею обособленности от государственной собственности, свободного распоряжения землей по собственному усмотрению ее владельца, а не только права наследования. В тех случаях, когда китайские источники указывали, что земля передана в «вечное владение», это означало, что она из государственной превращалась в частную собственность.

Приведенные выше свидетельства о размерах пожалованных земель, так же как и сводные данные[1750], еще не дают полного представления о той земельной площади, которой располагали буддийские храмы. Во-первых, надо учесть, что к моменту завоевания Китая монголами сохранилась часть земель буддийских и даосских храмов, существовавших еще при династии Сун, о которых у нас нет данных. Например, в одном из источников говорится, что храм Да-ху-гожэнь-ван-сы имел 106 534 цина 2 му земли[1751], при этом неизвестно, была ли эта земля пожалована или приобретена другим способом. Во-вторых, надо иметь в виду, что буддийские храмы в эпоху Юань к пожалованным им землям приращивали земельную собственность за счет купли частных земель, а также незаконного приобретения государственных и частных земель.

Имеются сведения о закладе и покупке земли храмами. Так, в биографии Чжан Гуя сообщается, что, когда Тэмутеэр был сяном[1752], он получал взятки от храмов и монастырей на юге Китая и в докладе на имя императора просил, чтобы «буддийские монахи, покупающие поля народа (минь тянь — частные земли), не несли повинностей». Буддийские и даосские монахи брали в заклад и покупали частные земли (минь тянь)[1753].

В императорском указе 1296 г. (Чэнь-цзун, 2-я луна, 2-й год эры Юань-чжэнь) отмечалось: «Даосы на юге Китая, торгующие землей [должны] вносить с полей торговый налог»[1754]. В 1308 г., в связи с тем что наследник престола возвел буддийский храм, он просил дополнительно дать ему 10 700 дин денег для покупки у населения земли для храма[1755]. Позднее, когда, по-видимому, скупка крестьянских земель храмами приняла широкие размеры и нанесла серьезный удар налоговой системе монголов (земли храмов освобождались от поземельного налога), юаньское правительство запрещает продажу частных земель. Так, в 1327 г. (4-й год правления императора Тай-дин, 9-я луна) было запрещено буддийским и даосским монахам скупать поля населения (частные земли — минь тянь), за нарушение этого запрета наказывали и взимали стоимость этих земель или конфисковывали их[1756].

Храмы и монастыри пытались умножить свою земельную собственность не только путем покупки земли, но и посредством незаконных захватов частных земель. Например, в хроникальной записи, относящейся к началу 1285 г. (день цзя-чэнь, 12-я луна, 21-й год эры Чжи-юань), приводится заявление чжун-шу-шэна о том, что «на Юге Китая казенные поля (гуань тянь) во множестве обманным путем скрыты влиятельными [домами], буддийскими и даосскими храмами»[1757].

Захват казенных и частных, крестьянских земель, очевидно, происходил и в более позднее время. Так, в 1305 г. (день синь-чоу 10-й луны 9-го года эры Да-дэ) в округе Чанчжоу буддийским монахом обманным путем было захвачено 280 цин государственных земель (гуань тянь)[1758].

По-видимому, в связи с тем что изъятие храмами крестьянских земель приняло широкие размеры, в 1311 г. издается распоряжение о запрещении буддийским храмам захватывать «поля населения»[1759]. В хронике за 1319 г. (день и-мао, 10-луна, 6-й год эры Янь-ю императора Жэнь-цзуна) приводится заявление чиновника секретариата при императоре о том, что глава буддийской секты «Бай-юнь-цзун» («Секты белого облака») Чэнь Мин-жэнь «насильно захватил 20 тыс. цин частных земель [полей населения], обманом вовлек [в монахи] 100 тыс. глупых мирян»[1760].

Говоря о владельцах земельной собственности храмов и монастырей, мы имеем в виду не простых монахов и служек, а настоятелей и других представителей верхушки буддийской и даосской церкви. Именно они — крупные феодалы, находившиеся под покровительством монгольских ханов, являлись собственниками земли храмов и отчуждали прибавочный продукт непосредственных производителей, в том числе и рядовых монахов. О богатстве и влиянии этих князей церкви можно судить по упомянутым выше данным о земельном имуществе храмов. Известно также, что Янлянь-чжэньцзя, бывший при Хубилае главой буддийской церкви на юге Китая, захватил 23 тыс. му земли, тайно укрыл 23 тыс. крестьянских дворов, не плативших государственных налогов[1761]. В 1286 г. ему же (он фигурирует в источниках также под именем Цзяму-ян-ла-лэ-чжи) были переданы земли разрушенных на юге Китая храмов, по-видимому, сунского времени[1762].

Настоятели монастырей и храмов, представляя феодальную церковную верхушку, были крупными феодалами. О них в источнике сказано, что «по богатству они равны ванам и хоу (князьям)»[1763]. Хроникальная запись за 1325 г. отмечает, что «в Цзяннани (на юге Китая. — Л. Д.) народ беден, а монахи богаты»[1764], и здесь имеются в виду, конечно, не рядовые монахи.

Некоторое представление о том, какое место занимала земельная собственность храмов в отдельных округах, дают цифровые данные по округу Чанго. Если во всем округе различных земель было 2922 цина 37 му, то храмы этого округа имели 1005 цин 97 му земли[1765]. Отсюда следует, что церковные земли занимали треть всех пахотных площадей Чанго. Конечно, не везде был такой высокий удельный вес церковных земель, тем не менее они занимали значительное место, уступая лишь удельному землевладению.

Кем и на каких условиях обрабатывались земли в храмах и монастырях? Несомненно, часть земель обрабатывалась монахами, служками, т. е. рядовыми служителями культа. Но непосредственными производителями на церковных землях были главным образом дяньху, упоминавшиеся ранее. Они составляли значительное число дворов. В некоторых случаях источники не приводят названия дяньху, упоминая о приписанных к храмам зависимых крестьянах, хотя фактически это были, по-видимому, дяньху. Например, в 1331 г. храму Да-чжао-сяо в Шоу-анынане было передано «в вечное владение» 24 тыс. дворов[1766]; храм Да-ху-го-жэнь-ван имел 37 059 дворов[1767]. Следует учесть, что кроме пожалованных зависимых крестьян, приписанных к храмам и по существу являвшихся крепостными[1768], были и другие: во-первых, обманным путем или силой захваченные и превращенные из минь (народ) или свободных в дяньху — полурабов, полу крепостных. Во-вторых, были и такие крестьяне, которые, работая на государственных или своих частных землях, стремились избавиться от тяжелых налогов и повинностей, добровольно переходили под «покровительство» монастырей, становясь дяньху. Мы уже приводили свидетельство источника об укрытии главой буддийской церкви на юге Китая 23 тыс. дворов. Но это только незначительная часть зависимых от храмов крестьян, которая, пользуясь покровительством могущественного главы буддийской церкви Цзяму-ян-ла-лэ-чжи (Ян-лянь-чжэнь-цзя), не платила земельного налога[1769]. Имеются и более полные данные, в какой-то мере отражающие численность дяньху в храмах. Так, в хронике за 1299 г. (день гэн-чэнь 7-й луны 3-го года эры Да-дэ) содержится заявление чиновников чжуншу-шэна: «В буддийских храмах на юге Китая (Цзяннань) — свыше 500 тыс. дяньху. Все они, собственно, податные крестьяне (бянь минь), со времени Цзяму-ян-ла-дэ-чжи обманным путем включенные в реестры храмов (т. е. в число зависимых от последних. — Л. Д.). Следует внести исправления»[1770]. Судя по резолюции — «Следовать этому»[1771], меры были приняты. Но источники не уточняют, что это за меры, хотя совершенно очевидно из приведенных цитат, что предполагалось внести какие-то изменения в юридический статут храмовых дяньху. Ван Ци, пересказав своими словами использованный нами текст источника и уточнив при этом, что бывшие податные (бянь минь) после включения в реестры храмов превратились в дяньху, сообщает о дальнейшей судьбе последних: «В 7-ю луну 3-го года эры Да-дэ [императора] Чэн-цзуна (1299) отпустили (т. е. дали волю. — Л. Д.) 500 тыс. дяньху буддийских храмов на юге Китая, превратив [их] в податных (бянь минь)[1772]. Итак, бывших государственных зависимых (бянь минь), временно ставших дяньху храмов, вновь превратили в бянь минь. Иначе говоря, заменили одну форму феодальной зависимости другой, заставив по-прежнему крестьян — непосредственных производителей платить ренту-налог государству.

Из сказанного выше следует, что к концу XIII в. только на юге Китая в буддийских храмах было свыше 500 тыс. дяньху, в прошлом бянь минь. А сколько было подлинных дяньху в храмах и монастырях в других частях страны — мы не знаем. Тем не менее и имеющиеся данные свидетельствуют о значительном числе эксплуатируемых крестьян, приписанных к храмам и монастырям.

О степени эксплуатации дяньху и о характере их взаимоотношений с храмами сравнительно мало данных в источниках. Известно, что дяньху передавались храмам в вечное владение, т. е., по существу, превращались в собственность настоятелей храмов. Принимая во внимание то обстоятельство, что дяньху во всем Китае в юаньский период находились на положении полурабов, полукрепостных, можно предположить, что и храмовые дяньху были на таком же положении. Нам неизвестны конкретные данные о норме эксплуатации дяньху, принадлежавших храмам. Имеются лишь указания о том, что рента с храмовых земель была тяжелой для тех, кто их обрабатывал. Так, в хроникальной записи за 1313 г. помещен доклад одного из государственных цензоров (юйши-тай): «С земель князей, фума (царские зятья), буддийских храмов и даосских монастырей каждый год взимают земельную ренту (цзу), которая весьма тревожит народ»[1773]. В эпиграфическом памятнике, в надписи, посвященной буддийскому храму, читаем: «С каждого му его [храма] полей земельная рента (цзу) [составляла] 1 ши риса»[1774]. Наконец, в начале 1304 г. в указе отмечалось: «Рента (цзу) с дяньху в Цзяннани весьма тяжелая. [Следует] уменьшить [ее] на 20 % [по сравнению] с существующей и считать [это] навечно неизменным правилом»[1775]. По-видимому, этот указ относился ко всем дяньху, в том числе и к храмовым.

Из этих немногочисленных и кратких данных видно, что с дяньху в храмах и монастырях взималось во много раз больше, чем с крестьян, обрабатывавших государственные земли.

Вопрос о том, облагались ли храмы и монастыри государственными налогами, решить весьма сложно, поскольку источники приводят противоречивые свидетельства. Как указывает Н. Ц. Мункуев, еще в 1264 г. Хубилай приказал взимать с буддийских монахов, даосов, а также с христианских и мусульманских служителей культа поземельный налог или торговый. Вместе с тем он отмечает, что в указах монгольских ханов от 10 июня 1294 г., 19 августа 1311 г., 8 сентября 1313 г., 10 ноября 1324 г. и 7 августа 1335 г. содержатся ссылки на указы первых монгольских ханов о том, что в то время духовенство было освобождено от налогов и повинностей[1776]. В дополнение к этому в «Юань ши» в хронике за январь 1264 г. (день цзя-сюй 12-й луны 4-го года эры Чжун-тун) приводится приказ Хубилая о том, чтобы «е-ли-кэ-вэнь (христианские служители культа. — Л. Д.), да-ши-мань (мусульманское духовенство)[1777], буддийские монахи и даосы, обрабатывающие землю, вносили поземельный налог (цзу), а торгующие платили торговый налог (шуй)»[1778]. В следующем месяце (день гуй-мао, 1-я луна, 1-й год эры Чжи-юань— 1264 г.) помещен новый приказ, подтверждающий предыдущий, но в нем указывается, что перечисленные выше группы духовенства, а также конфуцианцы, прежде освобождавшиеся от поземельного и других налогов, ныне облагаются ими[1779].

Здесь, в этой хроникальной заметке, правда, не раскрывается понятие «прежде». Неясно, было ли это до монгольских завоеваний или при первых монгольских ханах после завоевания ими Северного Китая. В указе Хубилая от 1291 г. (день бин-сюй, 6-я луна, 28-й год эры Чжи-юань) ставится вопрос не о духовенстве, а о крестьянах, связанных с бывшим руководителем буддийской церкви Цзяму-ян-ла-лэ-чжи, т. е. о тех крестьянах, которые обрабатывали землю храмов. О них в указе говорится, что, опираясь на поддержку Цзяму-ян-ла-лэ-чжи, они не платили поземельного налога, теперь же с них предлагается взимать по закону. Этот указ последовал вскоре после осуждения Цзяму-ян-ла-лэ-чжи за расхищение государственной собственности и конфискации его имущества[1780]. По-видимому, в указе речь идет об укрытых им крестьянах (23 тыс. дворов), о которых мы упоминали выше. Для нас важно замечание в документах о том, что эти крестьяне раньше не платили налогов.

Позже монгольские ханы принимали различные решения об обложении служителей культа, то освобождая их от налогов, то взимая. Например, в 1302 г. (день синь-хай, 11-я луна, 6-й год эры Да-дэ) императорский указ обязывал «платить поземельный налог и выполнять повинности [те] буддийские храмы и даосские монастыри на юге Китая, которые дополнительно приобретают «народные поля» (минь тянь) под предлогом, что народ идет [в монахи]»[1781]. Этот указ может быть понят и в том смысле, что он обязывал платить налоги и выполнять повинности не монахов, а тех крестьян, которые без ведома властей передали или продали свою землю храмам, чтобы избавиться от налогового обложения, и по-прежнему обрабатывали ее, став зависимыми от храмов или, точнее, от их настоятелей — крупных землевладельцев.

Однако другой указ, 1303 г. (день синь-сы, вставная 5-я луна. 7-й год эры Да-дэ), имел в виду непосредственно монахов: «Буддийские монахи наравне [со всем] народом (минь) должны выполнять повинности (чай-и)»[1782]. Но под 1305 г. в летописи записано: «Освободить в Поднебесной даосов от налогов»[1783]. Затем монахи вновь облагаются налогами. В 1309 г. в ответ на доклад сюань-чжэн-юаня об освобождении буддийских и даосских монахов от поземельного налога (тянь цзу) чиновник императорского секретариата предложил: «С полей взимается налог-рента (цзу), с торговли — пошлина (шуй), это закон, установленный предками, — не следует освобождать»[1784]. В источнике далее отмечается, что последовал императорский указ, предложивший облагать налогами на основе прежних правил[1785].

Позднее юаньское правительство принимает решения, свидетельствующие о дифференцированном подходе при обложении земельной собственности церкви. Так, в указе 1318 г. (день цзи-чоу, 10-я луна, 5-год эры Янь-ю царствования Жэнь-цзуна) говорилось: «Освободить от поземельного налога земли буддийских монахов, приобретенные прежде при Сун и пожалованные двором. Остальные поля [монахов] облагаются налогами наравне [с полями] народа»[1786]. Почти такой же указ опубликован в начале 1330 г. (день и-вэй, 12-я луна, 2-й год эры Тянь-ли). Он декларировал: «Поля буддийских храмов, существующих со времени Цзинь и Сун, а также те [земли], которые были пожалованы при различных царствованиях (т. е. монгольскими ханами. — Л. Д.), — все освободить от поземельного налога. А те [храмы], которые должны вносить поземельный налог по-прежнему, освободить от повинностей. Тем буддийским монахам, которые вернулись в мир, дозволяется вновь стать монахами»[1787].

Эти два указа проливают свет на, казалось бы, непостоянную, колеблющуюся политику правительства по обложению земельной собственности церкви. На самом деле в основе этой политики лежали определенные принципы: облагать те земли, которые куплены дополнительно к пожалованным или перешедшим по традиции от прежних монастырей, существовавших еще при империях Цзинь и Сун, или же приобретены различными способами, иногда незаконными, при монголах.

Суммируя все данные, которые мы привели в этом разделе, можно сделать вывод о том, что, по-видимому, в царствования Чингис-хана, Угэдэя и Хубилая (до 1264 г.) духовенство различных религий освобождалось от всех налогов[1788]. В дальнейшем, в зависимости от различных обстоятельств, духовенство подвергалось обложению или освобождалось от него. При этом приказы об обложении издавались главным образом в тех случаях, если обнаруживалось, что храмы незаконно укрывали в своих стенах крестьян, обязанных платить налоги, или сами захватывали теми или иными способами крестьянские и государственные земли и, обрабатывая их с помощью дяньху, уклонялись от уплаты налогов[1789]. Что касается земельной собственности, пожалованной храмам и монастырям монгольскими ханами или перешедшей по наследству с доюаньских времен, то она, по всей вероятности, не облагалась налогами, во всяком случае в течение длительного времени.

Несомненно, монахи и другие служители культа пользовались экономическими привилегиями. Об этом можно судить по тому факту, что многие стремились уйти в храмы и монастыри, чтобы стать монахами и избежать налогов и повинностей. Иначе был бы непонятен массовый уход в монастыри и храмы, тем более что для этого требовалось купить специальное разрешение ду-де[1790]. Так, в 1334 г. было опубликовано запрещение частным образом строить буддийские храмы, даосские монастыри и скиты, причем одновременно указывалось, что за приобретение ду-де буддистам и даосам надо было внести каждому 50 связок цянь, тогда только разрешалось покидать семьи и становиться монахами[1791], которые выделялись законом в особую социальную группу. В 1331 г. в связи с голодом в ряде лу сановники императорского секретариата наряду с другими мерами предлагали продать 10 тыс. ду-де[1792].

У нас нет точных данных о численности монахов, но по отдельным отрывочным сведениям можно составить некоторое представление об этом. Только один буддийский храм Да-шэн-шоу-вань-ань, согласно сообщению за 1295 г., кормил 70 тыс. монахов в день государственного траура[1793]. По неполным данным «Юань ши», на 1291 г. было 213 148 монахов. К 1330 г. в стране стало 367 только буддийских храмов[1794].

Несомненно, храмы и монастыри были большой политической силой в системе угнетения народа. Вместе с тем они занимали достаточно прочные экономические позиции, владея значительной земельной собственностью и эксплуатируя большое число непосредственных производителей.

Китайские источники, посвященные юаньской эпохе, выделяют частное землевладение, обозначая его термином минь тянь, т. е. «народные поля» или «поля населения», в отличие от государственного — гуань тянь, иногда гун тянь, причем последнее служило для обозначения промежуточных форм землевладения — «должностных земель» и земель училищ. Понятие минь-тянь появилось задолго до юаньского времени, оно было известно более тысячи лет до этого.

Под минь тянь могло подразумеваться в равной мере как помещичье, так и крестьянское землевладение — источники не различают эти две антагонистические формы землевладения… Лишь по контексту и конкретным признакам удается раскрыть социальное существо понятия минь тянь и расчленить его, но и то не всегда. К тому же сведения о минь тянь разбросаны по-крупицам в разных источниках.

Мы рассматриваем лишь часть обширного понятия минь-тянь, а именно крупное частное землевладение, под которым имеется в виду хозяйство светских феодалов, не обладавших, степенью знатности и не состоявших на государственной службе. Впрочем, к частному землевладению, как указывалось выше, можно отнести и некоторые земли нетитулованного чиновничества (за исключением «должностных полей»).

Земля, принадлежавшая этой группе светских феодалов, была их полной и безусловной частной собственностью, свободноотчуждаемой. Она могла передаваться по наследству, закладываться и продаваться. Крупными частными собственниками, были люди различных этнических групп (кидани, чжурчжэни, тангуты, китайцы, монголы, выходцы из Средней Азии и т. д.), но на юге Китая ими были преимущественно китайцы. Источники часто именуют их хао минь (сильный, могущественный народ) или фу минь (богатый народ).

В их среде были и те, кто, несмотря на монгольские завоевания, сохранили свое хозяйство, доставшееся им от предков, а также те, кто сумел вновь приобрести землю различными способами (покупка; захват силой, обманом и т. д.). Несмотря на оставление за государством многочисленных земель, являвшихся, его непосредственной собственностью, создание удельного и чиновного («должностные поля») землевладения и поддержку церковного землевладения, монгольские ханы не уничтожили китайскую крупную феодальную земельную собственность. Они использовали ее в интересах монгольского государства, обязав феодалов, так же как и крестьян, выплачивать налоги.

Скудные данные не дают возможности определить общие размеры земельной собственности крупных феодалов, а следовательно, и удельного веса крупного землевладения в стране. Весьма отдаленное представление о размерах частного землевладения, более или менее крупного, создают некоторые сообщения источника о привлечении населения к обработке земель на юге Китая в правление Хубилая. Там в основном говорится о предоставлении льгот населению, завербованному для обработки земель на юге, т. е. об освобождении на несколько лет от повинностей и налогов[1795]. Имеются и некоторые цифровые данные. Так, в летописи в записи от 1291 г. (день дин-сы, 7-я луна, 28-й год эры Чжи-юань) отмечается, что завербованным предоставлялось не более 500 цин земли каждому двору, причем власти выдавали им свидетельства на право вечного владения, — а поземельный налог взимали через три года[1796]. Несомненно, здесь речь идет не о крестьянском землепользовании, а о крупном землевладении, так как в условиях Китая не каждый феодал (а о крестьянине и говорить не приходится) мог иметь такую большую земельную площадь.

Передача населению для обработки свободных земель на Юге, где «земли обширны, а население редкое»[1797], была лишь одним из источников формирования и расширения крупного землевладения. Другим источником были захваты крестьянских и государственных земель «сильными домами», т. е. влиятельными феодалами. Об этом в источниках много свидетельств, но, как правило, конкретные данные, цифры, не приводятся.

Наиболее ранние показания источников, которыми мы располагаем, относятся к 80-м годам XIII в. Отмеченные в хронике да 1286 г. два факта захвата земель заслуживают особого внимания. Во-первых, заявление чиновника императорского секретариата о том, что в Цзяннани принадлежащие казне поля во множестве захвачены могущественными домами[1798]. Во-вторых, в докладе императорского секретариата сказано, что в ряде округов (Хуайси, Фучжоу, Лучжоу) имеют место захваты сильными и богатыми семьями полей, имеющих хозяев[1799]. В 1289 г. сильные дома захватили большое число бывших сунских государственных земель[1800]. В 1293 г. в Аньси, где прежде были пастбища, коноводы силой присвоили 100 тыс. с лишним цин крестьянских полей[1801]. Из беседы хана Темура (Чэн-цзун, 1295–1307) в 1302 г. [день дин-вэй (или гэн-сюй?), 1-я луна, 6-й год эры Да-дэ] с одним из сановников видно, какими методами действовали феодалы при захвате крестьянских земель. Хан сказал: «Мы слышали, что в Цзяннани богатые семьи захватывали народные (в данном случае — крестьянские. — Л. Д.) поля; это приводило к тому, что бедняки нищали и разбредались [в другие места]. Вы осведомлены об этом?». Сановник ответил: «Богатые люди во множестве просили охранные грамоты с печатью[1802], опираясь на которые обманывали бедный народ. Власти не могли справиться с ними [богатыми]»[1803].

В 1305 г. были изданы два указа, констатировавшие захват сильными домами земель военных поселений (тунь-тянь) в одном случае и земель крестьян в Лянхуай — в другом[1804]. Имеются также данные о присвоении феодалами земель училищ: 3 тыс. му, затем — 700 му[1805].

Иной раз феодалы, уличенные в присвоении земель, вынуждены были вернуть их крестьянам, прежним хозяевам[1806]. Но в принципе за грабеж феодалы не наказывались. Так, известен факт, относившийся к 40-м годам XIV в., когда один из «сильных» (влиятельных) землевладельцев за захват крестьянских, полей по жалобе более 50 крестьян был привлечен к ответственности местными властями, но, принеся покаяние, отделался только внушением[1807].

На основании сказанного можно представить себе, за счет чего росло крупное частное феодальное землевладение. К этому надо добавить, что большую роль в этом играла скупка земель. В «Юань ши» говорится: «Богатый народ покупал поля бедных людей»[1808]. Как известно, купля-продажа земли, принадлежавшей частным земельным собственникам, существовала в Китае с древнейших времен. Монгольские завоеватели не нарушили этого порядка, и по-прежнему «народ закладывал и продавал землю»[1809].

В отдельных произведениях юаньской эпохи[1810] имеются упоминания о скупке земель богатыми и об отрицательных последствиях этого для крестьян. Так, Сун Бэнь сообщал о положении в одном из уездов на юге Китая: «Налог взимали в зависимости от количества земли у народа. Бедняки, бывало, продавали [землю] в вечное владение богатым людям. Но в регистрационные списки не вносили изменений. Чиновники в соответствии с записями требовали налоги с бедняков по-прежнему. Часто наказанные ударами палок, разоренные семьи, обязанные вносить [налоги], разбегались»[1811].

Несмотря на отсутствие цифровых данных о размерах земельной собственности крупных феодалов, можно говорить о значительной роли их и большом удельном весе в деревне юаньской эпохи. Современник той эпохи Чжао Тянь-линь писал о крупных земельных собственниках на юге Китая: «Могущественные семьи (хао цзя) Цзяннани в больших масштабах захватывают крестьянские земли, принуждая дяньху обрабатывать их. И [хотя] не имеют титула и [пожалованной] территории [в кормление], но обладают знатностью владетельных сеньоров (фын цзюнь). [Хотя] не имеют печати [чиновника], но обладают влиянием властей»[1812].

Земли крупных землевладельцев обрабатывались уже упоминавшимися нами дяньху. Сами помещики, как правило, своего хозяйства не вели, а передавали свою землю для обработки крестьянам — дяньху. Внешне отношения между крупными землевладельцами и непосредственными производителями принимали форму аренды. Однако ни о какой свободной аренде говорить не приходится, так как сами дяньху являлись полурабами, полукрепостными. Основной формой эксплуатации их была продуктовая рента. Обрабатывая поля крупных землевладельцев, они выплачивали им тянь цзу — земельную ренту или сы цзу — частную ренту натурой — зерном. Размеры ее были разные: она могла быть фиксированной в определенном количестве зерна с каждого му земли и в этом случае составляла от 1 ши 3 доу до 2 ши 6 доу[1813]; или взималась в долях урожая, чаще всего половина его[1814].

Рента на частных землях была значительно тяжелее государственного поземельного налога: «В Цзяннани семьи, имеющие землю, вербуют арендаторов (дянь кэ — то же, что и дяньху. — Л. Д.). Взимаемая [с них] рента (цзу-ко — арендная плата, сбор) тяжелее в несколько раз, чем правительственный налог (гуань шуй), благодаря чему дело дошло [до того, что] очень много бедных, которым не хватает пищи»[1815].

Жизнь арендатора была невыносимой — арендная плата истощала их хозяйство и ставила в безвыходное положение: «Дянъху, обрабатывая чужие земли, [вносят] очень тяжелую частную арендную плату, что доводит «малый люд» (сяо минь — «подлый люд») до крайности»[1816].

Кроме арендной платы зерном землевладельцы требовали с арендаторов и другие продукты сельского хозяйства. Например, о влиятельных домах из Дунъяна (совр. Шаньдун) в источнике сказано: «Народ, обрабатывающий их поля, вносил половину [урожая] зерном, еще с [каждого] му взимали с них (арендаторов. — Л. Д.) шелковую пряжу»[1817].

Монгольским ханам нередко приходилось сдерживать частных землевладельцев и вступаться за арендаторов. Правительство неоднократно издавало указы о снижении арендной платы сначала на юге Китая, а затем во всей стране. Так, арендная плата с частных земель ханскими указами снижалась на 20 %: в 1285 г. (22-й год эры Чжи-юань), в 1304 г. (8-й год эры Да-дэ) и в 1354 г. (14-й год эры Чжи-чжэн)[1818]. Во всех этих указах отмечалось, что арендаторы на юге Китая платят очень тяжелую ренту. Снижение арендной платы провозглашалось как «установленные навеки правила». Однако, судя по тому, что эти решения принимались неоднократно на протяжении 70 лет, можно сделать вывод, что они не были эффективными.

В 1294 г. (31-й год эры Чжи-юань) была предпринята попытка снизить арендную плату с арендаторов частных земель даже на 30 %. Так, в докладе местных властей провинции Цзянчжэ говорилось, что еще в начале царствования Хубилая был издан указ о снижении ренты-налога с земли на 30 %[1819]. Но этим не преминули воспользоваться феодалы на юге Китая, которые с арендаторов взимали по-старому, а сами платили государству поземельный налог на 30 % ниже прежнего[1820]. Местные власти предлагали: «Следует добиваться, чтобы арендаторы (дянь минь) выплачивали хозяину земли (тянь чжу — землевладельцу) также сниженную сумму [арендной платы]». Правительство последовало этому совету[1821].

Эта кажущаяся забота правительства об «арендаторах» частных земель объяснялась боязнью беспорядков крестьян, выступлений против феодалов и властей.

С одной стороны, монгольские ханы вынуждены были бороться с крупными землевладельцами, так как они нарушали законы о налоговом обложении и любым путем стремились уклониться от уплаты поземельного налога, что наносило ущерб государственной казне.

Как уже говорилось, во времена господства монголов в Китае поземельный налог с 1236 г. выплачивался как владельцами частных земель, так и обрабатывавшими государственные земли крестьянами в зависимости от качества и количества земли. Таким образом, крупные землевладельцы вынуждены были часть прибавочного продукта, выжимаемого из непосредственных производителей, отдавать государству. В этом, пожалуй, заключается одна из особенностей аграрной политики феодального государства в Китае. Впрочем, такая политика в отношении частных землевладельцев проводилась и до монголов национальными китайскими династиями. И объяснение ее нужно искать в той специфической роли, которую играло государство в Китае в средневековье, как государство восточной деспотии, являвшееся не только орудием насилия, господства класса феодалов над крестьянством, но и регулятором общественного производства и верховным собственником земли. С другой стороны, поземельный налог с одной из групп феодалов (крупных частных землевладельцев) служил орудием борьбы государства с частной земельной собственностью, средством известного ограничения ее роста.

Выше отмечалось, как крупные землевладельцы, скупая крестьянские земли, уклонялись от обложения и перекладывали-налоговое бремя на плечи безземельных крестьян. Это было возможно лишь путем сделок феодалов с чиновничеством, ведавшим налоговым аппаратом. «Сильные дома» часто давали взятки чиновникам и с их помощью избегали выплаты налогов[1822]. Правительство осуществляло проверку поступления налоговых платежей. Так, в 1295 г. было приказано проверить дворы, скрытые богатыми от повинностей[1823].

Крупные землевладельцы использовали еще одно средство, чтобы обойти законы и избавиться от налогов и повинностей, — мнимый уход в монастыри. Хроника за 1298 г. (день му-сюй, 12-я луна, 1-й год эры Да-дэ) сообщает: «Богатые семьи, увиливая от повинностей и налогов, прикрывались именем буддийских и даосских монахов»[1824].

Хотя монгольские власти и вели борьбу с крупными землевладельцами, которые различными способами уклонялись от налогового обложения, и иногда и вмешивались во взаимоотношения землевладельцев с арендаторами, принуждая хозяев земли снижать арендную плату, тем не менее частные крупные землевладельцы пользовались поддержкой монгольского государства, олицетворявшего и защищавшего интересы феодалов в целом. Это, однако, не исключало существования противоречий, государства с той или иной группой феодалов.

Китайские источники не приводят никаких статистических данных, которые бы позволили определить место мелкого крестьянского землевладения в масштабе всей страны. Но сведения о скупке богатыми земель бедных, т. е. крестьян, говорят о том, что оно существовало в юаньский период.

Крестьянское мелкое землевладение облагалось налогами и повинностями наряду с крупным частным землевладением, ничего принципиально нового правительство не предпринимало в этом отношении.

Рассмотрим крестьянское землепользование, основанное на обработке государственных земель, не касаясь вопросов об арендованных землях у крупных землевладельцев и храмов, а также об удельных крестьянах, поскольку этому уделялось внимание в соответствующих разделах данной статьи.

Непосредственные производители — крестьяне получали от властей землю, считавшуюся государственной собственностью, за пользование которой они обязаны были платить налоги и отбывать повинности. В источниках нет упоминаний о передаче крестьянам государственных земель до 1261 г. В хронике же за август 1261 г. (7-я луна 2-го года эры Чжун-тун) содержится указ властям Хэнани, предписывающий учесть имеющиеся близ городов пастбища и разрешить населению обрабатывать их[1825]. Позднее (в частности в 1264 г.) неоднократно давались указания о передаче безземельным крестьянам пастбищ для обработки[1826].

Заметим, что часто государству приходилось снабжать крестьян скотом и семенами, иногда же и земледельческими орудиями. В 1264 г. (день жэнь-инь, 8-я луна, 1-й год эры Чжи-юань) было внесено предложение, одобренное Хубилаем, о предоставлении вновь присоединившемуся населению некоторых районов бывшей Сунской империи земли, зерна и снабжении их скотом для обработки[1827]. Такие меры принимали и в дальнейшем. В начале 1287 г. (день бин-чэнь, 12-луна, 24-й год эры Чжи-юань) бедному населению были переданы для обработки свободные земли в Ганьсу и выданы из казны скот, семена и сельскохозяйственные орудия[1828]; то же самое повторилось и в 1292 г. в некоторых районах, в том числе в провинции Ганьсу[1829]. Бывали случаи, когда правительство снабжало земледельческими орудиями, скотом и семенами население районов, пострадавших от восстаний[1830].

Приведенные данные в известной мере характеризуют крестьянское землепользование. Значительное число непосредственных производителей, обрабатывавших государственные земли, не имели не только своих земель, т. е. частной земельной собственности, но и средств производства и были вынуждены прибегать к помощи правительства, за это им приходилось платить повышенный поземельный налог.

Трудно судить о размерах крестьянского землепользования, поскольку цифровые данные об этом отсутствуют. Как известно, до юаньского периода наибольший крестьянский надел на семью из нескольких человек составлял 100 му. Но, по-видимому, не у всех были такие наделы.

При юанях отводились специальные наделы под тутовые деревья для разведения шелкопряда. При этом все сельское население делилось на три группы. Каждому двору первой категории отводили 10 му земли, второй — 5 му и третьей — от 1 до 2 му. Начало этому было положено в 1309 г. (2-й год эры Чжи-да), а в 1316 г. отмечались успехи этой системы[1831].

Государственные земли, находившиеся, возможно, в наследственном пользовании у крестьян, в отличие от частновладельческих земель нельзя было продавать. Об этом свидетельствовал указ 1268 г., в котором говорилось о ликвидации хозяйств на общественных землях гун тянь чжуан[1832] в округах Чжэси и о вербовке для обработки этих земель крестьян, с которых предусматривался сниженный на 30 % налог-рента. При этом указ предупреждал: «Не допускать тайной продажи друг другу земли. Нарушители этого [будут] привлекаться к ответственности как за продажу присвоенных казенных полей»[1833].

Непосредственные производители, обрабатывавшие государственные земли, были феодально-зависимыми, возможно, даже крепостными, по своему юридическому положению мало отличавшимися от рабов различных категорий. По отношению к государственным зависимым крестьянам государство выступало как собственник земли, присваивавший прибавочный продукт, который реализовался в форме ренты-налога и трудовых повинностей. Таким образом, можно говорить о сосуществовании в юаньский период продуктовой ренты с отработочной[1834].

Нет надобности подробно говорить о налоговой системе того времени, так как частично этот вопрос затрагивался в нашей литературе[1835], а также в других разделах настоящей статьи.

Отметим, что налоги с крестьян — основных налогоплательщиков, как и с остального населения, неоднократно изменялись на протяжении всего периода господства юаньской династии. Основная налоговая реформа была осуществлена в 1236 г., когда ввели систему кэ-чжэн (налогообложение по категориям), которая предусматривала в основном два вида налогов: подушный (дин-шуй) и поземельный (ди-шуй). Первый взимался в размере 1 ши зерна с совершеннолетнего свободного мужчины и 5 доу зерна с совершеннолетнего раба в «старых дворах» и соответственно 5 и 2,5 доу зерна в «новых дворах»[1836]. Престарелые и дети освобождались от подушного налога[1837].

Как сказано в источнике, податные платили тот из двух видов налогов (дин-шуй и ди-шуй), который был по сумме больше[1838]. Это свидетельство трактуется исследователями по-разному. Г. Ф. Шурман, например, полагает, что здесь речь идет о горожанах и арендаторах, которые, не владея землей, могли не платить поземельного налога[1839]. Н. Ц. Мункуев считает, что эта фраза источника относится только к старым и юным, но, по-видимому, к главам семей, которые, как правило, освобождались от подушного налога, но если они занимались земледелием, то обязаны были вносить тот вид налога (подушный или поземельный), который больше по сумме[1840].

На мой взгляд, замечание источника может относиться не только к старикам и юным или к горожанам и арендаторам, но и ко всем категориям податных (за исключением знати, чиновников и в определенные периоды монахов). Весь абзац о подушном налоге надо понимать таким образом, что этот налог взимался со всех подлежавших обложению совершеннолетних, за исключением стариков и детей. Что касается всех тех, кто занимался земледелием (а не только детей и стариков), то с них следовало взимать поземельный налог. Однако в этом случае чиновникам, собиравшим налоги, предоставлялся выбор — взимать тот вид налога (подушного или поземельного), который был больше по сумме[1841].

Поземельный налог, введенный в 1236 г., согласно данным Сун Цзы-чжэня, взимался в зависимости от качества и количества земли в размере: 3,5 шэна — с 1 му земли высшего качества, 3 шэна — с полей среднего качества, 2 шэна — с полей низшего качества и 5 шэнов — с заливных полей (шуй-тянь)[1842]. К тому же нельзя игнорировать разъяснение «Ши-хо-чжи» о том, что поземельный налог взимался не только в зависимости от категории земель, но и от количества тяглового скота и земледельческих орудий[1843]. Как правильно замечает Н. Ц. Мункуев, вторая часть этого разъяснения относится к арендаторам, обрабатывавшим чужую землю[1844]. По-видимому, поземельный налог в зависимости от количества тяглового скота и земледельческих орудий взимался не со всех арендаторов, а главным образом с тех, кто обрабатывал государственную землю. Как указывалось выше, часть из них государство снабжало тягловым скотом и орудиями труда, и в зависимости от этого (конечно, и от размеров арендуемой площади и качества ее) и вносилась арендная плата. О размерах ренты с частных земель уже говорилось; возможно, там тоже учитывалось, чьими сельскохозяйственными орудиями и тягловым скотом обрабатывалась земля — владельца ее или арендатора. Однако в использованных нами источниках мы не нашли никаких специальных указаний относительно этого.

Вернемся к крестьянам, обрабатывавшим государственные земли. Они обязаны были выплачивать упомянутые выше налоги, а также подворный налог шелком (сы-ляо), распространявшийся на все крестьянство (в том числе и в уделах) и крупных частных землевладельцев. На государственных землях, находившихся под непосредственным контролем центральной власти, монгольского хана, этот налог взимался в размере 1 цзиня шелковой пряжи с каждых двух дворов, а в уделах, как сказано выше, в таком же количестве — с каждых пяти дворов. Кроме того, существовал подворный налог серебром (бао-инь), которым с 1255 г. облагалось население Северного Китая в размере 4 лянов серебра с каждого двора. Позднее, при Хубилае, этот налог взимали не серебром, а бумажными деньгами[1845]. На юге Китая, после покорения его Хубилаем, существовали два вида налогов — осенний и летний, причем вначале был введен осенний. Что касается летнего налога (ся-шуй), то он впервые был введен на Юге в 1296 г. (2-й год эры Юань-чжэнь императора Чэн-цзуна). Осенний налог, по сути дела, — это поземельный налог зерном, летний налог выплачивался тканями и шелковой пряжей[1846].

Что касается государственных земель, обрабатывавшихся населением, то, как указывает «Ши-хо-чжи», они не облагались летним налогом[1847], т. е. на Юге арендаторы с государственных полей выплачивали только осенний или, другими словами, поземельный налог.

Арендные отношения как в частных владениях, так и в государственных хозяйствах контролировались властями. Арендаторы обязаны были регистрироваться в соответствующих управлениях и получать документ на аренду[1848].

По-видимому, рента-налог с арендаторов государственных земель была меньше по сравнению с арендной платой на частнособственнических землях. Об этом можно судить по некоторым данным из источников. Например, об одном дяньху сообщается, что он обрабатывал 30 му казенных полей и платил налог в размере 10 ши[1849], т. е. в среднем 3 доу 3 шэна с 1 му. Другой пример, когда арендаторы заливных приозерных полей на юге (Сунцзян) общей площадью 500 цин вносили в казну 7700 ши зерна[1850], т. е. в среднем 1 доу 5 шэн с лишним с му.

Отсюда можно заключить, что средний налог-рента с государственных земель составлял от 1 доу 5 шэн до 3 доу 3 шэна с му земли, что значительно меньше, чем арендная плата на частных землях, но в несколько раз выше поземельного налога (ди-шуй), введенного на Севере в 1236 г.

Эксплуатация непосредственных производителей на государственных землях не ограничивалась только взиманием ренты-налога, установленного правительством. Крестьянство, непосредственно зависимое от центральной власти, страдало от жестокости и произвола чиновников, взимавших дополнительные поборы в свою пользу или налоги с умерших земледельцев[1851], за которых приходилось расплачиваться живым, хотя к ним и не переходила земля умерших.

Как было сказано выше, крестьяне, продававшие свою землю, являвшуюся частной собственностью, по-прежнему выплачивали поземельный налог за эту землю. Так же обстояло дело и с государственными землями, если крестьяне по тем или иным причинам утрачивали их или оставляли родные места и бежали. Поземельный налог за них платили оставшиеся жители[1852].

Большой тяжестью для крестьян была выплата налогов за тех, кто отбывал различные повинности в армии. По-видимому, в данном случае действовала общинная круговая порука, при которой все отвечали друг за друга и обязанности (выплата налогов и отбывание повинностей) равномерно распределялись среди остальных членов общины. Существовал даже специальный термин дай шу (уплата налогов вместо кого-либо). В китайских источниках юаньской эпохи встречаются упоминания об освобождении от налогов тех, кто вносил их за других. Так, в 1237 г. (10-й год эры Чжи-юань, 5-й месяц, день и-хай) императорским указом освобождалось от внесения пряжи и серебра население, платившее налоги за тех, кто отбывал воинскую повинность[1853].

В другой раз сообщалось, что в связи с необходимостью пополнить специальные войска (сюнь-бин) во внешних лу с каждых 100 дворов отбирали одного человека из людей среднего достатка[1854] нести эту службу, а налоги за них приказано выплачивать остальным жителям[1855].

Кроме военных были и другие повинности, ложившиеся всей тяжестью на крестьянство. На строительстве дорог, плотин, дамб широко использовали крестьян. На строительстве и ремонте ирригационных сооружений иногда работали десятки тысяч людей[1856].

Тяжелым бременем ложилась на крестьян обязанность держать на постое монгольских солдат[1857], снабжать их продовольствием в случае недостатка питания, а больных солдат — лекарствами[1858].

Население должно было и обслуживать иностранных послов, приезжавших с данью, в частности мусульманских, которым приходилось поставлять скот. А так как мусульмане не ели того, что было зарезано не ими самими, то это приносило населению лишние заботы и страдания[1859]. Наконец, много хлопот населению доставляли послы и войска своими требованиями лошадей, хотя это было незаконно. Издавалось много указов, запрещавших отнимать у населения лошадей, тревожить жителей, но эти запреты нарушались[1860].

Несомненно, система феодальной эксплуатации, осуществлявшаяся монгольскими ханами и их сатрапами, всей тяжестью ложилась на различные слои крестьянства, будь то удельные или государственные зависимые крестьяне или так называемые арендаторы. Вся экономическая политика монгольских завоевателей была направлена на укрепление позиций феодалов, в первую очередь монгольских, и обеспечение их интересов. Однако эта политика, сопровождавшаяся ограблением широких масс населения и обнищанием его, вызывала обострение классовых противоречий в Монгольской империи и приводила к выступлениям трудящихся слоев, прежде всего крестьянства, против монгольского господства.