Татаро-монголы в Азии и Европе

С. Кучера Завоевание монголами Тибета

В истории завоевательных походов Чингис-хана и его преемников проблема покорения Тибета является наименее изученной. В источниках и среди исследователей существуют серьезные расхождения относительно того, когда и как эта страна была завоевана монголами.

Для выяснения этого вопроса необходимо проследить соответствующие исторические события периода существования, по крайней мере формально, объединенной Монгольской империи во время правления четырех из пяти великих ханов: Чингиса (1206–1227), Угэдзя (1229–1241), Мэнгу (1251–1259) и Хубилая (1260–1294), когда велись активные наступательные операции по захвату чужих территорий[1257].

Данные китайских, персидских, монгольских и тибетских источников о политике Чингис-хана в отношении Тибета очень скудны, а порой разноречивы и сомнительны. Самые надежные источники по истории монголов того времени, а именно: китайские летописи — глава о Тай-цзу (Чингис-хан) в «Юань ши», достаточно подробная в части, посвященной его правлению, особенно во всем, что касается Китая[1258], хроника XIII в. «Шэн-у цинь чжэн-лу», излагающая преимущественно военные походы Тэмуджина, и, наконец, «Тун-цзянь гаи-му» не содержат никаких сведений о завоевании Тибета[1259], Отсутствуют какие-либо упоминания об этом и в известном произведении Абулгази[1260].

В труде Рашид ад-Дина имеется лишь короткое сообщение о Тибете: «После того он (Чингис-хан. — С. К.) покорил государства Тибета и Тангута»[1261]. При этом автор не приводит никаких дат (хронология его летописей вообще очень запутана и неточна), но сопоставление обстоятельств, упомянутых в данном контексте, с записями других мест (особенно стр. 176–177 и 178–179) позволяет определить, что эти события должны были произойти между 1214–1218 гг. Эти даты, однако, не совпадают ни с сообщениями самого же Рашид ад-Дина о том, что Чингис-хан вел войны против Тангута (государство Си Ся) в 1202 г. и окончательно покорил его в 1207 г.[1262], ни с данными «Юань ши», согласно которым монголы совершали походы против Си Ся в 1205 и 1207–1209, а затем только в 1218, 1224 и другие годы, а завоевали его лишь в 1227 г., незадолго до смерти Чингис-хана[1263].

Что касается монгольских источников, то в хронике Саган Сэцэна содержится запись, которая как будто бы проливает свет на события в Тибете: «[В 1206 г.] государь (т. е. Чингис-хан. — С. К.)… выступил в поход против тибетского Кюлюгэ Дорджи-хагана. Король Тибета послал навстречу государю посланника, принца по имени Илугу, во главе 300 человек с многочисленными верблюдами в качестве дани, чтобы выразить ему свою покорность. На широте Аджину Цайдам [это посольство] встретило государя, который с удовольствием принял [предложение о подчинении] и сделал большие подарки хагану и посланнику. Когда государь отпустил Илугу-нояна на родину, он дал ему письмо и приветственные подарки для ламы по имени Сакья Паклоцава Ананда Гарбай… Таким образом государь покорил три района 880-тысячного народа Кара-Тибета, расположенные вдоль трех ответвлений Нгари»[1264].

К сожалению, разделы хроники Саган Сэцэна, посвященные событиям, предшествующим полному завоеванию Китая монголами, ненадежны. На это указывали уже Клапрот и Ремюза[1265], Ховорс же считал, что для событий XII в. Саган Сэцзн является «авторитетом, лишенным какой-либо ценности»[1266]. Кроме того, следует учесть, что в 1206 г. у истоков р. Онон состоялся курилтай, на котором Тэмуджин был провозглашен хаганом[1267], поэтому вряд ли он мог в этом же году совершить длительный и трудный, даже если принять во внимание только географические условия, поход в Тибет. И наконец, большие сомнения вызывает данный отрывок сам по себе.

Рассказ Саган Сэцэна, по-видимому, заимствован из монгольской хроники XVII в. «Шара Туджи», которую он упоминает среди источников, положенных в основу его труда[1268].

Повествование «Шара Туджи» о походе Чингис-хана против Тибета отличается от вышеприведенного отрывка Саган Сэцэна лишь некоторыми мелкими деталями. Но ему предшествует следующее вступление: «Когда сорока пяти лет от роду отправился (Чингис-хан. — С. К.) на тибетского Хулукэ Джорджи-хагана…»[1269]. Данное свидетельство вызывает серьезные сомнения с точки зрения хронологии. «Шара Туджи» сообщает, что Чингис-хан родился «в год огня-коня»[1270]. По вычислениям Н. П. Шастиной «год огня-коня приходится или на 1126, или на 1186 г.»[1271]. Ни одну из этих дат нельзя считать годом рождения Тэмуджина. В настоящее время существуют три версии относительно даты его рождения: 1155, 1162 и 1167 годы. Первая, и пожалуй наиболее распространенная, базируется на мусульманских источниках, и прежде всего на сочинении Рашид ад-Дина[1272]. Она подтверждается китайским путешественником Чжао Хуном, в 1221 г. посетившим Пекин[1273], и принимается многими крупнейшими китайскими и европейскими учеными[1274].

Китайские источники: «Юань ши», «Чжо-гэн лу», «Тун-дзянь ган-му» и одна из записей «Шэн-у цинь чжэн-лу» содержат данные, согласно которым Чингис-хан родился в 1162 г.[1275] Эту дату приняли и некоторые европейские ученые[1276]. Она отстаивается историками КНР и в 1962 г. послужила основанием для: празднования в Китае 800-летия со дня рождения «выдающегося вождя из северных народностей» Чингис-хана[1277].

Гипотезу о рождении Чингис-хана в 1167 г. сравнительно недавно выдвинул известный французский ученый Пеллио. Она, зиждется на данных двух китайских источников, а именно на; второй записи «Шэн-у цинь чжэн-лу» и мемориале Ян Вэй-чжэ-на «Сань-ши чжэн-тун бянь-бяо», преподнесенном им в 1343 г. последнему юаньскому императору. Но источниковедческая база этого предположения пока настолько непрочна, что даже сам Пеллио заявил, что он далек от того, чтобы «быть уверенным в дате 1167»[1278]. Тем не менее эта гипотеза нашла своих сторонников[1279].

Независимо от того, которому из указанных годов рождения Чингиса отдать предпочтение, очевидно, что они, во-первых, намечают пределы времени, когда Тэмуджин мог появиться на свет, и, во-вторых, отстоят от дат «Шара Туджи» настолько далеко, что последние вообще не могут приниматься в расчет… К тому же если в качестве даты рождения Чингис-хана избрать версию «Шара Туджи» и, исходя из нее, рассматривать сообщение о том, что Чингис-хан будто бы покорил Тибет «сорока пяти лет от роду», то получится, что это произошло или около 1170 г., т. е. задолго до объединения самих монгольских племен, когда они еще не начинали внешней экспансии, или около 1230 г., т. е. после смерти Чингис-хана. Поскольку два последних, события имеют точную датировку, то это делает неприемлемой информацию «Шара Туджи» о времени похода Чингис-хана в Тибет. И только в одном случае можно увязать вместе сообщения Саган Сэцэна и «Шара Туджи», а именно: если действительным временем рождения Тэмуджина считать 1262 г.; если предположить, что в «Шара Туджи» дано ошибочное название, этого года, но правильно указан возраст Чингиса в период похода против Хулукэ Джорджи-хагана; и если принять, что монгольскому хану было тогда 45 лет по китайской системе счета годов человеческой жизни, т. е. 44 года по общепринятому определению возраста, тогда он действительно мог в 1206 г. отправиться в Тибет. Однако здесь столько «если», что вероятность данного события представляется довольно проблематичной, не говоря уже о том, что 1206 г., как было отмечено, вообще вызывает сомнения в качестве возможной даты такого крупного военного похода.

Нельзя также не отметить, что описание покорения Тибета-у Саган Сэцэна во многом совпадает с рассказом Рашид ад-Дина о подчинении Чингис-хану племени уйгуров: у обоих авторов одинаковы обстоятельства их добровольного покорения и численность посольств (300 человек), имя посланника Илугу[1280] у Саган Сэцэна созвучно званию правителя уйгуров «идикут» у Рашид ад-Дина; расхождения в дате (у Рашид ад-Дина — 1209) и некоторых подробностях отчасти можно объяснить большей детальностью рассказов персидского летописца[1281].

Не исключено, что совпадение текстов Саган Сэцэна и Рашид ад-Дина случайное и они повествуют о разных событиях. Дело, однако, в том, что подчинение государства уйгуров монголам подтверждается китайскими источниками[1282], тогда как для сообщения Саган Сэцэна таких подтверждений нет. Поэтому возможно, что в основу его информации кроме «Шара Туджи» положена деформированная версия уйгурских событий, о которых он мог узнать, например, из «Сокровенного сказания». Эта монгольская хроника 1240 г. не говорит о завоевании или добровольном покорении Тибета, но в § 238 повествует о посольстве и подчинении «уйгурского идуута», которое, согласно контексту «Сокровенного сказания» и по мнению Хэниша, произошло в 1206 г.[1283] При этом одним из двух послов был некий Дарбай. Его имя очень близко к фамилии ламы Гарбай, которому, согласно Саган Сэцэну (стр. 89), Чингис-хан написал письмо после подчинения Тибета. Кроме того, непосредственно перед пассажем об уйгурском посольстве в «Сокровенном сказании» говорится о погоне Джэбэ, одного из полководцев Чингис-хана, за найманским Гучулук-ханом (в передаче «Алтай тобчи»: Кулук-хаганом), имя которого уж очень напоминает Кюлюгэ Дорджи-хагана из рассказа Саган Сэцэна[1284]. Таких совпадений слишком много, чтобы объяснить их чистой случайностью или схожестью разных исторических событий, поэтому правомерно предположить, что сообщение Саган Сэцэна в действительности относится к уйгурскому, а не к тибетскому правителю и что, следовательно, в монгольских хрониках ничего не говорится о покорении Чингис-ханом Тибета.

Несколько иначе обстоит дело с тибетскими источниками. В «Чупта сэльки мэлонг» («Хрустальное зерцало доктрины»), например, сообщается: «Чингис-хан, который повернул колесо могущества (стал могущественным завоевателем), навестил Тибет. Покорив Нари-кхор-сум, У, Цзанг, Лхо, Кхам и Кан, он направил посланника в Цзанг, преподнес большие подарки ученому Кунга Нинпо, главе монастыря Сакья, назначил его своим духовным руководителем, а затем пригласил посетить Монголию»[1285].

Интересный отрывок, связанный с вопросом о подчинении Тибета монголам, из другого тибетского источника, «Истории монголов», приводит Ю. Н. Рерих: «В 1207 г. тибетский наместник… а также другие феодальные владетели… отправили… посольство в составе трехсот человек и били челом монгольскому хану»[1286].

Сопоставление этих сведений между собой, а также с материалами, приведенными выше, позволяет сделать несколько выводов. Во-первых, тексты тибетских произведений расходятся в данном случае настолько значительно, что у них нет ни одной, точки соприкосновения. Они как бы тщательно поделили сообщение Саган Сэцэна: «Зерцало» говорит только о походе Чингиса в Тибет и его подарках главе монастыря Сакья, а «История монголов» — лишь о тибетском посольстве к монгольскому хану. Это обстоятельство вызывает настороженность, ибо если еще можно представить, что автор «Зерцала» счел, посылку посольства не столь важным событием, чтобы упомянуть о нем в своем труде, то совершенно немыслимо, чтобы «История монголов» обошла молчанием прибытие Чингис-хана в Тибет и покорение им указанных районов. Поэтому либо факты, приведенные «Зерцалом», не имели места, либо создатель «Истории монголов» о них не знал, а в таком случае его собственное сообщение не заслуживает доверия.

Во-вторых, довольно точное, за исключением несущественных деталей (1206 г. и король Тибета у Саган Сэцэна, 1207 г. и тибетский наместник в «Истории монголов»), хотя и сильно сокращенное воспроизведение «Историей монголов» части записи Саган Сэцэна, как бы подтверждает сведения последнего, но в то же время это означает, что сомнения и оговорки, высказанные нами в адрес Саган Сэцэна, распространяются также и на «Историю монголов». Можно добавить, что и Ю. Н. Рерих отнесся к информации последнего источника весьма критически и указал на «большую неувязку» в ней[1287].

В-третьих, тексты «Зерцала» и Саган Сэцэна, несмотря на бросающиеся в глаза отличия между ними, совпадают в двух самых существенных вопросах: покорении Тибета Чингисом и, связях последнего с ламами из монастыря Сакья. Второе обстоятельство, возможно, и является ключом к разгадке истинной подоплеки всего отрывка. Дело в том, что «Зерцало» написано с проламаистских позиций, а сообщение об уважении к этой религии со стороны могущественного Чингис-хана, выразившемся в назначении тибетского ламы «своим духовным руководителем», безусловно поднимало ее престиж, независимо от того, соответствовало ли оно истине. Затем поскольку, как мы увидим ниже, в более позднее время контакты между монгольскими правителями и сакьяскими ламами действительно имели место, то не мудрено было впасть в искушение осветить их величием основателя Монгольской империи либо по заблуждению отнести их начало к более раннему времени. Это тем; более правдоподобно, что «Зерцало» было создано лишь в 1740 г., следовательно, в данном случае оно отражает не современные ему явления, а взгляды отдаленных потомков — участников событий XIII в.

Таким образом, приведенные выше материалы можно разделить на три категории: 1. Не содержащие никаких сведений о покорении Тибета Чингис-ханом. Сюда относятся все китайские, значительная часть монгольских и некоторые другие источники. 2. Сообщающие ненадежные, противоречащие друг другу или вызывающие различные сомнения данные. Это хроника Саган Сэцэна, «Зерцало» и «История монголов». 3. Стоящий несколько особняком из-за своей авторитетности труд Рашид ад-Дина, информация которого столь лаконична и недетализирована, что не может служить серьезной основой для каких-либо конкретных выводов.

Такое положение вещей показывает, насколько сложна и трудно разрешима данная часть проблемы завоевания Тибета монголами, ко некоторые предположения все же можно попытаться сделать.

Во-первых, Тибет лежал в стороне от главных направлений монгольской экспансии: восточного (Китай) и западного (государство кара-китаев, Хорезм и т. д.). Что же касается южного (Си Ся), имевшего второстепенное значение, то и тут Тибет находился на его периферии. Такое геополитическое положение обеспечивало стране сравнительную безопасность. Определенную роль могли сыграть здесь и природные условия: высокие, труднопроходимые горы были значительно более удобны для защиты, чем для нападения.

Во-вторых, совокупность данных, взятых из разных источников, о намерениях и планах Чингис-хана позволяет заключить, что Тибет вообще не входил в сферу его непосредственных интересов и он не замышлял похода туда. Это может быть объяснено недостаточностью сведений о Тибете, имевшихся в распоряжении великого хана, концентрацией его внимания на более богатых и более доступных странах, часть которых к тому же находилась значительно ближе к Монголии и даже непосредственно по соседству с ней, либо какими-нибудь другими, неизвестными нам причинами.

В-третьих, вышесказанное не означает, однако, что информация Саган Сэцэна и других источников, сообщающих о завоевании Чингис-ханом Тибета, является абсолютно беспочвенной. Представляется, что в основу ее все же легли какие-то действительные события времен правления Чингис-хана, связанные либо с тибетцами и Тибетом, либо с соседними с ним районами. На такую возможность, кроме соображений, приведенных выше при анализе соответствующих записей, указывает еще несколько обстоятельств: 1. В состав Си Ся входили земли, ранее подчинявшиеся Тибету и даже заселенные тибетцами, а в тангутской армии имелась тибетская кавалерия[1288], поэтому и тогдашние, и тем более позднейшие летописцы могли принять походы против этого государства за войну против Тибета. 2. По меньшей мере во время окончательного разгрома Си Ся в 1227 г. армии Чингиса подошли к тангуто-тибетской границе[1289]. При этом отдельные монгольские отряды могли совершить набег и на тибетскую территорию. 3. Жители Си Ся, страдавшие от нашествий монголов, спасались бегством прежде всего в Тибет[1290], и их рассказы о пережитом могли преломиться в сознании хронистов в представление о покорении монголами не только Тангута, но и Тибета. 4. Первое знакомство монголов с буддизмом произошло уже при Чингис-хане. Одним из возможных источников его, по-видимому, была буддийская культура тангутов. Поскольку, в свою очередь, буддизм пришел в Си Ся из Тибета[1291], то это и могло послужить основанием для сообщений о контактах первого хана с тибетскими ламами.

Все сказанное позволяет сделать заключение о том, что в период правления Чингис-хана Тибет не стал составной частью его державы ни вследствие завоевания, ни путем добровольного подчинения. Поэтому нельзя согласиться с теми историками[1292], которые, скорее всего основываясь только на тибетских источниках, полагают, что уже при нем Тибет вошел в состав-Монгольской империи. Вместе с тем не исключена возможность первых контактов, военных стычек и даже проникновения монгольских отрядов, вероятнее всего небольших, в пограничные-районы Тибета. В любом случае, каковы бы ни были монголо-тибетские отношения в то время, они не стали ни прочным, ни-существенным фактором в истории обоих народов.

После 1227 г. Тибет стал непосредственным соседом Монгольской империи, что существенным образом изменило его геополитическое положение. Тем не менее военно-дипломатические сношения этих двух стран при ближайших преемниках Чингиса освещены в источниках довольно скупо. Китайские хроники по-прежнему хранят молчание на эту тему. У Рашид ад-Дина и Джувейни встречаются лишь неясные и неконкретные упоминания о том, что Угэдэй посылал войска в Тибет или через Тибет[1293], причем некоторые сообщения просто ошибочны. Покажем это на примере наиболее детальной записи Рашид ад-Дина: «В том же году (барана, т. е. 1235, когда состоялся (курилтай. — С. К.)… Угэдэй-каан назначил своего сына Кучу и царевича Кутуку, сына Джучи Касара, в Мачин, который называют Нангяс (т. е. в Южный Китай. — С. К.) — Они отправились [туда], взяли города Сианг-ин-фу и Ке-рин-фу и разграбили по пути области Тибета»[1294]. Сведения об этом походе имеются и в китайских источниках: «7-й год (правления Угэдэя, т. е. 1235 г. — С. К.)… [государь] послал царевича Кучу и Хутуху в поход против Сун… Зимой в 10-й луне Кучу окружил Жаоян и взял его, затем прошел по округам Сяньян и Дэнчжоу, вошел в [округ] Инчжоу, захватил огромное количество людей и скота и вернулся»[1295].

Сопоставление этих записей показывает, что речь идет несомненно об одних и тех же событиях, но с одной существенной разницей. Китайские летописцы, безусловно лучше осведомленные в данном вопросе, чем Рашид ад-Дин, локализуют действия монгольских войск районом нынешних провинций Хэнань и Хубэй, расположенных к югу от Монголии и не менее чем в тысяче километров к востоку от Тибета. Очевидно, что армия Кучу никоим образом не могла разграбить тибетские области ни «по пути» из монгольских степей или Северного Китая, ни тем более «по пути» из одного из указанных городов аз другой.

Однако, поскольку после завоевания Си Ся Тибет стал непосредственным соседом империи чингисидов, не исключен заход туда других монгольских отрядов. «Тибетские письменные источники, — пишет Ю. Н. Рерих, — говорят, что в год земли-кабана, т. е. в 1239 г., монголы вторглись в Тибет под начальством Дорда-дархана… На своем пути монгольский отряд вступал в бои с тибетцами в кочевом районе Сок-ч'ук'а… и затем у знаменитого кадампаского монастыря Ра-дэнг… и монастыря Дж'ал-лхак'анг… в долине П'эн-юля… к северу от Лхасы. Тибетские источники говорят, что оба монастыря сильно пострадали от пожара и что несколько сот человек… в том числе известный настоятель Сэ-тон… было убито. В хронике Пятого Далай-ламы говорится, что монголы тогда же установили свою власть над всей областью Конгпо на востоке до Непала на западе».

По поводу последней фразы Ю. Н. Рерих замечает, что она не может относиться к отряду Дорда-дархана, который довольно скоро покинул Тибет[1296].

Основываясь на тибетских памятниках «Сакье тунрэп ринцен лапдзё» («История монастыря Сакья»), «Пагсам тзёнсанг» («Религиозная история Тибета») и «Дзёгден сонню гатон» («История Тибета»), Шакабпа пишет почти то же самое: «После смерти Чингис-хана в 1227 г. тибетцы прекратили посылку положенной дани, и отношения с монголами обострились. В 1240 г. внук Чингис-хана, второй сын нового хана Угэдэя по имени Годан[1297], направил армию против Тибета. 30 тыс. солдат под командованием Ледже и Дорда дошли до П'анпо, к северу от Лхасы. Они сожгли монастыри в Ра-дэнг и Дж'ал-лхак'анг. Верховный лама Сэ-тон и 500 монахов и гражданских лиц были убиты, города и деревни ограблены»[1298].

Исследователь китайского буддизма Кэннет Чэнь рисует иной исход этого события: «В 1239 г. монгольская армия под командованием Кодэна, второго сына Угэдэй-хана, атаковала Тибет. Вместо сопротивления тибетцы решили начать переговоры с монголами и доверили их ведение Са-баню, настоятелю монастыря Сакья, вероятно самой сильной личности Тибета в то время. Са-бань начал переговоры с Кодэном в 1247 г.»[1299]. Контекст данного отрывка позволяет предположить, что материал для него К. Чэнь тоже почерпнул из каких-то тибетских источников, собранных известным итальянским ученым Г. Туччи, работой которого мы, к сожалению, не располагаем[1300].

Как видно, тибетские летописи приводят примерно одну и ту же дату монгольского вторжения — 1239 или 1240 г., связывают его с одним и тем же лицом — царевичем Годаном (Дорда-дархан был его подчиненным) и сходятся в определении района событий — собственно Тибет, а не сопредельные с ним области.

В монгольских, персидских и китайских хрониках мы не находим непосредственного упоминания об этих событиях. Саган Сэцэн сообщает о посылке Годаном Дорды в Тибет, однако не с армией, а во главе посольства[1301]. Рашид ад-Дин о Кутане говорит только следующее: «Менгу-каан дал ему юрт в области Тангут и послал его туда вместе с войском… Кубилай-каан и его сын Тимур-каан оставили там род Кутана…»[1302]. Наконец, «Юань ши» содержит данные о военных походах Годана в Ганьсу и Сычуань — соседние с Тибетом районы: «В 7-м году (правления Тай-цзуна — Угэдэя, т. е. в 1235 г. — С. К.)… был послан… императорский сын Годан, чтобы завоевать Цинь и Гун»; «[в 8-м году]… зимой, в 10-ю луну Годан вошел в Чэнду»; «в 11-м году (1239)… армия императорского сына Годана прибыла из Сичуаня»[1303].

Вполне возможно, что во время упоминаемых «Юань ши» операций отдельные монгольские отряды совершали глубокие рейды в Тибет и приведенные выше свидетельства тибетских хроник содержат отголоски действительных событий. Появление таких отрядов[1304] и слухи об ужасах монгольских нашествий могли подтолкнуть некоторых тибетских правителей к сотрудничеству с монголами и признанию их верховной власти. Согласно некоторым тибетским источникам, настоятель монастыря Сакья, Сакья-пандита, признал зависимость страны от монголов взамен за политическую власть для своего монастыря. Это вызвало недовольство и сопротивление со стороны его соотечественников. Оно улеглось только после воззвания Сакья-пандиты, в котором он указал на силу монголов, покоривших весь мир, и обещал, что в случае добровольного подчинения монгольские войска не будут введены в Тибет[1305].

Таким образом, совокупность данных, почерпнутых из разных источников, показывает, что во второй четверти XIII в. Тибет скорее всего так и не был окончательно включен в состав империи чингисидов, однако значительно приблизился к этому и, уж во всяком случае, стал привлекать к себе более пристальное и постоянное внимание монгольских правителей.

Сомнения относительно присоединения его к монгольской державе в этот период, возникающие из-за расхождений между тибетскими и другими летописями, подкрепляются любопытным пассажем, имеющимся в «Юань-чао би-ши». В нем приводятся, слова Угэдэя, который, оценивая достижения своей жизни, сказал: «Вот, что я совершил после моего отца (Чингис-хана. — С. К.), с тех пор как я взошел на его высокий престол: я отправился на войну против народа джакут[1306] и победил народ джакут. Второй моей заслугой является то, что я велел учредить курьерские станции для быстрого передвижения между ними наших курьеров, а также для ускорения [передачи] важных государственных дел. Еще одной моей заслугой является то, что я велел отыскать и вырыть колодцы в безводных районах и [таким образом] снабдить подданных водой и травой. Затем я установил для жителей городов разных частей государства гарнизоны и комендантов и поставил ноги народа на земле и опер его руки о землю. [К тому, что сделал] мой отец, хан, я добавил после него еще вот эти четыре [свои] достижения»[1307]. Слова Угэдэя в передаче «Юань-чао би-ши» не могут служить решающим аргументом против тезиса о завоевании Тибета в период его правления. И все же представляется маловероятным, чтобы великий хан считал своей заслугой победу над каким-то малоизвестным чжурчжэньским племенем и ни словом не обмолвился при этом (ни он сам, ни хронист, составивший «Сокровенное сказание») о покорении Тибета, если бы данный факт имел место. Поэтому, на наш взгляд, к вероятности такого события следует относиться очень осторожно.

Независимо от степени военного подчинения Тибета монголам, в 40-е годы XIII в. несомненно устанавливаются более тесные и прочные связи между ними. В основе этих связей лежало проникновение в Монголию буддизма в тибетской ламаистской форме.

Как отмечалось, первое знакомство монголов с буддизмом произошло при Чингис-хане. Венгерский монголист и тибетолог Д. Кара считает, что «они могли познакомиться с ним через кара-китаев, чжурчжэней, тангутов, Ила Чуцая (Елюй Чу-цай. — С. К.) и прежде всего через восточнотуркестанских уйгур»[1308]. Последняя часть его утверждения представляется спорной, однако монгольские походы в Северный Китай против государства Цзинь несомненно сыграли здесь свою роль. В 1218–1219 гг. при наступлении армии Мухали в Шэньси[1309] были захвачены два буддийских монаха Чжун-гуань и Хай-юнь. Своей ученостью и смелостью они, особенно юный Хай-юнь, поразили Мухали, который сообщил о тих Чингис-хану. Тот повелел отнестись к ним с уважением и заботой и обеспечить им свободу религиозных действий. Хай-юнь играл видную роль при монгольском дворе вплоть до своей смерти в 1256 г.[1310], проповедуя монгольской знати, в том число будущему императору Хубилаю, каноны буддийской веры[1311].

Однако, несмотря на личное положение и влияние Хай-юня, буддизм не нашел тогда широкого отклика среди монголов. Они глубоко почитали собственную религию — шаманизм с его пантеоном божеств и культом предков[1312], а отсутствие продолжительных контактов с другими культурами делало их неподготовленными к восприятию новой веры. Кроме того, монгольская аристократия была, по-видимому, не в состоянии сразу постичь сложные и абстрактные медитации школы Чань, приверженцем которой являлся Хай-юнь. Во всяком случае, более широкое распространение буддизма началось только с середины XIII в., когда среди монголов появились тибетские ламы.

Монгольские источники связывают этот процесс с именами Годана и Сакья-пандиты (1182–1252), причем о Годане они говорят с большим уважением как о первом человеке, способствовавшем распространению буддизма среди монголов[1313].

Трудно сказать, какова была непосредственная причина появления Сакья-пандиты в ставке Годана (около совр. Ланьчжоу) в 1244 г. По одной версии, он прибыл туда для исцеления больного Годана, по второй — был приглашен из-за своих религиозных познаний[1314]. Следует отметить, что в «Юань ши» отсутствуют упоминания о его визите к монгольскому царевичу, но это можно объяснить лапидарностью данного источника относительно событий, предшествовавших вступлению Хубилая (Ши-цзу) на престол, а также второстепенным значением личности Годана для судеб Китая[1315]. Поэтому факт встречи этих двух людей, отмеченный монгольскими и тибетскими летописцами, нам кажется достоверным. Не вызывает также сомнений историчность личности Сакья-пандиты[1316]. Его звали Палдан Тон-дуб (Пэльтэн Тонжуп), однако он широко известен в Тибете, Китае, Монголии и Индии под религиозным именем Кунга' Дж'алцэн (Кюнга, Гэльцэн Пэльсанбо) или титулом Сакья-пандита[1317], который получил благодаря своему образованию и учености. Среди написанных им произведений одно — «Субхашита Ратша Нидхи» («Сокровищница изысканных изречений»)[1318] — приобрело широкую популярность и неоднократно переводилось на монгольский язык[1319]. Свидание Сакья-пандиты с Годаном состоялось лишь в 1247 г., так как во время прибытия ученого монаха царевич отсутствовал в своей резиденции. Хотя пребывание Сакья-пандиты при дворе Годана было недолгим, он успел приобрести значительную популярность. В этом ему помогло кроме чисто религиозной эрудиции искусство врачевания: монгольские источники утверждают, что он вылечил Годана[1320].

В 50-е годы XIII столетия влияние ламаистской церкви среди монголов усилилось. Близость обоих народов, медицинские познания лам, черная магия[1321], производившая впечатление на суеверных монголов, содействовали этому успеху. Его проявлением было назначение в 1251 г. Мэнгу-ханом ламы по имени На-мо главой буддийской церкви во всей империи с присвоением ему звания го-ши (наставник государства)[1322].

В 50-е же годы, в правление Мэнгу-хана, Тибет был окончательно включен в Монгольскую империю, о чем свидетельствуют конкретные и хорошо датированные данные китайских источников. Этот акт являлся частью плана покорения Южного Китая. Готовясь к решающей схватке с Южносунским государством, монголы задумали полностью блокировать его с суши. В связи с этим в 1253–1257 гг. их конница под командованием Хубилая и Урянхатая провела ряд операций против сопредельных с Китаем государств и народов. Именно тогда и была решена участь Тибета: «Зимой, в 12-й луне (1-го года правления под девизом Бао-ю сунского императора Ли-цзуна, т. е. 22 декабря 1253 г. — 20 января 1254 г. — С. К.) монгол Хубилай уничтожил [государство] Дали, затем вступил в Тибет и покорил его»[1323].

Военные походы в Тибет совершались и позже, но, насколько можно судить по лаконичным записям «Юань ши», они носили ограниченный характер (в одном случае сообщается о посылке 6 тыс. солдат — эта цифра отмечается, вероятно, потому, что она была наивысшей) и являлись карательными экспедициями против отдельных восставших племен, причем в состав монгольской армии входили и тибетские отряды[1324], что можно считать дополнительным свидетельством зависимости Тибета в целом.

Распад державы чингисидов на отдельные улусы вызвал стремление Хубилая укрепить центральную власть в его владениях. При этом был сделан еще один шаг на пути ликвидации остатков бывшей самостоятельности Тибета и его более полной унификации с другими районами Юаньской империи. В Тибете был создан административный аппарат, ставший частью единой общегосударственной системы управления: «Земли Тибета [были разделены] на области и уезды, были назначены чиновники и определены [их] обязанности»[1325]. В 1264 г. было создано специальное учреждение, которое «ведало и управляло буддийской религией, монахами, а также территорией Тибета»[1326]. Первоначально оно называлось Цзун-чжи-юань, а в 1288 г. было переименовано в Сюань-чжэн-юань, так как «согласно системе [династии] Тан, тибетцев, которые являлись с поклоном ко двору, принимали во дворце Сюань-чжэн»[1327]. Организация этого управления оставила прочный след в истории Китая — на исторических картах Китая эпохи Юань территория Тибета или часть ее именуется: «Сюань-чжэн-юань ся ди», т. е. «Земли, [находящиеся под] управлением Сюань-чжэн-юаня»[1328].

Эти меры означали не только интеграцию Тибета в Монгольскую империю и ее административную систему. Они были проявлением сознательной политики Хубилая, рассчитанной на использование религиозных воззрений для подчинения тибетцев: «Когда [монголы] овладели Западным краем[1329], Ши-цзу, [учитывая, что] эти земли обширные, труднодоступные и отдаленные, [а живущий там] народ дикий и воинственный, решил использовать их нравы, чтобы умиротворить этих людей»[1330]. Применение религии имело тут весьма конкретный характер, так как указанные выше учреждения и вообще верховная власть в Тибете были вверены ди-ши, императорскому наставнику, верховному ламе империи. При Хубилае этот пост занимал П'акпа.

П'акпа лотро-дж'алцэн (Пакба Лодойджалцан) (1234–1280) был племянником Сакья-пандиты и вместе с. ним прибыл ко двору Годана. В его биографии в «Юань ши» сообщается: «[В возрасте] семи лет он знал наизусть несколько сот тысяч слов священных книг и мог приблизиться к постижению их великого смысла. Люди называли его «священное дитя»»[1331]. В 1253 г. Хубилай пригласил П'акпа лотро-дж'алцэна к своему двору. Пораженный его умом и знаниями, Хубилай после вступления на престол в 1260 г. пожаловал ему звание го-ши, а затем да–бао-ван («князь великого драгоценного закона») за создание нового монгольского алфавита, введенного в употребление указом 1269 г.[1332] Кроме того, после создания Цзун-чжи-юаня П'акпа был поставлен во главе его, став тем самым как бы уполномоченным императора по делам Тибета[1333]. О положении и влиянии молодого ламы красноречивее титулов и сопутствовавших им богатых подарков говорит тот факт, что Хубилай согласился сидеть ниже его при религиозных беседах и наравне с ним при вершении государственных дел[1334]. Однако его административные полномочия не были неограниченными, так как при решении дел на уровне Цзун-чжи-юаня, а затем Сюань-чжэн-юаня необходимо было согласовать их с другими управлениями центральной власти[1335].

В годы правления Хубилая ламаизм получил широкое распространение в Юаньской империи. На территории Китая повсюду возникли ламаистские храмы. Даже сунский императорский дворец был превращен в монастырь, тогда же был перестроен один из четырех самых знаменитых буддийских храмов Китая — Утайсы в Шэньси[1336]. Би Юань сообщает, что в 1291 г. в Китае имелось 42 318 храмов и 213 148 монахов и монахинь[1337]. Это внушительные цифры, даже если относиться к ним критически и считать их лишь ориентировочными.

Служители культа и монастыри получали богатые дары и привилегии, вплоть до освобождения от налогов. Такое положение развращало их, они часто злоупотребляли своими правами и безнаказанно совершали различные проступки и даже преступления[1338].

В жизни самого монгольского народа ламаизм сыграл еще более существенную роль. В последующие столетия эта религия довлела над всей жизнью Монголии[1339]. Ее влияние выразилось в ограниченном росте населения[1340]. Она определила стиль архитектуры, особенно сакральней. Тибетский язык стал неотъемлемой частью образования, «языком религии, философии и науки»[1341]. Монгольское письмо, форма книг, книгопечатание и т. д. были результатом «цивилизаторской миссии буддизма»[1342]. Любопытно отметить, что и представлении монголов они сами и даже все азиатские народы произошли от тибетцев[1343].

В покорении Тибета монголами в XIII в., как показывают имеющиеся в нашем распоряжении разнородные материалы, можно выделить четыре этапа, которые отчасти по случайному стечению обстоятельств совпадают с правлением четырех великих ханов, перечисленных в начале статьи.

Первый этап — это время правления Чингис-хана, когда Монгольская империя переживала период стремительной экспансии в невиданных в истории человечества масштабах. Ее армии действовали во всех направлениях, однако главными были восточное и западное, а южное ограничивалось Си Ся. В силу ряда причин Тибет не стал тогда частью монгольской державы, и, более того, как нам кажется, еще не созрели необходимые военно-стратегические и геополитические условия для постановки такой задачи. Возможно, однако, что между двумя странами были установлены первые контакты различного характера.

Пребывание на великоханском престоле Угэдэя намечает границы второго этапа. После ликвидации тангутского государства и расширения монгольского плацдарма в Китае на территорию нынешней провинции Сычуань Тибет стал непосредственным соседом державы чингисидов, что существенным образом отразилось на его судьбе и на отношениях между обеими странами. Участились и расширились взаимные контакты, в которых важную роль играли тибетский ламаизм и служители этого культа, а также, по-видимому, военные акции монголов против Тибета. Тем не менее, как можно судить на основе анализа совокупности всех данных, и тогда Тибет не вошел еще в состав Монгольской империи.

Военное завоевание этой страны произошло на третьем этапе— в правление Мэнгу-хана. Поставив перед собой в качестве важнейшей задачи окончательное покорение Южносунской империи, монголы начали хорошо продуманную операцию по окружению Китая с запада и юга. Мы не беремся сказать, было ли завоевание Тибета изначальной частью данного плана или же соответствующее решение было принято в ходе боевых действий, остается, однако, фактом, что оно произошло именно тогда и именно в этой связи. Возможность грабежа и наживы, которая часто предопределяла милитарные акции монголов в других районах Азии, в отношении Тибета, как нам кажется, никогда не играла существенной роли.

Завершение процесса интеграции Тибета в ту часть монгольской державы, которая вскоре стала Юаньской империей, и его унификация с подчиненным Хубилаю Китаем составляли суть четвертого этапа. Существенную роль в этом процессе играли ламаистская религия и тибетские монахи, находившиеся при дворе хана-императора. Ламаизм, с одной стороны, был важным фактором стабилизации монгольской власти над Тибетом, а с другой — проводником растущего влияния тибетской культуры на монголов. В итоге он сам занял особую позицию в жизни монгольского народа. И это, пожалуй, было главным и самым прочным результатом монгольского завоевания Тибета.